Вечер выдался теплый и влажный. Ветер обдувал равномерно, без порывов. Берег
казался безлюдным. Сонно крикнула пролетевшая мимо птица, и послушное солнце
опустилось за полого выпуклое стекло воды.
– Фамилия? – спросил у входа дежурный, освещая фонариком список приглашенных.
– Нок Нок.
– Что-что? – переспросил проверяющий.
– И имя, и фамилия Нок!
– А... входите, – нажал кнопку.
Бронированный вход открылся, высветив асфальтированную дорожку. По ней, перебирая ножками и слегка приподняв две клешни, полз краб. “Как он здесь очутился вдали от
набегающего прибоя?..”
Нок вошел и окинул оценивающим взглядом помещение – хотя и коридорного типа, но довольно просторное. К стене, с левой стороны, в продольном направлении примыкали рабочие столики с выдвижными ящиками и лампами дневного освещения. На столиках баночки с кистями разной величины, коробочки с тюбиками; прислоненные к стене холсты, натянутые на сколоченные наспех рамки. Справа вдоль стены мольберты с неоконченными картинами – портретами, пейзажами, натюрмортами и композициями из параллельных реальностей, не имеющих к рутиной обыденности никакого отношения – ни прямого, ни косвенного.
Далее к торцу примыкал диван. На нем сидели, вольно и удобно расположившись, две женщины. Чуть впереди стоял стол, хаотично уставленный тарелками с едой и бутылками со спиртным. И всего одно стуло. Желающие выпить опрокидывали стопочку, кидали чего-нибудь на зуб, пользуясь порою не вилкой а пальцами, и спешно возвращались.
– Присаживайтесь, меня зовут Оника.
– Меня Нок.
У второй сквозь кожу лица просвечивали капиллярные сосуды, похожие на красных извивающихся червячков, густо сползающихся к выпуклостям ее щек. Несообразной величины туловище ассоциировалось с чурбаном тысячелетнего баобаба. Она покачивала не достававшими до пола ногами. “Куки-муки!”, – подумал Нок, не привязывая эту характеристику к чему бы то ни было. Оника тут же наклонилась к нему, словно читала его мысли на расстоянии.
– Это Зика, – сказала она шепотом, приблизив чувственные губы к его уху. Нок невольно
скосил глаза на бедра Оники, притягательно облегаемые джинсовыми брюками. –По профессии она врач, – продолжала обворожительная шептунья, а еще – талантливый художник и хореограф. – Я сама видела танец живота в ее исполнении.
Такое словосочетание Нок слышал, но что оно такое в действии? Представил себе Зику падающей на пол и качающейся на животе. “Деревянная детская качалка на дугообразных полозьях”.
Позже среди гостей появилась еще одна женщина, с зачехленной гитарой и фотоаппаратом на плече.
–Меня зовут Ийма, – отчеканила она во всеуслышание.
– А это куда? – спросил Нок у Оники, кивнув на застекленную дверь, за которой просматривалось какое-то такого же коридорного типа пространство.
–Там ресторан… Официанты и шеф-повар – наши друзья, – ответила Оника и, как бы в
подтверждение сказанному, дверь полуотворилась. – Спасибо, Эли, – Оника приподнялась, подхватила поднос с жаренными деликатесами и, придерживая второй рукой, поставила на стол. – Угощайтесь, – обратилась к Ноку.
– Благодарю, я не ем мясного.
– Вот эти, – она указала на румяно запеченные треугольнички, – с картофельной начинкой.
– Сердечко пошаливает? – спросил у Нока художник, выглянувший из-за рамки и, не
дожидаясь ответа, подошел к столу – налил точным движением полстакана коньяка, – от
всех болезней излечивает.
– Каждый решает самостоятельно, – сказал Нок, отодвигая стакан. – Кто это? – спросил
у Оники по возвращению художника к мольберту.
– Это Чил!.. Он главный, – всё держится на нем.
– Работодатель? – поинтересовался Нок.
– Да нет… Как это называется… Пробивной! –Все эти столы, мольберты и краски оказались здесь за бесплатно.
– За бесплатно?
– По линии благотворительства. Как ему удается, ума не приложу. Говорят, у него связи
не только с нашей и параллельной реальностью, но даже с потусторонней.
– Очевидно, у толстосумов по этому вопросу нет противоречий.
– Еще бы! – сказала Оника. – Я слыхала, что без нас, безумцев, космическое пространство начнет сворачиваться –аннигилировать! – Шон, не забывай закусывать, – обратилась она к художнику, подошедшему к столу и опрокинувшего одним махом в глотку коньяк, налитый
для Нока с легкой руки Чила.
– Среди нас есть поэты! – крикнул Чил, приложив ко рту козырек ладони, – почитай
стихи, – обратился к Ноку.
Нок ощутил в голосе Чила утаенную подначку, но, глянув на иронически застывшие лица, решился, в пику самому себе, на раскрутку, явно уготованную ему Чилом. Из прочитанного
им стихотворения восприняты были отдельные слова – “судьба”, “одиночество”, “безумие”, “крест”. За смыслом здесь никто не следил и такой надобности изначально не испытывал.
– Поэт, поэт! – завопил Шон с протяжно-язвительным ударением на э.
– А теперь ты прочти, – обратился Чил к Шону.
Шон выпрямился во весь рост, и куда только подевалась его сутулость – выбросил руки в стороны и резко крутанул ими, упираясь, при этом, каблуком правой ноги в колено левой. Исполнив двойной пируэт, он с притопом опустился на две ноги – расставил по ширине
плеч и, упираясь кулаками в бока, продекламировал:
И осипшие пели пташечки
Под церквей перезвон… Асса! –
Не грузинский коньяк в рюмашечке –
Запредельные небеса…
– За… Пре… Дельные! – повторил Шон с ударно-слоговым упоением и, вдруг, рассмеялся –вначале тихим, внутренне сдерживаемым смехом, потом горловым, перешедшим в
гомерический хохот. Голова его запрокинулась, беззубый рот распахнулся, обнажив розово-ребристое нёбо с двумя огромными клыками темного цвета. Смех Шона оказался настолько заразительным, что внутри Нока поднялась ответная волна, но держась за живот – хо-хо, хо-хо, хо-хо – Шон упал на пол и, не переставая хохотать, начал перекатываться с боку на бок. И только в этот момент Нок осознал, что перед ним психически нездоровый человек.
– А ты бы мог быть таким же раскрепощенным? – спросил Чил, обращаясь к Ноку. –
Блестящий экспромт! – Сочиняет на ходу и тут же забывает. – И художник – гениальный.
Вернее, был когда-то. Теперь ничего не может. Терпения у него хватает ровно на десять
минут. Потом вот такой приступ смеха и мозги табула раза!*
– А ты вот так можешь? – спросил Нок у Чила.
– Так не могу, – ответил Чил, – но живу легко, без напряжения: можно сказать – бездумно.
Шон продолжал лежать на полу с закрытыми глазами. К нему подошла Ийма, сфотографировала, наклонилась, взяла Шона за руку и помогла подняться. Затем расчехлила гитару. Все думали, что она желает что-нибудь спеть, но Ийма села на пол и начала ударять по одной и той же струне, посматривая на Шона – как он это воспримет?.. Шон описал вокруг Иймы несколько кругов, прислушиваясь к однотонному – буммм! – буммм! – буммм! И снова рассмеялся, но на этот раз совершенно осмысленно. Неожиданно сел рядом с Иймой на пол, подставив под подбородок согнутые колени и уснул. Чил подошел к нему. Растормошил.
– Тебе нужна женщина?
– Нужна, – ответил Шон, бессмысленно и сонно заморгав.
– Зачем? – спросил Чил.
– Для того, чтобы с ней вместе кушать, – ответил Шон с детской непринужденностью.
– Послушай, а ты лысеть начинаешь, – сказал Чил, глядя на сидящую Ийму сверху вниз.
– Знаю – завтра подстригусь налысо, авось волосы и отрастут.
– Налысо? – переспросил Чил въедливо, – у тебя уродливая форма черепа.
– Знаю! – повторила Ийма спокойнее прежнего, – буду ходить в шапочке.
– Пора расходиться, – Оника глянула на часы, – уже светает.
– Вы тоже художник? – поинтересовался Нок.
– Нет, я хозяйка швейной мастерской, – Оника приподнялась, что послужило живым сигналом для остальных.
Уже на самом выходе Нок оглянулся на ласковое прикосновение – думал Оника, или, может быть, Ийма… Другая!.. Которую он почему-то среди гостей не приметил. Вопросов не задавал, потому что любого рода ответы казались излишними. Вежливо согнул руку в локте. При каждом шаге туловище незнакомки слегка приподнималось и одновременно колебалось из стороны в сторону вокруг протеза. Ее царственно отрешенное лицо обрамляла шляпа. Та самая!.. С траурными перьями…
– До свидания Нок Нок, – сказал охранник.
“Запомнил!”, – подумал Нок и кивнул. Утреннее море просматривалось до самого горизонта. На асфальтированную дорожку упал солнечный луч и осветил вчерашнего краба, но уже неживого и раздавленного… С оторванной клешней!
_________
* табула раза (латинское) – гладкая доска, т. е. чистый лист; нечто чистое, нетронутое.