ФИНТИПЕРСТОВО - К РАССКАЗ (БОГДАНОВ И. В., КИРОВСК)
- Ну, значит, сделай мне, ну так, ну в о-общем, финтипёрстово, - это он про вывеску.
Он телемеханик, а я художник, подрядившийся на работу, Он спокойный уверенный в себе: цепкий взгляд, невысокого роста - хозяин. «Шукшин, - назвал я его про себя, - с чудинкой». Природный русский мужичок - золотые руки, городская профессия, одновременно - совладелец магазина. Надо поддерживать на плаву обнищавшую телемастерскую. Клиенты - пенсионеры, какая тут выгода? Одет немного неряшливо, как и все технари.
Когда я его оторвал от дела, он рубил замороженных кур прямо на полу – впрочем, на доске, но очень маленькой, - среди телевизоров с развороченными внутренностями. Рядом стояли коллеги с дымящимися паяльниками. Они лениво потягивали пиво и курили. Вот такая картинка с натуры, тут тебе и Босх, и Дали – покруче всякого сюрреализма.
За дверью подсобки – торговый зал, где вроде цивильно, псевдобамбуковые занавески отгораживают два мира, но звуки топора пугают покупателей. «Ничего, нормально – телевизоры чинят!» - хохочут мастера, видя мою озадаченную физиономию.
«Шукшин» смачно сплевывает окурок на грязный линолеум.
- Ну, в о-общем, ты меня понял, - напутствует он. – Чтобы было всё финтипёрстово!
Это его понятие о красоте – придется поломать голову. Капризный клиент, сам не знает, чего хочет. Однако деньги нужны – выбора нет. Мне муторно тут, в этом бедламе.
- Понял, - кисло соглашаюсь я.
Скорее на свежий воздух
- Ну, вот и ладушки. Смотри, старайся, а не то...
И он как-то весь подобрался, высматривая место в массе куриных тушек, куда бы половчее ударить топором. Чтобы, отрубив одну, не оттяпать куска от другой.
Да, это тебе не телевизор распаивать, тут ещё та сноровка нужна – особая стать. Но он справится, найдет слабое место.
- Ну, иди, ко вторнику жду, ху-дож-ник! – и - хрясь, ледяные крошки брызнули во все стороны.
- Чёрт, кажется, промазал, опять лишку отхватил, - злится мастер.
- Это ничаво! – подначивают техники.
Скорее вон, на улицу, там всё знакомо, понятно, там не рубят кур среди развороченных телевизоров. Абсурд – он везде, стоит только присмотреться: и под тоненькой обманчивой плёнкой бытия – хитросплетения, узлы, нервы. Там тонкое и грубое образуют живой организм, здесь топором чинят телевизоры, а паяльником отделяют друг от друга слипшихся замороженных кур. «Господи, на всё воля твоя», - заключил я.
Забыть бы всё хоть на один вечер. Отодвинуть на потом. Зачем мне всё это надо? А как же деньги, семья, уют, борщ со сметаной, неспешная беседа за столом, благостные лица домочадцев? Так–то, батенька, денежки достаются! Нелепость в обмен на абсурд, глупая, ничего не дающая вывеска – дань проформе. Как же, магазин без вывески – такое нельзя допустить! Закроют мастерскую, техники останутся без работы, бабушки у потухших экранов. Без «Просто Марии» мир рухнет! Нет, этого допустить нельзя. Даёшь магазину вывеску, техникам – пиво, бабушкам – «мыло», художнику – деньги. Куры по морю летают. Тьфу, совсем крыша поехала.
Я стою перед витриной, за стеклом кадка с безнадёжно высохшим лимоном, рядом лежит картонка с надписью от руки «Всегда в продаже свежее пиво». «Вот и полили бы пивом лимон, а то совсем засох», - невесело шучу я.
Пора домой.
Прошёл день, за ним второй.
«Уж полночь близится, а Германа всё нет». Пора делать вывеску, - решил я, лёжа на диване. С другой стороны, как говаривал мой приятель скульптор: «Хорошая работа должна вылежаться». Начало, положим, меня не пугало, тут всё ясно: отпилить, прибить, покрасить. И можно размечать трафарет. Повздыхав и поохав, я встал-таки с дивана, принес пилу, молоток, гвозди, краску и кисти - и принялся за работу.
Через час я уже старательно водил кисточкой, суживая незакрашенное пространство. Готово. Можно перекурить и полистать альбом с репродукциями. Вот бы писать копии, и никакой суеты. Только вывески требуются чаще, чем копии, хотя и стоят дешевле. Однако пора делать трафарет, здесь придется поломать голову, высчитывая всякие там пропорции и расстояния. На этом этапе закладывается вся композиция: будет сидеть слово на своём месте или будет возникать у клиента чувство неловкости. Клиент – он, собака, хоть и матом ругается, а глаз вострый: не проведёшь, за версту оплошность чует. Тогда только на бойкий язык вся надежда: может, кому язык и враг, а мне друг, не раз выручал.
Лежишь на полу, режешь трафарет, через тебя важно перешагивает дочь-студентка (в комнату за ножницами зашла), осторожно и досадливо морщась – жена (Опять всю комнату занял!), и бухается на спину сын (покататься решил). Рука с ножом дёргается и срезает перемычку.
- Тебе что, больше делать нечего? - рычу я.
- А я уроки сделал,- оправдывается он.
- Всегда тебе некогда! - жалуется сынишка.
Наконец, готово. На следующий вечер осторожно закрепляю трафарет и наношу краску. Красок много, но всё не то, нет нужного цвета, заменяешь другим, похуже. Вот так всегда: хочешь как лучше, а получается, как всегда. Подошла очередь за тем, что у клиента называется «финтипёрстово» - здесь наносится синий фон, там розовый, ещё немного совсем непонятно какого цвета. Чисто алхимик: мазок из одной банки, мазок из другой, вокруг кусочки разноцветного поролона, обрывки бумаги, запах растворителя. Слово «МАГАЗИН» выступает из синего тумана и другим краем уходит в розовый, пониже скромно и поменьше – «телемастерская» (мол, знай своё место).
Можно звать жену, она приходит с раскрасневшимся лицом от плиты. Уже знает, зачем зову. «Ну ты даёшь!» Мне становится нехорошо. «Что, плохо?» - «Наоборот, необычно». - «Всё, можешь идти». - «Всегда ты так!» - «Иди, иди, не мешай!» Я убираю вывеску сохнуть, собираю мусор. Можно немножко отдохнуть.
Во вторник я робко стучусь в мастерскую и призываю про себя святого, чья икона висит дома: «Не оставь, отче, помощью своей».
«Шукшин» сидит на табурете нога на ногу, курит, травит анекдоты, техники ржут, меня в упор не видят. Играю в скромного просителя. Заметили, сам громко кричит:
- Здорово, художник, ну, покажи.
Я со страхом вытаскиваю вывеску и с ловкостью фокусника переворачиваю лицевой стороной. Голоса смолкают, смотрят. Переваривают. Нравится или нет, понять невозможно.
Вдруг хозяин громко читает:
- «Магазин» - правильно, так... «Телемастерская» - тоже правильно, часы работы... Ну, это можно было и поменьше, ну ладно. Молодец, уважил.
- А тут вроде смазано чуть? – вылез из-под хозяйского локтя какой-то мужичок, но он нездешний, и его не слушают.
- Финтипёрстово? – осмелев, спрашиваю я.
- Угу, - соглашается «Шукшин» и слюнявит десятки. Жаль расставаться с деньгами, а придётся. Пальцы цепко держат бумажки. Посмотрев на червонцы ещё раз, он вздыхает, чешет затылок.
- Держи, заработал, - и вручает мне деньги.
Я рассыпаюсь мелким бисером: благодарности, комплименты, пожелания всех благ... Но про меня уже забыли. Оно и к лучшему. Вывеску засунут в пыльный чулан, всем лень будет вешать, год не будут доставать и благополучно забудут. Через год можно приходить снова. Я мысленно благодарю святого, пячусь как рак.
- Стой! – окликает хозяин.
Вздрагиваю: вроде ничего не перепутал и не ошибся.
- Там, на витрине, про пиво надо будет сделать, через неделю зайдёшь!
- Замётано, командир,- подстраиваюсь я.
- Ну и ладушки. Бывай, ху-дож-ник, - тянет «Шукшин».
Опять улица, лимон, табличка про пиво – всё понятно и знакомо. А тут какое-то «финтипёрстово», что за дикое слово и как его понимать? Чудак какой-то, право - навыдумывает слов, а мне мучайся. Однако все волнения и тревоги позади, и становится немного грустно и смешно. На этот раз моё очередное приключение закончилось фин-ти-пёр-стово.