Чамбаз

ЧАМБАЗ

Канула в лету златая эпоха,
Когда правил царь и боялись все Бога.
И утром воскресным в храме Отец,
Прощал, причащая, заблудших овец.
Согласно закону и Божьему слову,
Был установлен запрет произволу.

Из Турции грек, молодой Полигром,
Простившись с родными, покинул свой дом.
Он плыл пароходом, отдав месту дань,
Манила Россия, точнее – Кубань.
Годами он ждал незабвенного мига,
И, сбросив оковы турецкого ига,
Голубоглазый красавец понтийский,
Мечтал, когда ступит на берег российский.
Глупо сейчас задавать мне вопросы,
Зачем сюда едет и кто его просит?
Сгребая со времени давнюю пыль,
Я просто поведаю прошлого быль.

О чем же мечтал грек по кличке Чамбаз
И мыслям своим улыбался не раз….
А виделся парню цвет белых акаций
И яркая зелень табачных плантаций.
Он будет работать, пахать, словно вол,
На, жизнь, что оставил, он слишком был зол!
Наверно грек верил, Кубань – это край,
Где степи, сады как безоблачный рай!
Там горы у моря и быстрые реки,
Где может мечта воплотиться навеки!
И начал свой путь, он с пути батрака,
Когда от мотыги немела рука.
Истертая в кровь донимала ладонь
И солнце с небес рассыпало огонь.
Грек молча работал; не ныл, не скулил –
Его приезжать никто не просил…
И здесь, на чужбине земли благодатной,
Столкнулся он с долей опять безотрадной.
Парень упрямый – усилием воли,
Глушил в сердце крик отчаянной боли!
Он пришлый батрак; без кола, без двора,
А где ж его родина нынче была?
Глядел грек на небо с россыпью звёзд;
Под игом турецким родился и рос.
Четыреста лет простонала Эллада,
Живя в унижении проклятого ада!
Война за свободу, во имя отчизны,
С собой унесла миллион чьих-то жизней!
Но ту часть, священной для грека земли,
В неравной борьбе отстоять не смогли.
Бежал кто на запад, а кто-то на юг,
На север подался известный нам друг.
И. как от пожара спасалась бы лань –
Чамбаз так приехал на нашу Кубань.
Не дай Бог, ребята, из вас никому,
В поисках доли, покинуть страну.
Место под солнцем искать на чужбине,
В угоду лихой и тяжёлой године.
Немало прошло на Кубани злых зим,
Прежде, чем свыкся грек с краем чужим.
Народ православный сердцем помягче,
Послал бы Господь ему только удачи.
Чамбаз знал турецкий и греческий тоже –
Неужто он русский осилить не сможет?
Через два года наёмный батрак,
Гуторил уже, как заправский казак!
Много воды унесла с гор Кубань,
Твердела в мозолях рабочая длань.
Уже не батрачил грек Полигром –
Построил хатёнку, то бишь, значит – дом.
Женился парняга, окреп вроде духом…
Не долго ходил он счастливым супругом;
На небо призвал Господь душу жены
И с дочкой Софией – остались одни.

Утром, бывало, Соня проснётся
И босиком по тропинке несётся!
От бега совсем расплетётся коса
И ножки омоет прохладой роса.
Тонкие ручки обнимут Чамбаза,
А тот сидит молча у керогаза –
Варит ей кашу, а сам полон грусти,
Глянет на дочку да очи опустит.
И чувствуя нежность, тепло детских рук,
Отец торопливо находит мундштук…
От мысли, что Соня растёт сиротой,
Спасали затяжки – одна за другой.
Возможно, Чамбаз был такой однолюб,
Что, помня лицо, очертание губ,
Походку жены манеру движенья –
Хранил её в памяти, как наважденье.
Незримою тенью следила за домом;
За дочкой своей и за ним, Полигромом.
Не потому ль второй раз не женился,
Что с первой любовью Чамбаз не простился…
Худо ли бедно – вырастил Софью,
Как мог, согревал отцовской любовью!
В туфельках ходит, уже не босая,
Вьётся змеёй по спине смоляная,
Бабам на зависть, девичья коса,
Да теменью жгучей сверкают глаза!
На месте хатёнки стоит большой дом,
Поля зеленеют вокруг табаком.
Чамбаз теперь твёрдо стоит на ногах,
Но руки, по-прежнему, все в мозолях.
Богатый плантатор, но всё же – не барин,
Он, некогда пришлый, из Турции парень.

С окладистой пышной, густой бородой,
Он духом сроднился с российской землёй.
Вложенья давали немалую ренту,
На семь лет участки снимал грек в аренду.
Хозяйство большое, работы немало
И рук трудовых как всегда не хватало.
Завёл грек знакомства и нужных друзей,
Со всех близ лежащих вокруг волостей.
И вот так сказать, по его ходатайству –
Прибыл помощник к нему по хозяйству.
Трофим молодой, черноокий красавец,
В России, считай, как Чамбаз, иностранец.
С той разницей только, что здесь он родился
И грамоте русской в России учился.
Сам из себя был Трофим безупречен
Стройный, да статный, широкоплечий!
Он представитель достойного класса –
Пришелся как раз ко двору у Чамбаза.
В тройке костюме, при галстуке модном –
Держался почтительно и благородно.
Чамбаз ознакомил Трофима с делами,
Потом предложил: «Отобедайте с нами,
Сонечка, дочка, накрой-ка на стол.»
И управителя в залу увёл.

А Сонино сердце вспыхнуло спичкой,
В груди ему тесно, как пойманной птичке!
Трофим восхитительно как был хорош;
Лицом и манерами – всем был пригож!
Он с первой минуты, с первого взгляда,
Пронзил её душу стрелою из яда;
Улыбкою, спрятанной в пышных усах,
И блеском неистовым в черных глазах!
Русскому греку понравился дом –
Стол по-господски накрыт серебром.
Хозяин, видать, совершенно не вредный,
Толковый мужик да к тому же и щедрый.
Дочь воспитал, по всему видно, строго –
Так что не будешь гневить Трофим Бога.
Владеньем доверил ему управлять,
Прикинул все выгоды будущий зять…
Влюбился Трофим? По сей день неизвестно.
Я знаю одно – как любила невеста;
По-девичьи слепо, до полной отдачи,
Ах, знать, не могло сердце Сони иначе!
Как не смогло и предвидеть всех бед…
Свадьбу сыграли зимой, в мясоед;
Белое платье, цветы подвенечные –
Счастье, казалось, свалилось навечно!
Юная дева подстать – жениху!
Искренний взор неподвластный греху…
Под куполом церкви свершился обряд –
Трофим, как и Софья, теперь стал богат.
Ах, Сонечка, Соня, Чамбаза сиротка,
Рекой за тебя лилась горькая водка!
Гремели салюты бутылок с шампанским,
И дух возрождался в Чамбазе спартанский!
Смахнул незаметно слезу Полигром,
Что значило – счастье пришло в его дом!


В усадьбе плантатора стихло веселье.
Жена молодая, ну прям, загляденье;
Вставала молодка пораньше, чуть свет,
Чтоб завтрак сготовить, а после, обед.
Шкварчали котлеты, как пахли борщи!
Ведь в каждое блюдо частичка души
Вложена Софьей вместе с приправой!
Вот, что творила любовь-то отрава…
А строгий супруг за стол важно садился,
Довольный собой, что удачно женился.
Слаженно жили; без ссор и скандала,
К чему лютовать, раз жена угождала?
И в ноябре, по старинному стилю,
Дочь родила наша Соня – Марию!
Девочка кроха, из кружев повязки,
Смотрели на Софью Трофимовы глазки!
Баюкая дочь и, от трепета млея,
В ней узнавала черты чародея!
Счастлива мать и дед, и отец!
Но будет ли в сказке счастливый конец?
Чамбаз весь в работе и зять Трофим рядом,
Заняты оба семейным подрядом;
Засеять поля, извести сплошь сорняк,
Собрать, просушить первосортный табак,
Нанять батраков, накормить бедный люд,
Чтоб осень пополнила златом сосуд!
А Соня по дому, с ребёнком хлопочет,
И сладко во сне имя мужа бормочет…
Ну, в общем, семейству прекрасно жилось,
Пока в один день не пожаловал гость.


Брат Полигрома, вдруг, объявился.
В Сибири далёкой с семьёй поселился;
Имел магазины, да двух дочерей –
Судьбою вполне был доволен своей.
Уж как удалось отыскать ему брата,
Что жил с ним под крышей отцовской когда-то,
Не в этом вся суть, а продолжим рассказ;
Как брату был рад седовласый Чамбаз!
Ах, сколько же выпили водки да чая!
Часами сидели, родню вспоминая.
Брат торопился, не долго гостил,
За день до отъезда он вдруг предложил:
«Давай, Полигром, продавай-ка владенья;
Со мной по соседству купишь именье.
Зачем родным братьям жить к старости врозь?»
Задел за живое нечаянный гость.
Признался Чамбаз, протянув к брату руки,
Что тоже измаялся в долгой разлуке.
Братья обнялись, как помнится, в детстве –
Ах, стоит мечтать-то о лучшем соседстве?!
Вечером, сидя за круглым столом,
Волю родным объявил Полигром:
«Сибирь для меня – неизведанный край.
Сначала, Трофим, с дядей ты поезжай;
Прикинь, присмотрись да приедешь за нами,
А я в это время займусь здесь торгами.
А коль не понравится – не обессудь….»
Ладонь положил Чамбаз брату на грудь.


Софья в тревоге, не спала всю ночь,
Хныкала в люльке малюточка-дочь…
Малышку свою, пеленая потуже,
Глаз не сводила со спящего мужа;
Красавец Трофим на супружеском ложе
Спокойно дышал, тишину не тревожа.
Склонилась к лицу, что белей в зиму снега –
Покоилась в нём – безмятежность и нега…
Бесшумно поправила край одеяла,
И вдруг нашей Соне так горестно стало…
Чем эту странную боль объяснить?
Когда захотелось по бабьи завыть…


Наутро запряжены добрые кони,
Прощаясь, Трофим подошёл ближе к Сони…
За твидовый лацкан его пиджака,
Вцепилась, ослабшая за ночь, рука,
Заплакала Софья громко навзрыд!
Чамбаз удивился, а муж стал сердит;
Как будто бы он уходил на войну…
Взглядом недобрым окинул жену,
Потом вдруг смягчился – погладил ей волос,
И та завопила, сердечная, в голос!
Свалилась разлука, как горькое бремя,
Тогда всем, казалось, что это на время.


Ехал Трофим, восхищаясь Сибирью!
В дороге забыв, и жену, и Марию;
Такой красоты он не видывал сроду –
Как сосны торжественно тянутся к своду!
Стоят часовыми на страже земли,
Куда его крылья судьбы занесли…
Поездом мчались, потом на – буланых,
Дома заждались гостей долгожданных!
К усадьбе вело лишь одно бездорожье,
Но всё же добрались с помощью Божьей.
Хозяйка радушно встречает с поклоном,
В углу, пред лампадой стояла икона.
Всё как положено; белая скатерть,
Дочки погодки, да славная матерь.
У младшей струились из глаз непорочных –
Невинность и скромность женщин восточных,
А старшая дочь обдала томным взглядом
И села напротив, а матушка – рядом.
Смутившись, Трофим опустил к полу очи,
Едва ли дождутся грешники ночи…
Ах, бедная Соня супруга не жди –
Погиб Трофим в чарах запретной любви.


Не спит на перинах жена молодая,
Скучает за милым, о встрече мечтая.
Вдруг полная гнева и полная срама,
Пришла из Сибири на юг телеграмма:
«Твой зять с моей дочерью едут к родным,
Оба виновны и дочь, и Трофим!
Связаны грешники общим грехом,
Прости, если сможешь, меня, Полигром!
Чтоб не уйти им от праведной мести,
Найди беглецов и убей их на месте!»

Не долго раздумывал старый Чамбаз,
Запряг лошадей, да и сел в тарантас,
Взял с собой тройку надёжных друзей
И гнал через поле к станице быстрей!
Гнедых он хлестал без нужды и конца,
Ярость кипела в груди у отца!
Да как он посмел обидеть сиротку?
Чамбаз представлял, как он вцепится в глотку!
Пулю на гада не стоит и тратить –
Дорого зять за неверность заплатит;
За Сонины слёзы, за гнусный позор…
Встречал у станицы казачий дозор,
Не странно ли это – Чамбаза здесь ждали,
Почётного гостя, как будто встречали.
Хорунжий при службе, озвучил приказ:
«Тебя к атаману, дядька Чамбаз!»
Зять у властей попросил, знать, защиты,
Не зря Полигрому пути перекрыты!
Ясно всё стало сыну Эллады –
Плюнул он с горя и подлой досады!
Нечего делать, поехал с дозором,
Хаты сверля, ненавидящим взором.
Смотрел атаман на плантатора строго:
«Меня не боишься, побойся хоть Бога!
Не дам дозволенья чинить самосуд!
К чему волновать православный наш люд?
Ты пришлый, Чамбаз, а Трофим здесь родился,
Рос на глазах, с казаками сдружился.
Казачий отряд у него на постое,
А ну, как поднимется войско лихое?
Батька сердито повёл черной бровью, –
Землю затопишь невинною кровью!
Не дам нарушать я покоя в станице,
Спасибо скажи, из Сибири, сестрице…
Бежит он в Германию вместе с зазнобой,
Вчера познакомил с этой особой…
Обидно за дочь, как отец, понимаю,
Но хата не может стоять моя с краю!»
Руку подал атаман на прощанье,
Тем и закончилось это свиданье.
Простившись с друзьями, Чамбаз ехал полем,
Один на один с навалившимся горем.
Не чуя кнута, плелись шагом гнедые,
Трепал ветер ласково кудри седые,
Как будто шептал и просил: «Да, не тронь,
Уйми в гордом сердце мести огонь! –
И тем успокоишь буйную плоть –
Судить его будет на небе Господь!»


Въехал во двор, аж вспотели ладони…
Как объяснить теперь брошенной Сони;
Муж не вернётся, бежит за границу,
Поймав журавля, он оставил синицу.
Софья в слезах, а точнее – без слёз,
От вида её кожу тронул мороз…
Молча спустилась дочка с крыльца,
Каких же вестей ждёт она от отца;
Вести о смерти, жестокого мщенья,
Или любимого ждёт возвращенья?
Конечно, простила, храня в душе боль –
Он сердца Владыка её и Король!
«В Германии он, я его не застал…»
Не глядя в глаза, отец Соне солгал.
Та кинулась в дом, только грохнули двери
И взвыла волчицей от страшной потери!
Не спрятаться было от жуткого воя –
Рушился МИР над главой Домостроя!


Плантация будто траур одела,
Слонялась по дому София без дела.
С лица подурнела – черней тёмной тучи,
Взгляд отрешённый, а то вдруг колючий
Бросит на батю, не молвя словца,
Понятно, во всём обвиняла отца;
Откуда он взялся – неведомый брат?
Счастливую жизнь превратил её в ад!
Мысли, как вороны, вьются и кружат –
За что потеряла любимого мужа?


Вскоре пришло из Сибири письмо,
Долго смотрел Полигром на него…
Замерли руки в немом ожиданье –
Что же хранило это посланье?
Глядел на конверт отчуждёно, предвзято
И видел свидания тайные зятя…
Хочешь, не хочешь, прими всё как есть –
Горькую весточку надо прочесть.

Написано братом собственноручно,
О том, как добрались благополучно:
«А у ворот домочадцы встречали!
И кто мог предвидеть грядущей печали?
Днём всё в разъездах, Трофим приценялся,
Как дельный купец с продавцом торговался
Средь ясного неба ударил вдруг гром!
Такого позора, поверь, Полигром,
Не вынесло сердце кровного брата –
Родство спокон веку для эллина свято!
С ружьём, притаившись, следил с чердака,
От злости не дрогнула б только рука.
Вечер настал, греховодница-дева,
Вышла на тропку, свернула налево…
Нажал на курок, а сам очи закрыл,
И раненным зверем от боли завыл!
Как не крути, виноватая хоть –
А всё же родная отцовская плоть!
Когда принесли уже мёртвое тело –
Земля покачнулась и в пропасть осела…
Узнал, в убиенной – я младшую дочь!
И жить после этого стало невмочь…
Казалось, весь мир на куски я порушу!
За что погубил я невинную душу?
Как мог обознаться, как Бога проклятье?
Оделись в тот день обе в красные платья.
Ну, а виновники тяжкой беды,
В эту же ночь замели все следы;
Не медлили грешники, видно, не часу –
Из магазина похитили кассу.
В мгновение ока скрылись из глаз!
Бежали, я думаю, к вам , на Кавказ.
Тогда и отбил я тебе телеграмму,
А нынче поведал в подробностях драму.
Брожу, словно волк, по пустому я дому;
Знал где упасть – подстелил бы солому…
Как пережить мне такую утрату?
Цепями гремя, по сибирскому тракту.»
Вот так обернулась недавняя встреча –
Несчастьем повиснув, на братские плечи.
Посланье, пришедшее в хутор намедни,
Было от брата в жизни последним.


Не будем писать о страданьях Софии,
Прошлого века трагической были.
Оставим те годы, когда река слёз,
Вплелась серебром в пряди чёрных волос.
Когда горе взвилось горящим вулканом,
И в бездне души разлилось океаном!
Осталось внутри жить щемящей тоской,
Напрасной надеждой и верой слепой.
Когда горьким чувствам в груди было тесно,
На волю просились они тихим всплеском;
Песня звучало призывно, как гимн,
Неужто не слышал её ты, Трофим?
«Едет из городу милый мой пьяный,
Стучит в окошечко – я твой коханный!
Я подскочила, словно не спала –
Своего милого поцеловала…»


Прошло года три, и беглец, объявился,
К Чамбазу, естественно, он не явился.
Новость привёз из станицы казак,
Что покупал у Чамбаза табак:
«В гости наведался бывший твой зять,
Просит Софию – дитя показать…
Сам на плантацию ехать не хочет,
Бо, знает, шо пулю от тестя схлопочет!»
Станичник повёл простодушно глазами
В сторону Сони и тут же осёкся,
Будто о взгляд её больно обжёгся…
Стояла с лицом, не солгать, полотняным,
Когда-то казак его помнил румяным…
Ох, и извёл, видать, муж-голова –
Бедняжка теперь не жена, не вдова.


Одели Марии нарядное платье,
В косы вплели голубые банты!
Чамбаз подал руку гонцу для пожатья,
Да в поле побрёл от пустой суеты….
А, Софья от сборов вдруг вся раскраснелась,
Ей, видно, понравиться мужу хотелось;
В праздничной юбке, в шёлковой блузке,
Ботинки одела с носиком – узким,
Подкрасила губы, короной – коса,
Да призрачным счастьем сияли глаза!
По первому зову, истерзанной птицей,
Летела голубка к заветной станице!
Быть может, заблудший, решил помириться?
Не зря родной голубь ночами ей снится.
Набедокурил, ну с кем не бывает,
Какая жена мужу грех не прощает?


Но, у калитки встречала свекровь,
Хлынула в голову жаркая кровь…
Без поцелуев, заходят все в хату,
Вид у свекрови, как есть, виноватый.
Присесть предложила, прям у порога,
И это сказало Софье о многом….
Мать зовёт сына из маленькой спальни,
Пряча от гостьи взгляд тускло-печальный.
Прошлого, значит, уже не вернуть –
Он просто хотел на ребёнка взглянуть…
И вот Он выходит; красивый и стройный,
Виной не убитый и жизнью довольный!
Всё честь по чести, приветствует, стоя,
Сидит вроде статуи, бедная Соня,
А рядом Мария – длинные косы…
Трофим не спеша, закурил папиросу...
Каждым движеньем – бритвой по сердцу!
К печке присел, отворил слегка дверцу.
Одет по домашнему, в белых носках,
И с тем же неистовым блеском в глазах!
Званая гостья глядит на Трофима,
А тот пустил струйку табачного дыма,
Глаза опустил и сверлил одну точку,
Потом, повернувшись, позвал к себе дочку:
«Детка, Мария, а ну, подойди…»
Нет, уж, Трофим, ты малышку, прости –
К дяде чужому она – ни ногой,
Хоть дядя красивый и, может, не злой.
Вцепилась руками за мамин подол,
А глазки упрямо уставились в пол!
В безмолвье сидели, о чём толковать?
Жизнь, как река, не бежит она вспять.
Разве такой ждала женщина встречи?
Расправив, вдруг гордо поникшие плечи,
Молвила с вызовом, как подобает,
Не думая больше, что сердце желает:
«Хватит кругами, Трофим, нам ходить,
Приехала я, чтоб развод получить.
Я вижу, ты счастлив, доволен судьбой,
И мне не к чему куковать век одной…
Кони в упряжке, стоят у ворот,
Сегодня, не медля, ты дашь мне развод!»
Правильно, Софья, хватит рыдать,
Пора и характер стальной показать!
Ты – молода, ты – плантатора дочь!
Доколь над судьбой будет царствовать ночь?
Пусть ветер разгонит ненастные тучи,
И высушит солнце следы слёз горючих!
Гони же, возница, хлестай лошадей,
Не жаль молодицы надежды своей!
Чтоб враз разрубить путы доли немилой,
Прискорбно по свету ходить нелюбимой…
Застыли у церкви горячие кони,
Батюшка вышел к Трофиму и к Соне…
Но совершить ОН не смог ритуал –
Муж, почему-то развода не дал…
Ни с чем возвращалась София домой;
Ни доброй, ни злой, ну вообще никакой.


Трижды ходила она с мужем в храм,
Тот трижды ответил: «Развода не дам».
«За то, что не дал ты Софии развода, –
Слова отозвались под куполом свода, –
Трижды будь проклят ты Господом Богом!»
И замер священник в молчании строгом.


Как толковать эгоизм человека?
Проклятья нести до скончания века
Согласен Трофим, тёмной силе в угоду,
Но только жене не вернёт он свободу.
А значило всё по церковным канонам,
Не быть ей повторно женой по закону!
На одиночество обречена –
Не баба, не девка, не мужняя жена.


Весны сменяли зимы с морозом,
Лето спешило взамен майским грозам,
Осень порадует полным амбаром,
Ну, а зима всё съедает задаром.
Так проходили года вереницей,
Словно листал Бог на небе страницы.
Сватались к Софье не раз и не два,
Не будет же врать хуторская молва…
Но засланный сват, уходил от Чамбаза,
Всегда с неизменным и грустным отказом.
Планида, что выпала Соне на долю,
Будто полынь разгулялась по полю!
Переживанья сказались не вдруг –
В плоть молодую вселился недуг…
Отец по врачам и на воды возил,
Но это ничуть не прибавило сил.
Таяла Софья, прощаясь со Светом,
Всё опостылело в мире ей этом.
Чамбаз у постели…смотреть нету мочи,
Как мучилась дочка последние ночи…
Ходила Мария за дедушкой следом:
«Тата, скажи, не умрёт мама летом?»
Ручки дитя теребили монисто…
«Мама поправится, внученька, быстро.»
Веря на слово, любимому деду,
Мчалась Мария – радуясь лету!
И будет девчушке одиннадцать лет,
Когда её мама не встретит рассвет…
Утро проспала и в благостный день,
Встать было девочке, просто, ну, лень…
Всё-таки встала, чего-то ждала?
Мама еще, видно крепко спала,
Тишь, благодать в предобеденный час,
Понурый сидел во дворе дед Чамбаз…
«Тато, ты здесь? Как у мамы дела?»
«Она этой ночью уже умерла…»
Голос Марии сорвался на крик:
«Ты обманул меня, вредный старик!»

Эпилог

Сердце сиротское в скорби, в печали,
взгляд безутешный скользит по кресту...
мамину душу ангелы взяли,
и отведут ко Иисусу Христу.

если же вдруг человек недалекий,
пусть не со зла, но обидит дитя,
мчиться Мария к своей черноокой,
крепко обиду в душе затая.

поступь уставшая, годы сковали,
тато спешит по следам за тобой:
"Надо, чтоб люди обиды прощали"...
и тихо за ручку уводит домой.

Ждёт и Марию жизнь не простая,
Но это уже будет сказка другая.

Конец.