Утро встретило Москву пасмурным небом, таящим снегом и оледенелыми ступеньками. Ещё не успевшие облететь желтоватые листья уныло болтались на ветках, обдуваемые ветрами и припорошенные первым снегом. С неба падал ни то снег, ни то дождь. Столбик термометра едва доходил до отметки в 0 градусов. Люди, одетые в одежды разных фасонов, но неизменного серого цвета, стояли на остановке в ожидании трамвая. Глаза одних из них были устремлены на пустую освещённую лишь одинокими фонарями улицу; других - на свои наручные часы. Некоторые проклинали мерзкую погоду; некоторые - время, бежавшее для них слишком быстро; некоторые - субботу, в которой они торопились куда-то. Одни курили, другие отгоняли дым. Женщины оглядывали себя в маленькие зеркальца и завершали наведение марафета; мужчины зевали и тёрли глаза.
В такое пасмурное субботнее утро любая шутка или улыбка казалась чуждой. Их сменило сонное бурчание горожан, для чего-то вставших сегодня раньше других и ожидавших теперь трамвай на остановке. Их ожидание затягивалось, и это начинало их злить. Сонное бормотание стало превращаться в негромкий гул, среди которого всё чаще слышалось: "Ну и куда он делся?" или "И где же запропостился этот проклятый трамвай?" - а также восклицания по поводу безалаберного отношения МосГорТранса к пассажирам.
Среди всеобщего недовольства, подкреплённого усиливающимися осадками и налетевшим северным ветром, тихого бормотания, слышного лишь за несколько метров вокруг остановки, и тихого позвякивания, едущего в противоположную сторону трамвая, любое проявление удовлетворения ситуацией казались бы просто верхом странности. Да и чем тут можно быть довольным? Слякоть. Холод. Словом, поздняя осень...
- Александра! - так не вяжущийся с обстановкой голос пронзил тихое московское утро. Невысокая девушка повернулась на звук. Молодой человек с букетом ярко-красных роз бежал к ней по бульвару. Подбежав к ней, он вручил ей букет и обнял её. - Этот город наш с тобой! Это наш город! - сказал он уже тише, словно испугавшись собственного голоса.
Александра рассмеялась. Её звонкий смех от Покровских ворот разнёсся, казалось, по всей столице. Он смешался с позвякиванием подъезжающей Аннушки и с тихим гулом подобревшей серой остановки. Он разбудил всё тепло этого пасмурного утра. Нет, он не разогнал тучи, и солнце не засияло на голубом московском небосклоне. В трамвае не стало меньше народа. Для опаздывающих не замедлился ход времени. И тяжёлые сумки пассажиров не стали легче.
Но звонкий цветной смех Александры и её ярко-красные розы как будто пробудили от крепкого предрассветного сна всю любовь Москвы к своим жителям. Эту "небыструю, но верную... материнскую" любовь столичного города ко всем тем, кто дышит с ней одним воздухом. Ко всем тем, кто был, есть и будет с ней. К москвичам. К единственным, кто любит её немного больше, чем всё остальное. К тем, кого она защищает кремлевской стеной и впускает в себя каждый день через Красные ворота. К тем, кого она обвивает бульварным кольцом и для кого Садовое уже давно стало обручальным.
Трамвай ушёл. Остановка опустела. Молодой человек, подаривший цветы Александре, медленно шёл по бульвару дальше. Он больше никуда не торопился. Казалось, он сделал на сегодня все свои дела и был крайне доволен собой. Он улыбался. Улыбался доброй тёплой улыбкой. Улыбался сам себе. Улыбался городу. И прохожим. Улыбался бездомным животным. И птицам в небесах.
И Москва улыбалась ему в ответ. И Александре она тоже улыбалась. И её красным цветам. И всей этой серой толпе. Её мягкая улыбка заменяла солнце. Она теплее солнце. Теплее огня. Теплее крови.
Улыбка Москвы вообще самое тёплое, что только бывает на Земле. И на Луне. И на Солнце. И в Космосе. Везде.
7 ноября 2009