Эпизод службы в МЧПВ КГБ СССР

 
               
 — Полный вперед! — отдал команду командир пограничного сторожевого корабля «Менжинский» вахтенному офицеру, и, посмотрев на находящихся рядом с ним морских офицеров на главном командном пункте, добавил, — ну что, с Богом, товарищи офицеры. Начало нашего морского перехода Севастополь – Находка положено! Надеюсь, что все мы прибудем к месту нашей дальнейшей службы без замечаний со стороны командования, которое находится на нашем корабле, так и без диверсий со стороны непредвиденных «пиратов», которые нас будут наверняка сопровождать во время нашего перехода.
На календаре было 6 сентября 1984 года. От стоянки военных кораблей, расположенной в Севастопольской бухте, отошел первый в морских частях пограничных войск тогда еще Советского Союза сторожевой корабль такого проекта. Он был в длину сто двадцать три метра, четырнадцать метров в ширину, имел на борту вертолет, который располагался в специальном ангаре на юте, то есть задней части корабля. Его вооружение включало в себя пушку калибром 100 миллиметров на баке, то есть в передней части корабля, два четырехтрубных торпедных аппарата с каждого борта в середине корабля, две РБУ (реактивно-бомбометные установки), расположенные на спардеке, надстроенной части в середине корабля, две скорострельные артустановкиАК-630М, производившие из своих шести стволов по пять тысяч выстрелов в минуту. И, наконец, зенитно-ракетный комплекс «Оса-МА», то есть оружие самообороны с двумя ракетами. Он тоже располагался на спардеке. Экипаж был около 130 человек. Этот корабль был построен и спущен на воду 31 декабря 1983 года, и только к июлю 1984 года был почти полностью набран экипаж корабля. Собирали экипаж из разных мест: кого-то —с другого корабля, кого-то — из учебного центра. На этом корабле единого коллектива еще не было. Поэтому в будущем должен был сформироваться дружный настоящий морской экипаж.
Я прибыл на этот корабль в самый последний момент, за день перед выходом в дальний поход. До этого я прослужил пять месяцев на другом корабле — пограничном сторожевом корабле «Измаил», в одной из морских пограничных бригад, которая базировалась в бухте Балаклава, что под Севастополем. А до этого...

Меня призвали на службу в октябре 1983 года в команду 300 ГОН, то есть 300 означало пограничные войска, а ГОН – гарнизон особого назначения для охраны особо важных объектов. Утром, как и все другие призывники, я явился в Орджоникидзевский военкомат, который находился на развилке двух улиц нашего города — Кольцевой и Ульяновых, что рядом с Колхозным рынком. И нас, группу добровольно бритых, усадив в автобус, отправили на центральный сборный пункт, который находится на улице Владивостокской. Там нас сдали местным военным, которые зарегистрировали каждого, сделав отметку в своих документах, что прибыл такой-то призывник. После этого мы направились на медкомиссию.
Когда мы поднялись на второй этаж пятиэтажного здания сборного пункта, то там уже по коридору носились будущие десантники, пограничники, моряки и прочие защитники нашего Отечества. Правда, они отличались от будущих воинов тем, что кто-то бегал в трусах, кто-то в кальсонах, а кто-то вообще без всего, тряся своими причиндалами на обзор окружающей их толпы. По коридору ходили женщины в белых халатах, молодые медсестры, работающие в медкомиссии, всем своим видом показывающие свое безразличие к окружающей их «откровенной» обстановке, но глаза выдавали все-таки их женский интерес к разным мужским пропорциям. Ближе к обеду мы все прошли медкомиссию и, поднявшись на третий этаж, обосновали свой уголок на двухэтажных нарах, которые занимали весь холл этажа. У нас появилась команда — мы нашли друг друга по номерам, указанным в личной медицинской карточке у каждого из нас, когда проходили медкомиссию, а именно 300. Пообедав тем, что нам положили в рюкзаки наши матери и, разложив игральные карты, мы решили сыграть в дурачка. Надо было хоть как-то занять время «бездельника». Как вдруг услышали мужской голос:
— Дезинфекция, дезинфекция!
Мы все, переглянувшись, посмотрели в сторону, откуда раздавался голос. Там увидели мужика лет пятидесяти, у которого в руках был пузырек с одеколоном с присоединенной к нему резиновой грушей. Он, проходя по узким проходам между нар, брызгал одеколон на лысые головы призывников и за это получал определенную плату. Один парень из нашей команды, подозвав его, спросил, сколько стоит такое удовольствие. Узнав, что дезинфекция стоит 5 копеек, дал ему 30 копеек, сказав нам:
— Мужики, ну-ка ноги свои в ряд ставьте, а то запах стоит такой, что резкость зрения теряется!
Одеколонщик, пройдя по нашему ряду и брызнув на каждую ногу, удалился к другим ждущим его клиентам. По нашим рядам между нарами еще проходили немые мужики. Они мычали и предлагали игральные карты с фотографиями голых теток, причем некоторые были хорошо отретушированы. Как правило, смотрели карты все, но покупали единицы...
Через полчаса прозвучала команда:
— Построение на плацу! Выходи строиться!
Выйдя на площадь внутри сборного призывного пункта, где тогда еще стоял танк Т-34, мы увидели, что у некоторых ребят были таблички с номерами команд призыва. Мы, заметив табличку с номером 300, подошли к ней. Там нас оказалось двадцать семь человек, отобранных для службы в пограничных войсках. Была произведена проверка личного состава, после которой нас всех распустили, и мы опять пошли занимать свои места, как говорится «согласно купленным билетам».
Периодически в течение дня назывались команды, которым надо было выходить строиться с вещами на площади внизу, после чего мы тех призывников больше не видели, их увозили. Вместо них привозили новых будущих защитников Отечества. Так шел непрерывный процесс пополнения нашей советской армии новыми защитниками тогда еще необъятной и сильной Родины.
Только на третий день мы заметили на территории сборного пункта погранцов. Как мы им обрадовались! Нас тут же построили и в одном из кабинетов на втором этаже начали собеседование с каждым из нас. Но до меня очередь не дошла, так же, как и до пяти других ребят, которые тоже устали здесь «жить». Я, не выдержав, подошел к вышедшему из кабинета капитану и спросил его:
— А почему нас не вызывают?
— Не переживайте, ребята! Мы сейчас пообедаем и продолжим собеседование, — улыбаясь, ответил капитан.
Больше мы его не видели. Как я выяснил позже, он просто отсчитал двадцать одно личное дело из всех папок— именно столько призывников надо было забрать этому «покупателю». А мы, шесть человек, оказались просто лишними.
На четвертый день мы вдруг увидели моряков с зеленой окантовкой на погонах. Нам кто-то сказал, что это береговая охрана. Мы тогда подумали: морская форма, два года, класс! Но уже следуя в поезде, нам сообщили, что мы теперь будем служить в морских частях пограничных войск… три года.
После двух дней пути из холодной Уфы, где было десять градусов мороза, мы оказались в солнечной Анапе, где днем было около двадцати градусов тепла. Там находилась учебная часть морских частей пограничных войск КГБ СССР. В учебку нас привезли около полудня. Сразу же построив нас всех и проверив по списку, отправили мыться в душ. Поднявшись на второй этаж банно-прачечного здания, мы все получили по холщовому мешку, куда сложили все свои гражданские вещи, в которых добрались до места нашего назначения, предварительно раздевшись догола. После этого вещи скинули на первый этаж в специально сделанное отверстие в полу размером пятьдесят на семьдесят сантиметров. И только после этого мы зашли в душ мыться. После помывки нам выдали обмундирование, в котором нам предстояло проходить ровно год. Спустившись на первый этаж, мы, не спеша, зашили мешки с нашими вещами и, написав свои адреса, оставили их. После этого нас опять построили по ранжиру возле бани, и трое старшин обходя нас всех и осматривая с ног до головы каждого—а в этот раз нас было около двадцати— делали метки на наших руках в виде букв. Кому-то они написали букву «В», кому-то «Р», кому-то «Ш». Мне почему-то подошедший старшина, посмотрев на меня и спросив, откуда я родом, написал букву «Х».
— За что, товарищ старшина? — шутливо спросил я.
На что тот заметил:
— Потом благодарить меня будешь, землячок.
Так я с легкой руки своего земляка— правда, я так и не узнал, откуда он— я получил направление на свою будущую морскую военную специальность, а именно химик-разведчик. Другие же буквы означали, «В»— водолаз, «Р»— рулевой, «Ш»— штурманский электрик и так далее.
Вечером нас всех распределили по ротам, кого куда, в зависимости от того, у кого какая специальность. В одной роте я оказался еще с пятью земляками, но у всех у нас были разные военные специальности. После ужина, часов в восемь вечера, к нам шестерым— а мы были первые и единственные пока в роте—подошел старшина и спросил, кто из нас видел море. Мы все ответили, что мы, конечно, море видели все, но только по телевизору. И уже минут через десять мы все стояли на крутом обрыве, высотой метров семьдесят и смотрели на эту вдруг подвернувшуюся в нашей новой жизни красоту. По лицу текли слезы, я жадно осматривал эту громаду воды, боявшись моргнуть, чтобы как можно сильнее насладиться этим незабываемым моментом. Вдали на горизонте был виден маленький силуэт какого-то судна, которое, казалось, стояло на месте, и из трубы которого тянулся тоненький черный дымок. Само море было неспокойно, по нему двигались небольшие гребни волн, бегущие к берегу, которые, достигнув его, исчезали на песочной отмели.
— Вот оно, море! Ребята! — не удержавшись, крикнул я, навстречу шуму встречного ветра, который ударялся по возникшей на его пути преграде, и от этого он нас всех, стоящих на краю крутого обрыва, пытался поднять.
Эта первая встреча с морем осталась у меня в памяти на всю жизнь.
Пробыв две недели в учебке Анапы, я расстался со своими земляками и теперь уже с вновь собранной группой из двадцати четырех человек из разных мест нашей страны был отправлен в маленький городок Пинск, что находится на юге Белоруссии. Именно там располагалась учебная часть военно-морского флота, где обучали по специальности химик-разведчик для военных кораблей. В этой флотской учебке отношение старших по году службы к младшим было намного жестче, чем в пограничном учебном центре, что мы ощутили в первый вечер нашего пребывания в этом старинном городке. За весь день, а прибыли мы в учебку рано утром, часов пять,  некоторые из наших ребят получил замечания от старшин. Кто,  за не отдание чести, кто, за сильный топот своих ботинок по полу, то есть по палубе в роте, кто, за нечищеные ботинки и так далее. А вечером после поверки (именно так называют проверку личного состава вечером на службе) раздалась команда:
— Получившим замечания за день построиться возле дневального столика!
Ребята, не знавшие, что за этим последует, послушно выстроились в ряд, да и, как говорится, куда ты денешься с подводной лодки. Один из старослужащих раздал всем «духам»— а именно так называли вновь прибывших в учебку будущих моряков— щетки с жесткой щетиной с присоединенной к ней ручкой в виде металлической трубки длиной около метра. И в зависимости от того, у кого какое было за день замечание, нагрузка на эту щетку была соответствующая. Объясняю: если замечание, по меркам старшин, было небольшое, то обладатель этого замечания просто растирал парафин по палубе, которая в длину была около пятидесяти метров и шириной метров пять. За ним следовал провинившийся со щеткой в руках, который делал быстрые движения взад-вперед, растирая парафин— это была одна пара. Если у кого-то было среднее замечание, то на металлическую трубку щетки надевали шестнадцатикилограммовую гирю. Ну, а если было очень серьезное замечание, то тогда на щетку надевали тридцатидвухкилограммовую гирю. И при этом все участвующие, а их было три-четыре пар,  должны были одновременно закончить надраивание палубы в конце коридора именно тогда, когда дежурный по роте заканчивает вслух свой отчет до десяти. Как правило, число десять звучало раньше, примерно за метр до того, как «любители» парафина добегали до конца коридора. И такие рейсы продолжались до тех пор, пока палуба не блестела как у кота... глаза. При этом участники такой народной забавы были одеты только в кальсоны и тельняшки, и во время их пробежек из района безпуговичной ширинки настырно «что-то» вываливалось.
На современных военных кораблях всегда присутствует химическая служба. В ее обязанности входит защита корабля от оружия массового поражения, то есть радиоактивной, бактериологической и химической атаки вероятного противника. На кораблях имеется аппаратура, которая обнаруживает и дает данные о расстоянии, мощности и степени заражения (уровне радиации и т.д.) при взрыве той или иной бомбы. Химик-разведчик при прохождении кораблем, например, радиоактивного облака, должен включить защиту корабля от радиоактивного, бактериологического или другого заражения. Она представляет собой расположенные по всему кораблю специальные насадки, представляющие собой распылители. После включения в работу этой установки корабль превращается в сплошное туманное облако. Причем состав этого ингредиента— не что иное, как мыльный раствор. Получается, что радиоактивные осадки смываются с надстроек и палубы корабля в море. Мыльный состав готовится за полчаса до пуска установки по защите корабля. В специальную емкость, наполненной водой, засыпают стиральный порошок, размешивают, закрывают герметично и под давлением подают в насадки-распылители. После такой защиты корабля от оружия массового поражения химик-разведчик проходит по верхней палубе и производит в защитном костюме отбор проб на всех участках корабля с записью в журнале о полученных данных. Также выдает специальные дозиметры всему личному составу с регистрацией в журнале. Каждые сутки он регистрирует дозу, полученную тем или иным моряком. Сами же моряки не знают о полученных ими дозах. Всю информацию химик докладывает старпому(старшему помощнику корабля). В КХП (контрольно-химическом посту) корабля есть специальная лаборатория по определению состава тех или иных отобранных проб. Там всегда имеется зеркало, чтобы химик периодически заглядывал в него, так как первый признак отравления— сужение зрачков глаз. И получается, что при таких ситуациях химик-разведчик получает самую большую дозу облучения.
Вспомнилось… В учебном классе, где проводились занятия по радиоактивной разведке с установленной по противоположным стенам аппаратурой обнаружения радиоактивного излучения, один преподаватель без волосяного покрова кожи по всему телу проносил в руке радиоактивный источник, предварительно извлеченный из защитного контейнера, посередине кабинета. И вся аппаратура начинала звенеть по мере того, как к нему приближался источник излучения. Мы все сидели здесь же…
Всему этому нас должны были научить в этой «учебке».
Проучившись полгода и сдав экзамены на одни пятерки, в начале мая меня и еще одного курсанта направили вместе с сопровождавшим нас мичманом в известный всему миру город Одессу. Попутно мы побывали на железнодорожных вокзалах Бреста и Киева, где у нас были пересадки на другие поезда. В Одессе я пробыл недолго, всего две недели, но успел побывать на знаменитой улице Дерибасовской, а также на исторической Потемкинской лестнице. Там, в бригаде пограничных сторожевых кораблей, нужен был один инструктор по радиохимической разведке в учебный класс. И так как нас было двое, то мы с Саней (так звали второго желающего, который тоже хотел остаться в Одессе) просто кинули жребий. И счастливчиком оказался я, это я понял позже, потому что именно мне предстояло покинуть пыльный кабинет в городе Одессе и отправиться в дальний путь моих еще незаконченных путешествий.
В течение пяти часов я был переправлен по морю на одном из пограничных кораблей в морскую пограничную часть, которая базировалась в бухте Балаклаве, что под Севастополем. Там меня определили на ПСКР «Измаил», на котором я прослужил пять месяцев. Кстати, там я встретил четырех из пяти своих земляков, с которыми я расстался в Анапе и с которыми увидел первый раз море. Трое были на одном корабле со мной, а еще один – на другом. На этом корабле я выполнял функции так называемого секретчика, отвечая за доступ к секретным документам и приказам и работе с ними.
Первое время в незнакомой обстановке в, большинству людей всегда и везде тяжело. Пока человек сам не поймет того, что от него хотят окружающие люди, и пока они к нему не привыкнут, любой чувствует себя изгоем в этом окружающим его мире. Но это все со временем проходит, и люди начинают общаться между собой на равных при условии, конечно же, нормальных отношений.
Вообще служба на Черном море оставила у меня приятные воспоминания. Цель нахождения бригады сторожевых кораблей в Балаклаве заключалась в обеспечении охраны границы вдоль берегов Крымского полуострова со стороны моря. Наш корабль выходил на охрану государственной границы на две-три недели. Ночью мы патрулировали вдоль берега на определенном участке Крымского полуострова, а днем, вставали на якорь напротив какой-нибудь «дачи», где отдыхали партийные лидеры и первые лица нашей страны. Охраняли эти «дачи» со стороны моря. До берега было миль десять (километров двадцать), и отдыхающие на берегу люди и их близкие видели наш корабль маленьким силуэтом на горизонте. Для нас же это расстояние не было преградой, чтобы рассмотреть то, что нам хотелось увидеть. На любом плавсредстве, находящемся в море, должен быть бинокль, чтобы ориентироваться в окружающей обстановке. На кораблях есть мощные бинокли, которые называются БМТ (бинокулярная морская труба). Именно в эти БМТ мы и смотрели в направление берега. И там видели, как загорают и шастают по берегу девушки, иногда без купальников. Они чувствовали себя раскованными, ведь кроме них на берегу их охраняемой дачи никого не могло быть, и, значит, их никто не видит. А тот кораблик на горизонте был так далек, и они были уверены, что никто с него их не увидит. Но они ошибались...
Весь день на корабле личный состав занят: вахта, учеба, ремонт материальной части закрепленного за каждым оборудования, наряды и так далее. Перед каждым приемом пищи, кроме обеда, на корабле проводится приборка, а это два раза в день. А вообще на кораблях, кроме завтрака, обеда и ужина, есть еще вечерний чай в 21.00.
Но что было самое классное, так это купание в море. В такую жару это было просто необходимо, ведь за день корабль накалялся так, что можно на палубе приготовить глазунью. Купание происходило следующим образом. В перерывах между занятиями по кораблю звучала команда:
—Команде построиться для купания. Место построения – ют, правый борт! Форма одежды – трусы, тапочки, берет.
И все жаждущие искупаться собирались на построение в задней части корабля. После того, как все выстраивались, «дежурный по низам» пересчитывал количество «ихтиандров» и фиксировали это в журнале (сколько покинуло корабль, столько должно прибыть обратно), и звучала другая команда:
—Команде к купанию приступить!
И мы все, кто в трусах, а кто без них, с разбегу прыгали в эту долгожданную спасительную воду. Именно так я в первый раз искупался в море. Так в жизни моей получилось, что я впервые ощутил своим телом и попробовал на вкус морскую воду, прыгнув с корабля, а не как большинство людей, тихонько заходя с берега в море и трогая руками волны, все больше погружаясь в эту голубую громаду воды, заряжаясь положительной энергией.
Однажды после прихода в базу и выполнения задачи по охране границы всему личному составу стало известно, что на следующий день часть экипажа поедет на сбор урожая алычи. Мы—это моряки первого года службы, были рады, что сможем посмотреть окружающий мир за территорией нашей части. На гражданских людей хоть глянуть, а если повезет, то и увидеть красивых девчонок. Да и заодно попробовать на вкус эту самую алычу, ведь многие ее вообще не видели.
Утром, после завтрака нас, человек восемь, всех, естественно, первого года службы (кто ж еще будет собирать созревший урожай) построили возле корабля. После инструктажа нас привели к грузовику с натянутым тентом, стоящему возле ворот КПП (контрольно-пропускного пункта)  бригады.
Прибыв на место в один из колхозов и получив каждый свой участок, мы все набросились на алычу, наполняя все быстрее и быстрее, естественно, не корзину, которую всем нам раздали, а свой желудок. На первом году службы у всех был прекрасный аппетит, и поэтому еды всегда не хватало, ведь кормят только по порциям, и на добавки надеяться не приходится. Примерно через десять минут с начала сбора урожая я бросил первую алычу желтого цвета в свою пустую корзину. На плантации алычи мы провели весь день. Само собой, план, установленный нам, мы выполнили. Уставшие, но довольные, мы вернулись на корабль под вечер. И, как следствие нашей подвернувшейся халявы на стороне, то есть алычового пиршества, мы сразу же атаковали одно нужное на корабле помещение, а именно, гальюн. Но, так как там было всего два «очка» для личного состава (у офицерского состава был свой гальюн), то приходилось стоять и ждать возле двери, иногда постукивая по ней, намекая сидящему там, что его время истекло, надо бы покинуть это уютное заведение. Мне хорошо запомнилось, что после часа с начала того момента, как мы пришли на корабль, канализация нашего гальюна была забита. И «маслатые», именно так называют на корабле тех, кто относится к БЧ-5 (электромеханической боевой части), которая обслуживает двигатели и все механизмы жизнедеятельности на корабле. Они должны были устранить эту «трагедию» для прибывших со сбора алычи. Процесс исправления этой неполадки происходил следующим образом. Разматывали пожарный рукав, подсоединяли его к крану с водой с одной стороны, с другой присоединяли пожарный ствол. В одно очко вбивали обмотанный тряпкой «чопик» (деревянный цилиндр), а в другой вставляли обмотанный тряпкой ствол. После этого резко открывали кран с водой. Как правило, после этого канализация прочищалась полностью. Но тут видно был другой случай. То ли алычу кто-то из нас ел вместе с косточками и при том в большом количестве, то ли слив канализации в борту корабля кто-то закрыл и держал, что мало вероятно. Получилось так, что сначала мы услышали, как в гальюне находившийся там Семен почему-то поливает стены водой, а позже его истошный крик:
— Воду закрой!
Через секунду мы увидели его вышедшим из гальюна. Посмотрев на него, мы все, стоящие в коридоре, попадали со смеху. Получилось так, что после подачи воды чопик на соседнем «очке» вылетел как пробка из бутылки шампанского, и все, что было в канализации, вырвалось фонтаном в маленькое помещение гальюна. Семен был с ног до головы покрыт дерьмом...
Только после третьей попытки Семену удалось успокоить этот «гейзер», за что мы были ему очень благодарны, но все-таки после этого продолжили свои «вынужденные» долгожданные мероприятия.
Вообще службу в Балаклаве я вспоминаю с чувством давно ушедшей в прошлое спокойной жизни на южной границе тогда Советского Союза, ведь это были мои первые впечатления о службе на море.
В начале сентября 1984 года меня вызвал к себе командир корабля и сказал, что пришел приказ о переводе меня на другой корабль. И как он ни старался, чтобы оставить меня на «Измаиле», ничего хорошего из этого не получилось. На новом только что построенном корабле, который назывался «Менжинский», срочно нужен был химик. И уже на следующий день, попрощавшись со своими ребятами, я начал очередной этап своего дальнейшего путешествия.
Когда солнце над Севастополем было в зените, я ступил на трап корабля, который стал последним прибежищем в моей тогда казавшейся бесконечной службе в морских частях пограничных войск. Рядом с «Менжинским», единственном из всех пришвартованных на стоянке военных кораблей, на котором развевался военно-морской пограничный флаг, стояли тогда казавшиеся мне огромными, флотские корабли: БПК — большие противолодочные корабли, БДК – большие десантные корабли, ракетный крейсер «Слава» с расположенными по обоим бортам шестнадцатью пусковыми установками противокорабельных ракет, два противолодочных крейсера «Москва» и «Ленинград» с большим количеством вертолетов на борту и многие другие серые монстры.
Вместе со мной на корабль прибыло еще девятнадцать человек со всех морских пограничных бригад, базировавшихся на Черном море, только уже большинство вновь прибывших было на полгода позже моего призыва. Среди них оказался мой земляк из микрорайона Затон, Саня или, как мы потом его прозвали, Зверь из-за его взгляда. Хотя по натуре он был добрым малым, но при одном условии— если его не донимали.

         Пограничный сторожевой корабль «Менжинский» вышел из Севастопольской бухты в 9.30 6 сентября 1984 года, определив в качестве своей точки назначения порт Находка. Было грустно видеть, как все дальше и дальше остается за кормой родной советский берег, силуэт одинокой белой башни маяка. Что нас ждало впереди, одному Богу было известно. Почти весь личный состав корабля, за исключением нескольких офицеров, первый раз участвовали в таком переходе, ведь специфика морских пограничников— это охрана морских границ нашей страны, а не дальние походы в определенную часть земного шара для выполнения особых задач, как у кораблей военно-морского флота.
Днем 7 сентября около полудня мы уже проходили под огромным и знаменитым мостом в проливе Босфор в старинном городе Турции Стамбуле. Проходя по проливу, мы смотрели по его сторонам на этот первый в нашем переходе иностранный город, где были видны как трех, так и семиэтажные неказистые, то ли кирпичные, то ли бетонные дома. Также были видны красивые мечети (каждая с двумя и более минаретами) и стены какой-то древней крепости, тянущиеся вдоль холмистого берега по правому борту. Помню, проходя по проливу, к нашему кораблю подошел белоснежный и современный по тем временам катер и находившиеся на нем люди начали фотографировать наш корабль со всех сторон. Я тоже, недолго думая, открыл иллюминатор и «щелкнул» его пару раз из своего фотоаппарата. На верхнюю палубу выходить не разрешалось, а фотоаппарат на корабле вообще строго-настрого запрещалось иметь, поэтому все фотографировали, как говорится «из-под полы», кто как мог.
После пролива Босфор мы направились к следующему проливу, Дарданеллы, чтобы выйти в Эгейское море, что мы и сделали уже рано утром 8 сентября.
Находясь в Эгейском море, а потом и в других пройденными нами морях, я заметил, что морская вода везде отличается по цвету и солености. Мне показалось, чем больше соли в этой воде, тем она темнее. Средиземное море из всех самое голубое, лазурное, как говорят, и это на самом деле так. На верхней палубе корабля было место, где на высоте двух с половиной метров располагался так называемый душ. К одной из надстроек верхней палубы была закреплена труба диаметром восемь сантиметров, длиной около метра, с множеством сделанных в ней дырок. К ней подводили пожарный рукав и подключали морскую воду. Так мы принимали душ в этом переходе, потому что жара была не выносимая.
Кстати, шли мы не под пограничным флагом, а под флотским. И форму так называемую «тропическую» мы носили с флотскими погонами. Форма для нас была непривычная. Шорты, рубашка-безрукавка и пилотка с отстегивающимся козырьком были синего цвета, на ногах были кожаные тапочки с множеством сделанных в них дырками разного диаметра. На рубашку обязательно пришивался боевой номер на нагрудном кармашке. Черные буквы на белом материале указывали на то, в какой боевой части числится этот моряк, номер его боевого поста по боевому расписанию, номер боевой смены и порядковый номер в этой смены.
Вообще, на кораблях, где человек находится в ограниченном пространстве, каждому члену экипажа расписаны действия, которые он должен выполнять неукоснительно при всех сигналах и ситуациях, возникающих в процессе его нахождения на корабле. От этого зависит живучесть корабля в целом.
Где-то на траверзе (то есть, находясь под прямым углом относительно своего курса), берега Сирии наш корабль сделал остановку и пришвартовался к нашему советскому судну, которое направлялось в Союз. На нем заканчивалась пресная вода, и мы ему «перекинули» парочку тонн. Тогда, кстати, многие решили написать письма домой, и я, в том числе, чтобы отправить его с этим сухогрузом. Это письмо до сих пор хранится у меня, как задокументированная частичка из прошлого времени…
Утром 10 сентября мы встали на якорь у египетского города Порт-Саид. Первое, что бросилась в глаза при осмотре берега и порта этого города, это нищета и захламленность прибрежной части. Наблюдая в БМТ, я видел много старых черных от времени деревянных лодок, качающихся возле пирса, то есть оборудованного берега для швартовки судов. Люди, находившиеся на них, были одеты в темные цвета одежды с длинными штанами-шароварами. Посмотрев на эту картину, я сразу же вспомнил фильм «Синдбад-мореход», как будто время здесь остановилось, и ничего не изменилось с тех пор.
Примерно в полдень на наш корабль был доставлен на катере местный лоцман, что было обязательным условием прохождения через Суэцкий канал. За то, чтобы пройти через него, суда всех стран платят большие деньги. Кстати, открыт он был в 1869 году, длина его 161 километр, глубина 12–13 метров, ширина от 120 до 150 метров, без шлюзов. Движение по каналу проходит одностороннее. Создается караван из 10-12 судов, которые идут друг за другом. Интересное условие оговорено с этим лоцманом в правилах прохода через канал. При прохождении канала должны быть выполнены все требования этого лоцмана, иначе будут наложены штрафные санкции. Он, придя на корабль, занял место командира корабля и по мере того, как мы двигались по каналу, требовал то чай, то кофе с лимоном, то мороженое и однажды, видно запарившись, захотел принять душ. На что наш «кэп», командир корабля, спросил его: «А кто же судно будет вести?» И он успокоился.
По мере того, как мы продвигались по каналу, а это было часов десять, нас иногда «приветствовали» местные египетские военнослужащие, которые находились по правому берегу канала, в месте расположения пушек времен второй мировой войны. «Приветствовали» они нас, видно, по местным обычаям, так как к нам поворачивались спиной, человек пять что-то кричали и, снимая штаны, хлопали себя по заднице, наверное, указывали место, где находится их страна… Кстати, именно по правому берегу, по ходу движения корабля, иногда росли пальмы, и попадались какие-то населенные пункты, в отличие от левого, где простиралась до горизонта ровная поверхность пустыни.
Около 19.00 мы вошли в Большое Горькое озеро, которое располагается между двумя частями Суэцкого канала. Здесь все суда сделали остановку, чтобы поужинать и поменяться с караваном судов, идущих с другой стороны канала, из Красного моря.
Пройдя Большое Горькое озеро, Малое Горькое озеро, километров 30 по последнему участку Суэцкого канала и «освободившись» от лоцмана, ночью с 10 на 11 сентября мы вышли в Суэцкий залив в Красном море и взяли курс на о. Дахлак возле Эфиопии. Кстати, Красное море, самое темное и очень соленое из всех морей, которые мы проходили. Возле этого острова мы простояли сутки. В послеобеденное время с 13.30 до 15.00 свободные от вахты «морские души» могли расстелить одеяло на верхней палубе и, ополоснувшись под душем, загорать, наслаждаясь красотой морской обстановки, и отдохнуть, пользуясь подвернувшимся свободным временем. Вахту моряки несут четыре часа, через каждые восемь и те, кто нес ее в послеобеденное время, конечно же, завидовали тем, кто в то время нежился на солнце.
Ночью с 17 на 18 сентября по кораблю прозвучала боевая тревога, что было впервые за нашу службу! Все, примчавшись на боевые посты и доложив об этом, по радиотрансляции услышали голос командира корабля, который сообщил, что корабль входит в Баб-Эль-Мандебский пролив, и что нужно быть предельно внимательными! Тогда шла война в Персидском заливе, и этот пролив был нашпигован, как нам говорили, плавающими минами. Перед нами дней за пять подорвалось и затонуло гражданское судно, точно помню не нашей страны. К счастью, прошли мы пролив без происшествий.
19 сентября мы кинули якорь возле берега острова Сокотра Народной Демократической Республики Йемен. Там была бухта для стоянки советских судов, как военных, так и гражданских. Этот остров мне запомнился высокими горами, начинающимися с берега и уходящими ввысь с накинутыми на них то ли туманом, то ли облаками, но плотно укутывающими их верхушки. Таким я увидел его после своей вахты с 04.00 до 08.00, выполняя обязанности рулевого за штурвалом корабля. Бросив якорь, корабль решил отдохнуть от движения по морской воде. Утром по кораблю пронесся слух, что наш «кэп» хочет высадить нас, по очереди отправляя на берег шлюпку с личным составом для купания в Индийском океане! Но вскоре все узнали, что командир рядом стоящего корабля рассказал, что он этим не занимается с прошлого года. В прошлом году при купании с берега этого острова бесследно исчез один матрос из его экипажа. Морские глубины хранят много тайн и не хотят делиться с человеком… Поэтому он убедительно рекомендовал не заниматься этим делом.
В свободное от вахты и от учебных занятий время личный состав корабля ловил рыбу. Нас предупредили, чтобы мы не вздумали готовить эту рыбу на кухне, так как здесь было полно ядовитых рыб. Попадались нам совершенно диковинные для нас рыбы: то плоские, то вытянутые, то зеленые, то синие, то красные. А одна попалась, как наша рыба налим, только у нее и верхние, и нижние плавники тянулись от головы до хвоста, и вся она была как радуга: снизу светлая, вверху темная, все цвета радуги находились на ее теле. Очень красивая. Помню, кто-то поймал маленького акуленка, длиной около метра. Зубы в два ряда у него были внушительные. Мы все окружили этого известного людоеда, и каждый потрогал руками его тело. Оно оказалось похожим на грубый замш, который не так-то просто проткнуть. Кто-то пытался это сделать ножом. Через десять минут к нам подошел человек из «особого отдела» и попросил отдать ему этого акуленка на чучело. Желающих возразить ему не было.
После к нам подплыли на пироге двое аборигенов. Это было видно по внешнему виду. До берега было примерно километров десять. И чтобы пройти это расстояние надо иметь немало сил. Это были отец с сыном. У обоих выделялись накаченные мышцы рук и очень худые ноги. Это говорило о том, что они проводили большую часть жизни, сидя в этой пироге. Подойдя к нашему кораблю, они жестами стали показывать, что хотят есть, а взамен этому они подарят кораллы и рапаны, которые находились у них внутри лодки. Наш хлебопек Серега Мадан, который был родом из Молдавии, кинул им буханку свежего хлеба, на что они ему кинули рапан и красивый коралл. Позже подошел командир корабля и, сделав несколько снимков, показал жестом, что они свободны и на сегодня не нужны. Аборигены с обиженными лицами направились к рядом стоящему гражданскому судну. После их недолгих переговоров с экипажем я увидел, что им сгружают в лодку мешок чего-то, наверное, вкусного и нужного в их непростой жизни.
Рано утром 19 сентября, держа в руках штурвал корабля, я услышал команду:
— Баковым на бак! Поднять якорь! Полный вперед!
И продолжился переход к нашему пункту назначения для последующего несения пограничной службы, а именно к порту Находка.
На этом переходе не хватало рулевого. Не знаю почему, но меня поставили на вахту к штурвалу. Это было незабываемое время. Неся вахту на ГКП (главном командном пункте), я видел многое, что не видела основная часть личного состава. А именно, огромную стаю дельфинов, занимающую площадь примерно 900 квадратных метров. Они плыли по левому борту и постоянно выпрыгивали над водой, стараясь опередить наш корабль. Некоторые плыли перед форштевнем, носовой частью корабля. Сколько их было точно, конечно же, я сказать не могу, но много. Иногда к нам на палубу залетали летающие рыбы, хотя высота борта была около пяти метров. Некоторые из них пролетали рядом с кораблем до 30 метров и исчезали в морской воде, оставляя образ летающей пташки. Также видел большую стаю касаток, направлявшихся в противоположную нашему курсу сторону. Плавники у самцов были длинными и острыми, а у самок— небольшими и широкими.
После того, как мы начали двигаться по Индийскому океану от острова Сокотра, над нами постоянно, изо дня в день, кружил американский разведывательный самолет типа «Орион». Почему один и тот же? Мне почему-то запомнилось то, что у него работали три двигателя из четырех. У одного двигателя лопасти всегда были неподвижны. И он нас сопровождал до Малаккского пролива, что между островом Суматра, Индонезией и Малайзией. Он иногда скидывал какие-то буи возле нашего корабля, видно, выполнял задания, поставленные «свыше».
Во время движения корабля на баке находился впередсмотрящий, а на корме постоянно нес вахту смотрящий за обстановкой позади кормы. Однажды, держа в руках штурвал, я услышал по связи, как вахтенный радиолокационной станции, который следил за воздушной обстановкой вокруг корабля, доложил вахтенному офицеру, что от крупной цели по левому борту отделились три маленькие цели и направляются в нашу сторону. После, я услышал невнятный доклад от вахтенного с кормы. В следующий момент я увидел, как над нашим кораблем пронеслись на бешеной скорости три самолета-истребителя. Это были истребители «Фантомы» с американского авианосца. Они, сделав несколько кругов над нами, удалились восвояси, то есть к себе на «плавучий остров». Позже я его заметил в БМТ на горизонте по левому борту.
23 сентября у нас на траверзе по левому борту находилась Индия. Как-то, стоя у борта и опираясь на леера, наблюдая за водой, проходящей по борту, я заметил морских змей, которые появлялись возле борта примерно через каждые 3-5 минут. Помню, я тогда подумал: «А сколько же таких змей на этой громадной площади? Ужас! А ведь есть еще и другие морские хищники. Человек, попавший в морские воды в южных широтах, обречен на гибель…»
27 сентября нам поступил приказ встретить советскую подводную лодку в определенном квадрате в Андаманском море. С 3 до 4 часов ночи, на определенном участке моря мы стали идти зигзагами, чтобы подводная лодка, заметив нас на своем локаторе, могла всплыть и двигаться вместе с нами в надводном положении. Все бы хорошо, но в тот самый момент на нас налетел сильный шторм, по кораблю прошла команда:
— Задраить все люки и двери!
Такого шторма я не припомню за всю мою трехгодичную службу. Идти по кораблю было невозможно, потому что при ударах о борт очередной волны, человек, шедший по палубе, оказывался на ней, на коленях или, распластывался полностью, если не успевал за что-нибудь ухватится руками. Спать было невозможно, хотя и были специальные ограждения, чтобы спящий не выпал из своей койки. Кстати, корабль тоже имеет свойство колебаться при сильном ударе волны, как стальная балка при ударе по ней чем-нибудь. Это чувствуешь всем телом. Создается ощущение, будто ты стоишь на подвесном канате, и он норовит тебя скинуть, быстро мотаясь то влево, то вправо. Вообще-то на кораблях установлены так называемые успокоители качки. Они представляют собой два крыла, установленные в днище корабля по обеим сторонам в сложенном состоянии. При качке же они выдвигаются, как крылья, и корабль уже не так болтается, как хотелось этого шторму. Но вовремя того шторма никакие успокоители не помогали. Иногда мне казалось, что корабль ложится на бок. Плохо было то, что нам приходилось идти, меняя свой курс. То навстречу волне, и тогда было легче переносить качку— корабль давил на ноги, поднимаясь на волну, после, когда он опускался с волны, все мое тело, казалось, падало в бездну. То мы шли вдоль волны, и это было хуже, так как корабль ложился то на правый борт, то на левый. При штормах у нас в столовой, выносили мешок сухарей и бочку огурцов без рассола. Это как-то помогало в борьбе с той пищей внутри нас, которая все норовила вылезти наружу. Видно, она тоже хотела посмотреть наяву на этот шторм…
В 04.00 я заступил на вахту рулевого, предварительно положив полиэтиленовый пакетик в карман… Ну мало ли что. Курс я постоянно менял по команде вахтенного офицера, то 0 градусов, то есть на север, то 90 градусов— строго на восток. Где-то около 05.00 подводная лодка всплыла и сообщила по связи, что она нас заметила. Только тогда мы взяли курс против волны, и этот кошмар закончился.
Шли мы вместе с подводной лодкой дня два. В один из дней впередсмотрящий заметил, осматривая в бинокль пространство впереди корабля, дрейфующую шхуну с людьми на борту. Они махали нам, кто руками, кто своими рубашками. По приказу командира корабля мы изменили курс и направились к ним. Подводная лодка, уменьшив ход, продолжала движение по проложенному курсу. Подойдя к этой шхуне, мы увидели следующее. Шхуна была деревянная, размером семь метров в длину, два с половиной метра в ширину. В середине была сделана небольшая надстройка, внизу которой был вход на нижнюю палубу. На верхней палубе находились, как мы позже узнали, люди из Таиланда. У нас на корабле был один мичман, который разговаривал по-английски, и среди тех таиландцев тоже кое-кто понимал этот язык. Так мы узнали, что это за люди. Их я насчитал около сорока человек только на верхней палубе. Тут были как взрослые, так и грудные дети. Они дрейфовали уже четвертый день. У них кончилось горючее, вода и продовольствие. Мы им залили все их канистры и баки горючим, дали свои бидоны с заполненной пресной водой, также дали хлеб, макаронные изделия, тушенки и прочие продукты питания. И после того, как они завели двигатель своей шхуны, мы с ними расстались, продолжив движение в паре с подводной лодкой.
28 сентября мы зашли в Малаккский пролив, что разделяет остров Суматру и полуостров Малакка, то есть две страны—Индонезию и Малайзию. Пролив этот был настолько грязным, что я таких вод  не видел ни разу. Видно, сказывается то, что здесь соединяются два океана—Тихий и Индийский—и все, что находится в одном, а именно, весь мусор, бревна, огромные деревья и так далее, течением передается другому. Вода здесь настолько грязная, что ее можно сравнить с потоками дождевой воды, которая течет по улицам города во время ливня.
1 октября на траверзе левого борта мы прошли город Сингапур и, не дойдя до экватора километров 90, повернули на север, зайдя в Южно-Китайское море.
4 октября мы пришвартовались к берегу в бухте Камрань, что во Вьетнаме. По площади она огромная, в виде круга, с небольшим выходом в море. Здесь располагались как гражданские суда, так и военные корабли из Союза. В 2003 году, если не ошибаюсь, Россия отказалась от этой базы. В этой бухте бросилось в глаза то, что на вершине одной из горных хребтов, которые тянулись вдоль бухты, прямо напротив нашего корабля располагались несколько сооружений, похожих на обсерваторию с большими куполами, окрашенные в белый цвет. Это были американские радиолокационные станции. Их размер впечатлял, хотя они находились от нас в километрах пятидесяти. Когда-то здесь была война. И американцы в спешке, когда уходили из Вьетнама, оставили много оборудования, полных складов, как с продовольствием, так и с материалами и вещами.
Интересно было наблюдать за рыбами, которые плавали возле борта. Вода была прозрачная, в районе кормы корабля глубина была около пяти метров. Здесь можно было видеть диковинные растения, медленно извивающие свои разноцветные длинные листья. Возле них плавали совершенно не укладывающиеся в голове разнообразные рыбы, в длину от сантиметров десяти до двух метров. Можно было часами наблюдать за их танцами, иногда наслаждаясь грациозностью движений, как растений, так и рыб. Как говорится, передача «В мире животных» отдыхает…
Вахта кончилась, начался другой вид жизни на корабле— дежурство. В первую ночь я просыпался раз пять или шесть, так как мне казалось, что по борту корабля, где я спал, именно в этом месте кто-то стучал кувалдой. Настолько были сильны удары с той стороны борта. На следующий день меня поставили на дежурство по охране корабля от диверсионных сил и средств. Дали автомат с боекомплектом и указали охраняемый пост на носу корабля. В случае движения по воде какого-либо объекта я должен был его расстрелять. Хотя и находилась бухта в распоряжении советских судов, но диверсии нет-нет, да случались здесь. Поэтому корабли усиленно охранялись. Ночью на корме, у трапа выставлялись два моряка с автоматами, один на носу. Все корабли стояли кормой к берегу. И еще, ночью в любое время, а это определяло командование флотских кораблей, которых здесь было немало, обходил небольшой катер со стороны моря и кидал в воду гранаты (лимонки) перед носом кораблей. Среди ночи раздавался взрыв, и поднимался столб воды. Вот откуда были удары кувалды по борту. В воде от взрыва гранаты у диверсанта-водолаза, если таковой был, лопались слуховые перепонки. И так было каждую ночь.
Днем мы строем всегда ходили купаться на берег. Обстановка для нас была чуждой. Мелкий песочек вдоль берега, метрах в пятнадцати от воды растут высокие пальмы. В одном месте возле берега был расположен какой-то небольшой храм. Правда от него осталась одна лицевая стена с входом, да и то она была вся в шрамах от многочисленных пуль и снарядов. На верху этой стены остались лепные фигуры двух драконов с каждой стороны, в центре круг, похожий на штурвал корабля. Кстати, перед этим храмом располагалась отдельная арка метра четыре в высоту и пять в ширину, со свастикой, у которой хвостики смотрят в другую сторону, не как у фашистов. В центре была надпись CHUA THANH-NHUAM. Такую же свастику я видел на индийских судах по центру носовой части, и она обозначает знак добра.
Здесь же к нам подходили местные жители и предлагали нам солнцезащитные очки-капельки (в Союзе по тем временам это было круто), которые когда-то оставили американцы на своих брошенных складах. Договаривались, кто как мог. Однажды ко мне подошел один «бизнесмен» и предложил очки, на что я ему сказал:
—Ну что, корефан, давай меняться—я тебе отличный кусок мыла (стоил он 10 копеек), а ты мне двое очков?
        На что тот ответил:
—Дявай-дявай!
Сделка была проведена успешно! Кто бы мог подумать, что через двадцать лет эти «корефаны» будут жить со мной на одной лестничной площадке, и их дерьмовый товар будет идти на ура. Сказалась все-таки торговля американским товаром с брошенных складов во Вьетнаме.
В октябре 1984 года я наконец-то вошел в море с берега! О! Как это было приятно… Теплая прозрачная вода, под ногами все дно усеяно маленькими коричневыми морскими звездами, и я иду по ним, потому что иначе нельзя. Немного подальше, заплыв на глубину, мы ныряли и доставали больших, красных и желтых морских звезд. Размером они были сантиметров по 30-40. Думали, что они высохнут, и получится чучело на память, но высыхать-то они высыхали, только вот от них оставалась одна сморщенная кожа, и от этого ее вид был неприятный. Кабы все знать…
14 октября, после десятидневного пребывания в чудо-крае, мы вышли в море и взяли курс на север, в родную долгожданную и еще неизвестную Находку! Шли мы остаток пути без остановок и с приличной скоростью, и от этого с каждым часом температура за бортом все больше падала. Теперь по кораблю подавался не охлаждающий воздух, а теплый. Когда мы проходили по Восточно-Китайскому морю, и по левому борту иногда была видна полоска берега «желтого» Китая, экипаж корабля сменил тропическую форму одежды на обычную, и, как нам показалось, теплую, нашу родную морскую форму— робу.
Иногда рядом с нами проплывали военные корабли Китая и Кореи. Они были настолько стары и малы, что наш корабль казался по сравнению с ними как дельфином, а они—крабами, так как у них не было ни формы, ни содержания.
С каждым днем мной все больше и больше овладевало двоякое чувство… С одной стороны, я соскучился по родному берегу, по родной речи из динамиков радио и телевизора, ведь мы только иногда слушали, и то с большими помехами, новости из Союза по радио, которые, как могли, ловили связисты и включали в минуты отдыха по всему кораблю. Кстати, каждый день в 10-00 по кораблю включали гимн Советского Союза, «…Союз нерушимый республик свободных, сплотила на веки Великая Русь…». И мы в эти минуты всегда вспоминали о своих близких и о нашей далекой родной стране. С другой стороны, было жаль, что этот переход подходит к своему завершению. И то, что я увидел за эти дни, мне не увидеть никогда, даже в самой интересной передаче по телевизору, и эти моменты я не смогу никогда вернуть в реальной жизни. Они все останутся в моей памяти и на этом листе бумаги…
22 октября 1984 года мы прибыли в город Находка, где на земле лежал снег. Было хмуро и пасмурно. Корабль прибыл теперь уже в свой родной дом и теперь должен был охранять этот дом от посягательств тех, кому хотелось нарушить тишину и спокойствие в нем. А таких было немало.
Но это, как говорится, совсем другая история…
 2004 г.