1.
Старуха лежала на нижней полке в купе поезда дальнего следования, одежда у нее была поношенная, темных цветов. И видно устала старуха. Пришла, легла, и уснула младенческим сном. На спине лежала - и не храпела и лицо просветленное, только под черным платком волосы седые. Почувствовала Елена, что старухе сейчас худо и видно, еще хуже, чем ей. И Елене почему-то стало легче.
На верхней полке лежал мужчина, под головой рюкзак. А из рюкзака торчала копченая колбаса. Шесть палочек. Должно быть, семье своей вез в подарок. На второй верхней полке лежал молодой мужчина. Тоже спал, а лицо его Елене было очень знакомо. Уснул и очки не снял. Да, бог с ним. Вечер за окном, скоро ночь. Не захотела проводница Елену чаем поить. Значит надо ложиться и спать до самого утра. Да, но еще и уснуть надо. Молится Елена потихоньку, просит сыночку здоровья и, аппетита хорошего, и сна спокойного. После молитвы сама долго не может уснуть. Стучат колесики об рельсы железные. Ночь за окном. Огни маленьких станций мелькают. Говорила Елене мать в детстве: как не можешь уснуть - так начни сказку придумывать, сразу и уснешь. Только хорошую, добрую. И Елена старается, придумывает...
...Озеро Соленым прозывалось. А деревня - Воскресенкой. В озере старуха-русалка жила. Жила-поживала. В ненастные дни на берегу лежала, на деревню смотрела. В солнечные, когда люди купаться приходили,- уплывала на другой берег, где высокие кочки да глубокий омут, где куга да осока зеленая растет. Любила русалка эти места. Спокойно здесь. А на людской берег тянуло. На деревню смотреть. Однажды в ненастный день пришел к ней людской мужчина. И дите у него было на руках. Долго они, молча, сидели на берегу. Ушел мужчина. Поплыла русалка с людским детенышем в кугу да в осоку. И каждый день после того приходил мужчина поздно вечером, с тяжелой сумкой в руках. Приплывала русалка с детенышем. Весел был ребенок, играл с мужчиной. Плакал мужчина, уходил в деревню. Уплывала русалка с дитем на другой берег, где кочки да омуты. Постарел мужчина, выросло дите. Плавало оно вместе с русалкой. Сидела русалка в воде на камушке. Резвилось дитя на берегу.
Пришло время, приплыла русалка с красивой девушкой. Взял старик за руку доченьку. Надел на нее людские одежды. Увел в деревню. Сидела на камушке русалка. Смотрела им в след. Перестал приходить старик поздно вечером к озеру. Сидела русалка на камушке. Смотрела на деревню. Как зажигаются в окнах домов огни. А к ночи гаснут. И решилась русалка. Выскользнула вечером из озера. Сменила хвост чешуйчатый на ноги белые. И пошла в деревню. А вернулась с девушкой. До утра расчесывала русалка волосы ее золотистые гребнем и целовала каждую прядь. И день, и ночь плавали они по озеру. Разговаривали тихонько, улыбались друг другу. А вечером пришел к озеру юноша, молодой, русоволосый и голубоглазый. Сел на бережку, в озеро глядел. Молчал. Оторвалась от русалки девушка. Поплыла к берегу. Вышла. Обнялись они. В деревню ушли. Заплакала русалка. Застонала. Уплыла пожилая русалка в свои кочки да омуты, где куга да зеленая осока. На людской берег больше не приплывала. А люди любили гулять у берега: и старик, и супруги молодые. Он да Она, а потом и с дитем. Гуляют они каждый вечер у озера. Смотрят на тот берег, где гиблое болото жуть наводит. Смотрит старик и все:
- Спасибо, - шепчет.
- Храни тебя Бог, - шепчет.
Вот и вся сказка, а сон был другой. Про то как пробиралась русалка по деревне. От дома к дому. От окна к окну. Заглядывала в щелочки. Искала ласковое людское дите, вскормленное и взращенное ею. Ее-то дитя.
Жили люди в домах. Молодые жили. Пожилые. И детки малые. С тоской смотрела на них русалка. Качали деток в мягких, уютных зыбочках. А она-то плела ее из водорослей, мхом выстилала... Никак не могла найти своего ребенка русалка. Уж и все людские ноги исколола. И просила она вечер не кончаться. Просила его задержаться в деревне.
Вечер вздыхал, и все не уходил, медлил, жалко было ему русалку. А ночь уже сердилась. Ищет, все ищет русалка свое дите, уже и взрослое. И не может найти. От дома к дому, от окна к окну. По всей деревне. И хочется русалке плакать. И хочется ей в озеро. Где куга да осока. А ноги белые, людские, - несут к крайнему дому. «Должно быть там мой ребенок. Ласкала я дите свое... Кормила я дитя свое... Болячки залечивала...» Далеко тот дом, не дойти до него. Ноги белые устали. Тянет ее обратно в озеро, в самый глубокий омут. Да, дите русалкой вскормленное... Дите, людьми обиженное...
Идет русалка, все идет в дом тот, к своему ребеночку...
... Проснулась Елена в поезде. Светло уже. Слышит она, как стаканы бряцают в подстаканниках. Разносит проводница чай по купе. Рядом разговор тихий ведется.
- В магазинах и на базаре все дорого. В командировках, где что подешевле куплю, и везу домой. Рюкзак да две сумки.
- Да, детей кормить надо и хочется послаще.
- У всех людей по одному ребенку. А мы троих родили. Вот и крутись.
- А жена?
- Жену свою жалею. Она у меня только дома. А я везде.
- Тем и счастлив.
- Да, есть к кому ехать, кого кормить. А у вас, что ли не к кому?
- Нет.
- Да, это еще хужее.
Чай пили, позвякивали стаканы и подстаканники. Горячий был чай и сладкий и крепкий. Пила и Елена чай. А потом провожали соседа. Подавали ему на перрон со ступенек вагона рюкзак да две сумки тяжелые. Пошел он по перрону домой, детей кормить. А Елена с соседями вернулись в купе. Снова чай пили, пахло колбасой.
Второй сосед спал на верхней полке. Очки так и не снял. Вышла Елена из купе, стояла, в окно смотрела. На леса зеленые. А рядом мужчина жаловался женщине:
- Все чай пьют, а мне не на что. Деньги свои отдал калеке на Киевском вокзале. Пляшет там безногий на окоротках. Стоял я и ревел и все деньги отдал. Не много их было у меня, да на чай-то хватило б.
А женщина отвечала:
- И я тоже видела того калеку. Пляшет он, ох и пляшет он на своих култышках. Да денег я ему не дала, потому что он пляшет, а рядом с ним японский магнитофон стоит и музыку играет. А стоит тот магнитофон столько, что меня можно вместе с домом и курицами продать - так столько не будет денег. А рядом два мужика здоровенных стоят и смотрят - сколько дали, подсчитывают. Так что куда пойдут мои трудовые копейки не знамо.
- Как не подать милостыню убогому. Я ж стоял и плакал. Про свое детство вспомнил, как меня мачеха обижала, работать заставляла. Своих детей все сметанными шанежками кормила, а меня, постылого, черствым хлебом. И молока на меня жалела, водой поила. Все вспомнилось мне. И все деньги-то отдал. А теперь люди чай пьют, а я смотрю.
- А я-то из трех стаканов выпила...
Пошла Елена в купе. Пригласили они с соседкой мужчину. Чай пили, беседовали. Тот все про свою мачеху рассказывал. Обижала она его в детстве, тумаками все прикармливала. А ведь на старости лет с ним и осталась. Он ее и похоронил. Обиды не вспоминал. Не позволил себе этого. Бывало, лежит она на кровати, стонет, тяжело, уж за восемьдесят годков было. И все про своих детей вспоминает, беспокоится очень об них. С пенсии деньги им откладывала на подарки. Нелюбимый-то ее, при всем, при том: кормил, поил, лекарства покупал. А когда она умирала, то наговаривала, мол, ты, постылый, сразу-то им, любимым, не говори, что я померла, попозже. А то они могут сильно переживать. Умерла. Он дал всем телеграммы, позвонил. Так не очень торопились, только через неделю приехали уже на могилку. Слез скупо потратили. А постылый, на свои деньги хоронил, на свои деньги поминал, в церкви службу заказывал, на свои деньги и кормил сводных братьев да сестер, когда они приехали. Ну, худом не хочет он вспоминать ни мачеху, ни сводных сестер и братьев, только добром. Многие-то сейчас уже и сами примерли. А он вот живет и на здоровье, слава богу, не жалуется. Видно, мачеха на том свете поняла, кто ей по-настоящему особенно дорог да любим, и теперь помогает ему, с того света.
Долго мы втроем чай пили. У проводницы даже заварка закончилась и сахар. Пошел мужчина в свое купе. В желудке полнешенько, аж булькает, и душу освободил, рассказал о своей беде. Легче стало на душе. Лег на полку и все улыбался, пока не уснул. Елена с соседкой тоже улыбались. Тоже легли отдохнуть. Уснули...
... Снова и снова пожилая русалка идет по дороге, деточку свою ищет. Шла к крайней избе, ноги белые, людские поранила. Возраст уже не тот - блудить-то по ночам. А бывало, в молодости-то блудила. Ох, и блудила. И с милым ходила. И одна, чтобы на милого в окошко посмотреть. Ходила. Молодая тогда была, красивая. Глаза зеленые, бесстыжие. Хвост на белые девичьи ноги меняла - не страдала. Выпрыгнет из озера и бежит в деревню к милому. Ноги белые несут к дому крайнему. Тело обнаженное, гладкое, горячее. Волосы грудь щекочут, волнуют. Желание-то бесовское, греховное, тело огнем горит, а в глазах туман стелется. Куда уж сопротивляться ей, русалке...
Обнять бы милого. Ноги-то белые людские... Любовь-то русалочья... Ох... - Стонет пожилая русалка. Идет к крайнему дому. А та, молодая, утомленная, потом долго лежит на тихой озерной воде. Лежит не шелохнется. Молодая была... сейчас старая. Сколько уже умерло их, возлюбленных ее. Сколько людских жизней она пережила. Уж думала - успокоится. В болото тихое уплывет, будет лежать, дремать. Но опять пришли к ней из дома того, крайнего. От людской злобы дитя спасти. А она, добрая, - помогла, спасла, сердцем русалочьим прилепилась...
Еле-еле идет пожилая русалка к дому крайнему. Ноги белые в кровь избила. Материнское сердце русалочье, ведет к дитю родному, хоть и не рожденному, но взращенному ею. Подошла к дому, припала к окну. Свечка горит, ее дитя сидит, прядет шерсть овечью. И старый дед сидит, сапоги починяет.
Смотрит русалка в стеклышки. Она... Она, русалка...- Хочет там быть. У печки со сковородками и кастрюльками. В широкой юбке с карманами. Готовить ужин полуночникам. Посмотрела русалка на себя. - Тело голое, зеленое, пупырчатое... Волосы седые до пят. Заплакала русалка. Заревела...
Гладили ее отец с дочкой по голове, слезы утирали. Сидела на земле русалка и ревела. Тело нагое старалась прикрыть волосом да ладошками... Плавала в ту ночь она с дитем своим долго по озеру. А перед тем одежды людские с нее снимала. Рвала на мелкие клочья. Радовалась. Проводил их седовласый дед. Сгорбился и в дом пошел. А они поплыли по озеру. Вода ночная, прохладная. И дите родное рядышком. Когда оно рядом, то и душа спокойная...
...Проснулась Елена в поезде. День к концу подходил. Соседка ее в черных одеждах вещи собирала. Две сумки у нее из разноцветных тряпочек сшитые. Сосед все на верхней полке спал. И очки поблескивали.
- Пора прощаться, - сказала соседка.
Встала Елена, причесалась, умылась. Тут и чай принесли. Сидели они с соседкой, чай пили, прощались.
- С хорошими людьми всегда хорошо знакомиться, тяжело прощаться, - сказала соседка.
- Я всю семью разом потеряла... черные одежды надела, все добро людям, у которых есть детки, раздала и пошла в монастырь. И встретила по дороге много старушек и молодых людей. Шли они целыми деревнями, изработанные. В монастырь шли. Говорили с радостью: " Хватит, на кесаря поработали... попил он с нас кровушки... теперь на богово... Слава богу, для души теперь... Хватит еще сил, выстроим монастыри..." Сказали они мне, что под Ярославлем строятся монахини, иди, мол, туда. Пошла, ноги не идут, вот - на поезде поехала. Приехала в Ярославль, теперь пешком пойду. Буду работать да молиться. - Сказала соседка. - Поди ж, не прогонят,- сказала соседка.
Чай пили.
- Спасибо тебе. Чай мы с тобой пили горячий, сердце я свое отогрела.- Сказала соседка.
А Елена сказала:
- Вы там, в монастыре, помолитесь за меня, за глупую Елену. Одно у меня дитё, да и то увозила к своей маме, мешал больно зарабатывать деньги нам с мужем.
Покачала головой соседка.
- Я сейчас как раз еду забрать его, домой. Три года ему и девять месяцев.
Чай пили.
- Подрастет сыночек, так мы тоже с ним поедем, где строятся. Чем-нибудь поможем монастырю. Что-нибудь полезное сделаем.
Поднялась Елена с соседкой и пошли в тамбур. Соседка в черных одеждах, с двумя сшитыми из разноцветных тряпочек сумками. И - Елена. Остановился поезд. Сошли они на перрон. И Елена сказала:
- Уж вы помолитесь за наше здоровье, за меня, за мужа и за сыночка нашего. А я встречей с вами и молитвой вашей буду, сильна и спокойна.
- Это я с радостью,- сказала соседка. - Время теперь все мое. Помолюсь и порадуюсь, потом снова помолюсь и вдвойне порадуюсь.
- Помолитесь и за младенца нерожденного. Не пустила я его на белый свет. Не я одна в этом виновата... - сказала Елена и полегчало у нее на душе.
Помрачнела соседка, опустились ее плечи в черных одеждах - словно от непосильной тяжести.
- Помолюсь и поплачу, - сказала она.
Пошла соседка вдоль поезда, вдоль рельсовых путей. Потом обернулась, перекрестила Елену вместе с поездом и со всеми людьми в поезде. И ушла. А Елена вернулась в свое купе. Легла и закрыла глаза. Надо было заснуть, до утра. Попросила Елена Божью Матерь, чтобы Она присмотрела за ее сыночком, пока мамочка не приехала. Елена долго думала про сыночка, потом снова появилась русалка, захотелось ей опять поплавать со своим дитем по озеру. Да надоела русалка Елене. Бог с ней, с русалкой. Захотелось Елене отвлечься от всего, что уже произошло. И решила она сочинить еще две новых истории. Самых, что ни на есть, простых, ближе к своей работе. Первая история была про глупого редактора, который появился не во время...
Редакция журнала находилась в трехэтажном кирпичном доме. Дом тот стоял в тихом переулке. Высокие и лохматые деревья окружали редакцию. На втором этаже был кабинет главного редактора. Рядом с кабинетом сидела за столом его секретарша. Сидела и постукивала на машинке. Сидела и болтала по телефону. Она была самая обыкновенная секретарша. Может быть чуть красивее и умнее остальных секретарш. У главных редакторов. Других журналов. Однажды редактор задержался у себя в кабинете. И как будто сначала пошел домой. Попрощался с секретаршей. Она ему улыбнулась. Он ей поцеловал ручку. Потом главный редактор вернулся незаметно в кабинет. Еще сидел за столом, работал. Вышел из кабинета, чтобы поцеловать ручку у секретарши и получить в ответ улыбку. И остолбенел... самый главный редактор журнала. И смотрел... А секретарша его превратилась в ведьму. Черные пряди ее волос висели в воздухе и шевелились. Нос вытянулся. Красивые ее ручки с розовыми ногтями... ох... Сидела она голая, и все тело ее было скользящеее, зеленоватое. Стоял редактор и смотрел. А глаза у ведьмы были синие, бездонные. Заглянул в глаза. И почувствовал что тонет, засасывает его все глубже, глубже. Тогда он прошептал: Господи, спаси мя, сохрани. Поднял дрожащую руку и осенил крестным знамением... - Заплакала, завыла ведьма. Извиваться стала, крутиться волчком. И пропала секретарша у главного редактора. Пропала. А редактор с горя ушел в лес. Там теперь и живет.
Остался редактор без секретарши. Остался журнал без главного редактора. Все.
Секретарша-ведьма, может быть, и вернется. Секретарши все в душе ведьмы. А вот редактор - нет, никогда. Из безумия не возвращаются.
Вторая история тоже из Елениной работы и еще грустнее, чем первая...
...В городе "К" жила высокая и толстая старуха. Жила она в однокомнатной квартире и сочиняла стихи. Шаг шагнет - одно стихотворение сочинит. Два шагнет - два сочинит. Была старуха немножко сумасшедшая, но тихая и людям не опасная. Писала она стишки и жила в однокомнатной квартире. Один раз в три месяца, то есть в квартал. - Старуха ездила в большой столичный город "М". А через несколько недель возвращалась и была еще более тихой сумасшедшей и сочиняла еще больше стихов, чем прежде. В столице старуха останавливалась на вокзале. Подвязывала к спинкам деревянных сидений свои сумки с пустыми бутылками и старыми журналами. И шла читать свои стихи редактору. Шла решительно. Заходила в редакцию, хлопала дверью, дребезжали стекла. Шла в отдел поэзии. Как только редактор, замученный поэтами, увидел старуху, то сразу позвонил по телефону и вызвал "скорую", как впрочем, и раньше, и много раз подряд...
Потом вскочил, распахнул двери. Вошла старуха. Смотрела исподлобья на редактора.
- Стихи пришла читать, - сказала старуха. Пригласил ее редактор в кабинет, попросил подольше читать...
Стояла старуха посередь кабинета, читала стихи, махала руками. Редактор сидел, закатив глаза, слушал, кивал головой. Распалилась старуха, пошла в наступление на редактора… Два здоровенных санитара связали старуху. Читала старуха свои стихи санитарам и водителю, через железную решетку. Сидел редактор, дышал тяжело. Перекрестился редактор и пошел в кофейню через дорогу от редакции, чай пить. Выпил и водочки.
2.
Вот такие две истории придумала Елена, пока не уснула. А сон ей приснился совсем иной. Будто она дома, сын спит и муж спит. И ей спокойно, все накормленные, холодильник полон продуктов. Переделала дела домашние. Легла отдохнуть. Уснула. И тут вдруг приполз он, змей искуситель. Похрустывает змей наливным яблочком и говорит:
- Я не искуситель, я искусатель...- А сам острыми зубами яблоко кусает, кусает. Проснулась Елена, тихо в комнате, муж спит и сын спит... Проснулась Елена, быстро идет поезд, еле успевает постукивать колесиками железными. А сосед ее, с верхней полки, сидит напротив, и яблоко кушает и на Елену смотрит.
- Узнала ли ты меня, Еленушка? - спрашивает.
- Узнала, - говорит Елена. - Это ты змей искусатель... Это ты Саша...
Кивнул он головой, улыбнулся, стеклышки очков сверкнули.
- Ждал я, пока соседи выйдут. Ждал. Хотелось посмотреть на тебя, поговорить. А сейчас очень хочется погладить тебя... по волосам.
- Что было, то прошло,- сказала Елена.
- Прошло, согласился он.
Сидели они рядышком, Елена да Он, прошлого не вспоминали. Оно само пришло в память, каждому свое. К Елене с горчинкой. Зазмеился длинный коридор студенческого общежития, двери в комнаты рядышком, одна к другой. Комнаты с кроватями, пять человек в каждой. Девчонки жили и учились в училище искусств. Элитное отделение - режиссер народного театра. Девчонки все были творческие и много читали. И все крутили любовь с юношами из отделения народных инструментов.
Саша как раз был - самый клинический случай отделения, он играл на баяне. Его любили и дали ему кличку Хабибулин. Он был деревенским парнишкой и рассказывал мне про маму; бабушку, которая постоянно лежала на печке и постоянно спрашивала, когда он женится. Тогда, в 18 лет от таких слов бежали мурашки по телу, от живота вниз, к ногам. Все первые ощущения, чувства к противоположному полу, мне дал Саша по прозвищу Хабибулин. Он был высокий, светловолосый, с необыкновенно ласковыми и сильными руками. Мы клялись быть вместе, мы радовались всему и всем были довольны. Грязному общежитию, никчемному училищу, Потом-то я поняла, что никакие режиссеры народных театров на селе и в районе не нужны. И все выпускники стали обыкновенными завклубами. Кроме меня. Я поступила в институт и больше с народными театрами никогда не была в жизни связана. Стала журналисткой. Но память увела от Саши. Он сидел и протирал очки носовым платком.
Он плакал. Я еще раз вспомнила, как страшно и сладко было от первых его прикосновений, от первых слов о любви. Как замирало все: тело, каждая клеточка, разум и душа. Все трепетало и ожидало чего-то большого, светлого и величественного, просто чувств космического масштаба. После этих воспоминаний о первой любви, самое сильное ощущение, которое также запомнилось на всю жизнь - первый ребенок. А вот первый муж - это просто жизнь, повседневная, вяло текущая.
Так бы и сидели спокойненько. В окно смотрели. Но... В купе только двое - Елена и Он. Полумрак в купе. Яблоки, грешные - крупные и красные, на столе лежали. И, то ли от запаха яблочного. Иль от взглядов ласковых. Только по телу Елены прошло теплой волной желание. Греховным-то оно станет после, а сейчас воспринималось - Радостью. Чувства тогда были взаимными, хотели пожениться. Были вместе, но что-то удержало. Наверное, молодость. Разъехались в разные стороны, а могли быть и сейчас вместе, супругами с общими детьми.
Обстановка в вагоне располагала, захотелось прикосновения, ласки. Елена подумала, что бог ее простил бы. Ведь Саша, он мог быть отцом ее ребенка, мог, только жизнь развела. И она, пожалуй, его, со смешным прозвищем Хабибулин любила сильнее, чем супруга когда-либо и сейчас. Он роднее, любимее, он был первым. В висках застучала кровь, телу хотелось прикосновения его рук, губ. Свет в купе неожиданно притух, поезд пошел плавнее, тише стали стучать колесики. Бог простил бы, Елена б раскаялась. Да видно кто-то не захотел брать на душу еще один Еленин грех. Видно шла где-то старуха, одна в ночи, с двумя сумками из разноцветных тряпочек. Несла ее грехи, молилась за нее, Елену... Кто-то громко постучал в дверь купе. Еще. И еще. Исступленно. Бросились они к двери. Открыли. - Нет никого. И тогда вдруг сделалось Елене стыдно и гадко. Тошно. А Саша ушел в тамбур курить. «Там, наверное, больше воздуха - подумала Елена. - А здесь душно». Сидела Елена и в окно смотрела. Одно яблоко съела. И второе. И третье. Вовсе не райские они. Хоть и красные да кислые. Из коридора стал слышен голос:
- Да мне бы хватило, и выпить и закусить. Так он, проклятый, плясал, уж так плясал на вокзале, без ног. А я стоял и ревел, и все свои деньги отдал ему. Выпить теперь не на что. Спасибо, мужики, уважили вы меня. Я вам за это спляшу. Покажу как тот без ног. А он: вот как, вот как, да, вот как. А он: так вот, да так вот. И - так – пере - так... Мать твою...
Встала Елена. Закрыла дверь. В купе было душно. На столике лежали кислые яблоки, скулы свело от них. На душе кошки скребли. Старуха, плечи в черных одеждах опустила от тяжести. Идет в ночь. Елена будто видит ее в окно. На самом деле она сейчас далеко. Ей легче. Ей осталось только молиться. А Елене надо жить. Сыночек ее поди мечется во сне. Чувствует, что мама все ближе, ближе, с каждым километром железной дороги. Мамы, конечно, бывают всякие. Разные бывают мамы, и каждой перед богом придется отвечать за детей. Саша зашел в купе. Сел.
- Я так тебя и не смог забыть… Тебе нельзя от мужа грешить. Ты береженая.
Сидели, молчали.
- Ложись. Еще успеешь выспаться. - Его взгляд был ласковым и заботливым.
- Нет. Я в шесть утра приезжаю. Скоро буду вещи укладывать.
Пошел Саша, принес кипятка в стаканах с подстаканниками от проводницы и открыл
банку черного растворимого кофе. Сделал покрепче. Кофе пили и рассказывали о себе. Да, у каждого семья и детки. Это хорошо. Жизнь устроена. Каждый прошлое вспоминает часто. Это плохо. Надо забывать. Ведь семьи и детки. Но Елена и сейчас не может забыть разговоры, взгляды, ласковые и сильные руки. Нахлынувшие вдруг чувства, желания. Их потом не хватало в жизни. С мужем приходилось больше играть, показывать, даже подчеркивать, что чувства есть. Не всегда получалось. Не хватало их особенно, когда приходил вечер, и надо было ложиться спать. Муж огорчает: не он, не так. Надо как Саша. Потому длинные, и бессонные ночи как грезы. Не он, не тот мужчина рядом. Мир какой-то не гармоничный. Многие люди научились, могут, не любя жить вместе годами, всю жизнь. Потом их связывают дети, внуки. А потом смерть и могилки рядом.
Пили кофе, говорила Елена о женском грехе.
- От мужа не гуляй. Детей не бросай. На том женские грехи и заканчиваются. Если муж достоин того и так далее...
Саша молчал, смотрел на Елену, на другую, чуть пополневшую, зрелую женщину. Внимательно, будто запоминал.
- Во всех грехах можно покаяться и бог простит. Только детей нельзя обижать и стариков. А как обидели взрослые детей. Бросили на чужих людей своего младенца. – Сразу должны, по той самой справедливости провалиться сквозь землю в ад. На белом свете не задерживаясь. И Он и Она.
Усмехнулся Саша.
- Смешная ты, Елена. Судил бы и я людей, да успел сам нагрешить и на будущее не зарекаюсь.
- И я хороша. Только в моих грехах, не я виновата, а ты. Если была б с тобой, жили бы мы с тобой счастливо, долго и умерли в один день в глубокой старости.
- Я тоже об этом думал.
- Мне очень тебя не хватает. Не стало тебя, я начала сказки придумывать. Очень хочется понимания, теперь-то я знаю, что в жизни редко встречаются те настоящие две половинки. С кем хочется быть. Для кого хочется делать что-нибудь полезное. Кого хочется кормить, ласкать. Редко. Мне больше не повезло.
Саша молчал, смотрел на Елену.
- И кофе твое противное, горькое и остывшее.
- И очки мои новые тоже...
- Дурацкие очки.
- Глупая, хорошая, Еленушка. Прости меня. Я ж думал, что не понравился тебе, потому предпочел исчезнуть. Я мучился, переживал. Моя бабушка даже читала надо мной молитву, когда я потерял желание жить. Потом встретилась девушка, которая меня полюбила и детей мне родила. Я живу ради них и из благодарности.
Сидели они рядышком: Елена и Александр. Потом снова кофе пили. Елена стала собирать свои вещи. Уложила, потом просто сидели. Елена вдруг подумала, что если б она была русалкой, то приняла б единственное решение исходя из желания простой природы. Она постаралась бы все забыть, что было раньше, и отдалась бы ему, тому, которого любила так сильно, что даже пыталась окончить жизнь самоубийством. Тогда. А сейчас ей хотелось самых простых вещей, удовольствия, насыщения, любви, не той замороченной условностями, а простой, животной. Удовольствия было маловато. Мечты, грезы, сны. А сейчас во плоти и в реальности. Саша стал жестче, требовательнее, а руки все те же, сильные и ласковые. Но не было уже трепета от его прикосновений. Он стал почти такой же, как и муж Елены. Необходимым мужчиной для женского здоровья. Елена привыкла к мужу. Чтобы как-то восполнить тусклую интимную жизнь с ним, она нашла выход, ей очень нравилось кормить мужа. И процесс его кормления, она превратила для себя в своеобразный акт любви, от которого получала огромное удовольствие, а муж насыщение.
Елена любила кормить мужа. Ходила в магазин и на базар. Долго стояла у плиты. Муж с работы приходил уставшим, вялым. И рюмка холодной водки его бодрила.
- Есть, как бы не очень хочу, но ты старалась, готовила, потому, конечно, буду есть.
Он сидел на кухне за столом, и вкусные запахи расслабляли. Он с удовольствием съедал кусочек копченого леща. Елена ставила на стол салат из красных помидор и зеленых огурцов, зелени и белой сметаны. Он, ее мужчина, подцеплял вилкой красные помидоры и отправлял в рот, жевал, облизывал розовым языком нижнюю губу. И ел все с большим удовольствием.
Елена была одета в легкий халат, поверх которого был надет передник. Одежда стягивала тело, у плиты было жарко, и Елена открыла окно. Ветер и свежесть ворвались на кухню, где Елена кормила мужа. Она налила борщ в глубокую тарелку, и поставила на стол. Мужчина взял ложку, опустил ее на дно и медленно стал есть. Он ловко набирал в ложку порезанные овощи, свекла давала первому блюду цвет и благородство. Муж ел все с большим удовольствием. На второе Елена подала тушеное мясо с жареной картошкой и зеленью. Он ел, и все более энергично жевал, втыкал вилку в мясо, ножом разрезал его и отправлял рот. Мясо дает мужчине энергию и силу. Мужчины любят мясо. Он ел его так, будто делал тяжелую работу. А ведь просто ел мясо. Энергично жевал, глотал, его острый кадык на шее ритмично двигался. Люди испытывают удовольствие от еды, и оно заканчивается насыщением. Как только муж доел мясо и картофель, то сразу расслабился, в теле была приятная истома. Чай с лимоном пил из красивой чашки. Елена накормила мужа и испытывала удовольствие и опустошенность. Она мыла посуду и вспоминала, как муж ел, каждое его движение.
В вагоне Елена была с Александром. Они лежали. Он вдруг засуетился, вытирал пальцами глаза и шептал: " Если б было все по-другому? Были б дети, и была б семья..." Вопрос повис в душном пространстве купе. На него просто не было ответа и не могло быть. Елена встала, надела одежду. Ей вдруг стало уютней и понятней жить. Все стало просто. Женщина вообще после акта любви становится спокойней и мудрее. Она, становится той самой необходимой частью большого мира и ей понятней как себя вести в стаде... людей. А вести и чувствовать себя надо гораздо проще, чем иногда кажется. Просто, как умное животное в стаде. Проще, подстраиваясь под других. Подстраиваясь под мужчин. Женщина это дополнение к мужчине. Большего нет, так устроен мир. Елена чувствовала, как шло тепло, от низа живота и по всему телу. То необходимое тепло, которое дает зрелой женщине желание жить и смысл жизни. Она легла на полку и вдруг вспомнила свою теорию о том, что женщина в минуты любви то есть наивысшего наслаждения может все, все что угодно. Она способна на все. Тело в эти минуты самое гибкое во временных рамках, плоскостных и в каких угодно других. Если женщина может превратиться в русалку, то только в минуты наибольшего расслабления и блаженства. Еще психика очень гибкая в минуты, когда человек засыпает. Сознание просто не контролирует свое тело. И его может забрать нечистая сила. Елена привыкла думать об этих всех вещах, как о самых простых, и само собой разумеющихся. Она закрывает глаза и вдруг чувствует, как ноги ее соединились и превратились в длинный хвост, чешуйчатый. Саша вдруг стал маленьким и просто растворился в белизне постельного белья, которое кучкой лежало, и было предназначено для сдачи кондуктору.
Елена закрыла глаза, будто задремала и со вздохом огромного облегчения скинула с себя груз невеселых дум о своем ребенке и стала превращаться в свою русалку, о которой придумала все, самую мельчайшую деталь. Елена ощутила свое пупырчатое тело,
соединенные ноги в хвост. Груди вдруг вытянулись и стали длинными. Такими длинными, что пришлось их забрасывать за спину, иначе было б Елене и не встать. Соски на грудях стали двумя маленькими животными, которые жили будто сами по себе. Соски обследовали спину Елены. Это было уже слишком! Елена попыталась проснуться, но не смогла. Сон набирал силу и растворил Александра, вагон, поезд, что несся в ночи по нескончаемой убогой степи, торопясь к незнакомой маленькой станции, до которой было, пять часов такой же беготни. Елена ласково улыбнулась, ей показалось, что поезд прошел по ее телу, щекоча, и только ее сосцы пытались зацепиться за вагон. Загудел паровоз. Простучал колесиками и исчез. Елена лежала на берегу озера, которое очень напоминало озеро Соленое, из детства. Елена попыталась встать, не смогла, тогда заскользила по песчаному берегу и ушла под воду. Скользкое дно озера, вода, дурно пахнущая тиной и гнилью. Елена уплыла в кугу да осоку и легла на воду на мелководье. Снова задремала. Во сне русалка плыла по чистой водной глади, и ей на встречу плыл розовый толстый ребенок. Он улыбался и прекрасно себя чувствовал.
- Кто-то должен сказать моей маме, что детей перекармливать нельзя. Разве это хорошо, что ребенок толстый и не красивый, ему тяжело бегать и громко кричать. И вообще, я давно самостоятельный...
- Никто и не против твоей самостоятельности,- лениво подумала Елена, - лишь бы на пользу, а не во вред.
Кругом была грязная, зеленоватая вода. Елена осмотрелась, озеро было достаточно глубокое. И оно разлилось и дошло до самых окон школы. Елена лежала на воде и смотрела через стеклышки в класс. Потом снова уплыла на мелководье. Лежала, и старалась уйти в сон, тот, чтобы увидеть своего ребенка и мужа. Вдруг услышала какой-то истеричный крик. Кричал мужчина. Русалка ударила хвостом по воде и поплыла к берегу. На песчаном берегу сидел мужчина и плакал навзрыд.
Он был высоким, статным и достаточно красивым. Елена вдруг поняла, что это он, ее муж, нелюбимый, но достаточно родной человек.
Мужчина плакал и звал сына. Русалка резко развернулась и поплыла. Тот младенец, упитанный, не ее ли ребенок? Избороздив озеро, она никого не нашла. Приплыв снова к берегу, она увидела мужчину. Он лежал навзничь и ворон клевал ему запавшие глаза.
"Сколько же я плавала? Ровно половину человеческого века? Ровно половину?" - Русалка лениво ударила хвостом по воде. Ее перестали удивлять и волновать какие-либо явления. Она была тяжелой, будто вода наполнила ее голову, грудь и живот. Сквозь мутную воду воспринимать реальность было трудно. Картинка реальности проходила сквозь толщу воды и становилась такой же тяжелой и совершенно ненужной. Елена посмотрела еще раз на мужа, и ей захотелось проснуться. Ей это удалось. Она проснулась, и, оказалась на мелководье. Мимо нее, совсем рядом снова проплыл розовощекий младенец. Он был толстым с перетяжечками на ножках и ручках. Потом мимо вдруг проплыла ее школа из самого детства.
Она оказалась затопленной совсем и окончательно, и плавала по озеру, переворачиваясь, то на крышу, то на фундамент. В детстве, озеро было маленьким, от него до школы было много-много шагов. И люди говорили, что озеро никогда не дойдет до школы, побоится деревни.
Елена поплыла на середину озера, легла на поверхность воды и качалась на волнах. Ее длинные груди колыхались, будто две змеи. А соски плавали и ныряли как отдельные два зверька. Елена чувствовала невероятную свободу. Память очистилась и представляла собой огромное пустое озеро. А тело насыщалось силой и грацией. Но вдруг подул ветер, и заиграли волны. Они бились о ее тело и стали напоминать стук поезда. Елене не хотелось возвращаться в поезд. Она поплыла к берегу. Но стук становился все явственнее. Полная, со спутанными волосами, безобразная русалка с длинными грудями и длинными извивающимися сосцами лежала на полке, занимая половину купе. Саши не было, не было и его вещей. Русалка лежала и слушала стук колесиков об железные рельсы. Она подумала, что пора бы превратиться снова в обычную женщину, Елену. Но видно осталось какое-то незавершенное дело на озере. Она вспомнила тело мужа, нелюбимого, но родного. Русалка ударила хвостом, и волна отнесла ее к берегу. Вокруг снова была вода. Русалка легко скользила по воде. Ее тело, руки и груди были в родной стихии, радовались и ласкали воду. Елена почувствовала на дне песок. Она тяжело шлепнулась на мокрый песок. На берегу никого не было. Только был сырой и тяжелый воздух. Еще ветер веселился, перекатывая бескорневые растения и рваный мусор. Русалка прижалась животом к песку. Он, живот, тоже был живой и будто отдельно от нее. Живот стал остывать, и ноги раздваивались. Скоро Елена смогла встать на ноги и пойти вдоль берега.
Озеро было почти круглой формы и заливало двор школы, оно подбиралось к высокой дороге. На возвышении сидел мужчина, ее муж. Он обхватил руками голову и застыл в неподвижности. Елена подошла, она была обнаженной, но ноготы своей не чувствовала. От ее живота и по всему телу вдруг пошел холодок и вместе с ним ненависть. Женщина начала вспоминать, как ей долго приходилось к нему привыкать, остывая от Сашиных рук и губ. Елене приходилось прикидываться, играть любовь, страсть к мужу. В самые интимные минуты она оставалась хорошей актрисой. Играла в семью. Ненависть к мужу вдруг затмила разум. Елена схватила его за плечи, цепкие пальцы обхватили горло. Хруст был почти неслышен. Безжизненное тело уже упало на землю, а русалка продолжала его убивать. Ласково и почти нежно. Она обхватила его руками, сосцы на грудях маленькими зверьками уже пробились через глазницы в его мозг. Вспомнились слова свекрови: " Чем родней человек, тем больнее его хочется ужалить". Больнее... больнее... Русалка лежала на теле нелюбимого мужа, и мертвого ей хотелось его терзать. Елена закричала и, собрав все силы, смогла-таки оторваться от мертвого. Она, шатаясь, пошла к воде. Потом долго, целую вечность плавала. Сырые пласты воды были спасительными. Ненависть ушла и уступила равнодушию. Елена будто освободилась от мучившего ее чувства вины и ненависти перед нелюбимым мужем. Он ее любит, она его нет. Что же тут поделаешь.
Русалка ласкалась в озере. А в деревне, что огибала озеро с двух сторон, люди пугливо выключали свет. Крестили окна и двери. После того как русалка исчезла из озера, на деревню налетел ураганный ветер. Сутки смерч кружил вокруг озера по деревенским улицам. Пока один лихой парень не размахнулся и не бросил прямо в сердце смерча длинный и узкий нож. Хлынула кровь. Исчез смерч. Люди устраняли разрушения после смерча. Плакали. А Елена лежала на постели в купе скорого поезда. Была одета, вещи стояли на полу. Скоро должны были объявить ее станцию. Она смотрела в окно, там было темно, непроглядно. Елена представила как ее соседка, старушка, идет монастырь строить. Под городом Пошехонье собралось много-много женщин битых судьбой. С великим желанием выстроить монастырь. Изработанные, с верой в глазах, они выстраивают и свою, новую, жизнь. Помоги им, Господи.
А образ этой старушки навсегда останется в душе Елены, как символ самой чистой веры и совести. В дверь купе резко постучали. Елена взяла постельное белье и понесла сдавать. Кондуктор взял, тщательно пересмотрел, потом разложил все, по отдельности в мешки. Вернул ей ее билет, "мужу для отчёта"- не улыбнулся, оскалился кондуктор. Улыбка вылилась в большой, во весь рот зевок. Елена взяла свои вещи: сумку и два пакета. Пошла с вещами на выход. Пассажиры шли рядом, тихо переговаривались. Были нерешительны, будто сомневались, что им надо выходить на этой дремотной станции, а не лечь снова на полку и укрыться тонким байковым одеялом с головой.
3.
Елена сошла со ступенек и пошла по перрону. Южный город был сонным, но оказалось, что это так только казалось из поезда. На самом деле город только притворялся. На вокзале шла бойкая жизнь. Сновали пассажиры, торговцы, таксисты, воры, кидалы. Впрочем, все так, как и в каждом крупном городе, особенно южном, в пик сезона. Торговали всякой всячиной, Елене захотелось купить крупную вяленую рыбу и копченого угря. Она остановилась передохнуть. Хотелось поскорее забрать ребенка, вернуться домой, и выйти на работу. Хотелось стабильности и обыденности, а, в общем, покоя. Потом были слезы свекрови и повышенная раздражительность свекра. Ребенок был в полном порядке. И это было главным. Южная тушеная еда была невкусной, слишком пресной. Хотелось жареной картошки с мясом, чеснока и хрена молотого с помидорами.
Душные южные вечера, гуляния всей семьей по горячему асфальту большой радости не принесли. Не хватало воздуха. Когда Елена с сыном оказалась снова на вокзале, то вздохнула с облегчением. В поезде малышу все нравилось. Елена на остановках покупала игрушки, мороженое, расписные ложки. Но продукты на станциях не покупала и ела с сыном только домашнее. Ребенок был рядом, и это давало Елене покой, силу и мудрость. Поезд, разгоняясь, все бежал и бежал, торопился домой. А значит в семью.
Малыш Евгений спал спокойно. Елена смотрела на него, разглаживала пальцами волосы, гладила толстые щечки и почему-то вспоминала ту пожилую женщину в черном, что ехала строить монастырь. Ее ласковый взгляд и решительность оставить всю мирскую жизнь, ту, которой живут обычные женщины. Если об этом просто подумать и то становилось страшно. Сейчас есть сын, дом, родные. И вдруг Бог озарил душу, и все остальное умерло. Оно на самом деле живет, но не в ее жизни. Есть только Бог. Нет, в душе должна быть живая жизнь с детьми и родителями, родственниками с уютным домом и любимыми вещами. И вместе с этим в душе должен быть и Бог. И он должен быть добрым, но строгим, справедливым. Иначе и нельзя. Жизнь очень сложная и противоречивая. Елена аккуратно подтыкает одеяло под матрас, чтобы Евгений не упал и не раскрылся. Потом ложится на свою полку в вагоне. Спать. Мысль растекается и сладко покачивается на перестуке железных колес о стальные рельсы. Елена вспоминает Сашу, тепло его рук, ладони шершавые, горячий шепот. Она долго едет в поезде, потом выходит из вагона на незнакомой станции. Всматривается в темноту и видит вдалеке огни небольшой деревни. Елена идет на огни. Дорога очень плохая, бугры да ямы. Она снимает туфли и идет босиком. Людей не видно, только все явственнее слышен лай собак. Первые дома в деревне. Елена заходит во двор, собаки нет, она стучит кулаком в дверь. Выходит женщина, приглашает в дом. Елена заходит. На кухне, на железной кровати, поверх одеяла лежит старушка. За столом за ужином, сидят два мальчика и девочка.
Мальчики, они очень похожи на Александра. Они вылитые, все капельки собрали. А девочка, нет, она на папу не похожа, а больше на маму, жену Саши… Елена жадно все осматривает. Деревенский уклад, чистые комнаты, не богатую, но сытую жизнь. Александра нет, наверное, на работе в клубе. Вот-вот вернется. В его семье все спокойно, налаженная жизнь с милым уютным бытом. Его жена, простая деревенская женщина с высокой грудью, полными плечами, круглыми бедрами. Она спокойна и мила. Она уверена в незыблемости своего счастья. Она родила Александру сыновей и дочку, это семья, на целую маленькую человеческую вечность – на целую жизнь, до самой смерти. От этого и покой, уверенность, что завтра и послезавтра и через год будет также, мирно, спокойно и уютно. Елена сидела с женщиной, женой Александра, за столом, пили молоко. Хозяйка рассказывала что-то про мужа, улыбалась. Потом Елена услышала как вздох: «Он сам идет, хозяин, муж…» и все в доме оживилось, детишки побежали встречать отца в сенцы. Старушка, мать Александра, приподнялась в ожидании сына. Жена Александра стала накрывать на стол, появилось мясо, крупные и красные помидоры, жареная картошка и бутылочка водки, запотевшая, из холодильника. Елена услышала шаги уже на кухне и… не смогла, она захотела вернуться в вагон. Сон спас, она встретилась с Сашей, но не в его доме, а по дороге, по той же, длинной, комковатой, на станцию. Они шли и молчали. Им не о чем было говорить. Перед глазами у Елены стояла картинка: женщина с покатыми и полными плечами наливала из кринки молоко в стаканы и подавала двум сыночкам и дочке. Они брали из ее рук стаканы, и пили молоко. Облизывались, вытирали рукавами губы и снова пили, густое белое, очень сытное парное молоко, с пузырьками, пенистое. Александр проводил Елену до станции. Потом стоял и смотрел, как проходит поезд, вагон за вагоном, набирая скорость. Ушел поезд. Александр пошел домой, к своим детям, к своей матери, к своей жене.
Елена вдруг просыпается окончательно, осторожно встает и выходит из купе. Стоит в коридоре и смотрит в окно. Там ночь, проносятся темные леса, деревья, хвойные лапы и ряды тонких черных стволов. Все мимо. Мимо нее. Но она не одна, ее сын спит в купе, а муж ждет ее приезда. Ее ждет и мама, старенькая и не совсем здоровая, но живая. Значит и у нее тоже есть свой дом. Елена возвращается в купе, смотрит на сына. Он спит. Елена ложится, укрывается одеялом и старается уснуть. Долго старается уснуть, а все равно сон приходит неожиданно. Гулкий зал столичного вокзала. Снуют люди, громкий голос диктора объявляет расписание поездов. Она с большой сумкой сидит на деревянном сиденье, рядом стоит муж, но почему-то он очень похож на Сашу. Потому он не просто родной, а еще и любимый. Елена внимательно слушает его долгую речь. Понимает, что им негде жить, некуда возвращаться. Что они должны расстаться сейчас и навсегда. Дома у них больше нет. Елена слушает и сжимается совсем в маленький комочек. Ребенка она оставила у родителей и его надо забирать. Муж совсем становится похожим на Александра. Только какой-то жестокий. Она понимает, что муж ее с сыном бросает, навсегда. Причем преподносит это в каком-то ореоле необходимости расстаться, ради своего светлого будущего. Это игра, в которой ей и ее ребенку нет места. Значит ей просто сейчас нужно исчезнуть вместе с сыном, просто. Умереть, раствориться или что-то, но исчезнуть. Так нужно ему, ее мужу. Муж еще что-то говорит, долго, красиво складывая фразы и произнося их с выражением. Если б не пакостный смысл, можно было подумать, что мужчина устраивает свою жизнь, свое будущее, соотнося ее с величайшим смыслом жизни бытия, вселенского масштаба. Только одна закавыка, чтобы он, мужчина, имел возможность сотворить великие дела, нужна самая малость, чтобы жена с ребенком исчезли навсегда и не мешали ему творить великие дела своими очень бытовыми и приземленными проблемами. Елена смотрела, как шевелятся губы мужа, как он рассказывает о своих замыслах, его лицо светилось мыслью. Елена подумала, что нужно забирать своего ребенка от родителей, ибо ему не очень хорошо без мамы и папы. Ему просто плохо без них, невыносимо. Елена смотрит на мужа, ей становится тошно от его величия. Она берет сумку и начинает уже мыслить по-другому, иначе. Не как раньше. Раньше она мыслила как семейная женщина, за мужем. А сейчас она стала думать только о себе и сыне. Инстинкт самосохранения исключил из ее забот супруга, столь великого, сколько эгоистичного. Она с сумкой в руках уходила от мужа. Ей нужно было спасать ребенка и себя. Она широко шагала по зеркальному полу большого зала столичного вокзала. Не плакала, нет. Будто одеревенела, старалась ни о чем не думать. Понимала, что надо просто спастись, не погибнуть. Потому что надо спасти сына. Любой ценой. А свои чувства надо собрать на одной ладони, живые и очень больные чувства брошенной женщины. Потом сжать кулак и положить все чувства в карман плаща. Все. Успокоиться и думать только о том, как дальше жить, конкретные действия. И просто забыть об этой истории, забыть о муже. Потом как-то все рассосется и исчезнет из жизни. Елена купила билет, села в вагон и поехала домой. В вагоне она легла на верхнюю полку и ехала без сна. Двое суток без сна, глаза покраснели, но спать не хотелось. Голова была очень тяжелой, и ее хотелось положить удобнее. Она поняла, что ее муж бросил и остался в столице. Неважно с кем, это было уже не важно. Потом вдруг она подумала: почему-то ее муж был очень похож на Александра. А ведь с ним она рассталась, потому что уехала поступать в институт в Москву. Расставание было болезненным, но тогда не для нее, для Александра. Но сейчас история повторилась только с ней, бросил ее муж, с ребенком. Насколько это болезненно: женщину с ребенком бросил муж. Плакать хочется. Хотя с другой стороны: всякое освобождение, в том числе и от человека – благо. Свобода всегда лучше зависимости, даже милой и ласковой. Елена вспомнила еще раз эту картину на вокзале: она такая брошенная с сумкой и муж, вдохновленный рассказывает об открывшихся в столице перспективах для него. Елена еще раз подумала, что почему-то муж похож на Александра. И вся обида, чувства, как-то сразу осели, будто старый снег поздней зимой перед самой весной. Картина потеряла свою остроту, сникла, потускнела. Муж стал похож на старого актера с пожеванным лицом. Он не был мужем, он был Александром, который очень хотел быть мужем и отомстить, тоже красиво и эффектно уйти из моей жизни. Бросить и уйти в светлое будущее. Лети голубь сизокрылый. Бог с тобой. Был бы жив да здоров, да подальше от меня с ребенком и настоящим мужем.
Елена окончательно проснулась. Сын спал, в окно вагона пробивался свет, яркий. Елена вышла в коридор и просто стояла, смотрела в окно. И вдруг подумала, что, что-то самое важное она упустила из сна. Нет не мужа, что-то другое. Потом вдруг припомнила, что пока сидела на вокзале и слушала бредни мужа о величии, то едва приметила на соседнем ряду, на деревянном сидении очень странную старуху. Та была закутана в шаль, и в бархатной кацавейке. У нее было множество сумок с какими-то бумагами. А в руках у старухи была клетчатая тетрадка и карандаш. Старуха что-то быстро писала и шевелила губами. Старуха сочиняла стихи! Лицо у старухи было очень довольным, она приехала ночью поездом из маленького города и ждала утра, чтобы пойти к редактору столичного журнала. Это была ее старуха, из истории про безумную старуху, сочиняющую стихи. Елене стало очень обидно, что самое важное-то из сна она и не запомнила, а ведь могла обратить внимание не на мужа, а на старуху. Ей очень хотелось все-таки прочитать ее стихи. Не зря же она пишет стихи, живет ими. Елена от досады расстроилась, но потом подумала о сыне и успокоилась. Занялась обычными утренними делами, стала приводить себя в порядок, а потом готовить завтрак для сына.
Долгая дорога в поезде, при относительном комфорте дает повод предаваться размышлениям, в том числе и о своей жизни. Можно разбить свою жизнь на маленькие кусочки, потом собрать воедино. Тогда становится более-менее ясно, что можно ожидать дальше. В зрелом возрасте хочется стабильности, потому надо бы исключить из жизни легкие романтические увлечения, несерьезных людей и отношения, которые могут разрушить уже созданные мир. Чтобы все было ясно и понятно. Сын покушал и снова лежал, потом уснул. Елена прилегла рядом, гладила его по волосам. Захотелось придумать еще одну историю про свою журналистику, в которой она сейчас работает.
Журналистика – высокая представительная дама в темно-брючном костюме. С крупными чертами лица. С неизменной трубкой в зубах и темными кругами под глазами. Нимфоманка и мазохистка. У нее почти строгий лик, а душа похожа на изможденное, местами, провисающее лицо старого актера. В глазах – цинизм и скука.
Дама увидела растерянную женщину, и ей захотелось ее приручить и сделать такой же циничной как она сама. Женщина боялась живого мира, ей не хотелось жить в нем. Хотелось грезить своим придуманным миром. Она все старалась спрятаться, быть как можно незаметней, ей больше нравилось наблюдать, созерцать, но не вмешиваться. Мир был слишком настоящим, он разрушал и засасывал личность, перемалывал все косточки и мысли. Растерянная женщина осталась с ребенком на улице, тогда она сделала очень большой поступок в своей жизни: решила познакомиться с дамой Журналистикой. Возможно, надеясь частично и на благотворительность.
Растерянная женщина пришла к высокопоставленной даме. Дама курила трубку, ее губы презрительно передернулись. Но растерянная женщина стояла долго, и дама снизошла до пришедшей. Журналистика даже с интересом на нее посмотрела, потом посмотрела повнимательнее… Вот здесь должна начинаться история со счастливым концом. В котором, главным героем должен выступать господин Чудо. Этот господин худ, стремителен, появляется и дает людям счастье и богатство. И все это так сразу, неожиданно и чудесно. Что слабые, глупые люди начинают млеть от радости, и отдают свои душонки, за кусок сладкого и сытного пирога или за приближенность к Телу.
Журналистика смотрела на растерянную женщину, ей вдруг что-то пригрезилось самой. Ее бедная молодость, какие-то выдающиеся литературные способности и даже ненапечатанные несколько книг. Томная дама глубоко затянулась крепким табачным дымом и задумчиво выпустила его из почти плотно сжатых губ. Вытащила трубку изо рта и держала ее на ладони. Растерянная женщина стояла долго перед дамой Журналистикой. Ей захотелось понравиться, она была готова на все. Готова была раздеться догола, готова была обнажить свои самые сокровенные уголочки души. Вывернуться наизнанку перед дамой, лишь бы понравиться, прийтись ко двору, стать своей. Журналистика брезгливо потрогала длинными чувственными пальцами ее груди, покопалась в душе. Дама, зевая, задавала самые откровенные вопросы. А потом она, размашистым шагом пошла, странная женщина засеменила, рядом стараясь не отстать, успеть, не опоздать. Приходилось не только успевать за дамой, но и успевать чувствовать, думать, иметь свое мнение. Журналистика вела растерянную женщину через разные миры. Деловые совещания, богатые застолья, сквозь пожары с воющими от боли обгорелыми людьми, убийства, морги и трупы. Сквозь милые вечеринки и грубый откровенный разврат. Сквозь несчастных, забитым горем и жизнью людей с протянутыми руками, просящими помощи и милостыню. Сквозь, обиженных и оскорбленных злыми людьми и властью. Дама успевала поговорить, утешить и даже помочь. После ее прохода мир становился немножко иным, будто дама Журналистика добавляла в него несколько своих красок. Мир становился чуть иным: лучше или хуже, а дама становилась чуть старее. Совсем устав и обессилев, она села на стул и закурила трубку. Долго сидела и молча курила.
Потом вдруг заметила растерянную женщину рядом с собой и с усмешкой взглянула на нее. Господина Чудо рядом уже не было. Была только страшная усталость, ежедневный труд и как ни странно, удовлетворение, что все-таки удалось в мир добавить своих красок и удалось кому-то помочь. Маленьким, еще более растерянным в жизни людям, чем она. Растерянная женщина смотрела на даму Журналистику несколько по-иному. У них уже было одно, общее на двоих: пара-тройка судеб людей, которым смогли помочь.
Растерянной женщине захотелось отдохнуть в одиночестве. Она уходила от дамы Журналистики. Но она знала, что вернется. Реальный мир вокруг нее уже не казался грубым и чуждым, он был просто несовершенен, это так. И мир требовал вмешательства в него. Растерянная женщина уже не ждала господина Чудо. Время другое, сейчас живое время участия в жизни. Только активное участие может дать результат. Возможно, через некоторое время растерянная женщина сможет и сама стать дамой Журналистикой. С циничным и скучающим взглядом. Почему бы и нет? Будет сама презрительно смотреть на очередную девушку с явными литературными способностями, оказавшись на грани нищеты, и на улице с ребенком. Которой обязательно поможет…
Человеческое сознание готово найти причину и оправдать любой, даже самый неблаговидный поступок. Наверное, инстинкт самосохранения. Елена встала, посмотрела на часы, был вечер, рано утром поезд приходил в город, где Елена жила вместе с мужем, сыном, и собачкой. Она стала приготовлять ужин из остатков еды. Сходила за чаем. Елена с сыном долго сидели и ели, пили чай из стеклянных стаканов в стальных подстаканниках и смотрели в окно. Потом тихонько разговаривали, Евгений рассказывал про бабушку, про ее блины с кефиром. Про книги, которые она ему читала. Елена взяла на колени сына и качала, пока он не уснул. Потом сама в дремотном состоянии легла на соседнюю постель и закрыла глаза. Вспомнила старушку, ехавшую в монастырь. Сон под стук колес пришел незаметно и изменил реальность. Елена с квадратным деревянным чемоданом сошла с поезда, прошла станцию и остановилась в недоумении. Сельская станция была в поле, чуть дальше расположился березовый лесок, но как-то стесненно. Дальше и вокруг были поля, заросшие разнотравьем. Елена стояла недолго, к ней подъехала черная лаковая легковая машина, старая «Волга». За рулем сидела монашка с узким угреватым лицом и длинными тяжелыми руками. Елена села и молчала. Монашка только внимательно смотрела на дорогу и плавно вела машину. Ехали долго, через поля, проехали мимо две деревни, на улицах людей не было.
Монашка сказала:
- Все люди на сенокосе. В домах никого нет, а то бы я вас молочком попоила. Устали с дороги. Матушка вас давно ждет, келью отремонтировали специально для вас. Очень хорошо она о вас отзывается. Говорит, что встретила вас в поезде и стала сильнее в своей вере. Сказала, что вас к ней послал Господь. Я недавно в монастыре, приехала из Казахстана. Привыкаю, хорошо, никто не обижает, никто не кричит на меня. Стараюсь, все послушания несу и всем сердцем верую. Матушка строгая, но добрая. Сестра Татьяна нагуляла живот, так она ей помогла родить. И ребенка отдали в дом малютки. Я здесь недавно, мне очень нравится. А, правда, что вы своего ребенка отдали, чтобы не мешал деньги зарабатывать? Родителям? Все равно отдали. Как в приют.
Дорога привела к высокому деревянному забору. Машина остановилась, Елена вышла, чемодан вдруг оказался очень тяжелым, она его тащила двумя руками, долго шли по узкому коридору, с двух сторон были набиты доски.
- Это леса, мы строимся – пояснила попутчица, она вдруг стала строже и молчаливее.
Елена шла долго, очень долго, стал слышен праздничный перезвон большого колокола и двух маленьких колокольчиков. Она все шла, ее шаг становился шире и увереннее, чемодан легче. Елена услышала голос старушки, которая ехала с ней в поезде, та давала какие-то распоряжения, - он стал властным и спокойным. Хозяйским. Монашка куда-то свернула, и проводила Елену краденым взглядом из-под низко опущенного на лоб платка темного цвета. Елена все шла по дощатому коридору, над ней высились купола церкви и монастырские стены в лесах. Коридор все становился уже, приходилось с трудом протаскивать чемодан и проходить самой. Наконец, вдалеке, она увидела высокий порог, вход в церковь, вверху было нарисован Иисус. На ступеньках стояла знакомая старушка. Но она уже была не в синей кофточке, а в черных длинных одеяниях. И взгляд у нее не был растерянным и просящим помочь ей увериться в своем намерении и вере. Нет. Это был хозяйский взгляд, который видит насквозь, пронизывает и страшно притягивает к себе. Елена вдруг остановилась и усомнилась в необходимости всего происходящего. Усомнилась во всем, даже во сне. Она проснулась, но оказалась не в вагоне перестукивающего поезда, все ближе подходящего к ее станции, рядом с сыном, а в деревне из другого сна. Вероятно, и здесь осталось еще какое-то незавершенное дело, в этом мире сна. Елена сидела на куче коричневой засохшей глины, рядом было возвышение дороги, в двух шагах озеро Соленое, разлившееся и затопившее своими водами здание школы, двор и спортивную площадку. Вода плескалась о стеклышки окон классов. Елена сидела и смотрела на озеро. Вода была зеленой и почти прозрачной. На глубине было мутно, но заметно какое-то движение. Елена задумалась сидя у озера, потом она как-то вдруг увидела русалку, которая скользила по дну. Русалка ей показалась безобразной. Елена увидела, как русалка тянула за руки по дну озера тело мужчины и тело ребенка. У мужчины было красивое лицо, бледное и какое-то печальное. У ребенка лицо просто светилось счастьем. Русалка держала их за руки и плыла на другую от деревни сторону озера, где куга и осока. Мгновение и русалка с утопленниками исчезла в мутной воде. Елена захотела встать и бежать в озеро, но она не могла и пошевелиться. Будто заглянула в тот мир, который ей не положен и не доступен.
В деревне вдруг поднялся сильный ветер, который превратился в смерч. Он крутил кучи пыли и мусора, поднимал их до неба. Сносил телеграфные столбы, калитки и заборы. Все это зловеще носилось вокруг и по улицам деревни. Люди сначала прятались в крепких бревенчатых домах, потом вышли и старались утихомирить смерч. Старушки молились. А высокий и красивый юноша, про которого говорили, что его воспитала русалка из озера Соленого, взял на кухне у отца острый длинный нож, которым резали свиней и овец. Бесстрашно подошел к смерчу и резким неожиданным почти предательским движением бросил нож в самое сердце смерча. Замелькали вместе с мусором капельки настоящей человеческой крови. Исчез смерч, будто его и не было, на деревню посыпался мусор, щепки, доски и полилась буквально ведрами кровь. Та кровь потом сошла в озеро. Заполнила берега Соленого. После чего озеро стало отступать и ушло в свои берега, ушло от дороги, ушло от школы и спокойно осело там, где лежало много лет назад. Оставив грязное, зеленое дно. Елена встала, этот сон у нее уже был, когда она была русалкой. И вот опять. Как бы ей не запутаться в своих снах. Не остаться в них навсегда.
Озеро было далеко, его вод было даже не видно. Можно было до него дойти, потратив не менее часа. Но оно перестало волновать Елену, вся таинственность ушла из него. Оно стало как тысяча других мелких озер по всей России, для купания, для рыбной ловли, для стирания белья…
Елена слышит сквозь сон, что кричит, старается быстро проснуться, чтобы не разбудить сына. Но не может. Она мечется и кричит во сне и не может проснуться. Видит русалку, та хочет вселиться в нее. Елена понимает, что рядом на постели ее ребенок, если увидит безобразную русалку, то испугается. Елена старается успокоиться, снова и снова видит русалку, которая хочет завладеть ее сном, потом телом. Елена представляет и видит рядом с собой Александра, потом мужа, свою мать, сына… Елена цепляется за родных ей людей, чтобы остаться в реальности. Русалка становится бледным пятном и исчезает. Елена чувствует тепло рук Александра и просыпается. Сын спит, в дверь стучат, за окном просветлело. Елена встает, отрывает дверь, берет из рук проводника два стакана чая, улыбается. Приводит себя в порядок и начинает собирать вещи. Просыпается сын, он сонный, теплый и очень родной. Они наскоро пьют чай с печеньем. Поезд подходит к станции, гудит и останавливается. С сумками и малышом Елена идет по вагону. На перроне она видит мужа, красные гвоздики в его руках ярко выделяются на серой и скучной платформе. Он ждет. Сын неуклюже бежит-торопится к отцу. И это становится намного важнее всего, что можно было придумать. Елена идет навстречу мужу. Ее буквально захлестывает волна эмоций. Она спешит домой…
Картинка вдруг переворачивается в воде трижды и возносится вверх, к солнцу. Сквозь толщу сырой и рыхлой воды смутно виднеется где-то далеко вверху рваный красный кусочек солнца и мятая голубизна неба. Цепкая рука русалки крепко держит Елену за руку. В глазах мертвой русалки застыла радость, наконец, ее дитя рядом. А вокруг Елены на самом дне озера Соленого никого, кроме безобразного мертвого тела. Елена хочет вырваться из цепких пальцев русалки. Вырваться и выплыть к солнцу. Но для этого надо проснуться. Но не может Елена проснуться. Не может. И это уже не сон. Ей хочется жить. Она снова и снова отчаянно пытается вырваться, оказаться на поверхности озера и вдохнуть воздуха. Проходит время и Елена остывает безжизненным телом рядом с мертвой русалкой. Ее коса расплетается, и волосы, словно живые змеи, плавают в воде. Она остается на дне озера…
Елена этот сон оставляет на самом дне озера Соленого, у которого провела свое детство. Ведь должно же там что-то остаться от нее, от Елены. Ей некогда даже как следует, и оплакать русалку и ее дочку. Она спешила с мужем и сыном домой.