-1-
Чернорабочие войны
Наша история
Одним из самых страшных преступлений в этом мире является гражданская война. Сын идет на отца, брат на брата; люди звереют. Отец автора служил в красной армии. А его старший брат- Иван- прошел всю Первую мировую войну, в революции октября 1917 года не участвовал, но домой не возвратился. Вскоре, в письме, в завуалированной форме, он сообщил, что воюет в белой армии.
В нашей семье этот факт, конечно, тщательно скрывался. Ивана все родные очень любили (и он их), не смотря на то, что оказались по разные стороны баррикад. В 1964 г., незадолго до смерти, отец рассказал мне подробности. Впоследствии я расспрашивал об Иване родственников, имевших какие-то данные о нем, нашел много его писем и открыток, фотографий и, в конце концов, сформировался этот рассказ, который все же можно считать лишь частично документальным- многое приходилось домысливать.
С уважением к читателям, Борис Дьяков
Ротмистр Михаил Николаевич Иеронимов познакомился с Ириной Кольцовой- фельдшером военной службы- осенью 1919 г.
В то время красные части стали уже выправляться после тяжких поражений 1918 г., когда казалось, только чудо спасло Петроград и Москву, да и всю Советскую власть. Главкомвоенмор Лейба Бронштейн (Троцкий) привлек военных спецов из «бывших»; стали меньше бузить матросы-анархисты, получившие своих комиссаров; да и сами рабоче-крестьянские красные части подучились воевать. Впрочем до победы красной армии оставалось еще очень далеко.
А в рядах белой гвардии давным-давно шло брожение. Некоторым казалось, что белое дело уже проиграно; кто-то считал, что сиволапых все равно разобьют, но действовать надо по-другому; кто-то выдавал еще какие-то мнения: залить кровью, вешать, не оставить камня на камне и т. д.
…Полк полковника Бредова находился на небольшом отдыхе и доформировании личного состава. Зализывали раны, пили горькую, играли в карты, выискивали женщин… Муштровали вновь зачисленное пополнение. В последнем бою погиб военврач и место оставалось вакантным, думали, кого найдут на эту должность?
В тот день, с утра, было некоторое количество свободного времени и ординарец Иеронимова- прапорщик Иван Дьяков- взялся за свою старенькую виолончель. Неожиданно перед офицерами появился в сопровождении красивой молодой женщины сам полковник Бредов. Он дал знак, что можно сидеть.
-Господа офицеры, военврача у нас пока не будет ; вот, рекомендую: очень опытный фельдшер- Кольцова Ирина Ивановна. Расскажите ей о своих болячках.
Иван Дьяков посмотрел на фельдшера и почувствовал, как его сердце упало к ее ногам. Ирина Ивановна была удивительно хороша собой: среднего роста, точеная фигурка; голубые глаза, нежная кожа, алый рот. Только руки были загрубевшие от бесчисленных операций, перевязок, медикаментов… На вид ей казалось лет тридцать, но потом выяснилось, что только недавно исполнилось двадцать семь.
Офицеры, заматеревшие в походах, от неожиданного явления Ирины в пол-голоса оживленно переговаривались. Отчаянный головорез Буба Докутович присвиснул и оскалил железные зубы. Один только ротмистр Иеронимов, собиравшийся слушать виолончель Ивана, как всегда оставался бесстрастным. Ротмистр Корибут- Дашкевич вскочил, щелкнул каблуками, наклонил голову. Наконец- то и остальные грубые вояки сподобились сделать то же самое. Только Буба Докутович продолжал сидеть, широко расставив ноги, и нагло щурился, в упор рассматривая докторшу.
Ирина Ивановна быстро обвела всех взглядом лучистых глаз, почему-то несколько секунд задержалась на Иеронимове и сказала:
-Господа офицеры, сегодня у меня обустройство, а завтра милости прошу на медицинский осмотр, приводите и рядовой состав, у кого есть жалобы.
Офицеры опять оживленно в пол-голоса загалдели, Буба Докутович пробормотал несколько фраз, из которых все разобрали только слово- «клистир». Бредов запыхтел и свел брови к переносице…
Иеронимов вышел вместе с полковником:
-Зачем нам женщина, от нее только будет одна морока. Обошлись бы пока санитарной командой.
-Мне ее рекомендовали самым отличным образом – проворчал Бредов – и давай прекратим зряшный разговор…
Ротмистр только пожал плечами.
Начался врачебный осмотр, параллельно офицерам осматривались и все прочие бойцы. Скоро разнесся слух, что докторша очень деловая, умная и строгая.
Накануне выхода в дальний рейд Ирина докладывала Бредову:
-Господин полковник, с личным составом все почти в порядке, хотя девять человек по моему мнению надо от похода отстранить, по причине различных болезней. Однако, Вы, а также господа Иеронимов и Докутович на осмотр не явились.
-Не может командир полка перед Вами нагишом стоять,- просипел Бредов, стараясь дышать в сторону коньячным перегаром,- а этим двум олухам царя небесного- пардон – я прикажу…
Через полчаса Буба Докутович заторопился в санчасть, а Иван смотрел ему в спину с тревогой, он подозревал недоброе…
Иеронимов подошел к санитарной палатке и услышал возмущенный голос Ирины и звуки пощечин, а также мерзкий голос Докутовича. Ротмистр резко откинул полог и увидел поручика, пытающегося обнять Ирину и прижать к себе. Ротмистр сгреб одной рукой Докутовича за ремень, второй ухватил за кадык, нажал на адамово яблоко, Буба неожиданно тонко пискнул и отпустил докторшу. Иеронимов одним рывком вытащил хама на воздух, а вторым бросил на землю. Докутович прокатился по грязи, вскочил и в ужасе бросился бежать… Ротмистр козырнул Ирине, повернулся на каблуках и вышел.
Снова начались длительные военные будни, прорывы, оборонительные действия, холод, грязь, тиф…Ирина удивительно стойко все это переносила. Выяснилось, что она участвует в театре военных действий аж с 1914 г. В мужском галифе по многу часов могла скакать на коне, потом столько же часов, или даже больше, проводила операции. Ей помогали санитары из инвалидной команды. Многие офицеры заглядывались на нее, тем более, что она всегда успевала сохранить прекрасный внешний облик. Один Буба Докутович не любил попадаться ей на глаза. Почему-то сторонился докторшу и ротмистр Иеронимов. Но часто он ловил взгляд ее прекрасных голубых глаз.
-Что тебе надо от меня, девонька,- думал ротмистр- ведь я старше тебя на четверть века… Весь я рубленый, перерубленый, контуженый, простреленый…
Под N-ском в тяжелом бою бредовцы едва-едва смогли порубить красную пехоту, но потом попали под перекрестный артиллерийский обстрел и понесли существенные потери. Осколок на излете попал Иеронимову под правую лопатку. Он чувствовал, что рана неглубокая, но вынимать осколок надо было и через несколько часов после боя, когда Ирина всех уже прооперировала и перевязала, ротмистр явился перед ее светлые очи. Скинул шинель, китель, потную окровавленную рубашку… Не без смущения повернулся к докторше спиной. Он не видел, как побелела смертельно Ирина: вся спина Иеронимова была покрыта старыми шрамами и отметинами от пуль, на самом видном месте торчал осколок, из раны все еще сочилась кровь. Молодая женщина почти силой усадила ротмистра на походный стул, захватила осколок нужным инструментом и выдернула. Потом принялась обрабатывать рану, наложила повязку и подошла к Иеронимову спереди. Но и здесь тело ротмистра не выглядело лучше. Ирина снова оказалась за спиной Михаила Николаевича. Санитаров не было, они свои дела заканчивали на улице. По лицу молодой женщины текли слезы, она неожиданно обняла ротмистра за плечи и приникла своей головкой к его седой, коротко стриженой макушке. Иеронимов замер… Так они стояли несколько минут, потом Иеронимов встал, поцеловал Ирине руку и стал быстро одеваться…
Однажды, в перерывах между боями, к Иеронимову подошел Бредов:
-Миша, говорят, у тебя с докторшей… так сказать… то есть, черт побери, она нам беременная не нужна… ты это учти… что за дело дьявольское это- война…
Иеронимов побагровел:
-Кто говорит?- Прорычал он- Да она мне в дочери годится. Я сам знаю, что такое война…
Бредов, зная вспыльчивый характер ротмистра ретировался спешно и больше к этому вопросу не возвращался.
По Ирине сохли кажется все неженатые офицеры, да и кое-кто из женатых. Только Буба Докутович отворачивался в сторону. А Иван крепко страдал… Иеронимов сохранял видимое железное упрямое спокойствие.
Летели дни, недели, месяцы, годы. Казалось этой проклятой войне не будет конца…
Иван Дьяков родился в 1893 г. в подмосковном Пушкине, в многодетной семье с рабоче- крестьянскими корнями. К 1914 г. окончил несколько классов церковно- приходской школы и Московское Промышленное училище. Работал телеграфистом, помогал семье (всего детей было десять человек). Иван выделялся среди сверсников: был аристократически красив, о таких говорят: «чувствуется порода». Просто, но со вкусом одевался, одежду подгонял по фигуре. В детстве обучился играть на виолончели и после этого с ней не расставался. Казалось, впереди неплохое будущее, но началась Первая мировая война.
С августа 1914 г. он воевал в телеграфной роте и был на отличном счету у командиров; но потом, ввиду не слишком благоприятного хода войны, Ставка приняла ре-
шение о сокращении подсобных армейских служб и укреплении ударных сил. Ивану хотелось, как следует понюхать пороху и он написал рапорт с просьбой направить его в кавалерийскую школу прапорщиков. Учитывая его отличную службу, рапорт был удовлетворен. Переподготовку Иван проходил в Любуцком лагере относительно недалеко от Москвы, но даже в кратковременный отпуск не пускали. Приходилось только письма домой писать; иногда просил прислать немного денег, т. к. задерживали денежное довольствие, передавал всем приветы и т. д. В одном из писем Иван даже просил прислать пособие по йоге.
Были тяжелые экзамены, но Иван все же с трудом, но сдал их и получил погоны прапорщика кавалерии. Именно во время учебы он познакомился с ротмистром Иеронимовым, который после тяжелого ранения в самом начале войны, занимался обучением молодежи фехтованию и вольтижировке. Иван несколько раз замечал, что ротмистр внимательно за ним наблюдает. Оказывается его удивляло, что молодой курсант в редкое свободное время занимается йогой и играет на виолончели.
После экзаменов ротмистр поздравил Ивана и сказал, что ему самому подписали рапорт и он тоже направляется в действующую армию. Обоим, кроме времени на дорогу, дали трехдневный отпуск. Ротмистр сказал, что на родину не поедет, ибо родители и сестра умерли, а с дальними родственниками связь он не поддерживает. Иван обрадовался и пригласил Иеронимова в Пушкино…
Приехали, радости родных не было предела, и ротмистра приняли- честь по чести. Иван не мог наглядеться на родителей и младших братишек и сестер. Но отпуск прошел быстро. Кто же мог знать, что Ивана и ротмистра судьба забрасывает далеко-далеко…
Прибыв на новое место прохождения службы Иеронимов и Иван попали во вновь формируемый кавалерийский полк полковника Бредова.
…Михаил Николаевич Иеронимов родился в 1870 г. в обедневшей дворянской семье отставного военного. Получил образование, для поступления в военное училище достаточное. В русско-японскую войну вступил поручиком, когда ему было уже далеко за тридцать. Впереди маячило последнее доступное звание- капитан (ротмистр- в кавалерии).
На Дальнем Востоке Иеронимов познакомился с унтер-офицером Виктором Афанасьевичем Спиридоновым- большим знатоком борьбы джиу-джицу, а также отличным фехтовальщиком. Спиридонов был человеком ловким и сильным, большим специалистом в военно-прикладной гимнастике. Он обучал сослуживцев приемам японской борьбы, а также добавлял собранные и разработанные им самим элементы рукопашного боя.. Когда настало время расставаться с Виктором Афанасьевичем, то они уже были крепкими друзьями.
Иеронимов постоянно повышал свой военный опыт, но годы шли, перед самым началом Первой мировой войны ему присвоили очередное воинское звание и предложили написать рапорт об отставке. Рапорт был написан, но ход ему не был дан: война уже началась…
Получив в самом конце 1914 г. тяжелое ранение, после которого в строй обычно уже не возвращаются, Иеронимов написал рапорт, чтобы его оставили в армии, хотя бы для обучения молодых солдат. Так он временно и попал в Любуцкий лагерь, после которого судьба на много лет связала его с судьбой Ивана Дьякова…
Когда они прибыли в полк Бредова, то их ожидал весьма жесткий прием. Полковник Бредов был человеком довольно желчным, к тому же потреблял, как впрочем и другие офицеры, много алкоголя. Если в молодости это протекало незаметно, то с годами очень отражалось на состоянии духа и самочувствия.
Иеронимов Бредову особенно не понравился, он придирался к нему по любому поводу и даже без повода. Полк еще недели две побыл на ежедневных маневрах и учениях, а потом его перебросили сразу в пекло. Иеронимову с трудом Бредов доверил командование взводом, в этот взвод попал и Иван.
Начало войны как будто бы шло удачно, военные действия велись в Восточной Пруссии. Но на поле боя ситуация часто меняется.
Под N*** полк Бредова пошел первый раз в атаку на прусские позиции, но попал под перекрестный артиллерийский огонь. После первых потерь, строй, и так не слишком ровный, начал стремительно рассыпаться, большая часть бойцов ринулась в позорное отступление и напрасно орал благим матом полковник Бредов, сам возглавлявший атаку, около него оставалось все меньше кавалеристов. Неожиданно откуда-то выскочил эскадрон прусской конницы и они грозной тучей ринулись на жалкие остатки полка Бредова. Так случилось, что на оставшегося в одиночестве полковника налетел едва ли не десяток вражеских конников.
Жить полковнику оставалось несколько секунд, но откуда-то вдруг выскочил на своем Карабургуте Иеронимов, за ним саженях в двадцати скакал Иван. С диким криком: «Йи-е-е-хо-у» ротмистр стал рубить направо и налево, умный конь, которого он получил, прибыв в полк, вставал на дыбы и молотил копытами по головам и людей, и лошадей. Иеронимов звал Карабургута просто- Бургут. Этого коня никто из офицеров не хотел брать за суровый нрав, но в ротмистре он сразу почувствовал хозяина…
Подлетел и Иван, несколько раз выстрелил из револьвера (с шашкой он еще не был на «ты»). Последний пруссак, потеряв коня, помчался прочь сломя голову, но его достал выстрел Бредова…
После боя полковник подошел к ротмистру и, не глядя ему в глаза, протянул жесткую пятерню. Через несколько дней Иеронимов был назначен командиром эскадрона. Отныне Бредов по всем вопросам стратегии и тактики в первую очередь интересовался мнением ротмистра и всегда к этому мнению прислушивался.
…Ирина Горелова также родилась в обедневшей дворянской семье с большой примесью мещанской крови. Еды на всех домочадцев хватало с трудом, но уж с одеждой было туго: приходилось донашивать платья старшей сестры. Все-таки гимназию Ирина окончила. Началась Первая мировая война и девица записалась на курсы медицинских сестер. После отличного их окончания ее сразу направили служить в санитарном поезде красного креста.
Ирина попала под попечительство военврача профессора Успенского и сразу довольно уверенно проявила себя в работе. Месяц шел за месяцем, работы прибавлялось, профессор души не чаял в молодой помощнице. Стал передавать ей опыт, давал читать медицинскую литературу. Потом поручал уже мелкие операции. Перед самой революцией 25 октября 1917 г., просмотрев результат очередной операции, Успенский не выдержал:
-Да, Вы, голубушка- Иринушка, через пару лет отличным хирургом станете!
Так и случилось, в 1919 г., прфессор, служивший уже в белой армии, умер внезапно от сердечного приступа и Ирину, все время бывшую при нем, назначили проводить самостоятельные операции с ограничением по сложности. Вскоре ее перехватил полковник Бредов.
После революции семнадцатого года Ирина не раздумывала: она решительно связала свою жизнь с белым движением.
Еще в начале 1918 г. она вышла замуж за тихого малозаметного поручика Кольцова, скорее для того, чтобы отвязаться от назойливых ухажеров. Через четыре месяца Кольцов погиб, а у Ирины случился выкидыш. Она отказалась от отпуска и через неделю снова приступила к работе.
…Первая мировая война, февральская революция, октябрьская революция, гражданская война- холод, голод, болезни и кровь, кровь, кровь- люди уничтожали друг друга…
Уже три года шла гражданская война, уже год, как доктор Кольцова и ротмистр Иеронимов увидели друг друга; и хоть встречались они и по ходу боев, и во время редких передышек, и явно симпатизировали друг другу (впрочем Иеронимов пытался выглядеть бесстрастным, но это не всегда ему удавалось), но дальше дело не заходило…
…Полк Бредова устал, потерял связь с основными силами, были большие потери, мало боеприпасов оставалось, кончались запасы еды для личного состава, фуража для коней. Надо было все восполнять. У полковника был еще небольшой золотой запас, но купить что-то было трудно: население обнищало. А реквизировать было еще труднее. Многие бойцы- если считать Первую мировую войну- были под ружьем по шесть лет с хвостиком.
Надоело! Устали! Раны, болезни, голод, холод, грязное обмундирование, фурункулы… Сколько же еще можно?! Оказывается- столько, сколько нужно…
На пятки наступала кавбригада Котовского. У Бредова людей было все еще больше (у Котовского практически никогда не было более пятисот человек). Но красный командир, после воровской (точнее грабительской) юности добился в зрелом возрасте потрясающих успехов в стратегии и тактике боя, к тому же его бойцы были отлично обучены и не знали усталости. Котовский никогда не терпел поражений.
…Конные армады столкнулись неожиданно. Где-то, что-то недоработала разведка с обеих сторон… Наступила едва ли не гробовая тишина, слышно было только, как переступают и ржут кони.
Бредов с тревогой всматривался в строй красных бойцов, нервно ерзал в седле Корибут- Дашкевич, скалил злобно стальные зубы Буба Докутович и только лицо Иеронимова было, как всегда, бесстрастным. Но вот он словно бы вспомнил что-то, повернулся назад, пытаясь увидеть Ирину…
Котовский понимал, что просто так Бредова не возьмешь, что потери с обеих сторон будут большие, к тому же конную часть кавбригады не настигли еще артиллеристы и пулеметчики.
-Будем атаковать- после долгого раздумья сказал Котовский и правая рука его потянулась к рукоятке шашки.
-Один момент, Григорий Иванович,- вежливо сказал огромный Криворучко- разрешите организовать переговоры. Мы их голыми руками возьмем.
Котовский кивнул. Николай Николаевич Криворучко взмахнул белым полотнищем и поскакал в центр, между двумя рядами войск: белых и красных.
Бредов скосил глаза на Иеронимова, тот молча кивнул и поскакал навстречу красному парламентеру.
Остановили коней ровно по центру, одновременно отдали друг другу честь. Два суровых человека посмотрели, каждый на опонента и улыбнулись краешками губ.
-Здравия желаю, господин подполковник,- пробасил Криворучко.
-Здравствуй, Николай Николаевич,- ответил Иеронимов- но я уже давно опять ротмистр.
-Для меня Вы остались подполковником. Узнали старого вахмистра?
-Да, как не узнаешь такую махину- ответил невысокий Иеронимов.
Помолчали.
-Труба- ваше дело, господин подполковник. Вы же знаете, что мы сильнее…
-Знаю, но голыми руками нас не возьмешь…
-Значит не хотите сдаться? Я за Вас поручусь перед Котовским. Будете у нас командиром эскадрона, а потом и- выше…
-Нет, Николай, коней на переправе не меняют. Я присягу один раз давал.
-Так и я давал присягу.- опять басил Криворучко.- Но, кому, Николашке?! Помните песенку бойцы наши пели:
Царь Николашка, жена его- Сашка,
Продали книжки- Распутину Гришке…
У Иеронимова резко сошлись на переносице брови:
-Я и Отечеству присягу давал.
Криворучко внимательно посмотрел на него, опять помолчали.
-А помните, как во время Брусиловского прорыва Вы спасли меня, господин подполковник?
-Помню, Николай, но давай сейчас расходиться… Мы не сдадимся.
Криворучко толкнул пятками своего огромного коня, тот подшагнул вперед. Красный командир обнял ротмистра и поцеловал, Иеронимов ответил ему тем же.
-Прощайте, Михаил Николаевич. Я на правый фланг, а Вы- на противоположный, чтобы в бою не встретиться…
-Прощай, Коля…
Всадники развернули коней и поскакали по своим местам.
-Что они там- целуются!?- Рычал взбешенный Котовский и выпустил целую руладу витиеватых ругательств.
На противоположной стороне такая же реакция шла от Бредова.
Прошла минута- другая, Иеронимов и Криворучко заняли свои места,прозвучали команды и кони понесли своих всадников навстречу друг другу, навстречу смерти… Сшиблись. Дикое ржание лошадей, звон шашек, одиночные выстрелы, ужасные вопли… Бешено каркало воронье, кружась в небе.
…Полк Бредова не был разгромлен и в этот раз. Прорубились… Однако треть состава досталась воронам. У Котовского потери были значительно меньше. Красные пошли было в угон, но кони у них устали и преследование прекратилось.
Когда бредовцы окончательно оторвались от котовцев, то принялись считать потери. Иеронимов искал глазами Ирину. Рядом находился Бредов. Подлетел вдруг Буба Докутович:
-Докторшу взяли красные!- Заорал он диким голосом.
-Как взяли?!- Гаркнул Иеронимов.
-Как взяли…- Вторил ему Бредов.
-Захватили… в плен…
Пожалуй впервые за все время Иеронимов не скрывал, как ему дорога Ирина:
-Сволочи, не доглядели- орал он размахивая окровавленной шашкой…- не защитили!
Рассыпавшийся полк Бредова довольно быстро собрался воедино. Но бойцы были измучены, кони стали падать. До конечного пункта назначения оставалось совсем немного, но впереди замаячило большое село и полковник решил сделать привал. Он с ординарцем занял большой поповский дом. Эскадрон Иеронимова расположился на одном конце села, Корибут- Дашкевич со своими бойцами- на другом.
Расставили наружное охранение, принялись за свой сухой паек в виде хлеба и старого, жесткого сала. Запили водой, так как у жителей ничего больше не было. Иеронимов с Иваном вышли во двор, присели на завалинке. Ротмистр посмотрел на часы- было десять вечера, бойцы спали везде, где только можно…
Иеронимов молчал, опустив голову. Иван тоже молчал. Так прошло около часа, наконец ротмистр поднял голову и стал что-то тихонько говорить Ивану. Тот сделал удивленные глаза, но внимательно слушал. Потом они встали и двинулись обходить спящих бойцов…
Через полчаса они собрались в одном из дворов, каждый привел с собой нескольких полусонных кавалеристов, из самых отъявленых рубак. Иеронимов приказал отобрать самых резвых на настоящий момент лошадей.
Еще через полчаса участники предстоящей операции собрались вторично, причем почти каждый нес ворох одежды. Ее отбирали из небольших запасников спящих кавалеристов. Иеронимов отобрал две кожаные куртки и шинели без знаков различия, фуражки. Кожанки одели ротмистр и Иван. Иеронимов написал короткую записку и передал часовому. Через несколько минут небольшая кавалькада из девяти всадников и одной свободной лошади двинулась в путь.
Шли рысью, ротмистр Иеронимов скакал впереди. Маленький отряд повторил в обратном порядке путь, который весь полк проделал несколько часов назад. Каждый раз, когда подъезжали к очередному населенному пункту, бойцы напрягались и возлагали руки на оружие. Но- обходилось, воинских частей там не было. Наконец впереди замаячило большое село. Иеронимов натянул поводья и собрал в кружок растянувшихся саженей на двадцать бойцов. Он сказал, что по его мнению бригада Котовского может находиться в этом селе и пора готовиться к решительным действиям. Потом он прицепил к фуражке красную звездочку, то же самое сделал и Иван Дьяков. Остальные бойцы прикрепили в виде бантиков к шинелям красные ленточки, розданные им Иваном.
Скакали и внимательно смотрели вокруг, ожидая, что их может остановить дозор котовцев. Или еще чей-то. Но, как ни смотрели, окрик: «Стой!»-прозвучал неожиданно. Видимо слишком устали… Не заметили…
Иеронимов выдвинулся вперед, внимательно осмотрел поднимавшихся с земли бойцов, с красными звездочками на фуражках. Увидел пулемет «Максим» с заправленой лентой и пулеметчика приникшего к прицелу. Ротмистр приветственно махнул рукой и сказал: «Мы из полка Дмитриенко. Наш комиссар тяжело ранен, нужна срочная операция. У нас доктора нет, а у вас- мы знаем- есть докторша. Комиссар- с нами…». Иеронимов нагайкой показал на бойца, приникшего к шее лошади; с двух сторон его поддерживали конники.
Командир дозора задумался. Фамилия Дмитриенко была ему хорошо известна и он знал красного командира в лицо. Но из тех, кто находился сейчас перед ним он не знал никого. Он спросил у Иеронимова документы, но тот резонно ответил, что отправляясь на рискованную операцию в таком малом составе, они документов не взяли. Зато его может опознать Николай Николаевич Криворучко.
Командир дозора сказал, что они сейчас сообщат Криворучко и пусть тот даст команду. Иеронимов поднял голову- светало, надо было кончать разговоры и он потянулся левой рукой к карману шинели, где лежал браунинг. Но все-таки ротмистр решил сделать последнюю попытку. «Пока ты пошлешь своих людей к Криворучко, пока он сюда доберется- наш товарищ может умереть»- сказал Иеронимов.
Командир дозора несколько секунд колебался, потом махнул рукой: «Дай нам пару лошадей, мои поскачут с тобой, а двое твоих останутся с нами». Иеронимов тут же кивнул двоим своим самым смышленым бойцам (чтобы оставаясь с красными не ляпнули бы чего-нибудь). Те спешились и отдали коней дозорным. Через минуту кавалькада двинулась к селу.
Красный командир видимо сказал своим бойцам, чтобы они держались подальше от сопровождаемых. Иеронимов пытался прижаться к одному из них, перед этим указав Ивану глазами на второго; но те искусно маневрируя, держали дистанцию в несколько саженей. Стрелять- означало раскрыть себя, звуки выстрелов разнеслись бы на всю окрестность. Скакать до окраины села оставалось с минут…
-Сильно порубали полк Бредова, пленных взяли?- Спросил Иеронимов.
-Хрен его знает, Бредова- не Бредова- ответил боец.- Будут знать, как с Котовским дело иметь. Пленных несколько взяли, среди них одна баба. Мужиков сразу показнили- на что они нам, а бабу кажется докторша обхаживает.
Иеронимов глубоко вздохнул, он и не надеялся, что узнает такие важные для себя сведения…
В этот момент всадники оказались между деревьев маленькой рощицы перед самыми первыми хатами. Дорога сузилась и ротмистр наконец оказался рядом с красным бойцом. Впереди бойцов Котовского не было видно; с места, где находился пост, задержавший маленький отряд, их сейчас тоже не разглядеть… Иеронимов взмахнул рукой и его нагайка, описав большую дугу, обрушилась на голову дозорного. Тот охнул, обхватил макушку обеими руками, фуражка свалилась на землю. Ротмистр ударил еще раз и боец тяжело рухнул под копыта коней. Сзади раздалось несколько ударов- это расправлялись со вторым бойцом. Иеронимов даже не обернулся, а только слегка кольнул бока своего Бургута шпорами. Тот не привык к такому обхождению, но не обиделся, а только фыркнул, взмахнул головой и рванулся вперед.
Семеро всадников остановились у просторного поповского дома. У крыльца стоял часовой и удивленно смотрел на них. Он уже открыл рот чтобы крикнуть что-то вроде: «Стой, кто такие?», но Иеронимов спередил его.
-Где докторшу найти? У нас раненый…-крикнул он. Часовой растерянно указал на соседний дом. Чтобы не дать ему придти в себя, ротмистр соскочил с Бургута, его спутники последовали его примеру. Иеронимов кивнул Ивану и еще двум своим рубакам и они быстрым шагом двинулись к дому, где предположительно находилась докторша.
Ротмистр толкнул входную дверь, она оказалось не заперта. Вошли в сени, увидели еще две двери, из-под одной выбивался слабый свет. Иеронимов открыл и эту дверь и вместе с Иваном вошел внутрь.
В маленькой комнатке стоял стол и несколько табуреток. На одной из табуреток, прислонившись спиной к стене сидел взводный Алексей Ткаченко и отчаянно зевал, прикрывая все-таки рот ладонью. За столом сидели Ольга Петровна Котовская и Ирина. Ольга Петровна одной рукой держала руку Ирины, а второй гладила ее по голове. Иеронимов и Иван услышали последние слова жены Котовского: «Милая, оставайтесь с нами, белое дело проиграно…». И тут она подняла голову и посмотрела на вошедших…
…Ольга Петровна была верной подругой Котовского, много ходило рассказов о том, как они познакомились. Кто-то приводил романтическую историю, суть которой сводилось к тому, что много лет назад Григорий Котовский, удирая от преследователей, после того, как сжег очередную помещичью усадьбу, забежал на огонек в чью-то крестьянскую хату, чтобы немного погреться, а заодно и подкрепиться. По какой-то причине там находилась совсем молоденькая Ольга Петровна и они сразу обратили друг на друга внимание (Котовский, конечно, не сказал, -кто он). Немного отдохнув гость ушел, и встретились они уже спустя много лет, в разгар гражданской войны.
По другой версии Ольга Петровна познакомилась с Григорием Ивановичем едва ли не в Одесском подполье, в тот момент, когда он уже встал на большевицкие рельсы. Но скорее всего чета Котовских познакомилась в разгар гражданской войны и, узнав, что Ольга Петровна- врач, красный командир упросил ее остаться в его кавбригаде.
Котовский, при том, что он был человеком резким, вспыльчивым и никто в бригаде не мог даже помыслить о том, чтобы перечить ему,- всегда прислушивался к мнению Ольги Петровны и относился к супруге с глубоким уважением…
Ольга Петровна испуганно смотрела на вошедших военных. Алексей Ткаченко, сон с которого, как рукой сняло, вскочил, расстегивая кобуру. Невысокий Иеронимов подшагнул вперед и без замаха, как бы нехотя ударил взодного кулаком в подбородок и Ткаченко упал, ударившись затылком о пол, глаза его закатились…
Женщины вскрикнули, ротмистр посмотрел на Ольгу Петровну, отдал честь, щелкнув при этом каблуками и вежливо сказал: «Извините, мадам, я- ротмистр Иеронимов, мы прибыли за своей докторшей. У нас много раненых. Пожалуйста, не кричите, мы вас не тронем». Потом он сделал еще несколько шагов вперед, ухватил осторожно Ирину за руку и потянул к себе. Та повиновалась… Когда подошли к двери, ротмистр обернулся и еще раз обратился к Ольге Петровне: «Прошу вас, не поднимайте тревогу; плохо, если в нашего доктора стрелять будут».
Вышли на крыльцо- все было спокойно. Бойцы стали вскакивать на коней, Иеронимов понял, что Ирина близка к обмороку- лицо ее было бледным и изможденным. Помедлив мгновение, он сам вскочил на свободную кобылу, предназначенную для Ирины. Иван шагнул вперед, он понял, что ротмистр хочет взять доктора на свое седло и хотел помочь. Но ротмистр сунул свои ладони Ирине подмышки и легко, словно перышко, поднял ее и посадил перед собой. Кобыла переступила под неожиданной двойной тяжестью, а Бургут заржал, поняв, что не он понесет хозяина. Иеронимов пришпорил лошадь…
Быстро доскакали до красного дозора. Их командир крикнул: «А где наши?», на что ротмистр сказал только: «Самогон пьют…» и тут двое остававшихся бойцов бросились на дозорных, к ним примкнули и остальные, кроме Иеронимова. Ирина прижималась к ротмистру, обхватив его за шею, их кобыла медленно шагала вперед. Раздалось несколько выстрелов и все стихло. Только сейчас Иеронимов почувствовал, как дрожит всем телом его спутница, осторожно ослабил ее объятия и снял с себя кожанку, а потом укутал ею Ирину. Он подумал, что ей все равно будет холодно, но она прижалась к нему еще крепче и затихла. Маленький отряд быстро двинулся вперед…
Шли бешеным аллюром,- Иеронимов опасался погони и поминутно оглядывался назад, но из-за облака пыли трудно было что-нибудь разглядеть. Несколько раз ему казалось, что Ирина теряла сознание, он отстранялся, чтобы взглянуть на нее, но она тут же изо всех сил прижималась к нему. Несколько изнурительных часов скачки и, не нарвавшись на красных, маленький отряд вошел в село, где располагался полк Бредова. Остановились у хаты, занятой Иваном и Иеронимовым, спешились. Ротмистр осторожно снял Ирину, поставил на ноги. Чтобы не упала- придерживал ее за талию. И тут, изрыгая проклятия, появился полковник Бредов. Звучали слова: «суд офицерской чести», «расстрелять» и пр. Иеронимов безразлично взглянул на Бредова, поднял Ирину на руки и внес в хату. Бредов осекся…
Полковник долго топал у крыльца, видимо он ждал, когда появится Иеронимов, но тот так и не вышел. Бредов махнул рукой, хлестнул себя нагайкой по сапогу, развернулся и пошел прочь, бормоча под нос проклятия. Он хорошо понимал, что без Иеронимова полк окажется в тяжком положении… Иван Дьяков тоже стоял, переминаясь с ноги на ноги, потом тихонько вошел в сени, там расположились хозяева хатенки и он протиснулся дальше. Осторожно заглянул в приоткрытую дверь комнатенки, где вчера поздно вечером он находился с ротмистром. На двух, составленых скамьях, спала Ирина свернувшись калачиком. Она была прикрыта шинелью ротмистра, только каштановые пряди волос выбивались наружу. На полу храпел Иеронимов, укрывшийся кожанкой. Иван вздохнул и вышел; постоял на крыльце и двинулся спать в амбар, забитый бойцами. Он думал о том, что ротмистр уже стар для подобного образа жизни, и если бы не война, то давно сидел бы дома, в своей глуши. В сорок девять лет почти каждый день скакать на коне по многу верст, пристраивать кое-как на ночлег своих бойцов, обеспечивать им пропитание, выставлять и проверять посты- это тяжкое бремя. Похоже, даже старый рубака Иеронимов устал от всего этого.
Бредов после долгих раздумий решил дать бойцам отдохнуть еще сутки. Населенный пункт располагался на возвышенности, позиция для обороны была отличная. После проверки личного состава полка, выяснилось, что в строю еще 740 человек. Боеприпасов пока хватает. Бредов приказал выдать неприкосновенный запас бойцам, а для лошадей снять солому с крыш…
Ротмистр с Ириной вышли из хатенки только днем, оба вялые и бледные. Перекусили. Молодая женщина потом попросила организовать ей горячей воды, а Иеронимов пошел обходить посты. Он отсутствовал часа три, так как состоялся очередной разговор с Бредовым. Когда оба вышли после этого на крыльцо, полковник был бледен, у него тряслись руки. Ротмистр же спокойно удалился…
Иеронимов дошел до места ночлега и остановился в нерешительности. Иван ушел в дозор. Ротмистр еще несколько минут топтался на крыльце, потом осторожно прошел сени и вошел в комнатенку. Скамьи стояли в стороне, на полу была постелена солома, на ней немного сена и что-то похожее на простыню. Ирина лежала, закрыв глаза, прикрываясь старой шинелью Иеронимова. Ротмистр повернулся и хотел выйти, но вдруг услышал: «Михаил Николаевич!». Было уже довольно темно и лицо Ирины, Иеронимов, страдавший сильной дальнозоркостью, почти не видел. Ирина села и ротмистр почувствовал, как ее шершавые пальцы властно ухватили его мозолистую ладонь…
За свою довольно уже долгую жизнь Иеронимов так и не сподобился жениться. Большей частью он мерз, потел и гнил в рейдах; изредка удавалось менять белье, еще реже- помыться в бане, или хотя бы в речке, или у колодца. Вши не разбирали: белые или красные, махновцы или петлюровцы: поедом ели всех подряд… В редкие моменты затишья, когда удавалось отдохнуть в крупном населенном пункте, смыть с себя въевшуюся грязь, многие офицеры, да и прочие бойцы, позволяли себе «пойти по женщинам». Посещали бордели, там, где они имелись. Или договаривались со вдовушками и засидевшимися девками. Ротмистр Иеронимов кажется тоже не чурался женского пола, но никто, даже Иван, не знал, у кого он бывал, с кем закручивал скоротечные романы. То, когда Иеронимов посещал женщин, можно было определить по тому, что в эти периоды ротмистр безбожно пил и ходил пошатываясь, насупившись и ни на кого не глядя. В годы совместно службы с полковником Бредовым, периоды запоев обоих почему-то совпадали. Правда полковник пил кажется гораздо больше, и сквозь дорогой одеколон пробивался ежедневно запах коньяка. От Иеронимова несло в таких случаях дрянным самогоном… Однако с появлением в полку Ирины, ротмистр стал вести аскетический образ жизни…
…Ирина непрерывно целовала Иеронимова, гладила ладонями его лицо. Огрубевший в походах ротмистр неподвижно лежал на спине и кажется душа его витала где-то далеко- далеко. Возможно это был для него первый день счастья за полвека… Через час Иеронимов кажется спал, дыхание его было ровным и спокойным. Ирина тихонько плакала, она думала о том, что ждет их впереди… Было темно- хоть глаз выколи- и она не могла видеть, что глаза ротмистра были широко раскрыты…
…Полк Бредова продолжал метаться по просторам России, теряя людей и лошадей. Где- фронт, где – тыл, -все смешалось… Справедливости ради надо сказать, что и красные находились тоже в трудном положении. Но красных уже было больше… Они медленно, но верно затягивали кольцо вокруг бредовцев; те даже не могли выйти на крупное белое соединение: сплошь и рядом мелькали потрепанные, деморализованные, такие же голодные и замерзшие, небольшие белые части, но соединяться с ними- значило взвалить на себя непосильную ношу. Полковник Бредов, посовещался с Иеронимовым и Корибут-Дашкевичем и решил, что надо пробиваться в сторону Джанкоя.
Опять чуть свет выступили в поход, предстояло покрыть много верст и сделать это надо было, как можно быстрее. Шли почти налегке: Бредов приказал оставить раненых еще несколько дней назад в небольшом городке, где скопилось несколько битых- перебитых белых частей, находившихся практически без руководства и терпеливо ждущих логического конца. Орудий в полку уже не было, а все пулеметы, по примеру красных, разместили на тачанках. Там же лежали жалкие остатки провианта, медикаментов и боеприпасов. Иеронимов хотел посадить Ирину на тачанку, но она отказалась.
Трое суток шли без погонь и боев, ночевали- где придется. Полуголодные кони с трудом несли своих хозяев, полуголодные седоки с тоской думали об окончании похода. Иеронимов скакал рядом с Ириной, время от времени смотрел ей в лицо и ему казалось, что в лучах холодного солнца оно стало совсем прозрачным. Его подруга старалась выглядеть бодрой и улыбалась ротмистру, но от этой вымученной улыбки у него на сердце скребли кошки. Ирина через сутки согласилась сесть в тачанку, но словно бы боялась находиться далеко от Иеронимова. Однажды вечером бредовцы остановились рядом со станом генерала Шкуро.
…Рано утром полковник Бредов проснулся и предался размышлениям. Из стана Шкуро надо уходить немедленно- отношения с ним были отвратительные. Полгода назад полк Бредова расположился на ночь в маленьком городке, похожем на большую деревню, где за час до их прибытия большую часть домишек уже заняла дикая дивизия. Где-то слышалась отвратительная ругань, где-то женские вопли, обстановка была накаленная, но ночевать в чистом поле не хотелось. Полковник, Иеронимов, Иван и адъютант Бредова зашли в домик, где было тихо. Но когда заглянули в первую комнату, то увидели сидящих за столом нескольких человек из состава дикой дивизии. На столе валялись отрубленные пальцы с колечками и перстеньками, мочки ушей с серьгами, а люди отделяли остатки человеческих тканей от металла. Иеронимов, который и так был взбешен от всего увиденного и услышанного ранее, выхватил мгновенно шашку и стал рубить направо и налево. Последний из шкуровцев успел выхватить наган, но Иван, стоявший за ротмистром выстрелил раньше. Несколько минут все стояли и молчали. Потом, Бредов вышел, хлопнув дверью. Как он договорился со Шкуро- неизвестно, видимо отдал генералу часть небольшого золотого запаса полка. И ситуация тогда разрешилась миром… Маленький, толстенький генерал Шкуро пользовался в своей Дикой дивизии непререкаемым авторитетом.
… И опять начался бесконечный поход… Как-то вечером Иеронимов не выдержал и начал трудный для них с Ириной разговор:
-Завтра начинаем, надеюсь последний для тебя поход- на Джанкой. Там полк останется, а потом получит какое-то распределение. Похоже белое дело проиграно, наши силы иссякают, а красные становятся крепче и злее. Тебе оставаться с полком больше невозможно, я не смогу видеть, как ты будешь гибнуть от шашки какого- нибудь буденновца или котовца. Или будешь умирать от тифа. Или, перед тем, как меня повесят на ближайшем дереве, тебя потащат под тачанку…
Ирина невероятно побледнела, кажется она была близка к обмороку, а на висках и скулах проступили желтоватые пятна. Она молчала несколько минут, потом сказала твердо:
-Без тебя я никуда не уеду. С красными я не уживусь, а белых- ты сам так считаешь- скоро всех уничтожат. У нас есть только один шанс- попытаться выехать за границу. Как нибудь там пристроимся, будем работать, проживем… Без тебя нет мне пути никуда…
На этот раз уже бледный Иеронимов стал белее смерти. Он тоже долго молчал, а потом опять заговорил:
-Ира,- я солдат, а солдат имеет только одну привелегию- умереть в любой момент. Как бы я ни любил тебя, но я дал присягу и дезертировать не могу. Но я хочу, чтобы ты –моя жена- осталась жива, поэтому надо сделать все для твоего выезда через Севастополь- во Францию или другую страну. Я знаю, без денег за границей делать нечего, и хоть я происхождения не знатного и средств у меня почти нет, но, в мой последний приезд домой, моя мать передала мне перстень, который привез еще с войны 1812 года мой прадед, это был военный трофей. Перстень решили не продавать и оставить его на крайний случай, а сейчас этот случай наступил.
Иеронимов полез за пазуху, вынул, наконец, и положил на стол перстень с большим камнем. Оправа была старинная, а камень- сапфир. Да, перстень стоил конечно очень больших денег. Однако Ирина не глядя отодвинула драгоценность в сторону и твердо сказала:
-Без тебя я никуда не поеду.
В голосе ее звучали стальные нотки, Иеронимов впервые почувствовал, что Ирина кажется заполучила над ним неограниченную власть. Он опустил голову и сказал, что этот вопрос они решат позже. Потом он попросил Ирину, чтобы она хранила перстень у себя. Та неохотно повиновалась…
Рано утром начался поход на Джанкой. Старались поддерживать максимальный темп. Перед редкими населенными пунктами высылали разведотряды, продвигались крайне осторожно. Ночевали, как правило в чистом поле, питались вяленой кониной, а лошадям доставалась только трава.
Два раза в угон за бредовцами пускались крупные отряды красных. Приходилось стремительно отступать. Иеронимов с крупа Бургута прыгал в тачанку и приникал к прицелу пулемета. Оказалось, что ротмистр прекрасно обращался и с «Максимом». Он подпускал преследователей на полсотни метров, а потом короткими очередями наносил им тяжкий урон. Красные отставали…
Ирина передвигалась на тачанке вместе с ранеными. Оба раза, когда ротмистр бросался к пулемету, его подруга брала у тяжелораненного бойца винтовку и вместе с остальными, способными стрелять, посылала пулю за пулей в наседавших конников. Такое она позволяла себе впервые в жизни.
Карта, по которой Бредов вел свой полк, была весьма приблизительной; сколько еще надо двигаться до Джанкоя- не ясно; местное население отвечало весьма неопределенно, показывая направление рукой. Но наконец-то столкнулись с белым отрядом и какие-то данные смогли получить. После этого красные уже не встречались, а регулярно попадались белые разъезды.
Прошло еше какое-то время и полк вступил наконец-то в Джанкой. К концу похода дезертировало или умерло от ран человек пятьдесят. Кое-как разместив остатки личного состава по окраинным домишкам, старшие офицеры двинулись искать высокое военное начальство. В городе царило нечто, напоминающее анархию. С трудом нашли тех, кто по нынешнему ранжиру мог принять и разместить полк. От Бредова потребовали подробнейший письменный рапорт с разъяснениями: какую задачу и,- где- выполнял полк; что выполнил, а что не выполнил, сколько было потеряно личного состава и материальных средств, что приобретено. Сколько осталось бойцов способных выполнять боевую задачу…
Поздно вечером Иеронимов, выполнив все возложенные на него обязанности, пошел искать Ирину. К его удивлению она смогла снять маленькую комнатушку в более или менее приличном домике. На маленьком столике стоял скромный ужин и маленькая сулейка водки. После поцелуев и быстрой помывки холодной водой, сели на единственную табуретку, тесно прижавшись друг к другу. Ротмистр взялся за сулейку, Ирина сказала, что будет пить только холодный чай… Ротмистр поднял сулейку: «Давай все-таки выпьем за нас».
-Ах, Миша, Миша, ничего-то ты не видишь, ничего не понимаешь. Ребеночек у нас будет. Потому-то я теперь только в тачанке езжу и водку мне теперь пить нельзя… Только война и присяга у тебя в голове, Мишенька, мой дорогой.
Иеронимову во время последнего похода исполнилось пятьдесят лет, Ирине за два месяца до этого- двадцать восемь. В их отношениях порой проскальзывало что-то, как будто бы отеческое- главенствующее, и дочернее- послушное. Правда, это было заметно только в критические минуты, когда от ротмистра ожидалось принятие выверенного единственного решения. Даже во время самых тяжелых боев самообладание не покидало Иеронимова. Но сейчас он растерялся…
Только, когда Ирина заплакала, тихонько сотрясаясь плечами, ротмистр словно бы встряхнулся и осторожно обнял подругу. Долго молчали…
…Полк проходил длительную процедуру переформирования, офицерский состав освобождался только к ночи, хотя любители выпить, или сходить к женщинам время находили… Полковник Бредов ходил прямой, как фонарный столб, запах коньяка перебивал запах сигар. В такие моменты раньше его страховал Иеронимов, но сейчас ротмистр был задумчив и даже мрачен, все время рвался домой к Ирине, поэтому основная нагрузка легла на Корибут- Дашкевича. Тот, однако, выдержав длительный поход, в более или менее спокойной обстановке теперь чувствовал себя неважно: он сильно осунулся, был бледен, как мел; под глазами- синие круги- наследственная болезнь наступала.
Наконец от главного командования поступил приказ- остатки полка должны пере-дислоцироваться к Перекопским укреплениям, там пополнить свои ряды и ждать дальнейших указаний. Многие восприняли это известие с энтузиазмом: Перекоп пока еще слишком далеко от поля военных действий, там можно будет залечить раны и по-настоящему отдохнуть. Некоторые из обеспеченных офицеров тайно обдумывали варианты с оставлением армии и бегством за границу. Обычно, с виду спокойный и бесстрастный, Иеронимов, сейчас был оживлен и даже иногда улыбался.
Однако, когда ротмистр появлялся дома- настроение его ухудшалось. Ирина категорически держала свою позицию: она останется с ним. К тому же белое дело еще не окончательно проиграно. Может быть они будут жить в России, займутся мирным трудом, будут воспитывать детей…
Ирина, в силу своего положения, могла уже быть уволенной из армии, тем более, что с документами полка была полнейшая неразбериха. Но тогда она лишалась довольствия. Бойцы к ней очень хорошо относились и по-прежнему нуждались в медицинской помощи.
…Незадолго до похода к Перекопу в одной из местных церквей состоялся обряд венчания ротмистра Иеронимова Михаила Николаевича и военного врача Кольцовой Ирины Ивановны. В церковь втиснулись офицеры во главе с покачивающимся слегка полковником Бредовым, а также старые, отъявленные рубаки, из рядового состава, знавшие Иеронимова уже несколько лет. Впрочем Ирину они также давно знали и почти все прошли через ее руки. Когда молодожены обменялись тоненькими серебряными обручальными колечками и наконец прилюдно поцеловались, среди военных послышался шепот одобрения. Вышли на улицу, начались поздравления. Насупленный полковник вручил ротмистру старинный позолоченный кинжал, а Ирине золотой перстенек с маленьким бриллиантиком. Тут Иеронимов спохватился, вытащил из кармана перстень с большим сапфиром и надел на палец жене. Корибут-Дашкевич, белый как мел, протянул Ирине золотую цепочку. Были и еще подарки- от других соратников.
Потом рядовому составу выкатили бочонок пива и несколько четвертей самогона, а также нехитрую закуску: хлеб, селедку, квашеную капусту, сало… Более именитые отправились в небольшой ресторанчик, там было с угощением пообильнее.
Ирина чувствовала себя неважно и они с Иеранимовым через час уже ушли, а остальные гуляли до вечера…
Джанкой кажется жил спокойной размеренной жизнью. Подступы к нему с разных сторон прикрывали достаточно мощные укрепления. Да и разрозненные силы красных были, пока что далеко. Но напряжение в последнем стане белых нагнеталось понемногу и когда-то могло прорваться наружу. Офицеры заливали тоску спиртным, частенько бывали пьяные драки, даже дуэли. Все же вера в то, что этот кусочек суши- Крым- останется за белыми- сохранялась…
Видя неразбериху, царящую в Джанкое, хорошо понимая настроение военных всех рангов, ротмистр по-прежнему считал, что белое дело уже не выправится. К тому же становилось совершенно ясно, что красная армия из сборища голодных, оборваных, плохо обученных бойцов превратилась в грозную силу, может быть пока еще медленно, но верно, приближающуюся к Перекопу. Апокалипсис наступал…
Каждый день Ирина плакала, из сильной, волевой женщины она превратилась в усталую, думающую только о семье, жену и будущую мать. Иеронимов начинал ее успокаивать, но от его твердости не оставалось и следа. Подолгу после этого молчали, ротмистр, чтобы поднять настроение и себе, и Ирине, нарочно предавался мечтаниям со счастливым концом. Далеко за полночь засыпали… Утром, в шесть часов, ротмистр уже, вроде бы, отдохнувший и бодрый, начинал собираться на службу. Потом, не смотря на его ворчание, вставала Ирина- покормить и проводить мужа. Так шли день за днем, Иеронимов с замиранием сердца ждал известий о наступлении красной армии…
… Окончательно разболелся Корибут- Дашкевич и вынужден был уйти в отставку. Потом пополз слух, что он готовится к выезду за границу. Впрочем это было не так уж легко и просто сделать. Желающих уехать было много.
Иеронимов продолжал серьезные разговоры с Ириной, но результата особого не было. Однажды утром, когда ротмистр уже собирался на службу (теперь он уходил позже, а приходил раньше), к ним неожиданно заглянул Корибут- Дашкевич. Сказал, что ему нужна консультация доктора, просил разрешения поговорить с Ириной. Иеронимов с удивлением посмотрел на него, но возражать не стал и ушел. Вечером жена сказала ему, что дала кое-какие советы больному ...
…Полковник Бредов заканчивал последние приготовления к выступлению полка. Неожиданно к нему подошла Ирина, закутанная с ног до головы и с опущенным капюшоном (впрочем ее все равно узнали) и попросила аудиенцию, и так, чтобы об этом не знал ротмистр. Бредов, оглянувшись по сторонам (нет ли рядом Иеронимова?), отвел Ирину в какой-то закуток. Полковник видимо догадывался, что предстоит трудный разговор и сильно волновался, руки у него дрожали, хотя он был почти трезв.
Ирина просила помощи, просила подействовать на Иеронимова, чтобы тот ушел, все-таки ушел в отставку, ведь он в армии уже тридцать лет, причем участвовал в военных действиях еще в русско- японскую войну. Он получил столько ран и контузий, столько повреждений, падая вместе с раненой или убитой лошадью, столько лет мерз в ледяных окопах или, наоборот, умирал под палящим солнцем; голодал и сам кормил вшей. При этом взамен практически ничего не получил. Только сейчас создал семью и скоро будет ребенок, и теперь предстоит скорее всего умереть и потерять семью.
Суровый и грубый Бредов, который был лишь на год моложе Иеронимова и служил в армии столько же, едва не плакал от услышанного, ему искренне хотелось помочь Ирине, но сделать он ничего не мог. Несколько раз в отчаянии полковник опускал руку в карман шинели и доставал оттуда фляжку с коньяком, но выпить на глазах у бывшей докторши не решался. Бредов овдовел пять лет назад, даже на похороны жены не смог приехать по причине участия в военных действиях. Смерть супруги не сильно тогда изменила положение полковника, он продолжал воевать, а воспитанием единственной дочери занимались родные. Где-то она сейчас?
-Девочка моя, - обратился наконец полковник к Ирине- сейчас еще есть шанс у твоего мужа уйти в отставку, но я не могу приказать ему. Этот старый дьявол помешан на присяге, офицерской чести и достоинстве и, как бы я не обращался к нему- он меня не послушает. Единственная надежда в том, чтобы белая армия одержала победу, но шансов на это не так уж много. Боюсь, для тебя единственный шанс- отправиться во Францию и, желательно, с кем- нибудь из знакомых- например с Корибут- Дашкевичем. Может быть все как-то уляжется и ты снова встретишься потом со своим Иеронимовым…
Ирина встала и пошла тихонько прочь, полковник смотрел ей в след долго, пока она не скрылась из вида, потом достал фляжку…
Наутро полк заступал на заранее подготовленные позиции. Ротмистр за несколько последних дней постарел лет на десять. Даже усики и бородка едва ли не на половину стали седыми. На лице добавилось еще морщин. Он стал сутулиться… А Ирина в силу своего положения согласилась, наконец, уехать в Севастополь.
…Ирина кажется еле держалась на ногах, лицо однако было спокойным и строгим.
-Береги сына- сказал ротмистр,- я постараюсь выжить и найти вас. Но все-таки лучше было бы тебе уехать отсюда еще дальше…
-Почему ты думаешь, что будет сын?- Вяло улыбнулась Ирина.
-У меня может быть только сын- продолжатель моего дела.
Ирина только махнула рукой.
Ротмистр вскочил в седло, по-прежнему легко и даже элегантно. Наклонился и поцеловал жену в губы: «Пиши, как можно чаще…»
……………………………………………………………………………………………………
Через неделю после выхода на позицию, привезли почту. Иеронимову пришло одно письмо. Он торопливо разорвал конверт, развернул листочек бумаги. Там была написана только одна строчка: «Прости, для нашего сына действительно будет лучше, если я уеду во Францию. Целую. Ирина».
Ротмистр машинально сунул письмо в карман шинели…Надеждам на лучшее будущее не суждено было исполниться. Вскоре все узнали, что Корибут- Дашкевич отбыл тем же пароходом, что и Ирина…
Иван тоже был расстроен: во-первых ему было жалко друга и командира, во-вторых охватывала грусть при мысли, что Ирину он уже никогда не сможет видеть. Война делала свое треклятое дело: Иван, начиная с семнадцатого года посылал иногда письма домой с завуалированным текстом, если полк в тот момент проходил по какой-нибудь нейтральной территории и из большого населенного пункта можно было послать депешу с вымышленным обратным адресом. Содержание письма обычно представляло что-то вроде: «Дорогие Яков Максимович и Елена Ивановна и все Ваши детишки! Пишет Вам дядя Иван и желает всего самого хорошего. У меня все по-прежнему: здоров, работаю там же. Надеюсь, что и у Вас все в порядке. Мечтаю, что в следующем году обязательно встретимся… И т. д.» Многие из писем видимо пропали: время было не почтовое… Сам Иван получить ответ естесственно не мог.
Семья Ивана была очень набожной. Дома, в мирное время, все регулярно ходили в церковь. Сейчас прапорщик, которому было всего 27 лет, страдал от того, что негде даже помолиться, ибо многие офицеры кажется считали, что Бог от них и от России отвернулся и проявление набожности вызывало у многих раздражение. Кажется дьявол побеждал… Иногда прибывал полковой священник и проводил молебны, можно было исповедоваться…
Во время последнего похода пули разбили виолончель Ивана…
После отъезда Ирины ротмистр Иеронимов стал сильно пить. Полк занял свою позицию, рядовой состав сдал лошадей, получил трехлинейные винтовки, если из огнестрельного вооружения были только револьверы, и бойцы заняли свои места на бруствере. Ротмистр оставался ко всему равнодушен, от него все время несло скверным самогоном, полученным из буряка. Надо сказать и полковник Бредов был вынужден перейти на народный напиток.
Время шло, ждали красных, которые по слухам были уже на подходе. И вот они стали подползать, занимать позиции против укреплений белых, окапываться, строить блиндажи. Белогвардейцы посмеивались: «Попробуйте возьмите нас, господа сиволапые, наши укрепления неприступны». Турецкий вал был длиной около 11 км, высотой- до 10 м и перед валом был вырыт ров 10 м глубиной и шириной. Кроме того в землю вбиты заостренные колья, развернутые в сторону противника и натянуты три ряда колючей проволоки. На валу стояли приблизительно 200 орудий и множество станковых пулеметов. По всей логике стратегического военного искусства взять такие укрепления было невозможно.
Однако 31 октября стало известно, что Фрунзе силами Южного фронта разбил Врангеля в Северной Таврии, правда тот смог отвести боеспособные силы в Крым. Настроение в рядах белых, конечно, испортилось, но в то, что Фрунзе сможет взять Перекоп по-прежнему не верил почти никто.
3 ноября, как всегда, проверив посты офицеры собрались в блиндаже. На стороне красных стояла полная тишина. А здесь, под потрескивание дровишек в железной печурке, шел ленивый обыденный разговор. Иеронимов подремывал в углу. Когда он более или менее разгулялся, кто-то из молодых офицеров обратился к нему:
-Господин ротмистр, говорят вы были даже подполковником, но с Вами несправедливо поступили и разжаловали . Уж если даже с Вами такое сделали, то где же совесть у тех, кто так решил.
Ротмистр Иеронимов вяло махнул рукой:
-В общем-то мне все равно, кем служить, главное служить своей Родине. Не подумайте, что я люблю бросаться напыщенными фразами. Когда русские воюют против русских и вокруг творится столько горя, я не могу думать о наградах и чинах. Ладно, слушайте, если вам охота. Это случилось во время Брусиловского прорыва в 1916 г. Наш полк тогда входил в 8 армию генерала Каледина. 22 мая после почти восьмичасовой артподготовки наши войска двинулись в наступление. Австрияки и мадьяры оказались к этому не готовы. За несколько дней мы врезались в их позиции больше, чем на 60 км. Своим наступлением мы спасли макаронников- итальяшек от полного разгрома, да и французам помогли. Насколько я помню, во время Брусиловского прорыва противник потерял до 1,5 миллионов человек, а мы в три раза меньше. В тех боях я заслужил Георгиевский крест. Когда мы взяли Луцк, командование направило меня с рапортом о нашем успехе в Ставку. Я должен был вручить пакет лично государю императору. Я мчался сломя голову, едва не загнал своего Бургута. И вот рано утром я прибыл в Ставку. Услышав о срочном пакете, меня сразу же проводили к императору. Он только встал, похоже даже не успел умыться. Я никогда не видел государя так близко. Он взял пакет и быстро его прочитал. Потом внимательно посмотрел на меня.
-Благодарю, Вас, ротмистр, за доставленное прекрасное известие. Правда я уже по телеграфу эти сведения в краткой форме получил, но Вы принесли нам подробные данные, а заодно расскажите cейчас свои впечатления.
В это время в комнату быстро вошли императрица и две старшие принцессы, все взволнованные и небрежно одетые и причесанные. Последовали дополнительные вопросы, эмоции рвались наружу, не смотря на царственность особ. Когда я закончил свой подробнейший рассказ, восторгу слушателей не было предела.
-Подождите меня здесь, ротмистр, я через десять минут вернусь.- Сказал император и удалился. Императрица приказала кому-то из слуг, чтобы мне принесли коньяка и закусить, что было весьма кстати. После этого августейшие особы оставили меня одного. Я выпил немного и с удовольствием поел. Вернулся государь, налил мне и себе по рюмке…
-Вы пили с императором?!- Недоверчиво заголосила молодежь…
-Не перебивайте.- Резко одернул их Иван.
-…Потом государь император обнял меня и троекратно поцеловал, а я маленький бродяга ротмистр отвечал на его поцелуи. Он протянул мне погоны подполковника и поблагодарил за службу. Я в свою очередь поблагодарил его за высокую милость. И здесь я совершил, как потом оказалось трагическую ошибку (впрочем я верю в фатальность исхода). Государь стал объяснять мне, куда теперь надо идти, чтобы оформить документы на звание подполковника, но я нижайше попросил разрешения отпустить меня обратно в полк, а документы выслать мне во след. Император улыбнулся, похлопал меня по плечу, черканул несколько благодарственных и приветственных строк для генерала Каледина и разрешил отбыть обратно…
Офицеры смотрели на Иеронимова, открыв рты от изумления. Но сомнений кажется никто не выказывал- все уважали ротмистра и знали, что он никогда не врет. А Иеронимов продолжал свой рассказ:
-…Время шло, а документы на присвоение мне звания подполковника не приходили. Видимо государь император в текучке дел и забот забыл обо мне, а скорее всего мои бумаги где-нибудь в неразберихе войны затеряли военные чиновники. В конце концов дело кончилось скандалом: меня обвинили в самовольном присвоении себе воинского звания. Грозил военно-полевой суд, я обратился к полковнику Бредову с просьбой опять командировать меня в Ставку, он стал обдумывать, как бы это сделать, но тут противник пошел в наступление. В итоге высокое начальство махнуло на меня рукой или просто забыло обо мне, начались опять тяжелые бои, а я так навсегда и остался ротмистром…
Иеронимов закончил свои рассказ, а офицеры в задумчивости молчали. Пауза затянулась, все думали о превратностях людской судьбы, о несправедливых ужасных войнах. Наконец ротмистр встал и сказал, что идет подышать воздухом и заодно проверит посты. Он слегка пошатывался и Иван пошел за ним следом.
-Сколько лет уже лучшие сыны России, оплот ее могущества, находят себе смерть на этой земле.- Бормотал Иеронимов.- Горе, горе тебе наша несчастная родина…
Увидев, что Иван его сопровождает, он обратился к нему:
-Вот вы, молодые, думаете, что Турецкий вал неприступен и красные никогда не смогут его взять. Ошибаетесь, они придумают какую-нибудь дьявольскую хитрость: например форсируют Сиваш и ударят нам в тыл. Война эта нами уже проиграна, остается ждать окончательного разгрома и умереть. Эти голодранцы- красные уже многому научились, среди них появились такие талантливые командиры, как Фрунзе, Котовский. Многие офицеры царской армии перешли к ним на службу, я слышал, что даже уважаемый мною Брусилов теперь помогает им, но я не могу его осуждать, для меня он- слишком большая величина. Да, красные победят и устроят новую жизнь для своих рабочих, крестьян… А всех нас ждет пуля или виселица.
Иеронимов и Иван шли по самому открытому месту укреплений, их могли обстрелять со стороны противника. Как раз в это время вышла из облаков желтая луна, осветив все вокруг. Ротмистр шагал без фуражки, за спиной развивался башлык.
-Господин ротмистр, давайте уйдем в укрытие, мы являемся хорошей мишенью.
-Пустое,- сказал Иеронимов- из винтовки в нас не попадешь с такого расстояния, а снаряды они пожалеют. Эти канальи бережливы и рассчетливы, они готовятся к решительному бою. Как там они поют в своем гимне?
И ротмистр вдруг запел в полголоса:
Это есть наш последний и решительный бой,
С интернационалом воспрянет род людской…
-Тише, господин ротмистр, Вас могут услышать часовые…
-Ну и наплевать!- Сказал Иеронимов и ускорил шаг.
Красным видимо надоело наблюдать за двумя движущимися фигурами и они решили пристрелять орудие. Сверкнул огонь и трехдюймовка ударила. Иван быстро ухватил Иеронимова за полу шинели и, падая потянул его вниз, но тот резко рванулся и остался стоять. Снаряд разорвался невдалеке от него…
… -Оставьте меня здесь,- сказал ротмистр Иеронимов своим товарищам, которые хотели отнести его в блиндаж.- Умирать на открытом воздухе мне будет легче. Я вижу вокруг себя в основном молодые лица. Почти не осталось никого, с кем мы участвовали в Брусиловском прорыве. Иван, господин полковник… Будьте здоровы друзья, держитесь из последних сил. Желаю вам больше счастья, чем выпало на долю старой армии. Но мы выполнили свой долг… Бедная Россия, великая Россия…
Ротмистр вдруг услышал призывное ржание и теплые губы Карабургута ткнулись ему в ухо. Крепкой рукой Иеронимов ухватил уздечку и одним махом вскочил в седло.
-Молодца, ротмистр, молодца.- Похвалил сам себя Иеронимов- Какая смерть, какие раны?! Посмотрим, кто победит в этой войне. И я еще найду Ирину и сына…
Он слегка сжал коленями бока Бургута и тот с места рванул в карьер…
…Ротмистр Иеронимов умер, опустив головы безмолвно стояли над ним его соратники. Полковник Бредов плакал, все время повторяя: « Ах, Миша, Миша…», от него несло ужасной сивухой… Плакали и многие офицеры, большинство также крепко выпили.
Солдат на войне хоронят быстро. К полудню следующего дня вырыли могилу недалеко от вала, приготовили деревянный крест с табличкой, кто-то достал немного цветов.
Когда грубосколоченный гроб опустили в могилу и стали засыпать землей, Буба Докутович вдруг выхватил шашку и заорал:
-Отомстим за ротмистра, порубим красную сволочь!
Он бросился в сторону вала. Почти все офицеры, уже крепко помянувшие Иеронимова, не сговариваясь бросились за ним. На валу лежало достаточное количество досок, с их помощью можно было форсировать ров и проскочить колючую проволоку, но сама идея атаки была абсурдной, небольшой отряд полупьяных офицеров стал бы легкой добычей красных пулеметчиков. Полковник Бредов, не смотря на груз прожитых лет, отчаянным рывком догнал своих офицеров (за которыми бежал частично и рядовой состав) и стал стрелять в воздух из маузера, сыпя при этом самую страшную ругань. Наконец все опомнились и остановились, только Бубу Докутовича пришлось скрутить и тащить с вала силой. Он кричал диким голосом:
-Да я за ротмистра их всех порубаю…- Возможно впервые за всю его жизнь слезы градом текли по его щекам…
Могилу утрамбовали, поставили крест, дали прощальный залп. Ротмистр Михаил Николаевич Иеронимов ушел в небытие…
… По холодной степи мчался всадник, вороной конь выбивал копытами твердую землю. Всадник был в офицерской шинели с погонами ротмистра, но без фуражки, за спиной развевался башлык. Короткие седые волосы его задирал ветер. Конь внес седока на вершину холма и остановился под властной рукой хозяина. Ротмистр обернулся и его бледное худое лицо с тонкими усиками и небольшой бородкой осветили лучи, внезапно вышедшего из-за туч солнца. Он с минуту смотрел назад, словно бы хотел увидеть кого-то за собой. Но никого не было. Ротмистр тронул коленями бока коня и через минуту они скрылись из вида…
7 ноября войска красной армии под командыванием Фрунзе форсировали Сиваш и овладели Литовским полуостровом. Войска Блюхера атаковали Турецкий вал. К 11 ноября 1920 г. красные части в Перекопско- Чонгарской операции овладели укреплениями Перекопского перешейка и 17 ноября завершили освобождение Крыма. Потери у победителей были велики, но гражданская война,таким образом, подошла к концу. Французская эскадра вывезла часть врангелевцев и какое-то количество мирных жителей в Турцию. Молох уничтожения прокатился по Крымскому полуострову. Большие и малые толпы белогвардейцев и даже одиночки еще некоторое время перемещались по окресностям, пытаясь как-то вырваться из кольца, сменить форму на штатскую одежду и залечь где-нибудь на дно. Очень немногим это удалось: отдохнув после изнурительных боев, красные стали собирать тех, кто еще не был арестован. Иногда уничтожали на месте, иногда добавляли к ранее арестованным.
Собрав всех (никто уже не оказывал сопротивление), стали красные думать, что с теми делать. Небольшое количество белых получило предложение вступить в красную армию. Остальных стали уничтожать. По возможности- топили. Кому «повезло»- тех расстреляли. Иногда просто кололи и рубили…
… Иван Дьяков некоторое время скрывался. Достал видимо одежду простолюдина и пытался вырваться из железного кольца. Однажды (телеграф работал!) смог дать телеграмму родителям: «Жив здоров определенного адреса не имею крепко всех целую Иван». И после этого пропал навсегда… Скорее всего его тоже арестовали и расстреляли.
Конечно Иван мог все-таки вырваться из кольца и скрываться под чужой фамилией. Хотя шансов остаться в живых у него было очень мало…
Почему главным героем рассказа является не Иван Дьяков, а ротмистр Иеронимов? Иван кажется не совершал на войне героических подвигов, он был чернорабочим войны.
Но вернемся к остальным героям рассказа. Какое-то количество бойцов полка Бредова смогло спастись, кто-то уплыл с французской эскадрой и обосновался в Турции, Греции и даже во Франции. Кто-то остался в России и вырвался из окружения. Впоследствии, спустя годы после описываемых событий, кое-кто из них на различных территориях встречался друг с другом. Обсуждали старые события, вспоминали однополчан. О ком-то ходили различные слухи. Говорили, что Корибут- Дашкевич женился на Ирине и воспитывал в Париже сына Иеронимова. По другим данным Корибут умер почти сразу после прибытия во Францию, а Ирина долго бедствовала, но ее нашел полковник Бредов и оказал помощь. Скорее всего Ирина Иеронимова бесследно расстворилась в этом жестоком, но, правда и прекрасном мире.
Растворилась, развеялась на этой земле и могила ротмистра Иеронимова…
Дольше всех, пожалуй, боролся с большевиками ярый лев- Буба Докутович. Он выполнял различные миссии, частенько весьма сомнительные, иногда еле уносил ноги… Но больше ничего, как воевать, Докутович на этой земле не умел.
Везде коммунизм одерживал решительную победу. Буба Докутович рванулся даже на Дальний Восток, но и там в конце концов Советы наступили на хвосты всем своим врагам- инакомыслящим. Старый вояка решил уж было зарыть шашку войны и пристроиться навсегда к какой-нибудь вдовушке под крылышко, но наступил 1936 г. и начались бурные события в Испании. По всему миру стали собираться волонтеры для борьбы с испанскими фашистами и Буба Докутович не мог не откликнуться на этот призыв, даже не думая особенно, что едет поддерживать анархо- коммунистическо- социалистическое сообщество. Различными окольными путями, вместе с несколькими другими бывшими белогвардейцами он добрался до пламенной республики. Его ввели в состав Двенадцатой интернациональной бригады, а с учетом того, что он был еще и отличным кавалеристом- в конный взвод Ивана Шеверды.
Когда летают самолеты и ревут танки, то кавалеристам делать особенно нечего. Взвод Шеверды долго оставался почти без дела. Несколько раз на строевой смотр приезжал командир бригады генерал Лукач. Он часто внимательно рассматривал Докутовича, а тот в свою очередь- генерала. Они так и не смогли вспомнить, как восемнадцать лет назад красный мадьяр Бела Франкль рубился под городом N*** в смертельном бою с белым поручиком Докутовичем и только случай спас тогда одного из них от смерти…
11 июня 1937 г. генерал Лукач получил смертельное ранение и через несколько часов скончался. А еще спустя пару недель сильно потрепали и взвод Шеверды. В том бою закончил свой грешный путь на грешной земле и старый рубака Буба Докутович…
Эпилог
С тобой как прежде неразлучен буду,
Не здесь ли сердце странника осталось?...
Адам Мицкевич.
Наверное, наконец, можно закончить этот рассказ о храбром и честном ротмистре Иеронимове и близких к нему людях, но…
В 1982 г. в порту Новороссийска причалил круизный лайнер из Франции. Большая часть пассажиров рванулась в город, чтобы увидеть СССР в период «позднего Брежнева». Но малое количество людей все-таки осталось. Маленькая, дряхлая старушка, лет девяноста, сопровождаемая видимо своим сыном- мужчиной, лет шестидесяти, подошла к борту судна. До этого почти все время они проводили в каюте.
Старушка сняла с пальца перстень с голубым камнем и бросила его в море, потом они с сыном отправили туда же и две гвоздики…
Конец