Старик

Выйдя из автобуса, я поплелся к киоску за сигаретами. Занятия закончились, возвращаться в общагу не хотелось. Между автобусной остановкой и студенческим общежитием был расположен небольшой парк – без деревьев, но с клумбами и скамейками. Я сел на скамейку и закурил. Снова подъехал двадцать четвертый автобус, вышли знакомые студентки философского факультета и помахали мне рукой.
– Не идешь?
– Общага для сна, – сказал я.
Альтернатива тоже была не ахти. Солнце палило не по-осеннему, не хотелось ни есть, ни курить. Я позвонил Димке, с которым делил комнату, но тот сбросил вызов.
В этом парке меня всегда охватывало непонятное, зыбкое ощущение, похожее на беспричинное волнение. Узкие парковые дорожки были вымощены осколками с датами и фамилиями умерших – так местные власти экономно использовали надгробные плиты и памятники старых кладбищ. Под моим ботинком была надпись «1829 -… Элени Ксе…», чуть дальше «…934. …араянис».
Какой-то старик, проходя мимо меня, спросил который час.
– Три, – ответил я, поглядев на часы.
И я ошибся! Я смог ошибиться даже в предложении из одного слова! Исправляться было поздно: дед взглянул на меня, как на врага нации.
Иностранный язык давался мне нелегко, может, потому что я совершенно лишен музыкального слуха и подражательного таланта. К тому же у меня был обычный комплекс иностранца, изучавшего чужой язык по учебнику в замкнутом кругу соотечественников – говорить без ошибок я не умел, а с ошибками – стеснялся.
Мне сложно было понять, что одни числительные изменяются по родам, а другие – нет. «Три» изменялось, и нужно было сказать в женском роде, потому что слово «час» было женского рода, а я сказал в среднем, неопределенно. 
– Откуда ты? – спросил старик, сразу угадав во мне чужака.
– С севера, – отмахнулся я.
Дедок был невысокого роста, худощавым, с костлявыми локтями, торчащими из коротких рукавов, седыми редкими волосами и красноватой кожей лица. Он тоже не был похож на южанина, но гневный взгляд в мою сторону («понаехали тут!») выдал местного.
– Ты швед? – спросил он, присаживаясь рядом.
Мне польстило. Во-первых, шведы – высокие, светловолосые и красивые люди (как мне кажется), а во-вторых, о шведах за границей не идет слава как о ворах, пьяницах и проститутках. Стать шведом было очень выгодным предложением.
– Нет, – отказался я все-таки. – Украинец.
– О, по-по, – покачал головой старик.
– Я студент, – добавил в свое оправдание. – Живу в общежитии, вон в том.
Он поглядел почему-то не на здание общаги, а на пачку сигарет, лежавшую рядом со мной на скамейке.
– Какие крепкие ты куришь! Погубишь свое здоровье.
Честно говоря, в последнее время я только тем и занимался, что губил свое здоровье разными способами.
Старик достал из кармана свою пачку и протянул мне. Не знаю, какой марки были эти «суперлегкие», у нас таких точно не выпускают, но мне показалось, что они набиты не табаком, а бумагой с какой-то отвратительной ароматизированной пропиткой. Сразу резко закружилась голова – я отвернулся от деда, чтобы скрыть подступившую тошноту.
– Я в молодости тоже много путешествовал, – сказал он. – Но не учился, а просто переезжал. Мне казалось, что только так можно узнать жизнь. Побывал в Германии, во Франции и в Америке. В Германии было очень холодно. У вас зимой холодно?
Я кивнул.
– И у вас есть теплая одежда?
– Конечно. Теплые куртки и шапки.
– Большие шапки?
– Вот такие, – я показал руками над головой. – Из меха.
Лично у меня такой шапки никогда не было, но хотелось поддать северного колорита. Старик засмеялся. Я отшвырнул его сигарету и закурил свою. Общаться с ним было интересно, потому что это был мой первый опыт общения с аборигеном – вне университетских стен, не по поводу написания какой-то научной работы и не с целью что-то купить. Старик понимал меня, а я понимал его. Это было легко.
Он рассказал, что у него небольшая ювелирная лавка, в которой он работает со своей помощницей, что у него в прошлом году умерла жена, что нет детей, что ювелирный бизнес – хороший заработок: в городе много туристов, и они всегда охотно покупают украшения на память.
– Хочешь посмотреть? – спросил он меня.
Я решил, что он намерен мне продать что-то, и отказался.
– Нет, просто посмотреть, – сказал он снова. – Тебе не интересно?
Украшения меня не интересовали. Я никогда не увлекался никакими побрякушками, поэтому просто покачал головой и заулыбался. Мы еще немного поговорили о климате, ветре и ценах на продукты. Старика звали Михалис.
– Ты не очень спешишь? – спросил он. – Я живу в том районе, что за вашим общежитием. Там крутой подъем на холм, ты не мог бы?..
Я его понял. В гору подниматься тяжело. Михалис взял меня под локоть, и мы пошли мимо моего корпуса в сторону холма. Жил Михалис, впрочем, неподалеку. У него был одноэтажный, но довольно большой белый дом под красной черепичной крышей, увитой диким виноградом.
– Красиво, – сказал я, как обычно, любуясь простой и изящной архитектурой.
– Не хочешь войти? Я накормлю тебя, выпьем чаю.
Меня снова дернуло. Я не хотел показаться деду голодным нищим студентом, и меня нисколько не интересовал интерьер его дома. До этого, правда, мне приходилось бывать только в домах грузинских эмигрантов, знакомых Димки, и там я встречал даже серванты с сервизами, которых не видел со дня смерти своей бабушки. Жизнь в домах эмигрантов казалась мне законсервированной – умышленно и с единственной целью – сохранить память о прошлом в СССР. Это они передавали своим родственникам, оставшимся на родине, детские коляски, мягкие игрушки, ведра для мытья полов, механические швабры и туалетную бумагу, будучи уверенными, что для тех жизнь на родине совсем не изменилась и благ цивилизации они по-прежнему не видят. Однажды даже Димка ходил к автобусу и – по просьбе матери – передавал ее племяннице в Тбилиси огромную плюшевую лошадь, которую с трудом запихнули в багаж.
– Мама хочет передать лошадь. Что тут смешного? – спрашивал он меня тогда. – У них там не продают таких игрушек.
И когда старик пригласил меня войти, я решил, что он видит во мне такого же неандертальца – не знакомого ни с легкими сигаретами, ни с туалетной бумагой. Я отбросил его руку и сделал шаг назад. А он – ко мне.
– Не хочешь? Пойдешь в общежитие? Тогда я провожу тебя.
Мы пошли обратно. Свидание неприятно затянулось. Он снова взял меня под локоть, хотя идти в обратную сторону было намного легче.
– А ты был на море?
На море я не был. Во-первых, в пределах города было запрещено купаться, только иногда на берегу можно было встретить рыбаков, которые ловили черных каракатиц, а, во-вторых, я совсем не поклонник морской стихии. Мои друзья ездили иногда за город, вода там была изумительно чистой и синей, рассказывали они обо всем восторженно, но меня не интриговало. Я предпочитал проводить время в клубах или просто слушал музыку в своей комнате.
– Мы можем поехать в субботу, – предложил старик. – У тебя же нет занятий? Я возьму свой автомобиль. Мы позавтракаем в таверне на берегу, позагораем. Тебе понравится.
Занятий по субботам у меня действительно не было. Но и ехать со стариком мне никуда не хотелось. Впрочем, я уже понял, что так просто он не отвяжется.
– Хорошо, – согласился я. – Давайте увидимся в субботу утром.
– В том же парке в девять.
Я пообещал, что приду, оставил старика перед входом в общежитие и слинял.

Осадок остался неприятный. Словно его пальцы все еще стискивали мой локоть. Димка пришел поздно. После университета заезжал к Лине – проститутке из Луганска, которая встречалась с Димкой «для души», потому что он напоминал ей первого мужа.
Я рассказал ему о старике, но он не очень удивился.
– Они общительные вообще, эти местные. Меня одна бабуля вчера виноградом угощала.
В субботу, конечно, я никуда не пошел, проспал почти до обеда, потом в столовой встретил знакомых с ветеринарного отделения и отправился играть с ними в теннис. Теннис я только начал осваивать, они рады были у меня выиграть. Только к вечеру я вспомнил о старике и даже почувствовал что-то вроде запоздалых мук совести. Но чувство было невнятным. 
Постепенно история стала забываться и забылась бы совершенно, если бы через неделю меня не вызвали к коменданту общежития. Дама была типичная – невысокая, смуглая, с черными глазами и большой задницей. Конфликтов у меня с ней не было, потому что когда я бывал пьян, возвращался не через главный вход, а через стеклянную дверь с другой стороны корпуса, которую мы оставляли открытой специально для таких случаев.
– Тебя искал один человек, – сказала она мне. – Пожилой мужчина. Он твой родственник?
Неизвестно, о чем она подумала. Но, так или иначе, для нее он был соотечественником, а я – из «понаехали».
– Я не дала ему твой номер телефона и не сказала, в какой комнате ты живешь, но если он твой родственник, навести его. Он был очень огорчен.
Не сдала меня, не выдала. Хорошая тетка! Я поблагодарил ее едва ли не растроганно и заверил, что это мой дальний родственник по матери, дядя Михалис, и я обязательно его проведаю в ближайшее время. Она улыбнулась и потрепала меня по плечу.

После вызова к коменданту история заинтересовала всех моих друзей – это был отличный повод для приколов.
– Так что, Артем, тебя искал настоящий маньяк?
– Да я видел, как этот дед караулил кого-то у нашего факультета!
– А я видел, как он дрочил у столовки!
Было смешно, конечно. И не смешно. Однажды, когда я курил на балконе, мне даже показалось, что старик прошел мимо корпуса. И это вполне могло быть правдой, потому что жил он неподалеку. Но меня порядком тряхнуло от одного вида седых волос.
– Так почему ты не поехал с ним на море? – спросила потом Инна. – Похавал бы надуру.
– А вдруг он шизик какой-то? – Света посмотрела с опаской по сторонам.
– Наверное, он одинок просто, – сказал я.
– Ну, ты ни при чем. По-любому, – решил Димка. – Мог бы вообще рожу ему начистить.
Я был оправдан. И я был оправдан перед самим собой до тех пор, пока старика не нашли мертвым в том же парке, где мы курили его «суперлегкие». Он сидел на той самой скамье, где сидел тогда я, под его правым ботинком была надпись «1829 -… Элени Ксе…» и чуть дальше «…934. …араянис». Я увидел этот снимок в бесплатной газете «Ежедневная» и даже берег газету до тех пор, пока Димка не положил на нее бананы и киви, которые приносил из столовой в неограниченном количестве и хранил под своей кроватью. Бананы потом потекли на снимок, и мне пришлось его выбросить.