Глава седьмая. Заговорщики.
— Нет, это немыслимо! – кричал Герман, буквально влетев в кабинет, чем немало удивил сидящего за столом, просматривающего бумаги и излучающего олимпийское спокойствие Владимира Борисовича. – Ну, братец! Ну, прохиндей! Представляешь, не такой уж он и дурак оказался. Знал ведь, гад, куда побольнее ударить можно.
— Так! Во-первых, успокойся, – спокойным, полным уверенности. Тоном приказал Ромодановский. – Во-вторых, толком объясни, что случилось? Что, какие-то неприятности с завещанием?
— Еще какие! – сказал Герман, осушая стакан элитного коньяка. – Угадай, кому Ванька все свое добро оставил?
— Ну, и кому же?
— Доченьке своей ненаглядной! Этой твари безродной! Причем, отписал все: недвижимость, предприятия, акции. Вот как теперь жить? Ты понимаешь, что отныне без её подписи мы и шагу сделать не сможем?
Услышав такие известия, Владимир Борисович встал с кресла, подошел к бару, стоявшему возле входной двери, достал оттуда графинчик с прозрачной жидкостью, налил содержимое графина в граненый стакан и за две секунды осушил его. Информация, которую принес Герман, нуждалась в том, чтобы её переварили, а холодненькая водочка, как нельзя лучше, способствовала этому. Сам Ромодановский ожидал подобных сюрпризов от Ивана, но не думал, что это будет в таких масштабах. Можно было предположить, что Иван завещает Людмиле свою часть дома, чем создаст проблемы для Германа. Но вот, что Людмила окажется хозяйкой всего отцовского состояния, такого Ромодановский, конечно, предположить не мог.
Последняя воля Ивана осложняла жизнь Владимиру Борисовичу ничуть не меньше, чем Герману. Опытный банкир, один из самых богатых людей в стране, Ромодановский в свое время допустил одну очень серьезную ошибку. Он дал Сапранову разместить в своем банке все капиталы концерна. Капиталы оказались настолько неясного происхождения, что любое потрясение в «Континенте» влекло за собой неизбежный крах банка Владимира Борисовича. Больше всего Ромодановский боялся, конечно, того, что Гусев, в силу возложенных на него обязанностей помощника Людмилы, начнет интересоваться подробностями всех финансовых дел концерна, и тогда вскроются такие факты, которые могут легко привести и его, и Германа на скамью подсудимых. Хлебать тюремную баланду в планы Владимира Борисовича не входило, а чтобы этого не произошло, надо было действовать быстро и решительно.
— Ну и что ты теперь намерен делать? – как бы полушутя спросил Ромодановский Германа. – Кого будем отправлять к праотцам: любимую племянницу или Гусева?
— Обоих, и чем скорее, тем лучше. Что касается Гусева, то с этим выскочкой давно пора разобраться, а этой приблудной жить осталось максимум неделя.
Владимир Борисович с улыбкой посмотрел на Германа. Решимости и напора Сапранову было не занимать, но внутренняя интуиция говорила Владимиру Борисовичу, что выход из сложившийся ситуации не может быть простым. С усмешкой посмотрев на лежащий на столе белый конверт, Ромодановский произнес:
— Ну-ну. Флаг тебе в руки. Только, знаешь, для начала я бы прочитал, что написано в этом письме, которое тебе передал Иван.
— Господи, да, что там может быть написано? Бред сумасшедшего какой-нибудь, – отмахиваясь, заявил Герман. – Ты что, моего брата не знаешь? Алкоголик алкоголиком. Да, такие, как он, на умные мысли в принципе неспособны.
— И все-таки я бы обратил внимание на содержание этого письма. Последние события разве не доказывают, что Иван был не так глуп, как ты о нем думаешь?
Об Иване у Ромодановского всегда было более высокое мнение, чем у Германа. Да, Владимир Борисович знал, что Иван Сапранов – человек спивающейся или находящейся на верном пути к этому, но он, в отличие от Германа, никогда не отказывал Ивану в незаурядных интеллектуальных способностях. Вот и сейчас Ромодановский спинным мозгом чувствовал, что даже после смерти Иван припрятал в своем шкафу какой-нибудь очень серьезный скелет.
Не желая спорить со своим главным деловым партнером, Герман подошел к столу, взял конверт, распечатал его, извлек из него сложенный вчетверо лист бумаги и стал читать то, что на этом листе было написано. Чем дальше он читал, тем мрачнее и суровее становилось его лицо. Было очевидно, что, за всеми сегодняшними неприятностями, последует вторая часть «марлезонского балета».
— Ну, что там? – нетерпеливо спросил Ромодановский.
— На, прочитай, – ответил Герман, протягивая Владимиру Борисовичу бумажный лист.
Содержание письма расстроило Ромодановского ничуть не меньше, чем Германа. Психологически он был готов к тому, что Иван, в отместку за причиненные ему в молодости обиды, выкинет какой-нибудь фортель, но такого хода Владимир Борисович уж никак не ожидал. Ровным, четким почерком, черным по белому, было написано следующее:
Герман!
Если ты сейчас читаешь это письмо, то тебе известно, что все свое состояние я решил передать своей единственной дочери – Людмиле. Уверен также, что ты предпримешь все для того, чтобы устранить мою дочь. Спешу тебя предупредить: не смей причинять Люде какого-либо вреда. Зная твои вероломство и нахрап, мне пришлось предпринять кое-какие меры предосторожности. Недавно мне в руки попали документы, относящиеся к проекту «Центр», который осуществлялся тобою в середине девяностых годов, когда ты занимал пост министра вооружений. Я надеюсь, не надо говорить, что обнародование этих документов положит конец как твоей политической карьере, так и твоей карьере, как бизнесмена. В общем, если с Людой хоть что-нибудь случится, эти документы будут немедленно преданы гласности. Так что, сам понимаешь, предпринимать что-либо против Людмилы, а также втягивать в эти дела своего подельника – Ромодановского, тебе нет никакого смысла. Просто себе дороже выйдет. За сим прощаюсь. Желаю здравствовать.
Иван!
— И ты еще хотел, чтобы я ввязался в эти твои политические авантюры! – закричал Владимир Борисович. – Нет, уж. С меня и прошлого раза хватит. Не дай Бог, под тебя начнут серьезно копать. Тогда и я заодно вместе с тобой на нарах окажусь.
Вообще ни Сапранов, ни Ромодановский не очень любили вспоминать о том времени, когда Герман занимал высокий правительственный пост. Слишком уж много грязного и нелицеприятного сопровождало эту деятельность. Сапранов был тем человеком, который умеет извлекать прибыль из всего, к чему прикасается, и несколько лет пребывания в правительственных коридорах, в этом смысле, не были исключением. Положение в стране тогда было тяжелым, чтобы не сказать – аховым. Первая чеченская война, вспыхнувшая также внезапно, как и закончившаяся, давала огромное поле для деятельности всякого рода дельцов, извлекавших из этой мясорубки максимальную прибыль. Всю выгоду создающего положения Герман понял сразу, как раздались первые выстрелы. Такого шанса приумножить свое благосостояние упустить он, естественно, не мог, и Герман стал действовать с присущем только ему знанием дела.
Любая война, даже самая маленькая, требует оружия, иначе просто нечем будет воевать. Всяких стрелялок и взрывалок у чеченцев хватало, но арсенал нуждался в постоянном пополнении. Новый министр вооружений очень быстро понял, какое непаханое поле для деятельности открывается, и через короткое время министерство превратилось в весьма закрытую структуру по продаже оружия. Естественно, Ромодановский не мог оставаться в стороне от столь прибыльного дела, да и Герман не мог без него обойтись. Стоит ли говорить, какая конспирация при этом соблюдалась.
Как документы, касающееся проекта «ЦЕНТР» попали в руки Ивана, можно было только догадываться, но обнародование их могло создать действительно большие проблемы и для Германа, и для Ромодановского. Тупиковость ситуации была еще и в том, что ни тот, ни другой и понятия не имели, куда Иван мог запрятать эти злосчастные бумаги.
— Вот, что мы теперь делать будем!?! – кричал раздраженный Герман, ходивший по комнате из угла в угол, словно тигр в клетке. – Ты понимаешь, Ванька нас обложил со всех сторон. У меня же теперь полностью руки связаны. Я ничего с этой дрянью сделать не смогу!
— Ну, что ж, Герман, - вздохнув, совершенно спокойным тоном произнес Владимир Борисович, - эти документы надо найти. Иначе над тобой и мной будет постоянно висеть дамоклов меч.
— Легко сказать – найти! – не успокаивался Герман. – Только подскажи, где их искать: здесь, в подвале, на чердаке, может быть, на северном полюсе?
— Ну, не знаю. Я всегда думал, что ты у нас большой мастер решать подобные вопросы. Поговори с Витей, с Борей. Может, они что-нибудь придумают.
Видеть Германа в столь отчаянном положении было сколь необычно, сколько же и смешно. Всегда уверенный в себе, знающий, как действовать в любой ситуации, сейчас Сапранов выглядел, как нашкодивший маленький ребенок, которого застукали родители, а он даже не знает, что им сказать. Германом всецело овладела не то, что тревога, а самая настоящая паника. Он ходил взад-вперед по кабинету, заламывая руки и прокручивая в голове варианты дальнейших действий. Ну, никак нельзя было отдавать «любимой» племяннице все, что было нажито непосильным трудом. Герман прокручивал в голове различные варианты решения этой проблемы, но все они наталкивались на это злосчастное письмо Ивана. Тут уж был настоящий тупик. Стоило только чему-то плохому произойти с Людмилой, как все! Джин автоматически выпускался из бутылки, а мина с замедленным механизмом безжалостно взрывалась.
Глядя на то, как Герман изводит себя, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, Владимир Борисович одновременно и жалел его, и испытывал чувство некоторого презрения. По мнению самого Владимира Борисовича выхода из этого положения просто не существовало. По крайней мере, не существовало, если начать решать эту проблему методами, к которым обычно прибегал Герман. Похищение, убийство, несчастный случай в данной ситуации были абсолютно исключены. Для решения этой проблемы нужен был нестандартный подход, а Владимир Борисович был большой мастер на такие ходы. В голове у Ромодановского созрел хитроумный план. Причем, если бы этот план удалось осуществить, Владимир Борисович одним бы выстрелом убил двух зайцев.
Наблюдая за тем, как Герман мечется по комнате, буквально сходя с ума от безвыходности ситуации, в которую он попал, Владимир Борисович еле сдерживал усмешку. С одной стороны, ему было жаль Сапранова, но с другой – всегда приятно осознавать свое превосходство над соперником, даже если этот соперник - твой ближайший партнер по бизнесу.
Когда Герман схватил телефонную трубку, лежащую на столе, и стал судорожно набирать какой-то номер, Владимир Борисович спросил его:
— Ты это кому звонить собрался?
— Хлопонину. Кому же еще? – ответил Герман. – Пусть приезжает и разгребает все это дерьмо.
— Ты что, думаешь, Борис сможет тебе чем-то помочь?
— Должен помочь, Володя, должен. В конце концов, адвокат он или жук на палочке?
— Ладно. Звони, – вздохнув, сказал Владимир Борисович, а сам достал из кармана мобильник. – Я пока тоже кое-кому позвоню, – добавил он, набирая номер.
— Ты-то кому?
— Скоро узнаешь.
До Хлопонина Герман дозвонился быстро. Стоило ему только набрать нужную комбинацию цифр, как бодрый, жизнерадостный голос на другом конце провода бойко произнес:
— Да, Герман Федорович, я слушаю вас.
— Так, Боря, немедленно откладывай дела и дуй ко мне. Тут у нас случилось одно происшествие… В общем, без тебя не обойтись.
То, что Хлопонин будет в доме Германа через полчаса, можно было не сомневаться. Этот человек уже давно снискал себе репутацию верного пса, послушного исполнителя воли Германа Федоровича. Ромодановского беспокоило другое: сможет ли Борис противостоять такому монстру, как Гусев. Все-таки Хлопонин, хоть и хороший адвокат, но умения находить нетривиальные подходы в решении проблем ему явно не хватает. Проще говоря, Хлопонин был канцелярской крысой, начисто лишенной какого-либо творческого мышления.
Другое дело, Владимир Борисович. Умение решать проблемы самым неожиданным способом, находить выходы из, казалось бы, безвыходных ситуаций было его коньком. Вот и сейчас он ждал, когда Герман закончит разговор со своим адвокатом, чтобы сделать один, по его мнению, очень важный звонок.
Едва Герман закончил свой разговор с Хлопониным, как услышал диалог между Владимиром Борисовичем тем, кому был адресован звонок. Ромодановский специально включил громкую связь, чтобы Герман мог слышать весь разговор. То, что Сапранов услышал, поначалу немало удивило его.
— Так! Ты сейчас где? – спрашивал Владимир Борисович.
— Да, здесь я, на объекте, – послышался в трубке бодрый, юношеский голос.
— В общем, немедленно все бросай и приезжай к Герману Федоровичу. Я у него.
— Пап, а я, между прочим, на работе. У меня тут объект стоит.
— Так, ты мне давай мне не умничай, а бери ноги в руки и дуй сюда. Дело срочное. Без тебя не обойтись.
С каждой секундой Герман смотрел на Ромодановского все более удивленными глазами. Какое отношение сынок Владимира Борисовича, Ромка, может иметь к этой катавасии с наследством Ивана. Этого пижонистого бездельника, возомнившего себя женихом Эллы, Герман Федорович терпел только потому, что он был сыном Ромодановского. Если бы не это обстоятельство, прогнал бы Ромку в шею и ближе, чем на пушечный выстрел, не подпустил бы к собственному дому.
— Его-то ты зачем позвал? – спросил Герман Владимира Борисовича. – Он-то чем сможет помочь в этом деле?
— Герман, имей терпение. Сейчас приедет Борис, приедет Ромка, и мы во всем разберемся. Впрочем, что скажет Боря, я и так хорошо представляю.
— И что же он скажет?
— Он скажет, что дело проигрышное, и уже ничего нельзя сделать.
— Это почему ты о Хлопонине такого низкого мнения? Откуда такой пессимизм?
— Да, я не низкого о нем мнения. Просто ситуация очень сложная. Ну, вот как ты собираешься разрулить этот вопрос?
— Ну, не знаю. В конце концов, завещание можно и оспорить. Ванька же в последнее время пил, как лошадь. Целыми днями не просыхал. Вот и надо признать его на этом основании недееспособным. А раз он недееспособен, значит, все бумаги, которые он подписывал, - филькина грамота. То есть, не имеют никакой юридической силы.
— Так, Герман, чтобы человека признать недееспособным, нужны свидетели его недееспособности. У тебя они есть?
— Ну, а ты что, откажешься быть свидетелем?
— Я-то соглашусь, но только против моего свидетельства есть свидетельство Гусева. Есть свидетельство Анны. Есть, в конце концов, свидетельство Варвары Захаровны. В суде все они хором изобличат нас во лжи, а твой хваленый Борис ничего не сможет с этим сделать.
— Ну, хорошо, а твой Ромка-то тут причем?
В ответ на это Владимир Борисович многозначительно промолчал. Раскрывать сразу все карты было вообще не в его правилах, а уж когда дело касалось Германа, то тут Ромодановский любил подержать паузу подольше. Ему доставляло удовольствие смотреть, как нервничает Сапранов, как мучается в догадках. В такие моменты Владимир Борисович чувствовал свое превосходство над Германом.
Хлопонин приехал в дом Сапрановых ровно через двадцать минут. Пунктуальность была вообще его отличительной чертой. Впрочем, именно пунктуальностью все его достоинства и ограничивались. Со стороны вообще могло показаться загадкой, почему Герман настолько доверяет этому человеку. Адвокат он был весьма посредственный, зато ханжества, самоуверенности и самомнения в нем было больше, чем в любом английском денди. Главной особенностью его характера было твердое убеждение в том, что он всегда и во всем прав. Причем, переубедить его в чем-то, попытаться отстоять какую-то свою точку зрения, было невозможно в принципе.
В кабинет Сапранова Хлопонин вошел твердой поступью, чуть ли не открыв дверь ногой, будто не в жилище своего патрона, а свой собственный дом. Едва зайдя в кабинет, Хлопонин бросил едкий, недоброжелательный взгляд на Владимира Борисовича, затем подошел к письменному столу, шваркнул на него увесистый портфель, а сам вальяжно расположился в кожаном кресле, стоявшем около окна. Герман и Владимир Борисович, когда видели такую бесцеремонность этого напыщенного франта, еле сдерживали себя, чтобы скрыть раздражение.
— Так, Герман Федорович, у меня мало времени, - начал свою тираду Хлопонин, - а поэтому прошу вас: поскорее излагайте, по какому вопросу вы меня сюда вызвали?
Герман и Владимир Борисович даже переглянулись. Не часто приходилось им сталкиваться с такой бесцеремонностью. Ромодановский вообще часто замечал, что Борис относится к Герману как бы свысока, без должного уважения.
— Видишь ли, в чем дело, Боря, - начал излагать суть дела Герман, - тут мой брат составил завещание. По этому завещанию он все свое состояние оставляет своей незаконнорожденной дочери.
— Ну, что ж. Это его право. От меня-то вы что хотите?
— Я просто подумал: нельзя ли это завещание как-нибудь оспорить.
— Оспорить? Завещание? – ухмыльнулся Хлопонин. – Герман Федорович, как вы это себе представляете?
Худшие предсказания Владимира Борисовича начали сбываться. Похоже, Борис Станиславович собирался умыть руки, даже не вникнув в суть проблемы. Герман понял, что все его дальнейшие фразы и предложения автоматически станут дежурными, а поэтому все, что он в дальнейшем говорил, было пустой формальностью.
— Я просто подумал, - промямлил Герман, - может быть, нам удастся признать Ивана недееспособным. Ты же знаешь, он в последнее время сильно пил. Алкоголизм же является поводом для того, чтобы поставить адекватность поведения человека под сомнение?
— Алкоголизм? Является, – уверенно заявил Хлопонин. – Вот только есть ли у вас доказательства того, что Иван Федорович был алкоголиком?
— Господи, да, если надо будет, я тебе любую справку нарисую. Любого светилу в суд приволоку.
Подобные заявления Сапранова особого энтузиазма у Бориса не вызвали. На Германа он смотрел насмешливым, до неприличия уверенным взглядом. В этом взгляде читалось активное нежелание приложить хоть какие-то усилия для повышения благосостояния Германа Федоровича.
— Герман Федорович, справки, светила – это все, конечно, хорошо, - со знанием дела заявил Хлопонин, - но только на каждую такую справку у наших оппонентов найдется свидетель, который опровергнет все эти справки, всех этих светил. Вы ведь являетесь заинтересованным лицом, Герман Федорович. Поэтому ваши показания легко можно будет опровергнуть.
— И что мне теперь делать? – погрустневшим голосом спросил Герман.
— Этого я уж не знаю, – совершенно равнодушным тоном произнес Хлопонин, а потом, выдержав паузу в несколько секунд, добавил: - Герман Федорович, ну, вот если честно, зачем вам эти лишние хлопоты? Вы ведь человек небедный. У вас все есть. Живите себе да радуйтесь, а это завещание воспринимайте ну, просто как каприз больного, неуравновешенного человека.
В устах Бориса Станиславовича подобные слова звучали, как издевательство. Таким ответом не могли быть удовлетворены ни Герман, ни Владимир Борисович. Герман так просто еле сдерживал себя, чтобы не съездить по физиономии этому незадачливому адвокатишке. Речь идет о самом важном, а этот беспечный очкарик позволяет себе артачиться!
— Ладно, – еле сдерживая раздражение, проговорил Сапранов. – На сегодня ты свободен, но завтра с утра, чтобы был здесь, у меня, как штык.
Ни слова не сказав в ответ, Хлопонин удалился, оставив своего шефа в весьма мрачном расположении духа.
Ромодановский ликовал. Еще бы! Быть свидетелем того, что тебе удалось утереть нос самому Герману Сапранову – дорогого стоит. При том, что Владимир Борисович никогда не любил Хлопонина, даже он не предполагал, что Борис так быстро пойдет на попятную, да еще позволит себе разговаривать с Германом в таком дерзком тоне.
— Ну, вот, что и требовалось доказать, – сказал Ромодановский Герману, как только Хлопонин скрылся за дверью. – Я тебе говорил: не сможет твой хваленый Борис тут ничего сделать. Причем, он сказал об этом напрямую. Не стал ходить вокруг да около, говорить обтекаемые фразы, как он это обычно делает. Просто расписался в собственном бессилии.
— Я вижу: тебе доставляет удовольствие смотреть, как я лечу в пропасть. Володя, только ведь это и тебя напрямую касается. Ведь если «Континент» лопнет, твоему банку тоже туго придется.
— Знаю, Герман, знаю, – спокойно произнес Владимир Борисович – Поэтому и позвонил Ромке. Потому что в сложившейся ситуации он – наша единственная надежда.
— Интересно только: какая именно? – спросил Герман поникшим голосом. Ты меня извини, конечно, но, если бы Роман не был твоим сыном, выпер бы я его из строительной компании в три шеи. Ведь оболтус оболтусом вырос. Я до си пор не понимаю, что в нем моя Эллка нашла.
Владимир Борисович, ухмыльнувшись, многозначительно промолчал. Уж он-то еще меньше понимал, что его родной сынок нашел в Элле. Ох, если бы не тесные связи его банка с концерном Сапранова, не подошла Эллочка к Роме ближе, чем на пушечный выстрел. В общем, предполагаемый брак между Ромой и Эллой был для Ромодановского, как кость в горле, и именно сейчас появилась возможность предотвратить нежелательную свадьбу.
— Ты знаешь, а мне кажется, что ты Ромку явно недооцениваешь, – ответил Владимир Борисович на замечание Герман. – Конечно, недостатки в нем есть, но со своими обязанностями он неплохо справляется. На него всегда можно рассчитывать в любых делах, и сейчас ты в этом убедишься.
— Только я тебя сразу предупреждаю: если он опять выкинет что-нибудь эдакое, не видать ему ни Эллки, ни его тепленького местечка в строительной компании.
Рома Ромодановский всегда был головной болью как для своего отца, Владимира Борисовича, так и для Германа. Возглавляя строительную компанию Германа, Рома всегда считал, что работает очень много, а получает за свою работу слишком мало. Правда, особо ценным работником его назвать никак нельзя. Все возложенные на него обязанности он выполнял, спустя рукава. Куда только не пробовал определить его Герман Федорович. На какие только теплые места не сажал он Рому. За десять лет Ромодановский-младший успел побывать и директором фарфорового завода, и управляющим одной из гостиниц, и главой фирмы по закупке продовольствия – везде Роме сопутствовал неуспех. Все бы кончилось для Романа пустым прозябанием на диване с пивной банкой в руке, если бы не сподобился всемогущий Герман Федорович назначить его директором своей строительной компании.
Эта строительная компания и стала тем местом, где способности Романа раскрылись в полной мере. Надо сказать, что строительный бизнес всегда был для Германа основой основ, тем фундаментом, на котором строилась вся империя Сапрановых. Естественно, что строительству Герман уделял особенно большое внимание, и с Романа на этой работе был особо строгий спрос. Что удивительно, при всей своей инертности и природной лени, с обязанностями директора компании Роман справлялся на отлично. Даже Герман иногда удивлялся, с какой легкостью всегда незадачливый сын Владимира Борисовича решает проблемы, связанные с возведением того или иного объекта. Секрет же успеха был невероятно прост. Все основывалось на наглости, хитрости и беспредельной беспринципности.
Объекты, возводимые компанией Сапранова, в географии Москвы были представлены довольно широко. То тут, то там возвышались жилые комплексы и торговые центры, офисы и административные здания. Все эти постройки появлялись в самых неожиданных местах: то среди жилых домов, прямо на месте детской площадки, начнет возвышаться многоэтажная, кирпичная башня; то на берегу пруда, где раньше зелеными листьями шелестела дубовая роща, появится какая-нибудь абракадабра в виде торгового комплекса. Надо ли говорить, как возмущались местные жители, когда под их окнами, на месте их любимых прогулок творился такой произвол. Акции протеста возникали стихийно, неорганизованно; там, где предполагалось начать возведение очередного железобетонного монстра, появлялись люди с бумажными плакатами в руках, требующие остановить строительство.
Подобные протестные инициативы населения заканчивались так же быстро, как и начинались. В подавлении таких протестов Роману не было равных. Все происходило просто и до неприличия нагло и нахраписто. Неизвестно откуда у Ромы появлялось досье на каждого, кто осмеливался выйти с картонным плакатом в руках к месту строительства, чтобы выразить свое неудовольствие. Вечером в доме таких не в меру активных граждан появлялись молодые люди очень спортивного телосложения, которые доходчивым языком объясняли, что столь активное проявление недовольства может плохо сказаться на здоровье как самих протестующих, так и на здоровье их родных и близких. После таких визитов все акции протеста как-то сами собой сходили на нет.
В дом Сапрановых Рома ехал с тревожным чувством. Слишком уж не понравился ему тот тон, которым разговаривал с ним по телефону его отец. Если Владимир Борисович звонил посреди рабочего дня и требовал приехать к Сапрановым, значит, это может означать одно из двух: или будет грандиозная выволочка на очень высоких тонах, или в голове Германа Федоровича родился какой-нибудь помпезный, но трудновыполнимый проект, осуществлять который должен будет он, Роман. Если бы Рома знал, какой на самом деле сюрприз приготовил для него папа, он бы улетел на луну, уехал бы в тайгу, скрылся в пустыни Гоби, но, ни за что, не появился бы в доме Германа Федоровича.
Первое, что увидел Рома, войдя в кабинет Германа, - это напряженные, слишком серьезные лица отца и Сапранова. Ясное дело: такое постное выражение физиономий не сулило ничего доброго.
— Ну, и где тебя носило? – прямо с порога спросил Владимир Борисович. – Я тебе сказал, когда здесь быть?
— Пап, я, между прочим, работаю, а не баклуши бью, – недовольным тоном ответил Роман. – Почему я должен по первому же твоему звонку бросать объект и, сломя голову, нестись туда, куда ты изволишь мне указать.
— Так! Не дерзи мне тут! – крикнул Владимир Борисович. – И запомни одну вещь: твоя единственная и наиважнейшая задача – беспрекословно выполнять все, что скажу тебе я и все, что скажет тебе Герман Федорович. Понятно?
Рома послушно кивнул головой.
— Отлично, - переведя дыхание, произнес Ромодановский-старший, - а теперь о деле: тут у нас с Германом Федоровичем возникла одна проблема, а справиться с этой проблемой, я думаю, сможешь только ты.
— Проблема? И какая же?
— Видишь ли, в чем дело, - начал свой рассказ Герман, - мой брат, Иван, в свое время имел порочную, легкомысленную связь с одной девушкой. В результате этой связи у них родилась дочь – моя племянница. Долгое время мы жили спокойно, но незадолго до смерти у моего братца проснулись отцовские чувства, и он стал канючить: вынь ему да полож его дочку хоть из под земли. Мамаша моя тут, конечно, подсуетилась. Внучку ей подавай. Будто своих мало. В общем, подрядили они на это дело Гусева. Он, ты сам знаешь, мужик ушлый, дотошный. Я уж не знаю где, не знаю как, но откапал он где-то эту приблудную девку. Так мало того! Сегодня огласили Ванькино завещание, а в нем говорится, что все свое состояние, которое по все законам должно принадлежать мне, переходит к этой малохольной девке.
— Нет, история, конечно, занятная, но я не могу понять, что вы от меня-то хотите? – спросил Роман. – Что я-то в этой ситуации могу сделать?
— Жениться, – как гром среди ясного неба раздался голос Владимира Борисовича. – Жениться на этой девушке – вот, что от тебя требуется.
Во всем кабинете повисла мертвая, шокирующая тишина. Уж чего-чего, а такого поворота событий от Владимира Борисовича никто не ожидал. Особенно был шокирован Герман. Он-то был абсолютно уверен в том, что свадьба Романа и Эллы – дело ближайшего будущего, и такой выпад Ромодановского был ему совершенно не по душе. Тем более, Герман Федорович очень не любил, когда менялись уже намеченные планы.
— Э, Вова, ты вообще думаешь, что говоришь? – закричал Герман, немало удивленный таким заявлением Владимира Борисовича. – У Романа же скоро свадьба с Эллой. Ты что, хочешь выставить меня на посмешище? Чтобы в городе на каждом углу болтали, как Германа Сапранова оставили в дураках?
— Да, отец, ты хоть думай, что говоришь-то, – согласился с Германом Роман. – Как я тебе женюсь, если мы с Эллкой давно помолвлены? Или ты что, предлагаешь мне бросить её?
Владимир Борисович с хитрецой посмотрел и на своего сына, и на Германа. Манера в подобных ситуациях держать паузу в несколько секунд была своеобразным ритуалом, непременным условием того, что он скажет в дальнейшем.
— Да, никто тебя не заставляет бросать Эллу, – наконец произнес Ромодановский. – Просто ваша свадьба перенесется на более поздний срок.
— На более поздний срок – это на сколько?
— Ну, года на полтора – на два, не больше. В общем, все будет зависеть от того, насколько ты удачно выполнишь свою миссию.
— Так, я не понял, - сказал Герман, - а в чем его миссия заключается? Он что, должен будет незаметно для всех отравить жену?
— Фу! Герман, как примитивно ты рассуждаешь. – С усмешкой произнес Владимир Борисович. – Ты уже забыл, что написано в письме твоего брата? Его дочку даже пальцем нельзя трогать.
Владимир Борисович, как никогда, был доволен собой. Час успеха настал, и уже ничего не могло помешать этому триумфу. Расчет Ромодановского бы насколько прост, настолько же и опрометчив. Идея Германа поженить Романа и Эллу всегда была для Владимира Борисовича, как кость в горле. Ну, не нравилась ему эта сухая, расчетливая, до неприличия язвитильня барышня. Терпеть её Владимиру Борисовичу приходилось только потому, что была она дочерью Германа, а он спал и видел, как его ненаглядная доченька и Роман повяжут себя семейными узами. В такой ситуации Владимиру Борисовичу ничего другого не оставалось делать, как только смириться. Смирялся он ровно до тех пор, пока в доме Германа не появилась Людмила.
Увидев Людмилу и услышав завещание Ивана, Владимир Борисович понял: судьба может подарить такой шанс только раз в жизни, и не воспользоваться и было бы просто преступлением.
— Я не пойму, чего ты добиваешься? – вопрошал обескураженный Герман, который все никак не мог уловить ход мыслей Ромодановского.
— Я хочу, чтоб мой сын в кое-то веки использовал свои качества любвеобильного ловеласа для пользы дела, – отвечал тот. – Кстати, для пользы твоего дела!
Герман все никак не мог для себя уяснить, каким же это образом малохольный и, в принципе, никчемный Рома сможет решить эту проблему. Неужели Ромодановский действительно думает, что его сын настолько неотразим, что стоит ему щелкнуть пальцем и любая девушка готова будет сделать все, что он ей скажет. Ведь почти во всех случаях успех Романа у девушек был обусловлен не его обаянием, а исключительно размером кошелька. Однако Владимир Борисович был на сто процентов уверен, что уж кому-кому, а Роме без труда удастся соблазнить провинциалку.
— Познакомься с ней, пригласи в ресторан, будь максимально обходителен, внимателен, подари какую-нибудь побрякушку, – инструктировал Владимир Борисович Романа. – Ну, в общем, не мне тебя учить. Сам лучше меня знаешь, как девок кадрить.
— Ну, хорошо. Допустим, я на ней женюсь, а дальше-то что? – не унимался Роман. – Я что, должен буду всю жизнь наблюдать за тем, куда моя женушка будет тратить каждую копейку из вашего гребанного наследства?
— Да, не придется тебе всю жизнь рядом с ней сидеть, – сказал Владимир Борисович. – Просто поиграешь год-полтора роль примерного мужа, а потом разведешься.
— Тогда какой смысл устраивать весь этот спектакль? – спросил все еще обескураженный Герман.
— Как какой? Весь смысл именно в разводе, а не в самом браке, – начал объяснять суть своего плана Ромодановский-старший. – Вернее, не в самом разводе, а брачном контракте, который должен быть составлен таким образом, что в случае, если семья распадается, большая часть совместно нажитого имущества остается у мужа, то есть – у Ромки. Теперь понимаете, куда я клоню?
Герман облегченно вздохнул. План Владимира Борисовича ему, конечно, понравился, но чувство тревоги при этом осталось. Слишком хорошо он знал своего партнера, чтобы поверить в бескорыстность его порывов. Наверняка в мозгу Ромодановского-старшего родилась какая-то хитроумная комбинация, и Герману, во чтобы то ни стало, надо было разгадать её.
Владимир Борисович был доволен собой, как никогда. Германа, похоже, удалось уломать, а это было непременным условием в осуществлении его плана. Сапранов уже готов был согласиться с тем, что предлагал Владимир Борисович, а значит, дело было, как говорится в шляпе. Оставался еще, правда, недовольно фыркающий Роман, но уломать родного сына для Владимира Борисовича никогда не составляло большого труда.
— Нет, хорошо, а что я Эллке-то скажу? – спрашивал все еще обескураженный Рома. – Ей ведь все ваши финансовые проблемы глубоко параллельны. Она меня пошлет, куда подальше, и, в принципе, будет права.
— Не беспокойся. Не пошлет, – уверенно произнес Герман. – Эллу я беру на себя. Все ей доходчиво объясню. В конце концов, тут и её интересы тоже задеты. – Сапранов перевел дыхание. – Ромка, ты пойми: от тебя сейчас реально зависит наше дальнейшее благополучие. Мы с твоим отцом не для того столько лет горбатились, чтобы кто попало мог прийти и все отобрать.
— Главное, помни: все это временно, пока Людмила не подпишет нужные нам бумаги, – продолжал успокаивать сына Владимир Борисович. – После этого бросай эту провинциалку, бери свою Эллу и лети с ней хоть на Канары, хоть на Багамы.
— Ой, темнишь, отец. Я же тебя знаю, как облупленного. Ты ведь ничего просто так не делаешь. – начал высказывать свои подозрения Роман. – Признавайся, чего задумал-то?
При этих словах сына сердце у Владимира Борисовича так и екнуло. При всем своем скудоумии и полном отсутствии аналитических способностей Роман сейчас, как никогда, был близок к истине. Вся эта история с наследством была лишь удобным поводом для того, чтобы, заставив Романа жениться на Людмиле, избежать брака с Эллой.
То, что Роман должен жениться на Элле, считалось делом, решенным еще за долго до того, как Герман Федорович стал занимать то высокое положение, которое он занимал сейчас, в данный момент. Когда судьба свела Владимира Борисовича и Сапранова на ниве совместного предпринимательства, то первый был на седьмом небе от счастья. О таком клиенте для банка и таком партнере по бизнесу можно было только мечтать. Мнения и Германа Федоровича, и Владимира Борисовича друг о друге, как о бизнесменах, были взаимно высокими. Ромодановскому льстило, что такой монстр бизнеса, как Герман Сапранов, выбрал его себе в партнеры, но он даже представить себе не мог, какую цену ему придется за это заплатить.
Алчность Германа, и без того не знавшая никаких пределов, стала простираться намного дальше Антарктиды с тех пор, как он начал сотрудничать с Ромодановским. Для себя Герман Федорович давно и твердо решил: банк Владимира Борисовича непременно должен стать его банком, а достигнуть этой цели легче всего через брак Роман и Эллы. Желание породниться с Владимиром Борисовичем Герман стал высказывать так настойчиво и бесцеремонно, что у Ромодановского не хватило духу ему напрямую отказать. Чем ближе была дата свадьбы, тем меньше Владимира Борисовича радовала перспектива стать родственником Германа Сапранова, и тут приезд Людмилы и это злосчастное завещание пришлись, как нельзя, кстати.
Человек нечванливый и невысокомерный, Владимир Борисович готов был видеть в качестве своей снохи кого угодно, даже девушку с улицы, лишь бы не Эллу. Людмила ему показалась девушкой тихой, скромной, главное, нетребовательной. В общем, из нее могла бы получиться идеальная жена для Романа. Теперь осталось облечь свои намерения в максимально закамуфлированную форму.
— Да, ничего я не задумал! – воскликнул Владимир Борисович, а потом, переведя дыхание, добавил: - Ты пойми, сейчас речь идет о нашем будущем. Знаешь, сколько мы с Германом Федоровичем положили сил на то, чтобы создать вот все то, что сейчас мы имеем? Ну, не выкидывать же все, что мы нажили непосильным трудом псу под хвост.
— Нет, я понимаю: у Германа Федоровича возникли проблемы с его племянницей, – продолжал выказывать свое недовольство Роман. – Но я-то здесь причем? Мне что, мало головной боли в строительной компании? Я вам что, в конце концов, все дырам затычка. Рома, сделай то. Рома, сделай это. Теперь еще: Рома, женись неизвестно на ком. Отец, Герман Федорович, вам не кажется, что вы слишком много на себя берете?
Таких пассажей от Романа ни Герман Федорович, ни Владимир Борисович не ожидали. Не отличавшийся большим умом, Рома всегда был послушен и исполнителен, и отданные ему приказы никогда не обсуждал. Но, видимо, всему есть предел. Владимир Борисович своим экстравагантным повелением посмел вторгнуться в сферу, куда, кроме его родного сына, доступа иметь никто не мог. Для себя Роман давно решил: он женится на Элле, чтобы не случилось, и не один человек не сможет заставить его изменить или даже временно скорректировать это решение. Чтобы убедить Романа жениться на Людмиле, нужно было привести очень серьезные аргументы, и Герман Федорович, кажется, знал, какие именно.
— Скажи мне, Роман, тебя устраивает та должность, которую ты сейчас занимаешь? – неожиданно спросил Герман.
— Конечно, устраивает,- недоуменно ответил Рома.
— А зарплату я тебе хорошую плачу?
— Вполне.
— То есть, на девок, на кабаки, там, тебе хватает?
— Герма Федорович, о чем вы говорите? – воскликнул Роман, обескураженный последним вопросом. – Вы же знаете, как я люблю вашу дочь. Ради не ё, собственно, и вкалываю, как проклятый.
— Да, ладно тебе! – воскликнул Герман, поражаясь неискренности сына Ромодановского. – Вкалывает он! Ты просто пригрелся к теплому месту, а из себя корчишь пылкого влюбленного. Но, впрочем, сейчас речь не об этом Ты мне вот что скажи: ты хочешь и дальше, как сыр в масле кататься?
— Ну, а кто ж не хочет-то? – усмехнувшись, ответил Роман
— Вот поэтому ты и должен выполнять все, что мы тебе скажем, – произнес Владимир Борисович, до этого внимательно следивший за диалогом между сыном и Германом. – Сейчас на кону стоит все наше благополучие, все наши многолетние труды. Ты же не хочешь, чтобы мой банк лопнул, я оказался на улице, а ты пополнил армию никому не нужных безработных?
— Пап, ну, конечно, нет.
— Вот, чтобы этого не произошло, мы должны полностью контролировать ситуацию. Понимаешь, огромные, баснословные деньги оказались в руках племянницы Германа Федоровича – девушки без рода, без племени, которая вообще ничего не понимает в деловых вопросах. Вот представь, что будет, если рядом с ней окажется какой-нибудь проходимец – охотник за миллионами. Он же без труда сможет присвоить все е ёё хозяйство.
— И как я буду все это Эллке объяснять?
— Так и объясни! Скажи, что положение очень серьезное; что, чтобы избежать катастрофы, от вас обоих понадобятся некоторые жертвы, – сказал Владимир Борисович. – В общем, не мне тебя учить.
Ромодановский старался говорить, как можно эмоциональнее и убедительнее. Важно было, чтобы у Германа не возникло даже тени сомнения в искренности слов Владимира Борисовича. Роль радетеля за процветание семейного благополучия – это было так удобно и так красиво. «Сапранов, похоже, даже бровью не повел» - думал про себя Владимир Борисович, а у самого в голове роились мысли о том, как быстрее и элегантнее осуществить свой план.
Перспектива свадьбы Ромы и Эллы не то, что не радовала Владимира Борисовича, а была глубоко противна и нежелательна. В качестве жены для своего сына он видел кого угодно, но только не эту напыщенную, вечно строящую из себя королеву дочку Германа. Эх, если бы Лиза, его старшая дочь, так рано не вышла бы замуж, какая бы из них с Романом получилась бы красивая пара. Но Лиза уже около десяти лет наслаждалась семейным счастьем на тихоокеанском побережье, и менять ласковый, морской бриз на серость московских будней не собиралась. В Москве же реальность собой олицетворяла Элла, и от такой реальности по телу Ромодановского бегали мурашки.
Если бы Иван был сейчас жив, то Ромодановский непременно расцеловал бы его за то, что он составил именно такое завещание. Большего подарка от судьбы нельзя было ожидать. Герман с его беспредельной алчностью пойдет на все, что бы вернуть утраченное состояние, а этим необходимо было воспользоваться. Идея поженить Людмилу и Романа родилась в голове Ромодановского тут же, как только он увидел новоиспеченную племянницу Германа. Причем, вопрос о происхождении Людмилы Владимира Борисовича абсолютно не волновал. Достаточно было того, что Люда производила впечатление девушки скромной, серьезной, совершенно не взбалмошной в отличие от Эллы. Теперь оставалось одно: доказать Роману необходимость хотя бы на время связать себя узами Гименея с Людмилой.
Роман, обладавший редким упрямством и своеволием, и пальцем бы не пошевелил ради другого человека, даже такого благодетеля, как Герман Федорович. Тут нужна была материальная заинтересованность. Причем, это должна была быть не какая-то мелкая подачка в виде нескольких пачек, перевязанных банковскими ленточками, а действительно долгосрочное вливание, рассчитанное на долгие годы вперед. Кажется, Герман знал, что за предложение надо сделать Роме, от которого тот не сможет отказаться.
— Скажи мне, Роман, сколько лет ты на меня работаешь? – неожиданно спросил Герман.
— Ну, я не знаю… лет семь или, моет быть, даже десять, – неуверенным тоном пролепетал Рома.
— Это ты скромничаешь! – констатировал Герман. – Сама компания существует уже пятнадцать лет, а ты в ней – с момента открытия. – Немного откашлявшись, Герман продолжил: - Но сейчас речь не об этом. Я вот о чем подумал: не перевести ли компанию на твое имя.
В кабинете воцарилась мертвая тишина. Ни Роман, ни Владимир Борисович даже не представляли, как реагировать на такое предложение Сапранова. Ведь отличительной чертой Германа Федоровича всегда была невиданная скупость. Он всегда считал, что все, что ему принадлежит, заработано непосильным трудом, а поэтому эта собственность по определению неприкосновенна, и хозяином её может быть только он, Герман Сапранов. Если дело дошло до того, что Сапранов готов так расщедриться, значит, его действительно сильно «припекло», и он согласен на все, лишь бы сохранить собственность.
Ромодановский был доволен, как никогда. Для него все складывалось наилучшим образом. Мало того, что Герман «клюнул» на разработанный им план, так еще готов заплатить изрядный куш, если Роман согласиться участвовать в осуществлении этого плана. Теперь, как говорится, дело в шляпе. Можно было быть абсолютно уверенным, что за такой подарок Рома согласится жениться не то, что на Людмиле, а на последней нищенке из привокзальной подворотни.
— Герман Федорович, вы это серьезно? – усмехнувшись, спросил Рома. – Вы ведь сами ни раз говорили, что эта компания – самое дорогое, что у вас есть. А теперь что, вы так легко готовы расстаться с нею?
— Ну, а что здесь такого? – вполне невозмутимо промолвил Герман. – Я же должен быть уверен, что будущее моей дочери полностью обеспечено. Ты создать что-то свое, открыть новое дело неспособен. А Эллка – девушка, привыкшая к определенному уровню материальных благ, обеспечить который ты, даже на свою управленческую зарплату, не сможешь.
— Ты послушай, что тебе Герман говорит, – вступил в разговор Владимир Борисович. – Рома, я ведь не вечный. Я не смогу всю жизнь обеспечивать и тебя, и твою супругу. Приложи и ты хоть какие-то усилия. От тебя ведь ничего особенного не требуется. Просто на некоторое время сыграть роль пылкого влюбленного. Когда этот спектакль закончится, у тебя будет все: и красавица жена, и дом – полная чаша, и хлеб с маслом и икрой. Ты только помоги нам, пожалуйста.
Аргументы отца возымели на Романа действие. Сам-то он очень хорошо знал запросы своей ненаглядной Эллы и понимал: в полной мере удовлетворить эти запросы он вряд ли сможет, даже занимая такую высокооплачиваемую должность, как директор строительной компании. Элла привыкла жить в роскоши. Причем, в роскоши утонченной, изящной, аристократической. Чтобы обеспечить своей будущей жене должный уровень жизни, у Романа не было абсолютно никаких возможностей. Надеяться на то, что Владимир Борисович расщедрится до того, что подарит Роме свой банк, было бессмысленно. Начать новое дело, создать что-то с чистого листа Роман не мог в силу своей ограниченности как волевой, так и умственной. Оставалось одно: соглашаться на предложение Германа Федоровича. Хоть какой-то шанс не уронить марку перед любимой.
— Ладно, Герман Федорович, – деловито произнес Роман. – Ловлю вас на слове. Но учтите: на эту авантюру я иду только ради Эллы. Просто хочу быть спокойным за её будущее.
—Ну, вот за это ты можешь вообще не беспокоиться, – произнес Герман. – Элла – моя дочь, и я приложу все усилия для того, чтоб она ни в чем не нуждалась.
— Только, Герман Федорович, я должен вас предупредить: - деловито произнес Роман, в голосе которого зазвучали угрожающие нотки, - Если, не дай Бог, вы вздумаете меня обмануть, вам придется об этом очень сильно пожалеть. Вы знаете про деятельность нашей компании. Там далеко не все чисто, а поэтому у меня всегда есть, что предъявить и журналистам, и правоохранительным органам.
Если бы не присутствие Владимира Борисовича, не выйти Роме из кабинета живым. Герман Федорович вообще терпеть не мог, когда ему угрожают, а уж когда угрожало такое ничтожество, как Роман, он просто приходил в бешенство. Правда, сейчас обстановка требовала железной выдержки и олимпийского спокойствия, а поэтому Герман изо всех сил держал себя в руках, чтобы со всей силы не заехать кулаком в челюсть зарвавшемуся щенку.
— Ты, главное, сделай то, что от тебя просят, - еле сдерживая гнев, проговорил Сапранов, - а там ты увидишь, что и я умею выполнять свои обещания. Я еще раз повторяю: жалеть об этом тебе не придется.
— И что я должен сейчас сделать?
— Для начала пойди, познакомься со своей будущей невестой, – произнес Владимир Борисович. – Засыпь её комплиментами, включи свое обаяние на полную катушку. В общем, постарайся произвести на неё самое благоприятно впечатление.
— А если все это дело Эллка увидит? Как я ей ваш хитроумный план объяснять буду?
— Да, забудь ты пока про Эллку! – в сердцах крикнул Герман Федорович. – Все! На ближайшее время её для тебя не существует. Сейчас твоя цель – Людмила. И от того, насколько ты успешно выполнишь задание, зависит твое дальнейшее благополучие. В том числе, и твои отношения с моей дочерью.
Расценив эти слова Германа Федоровича, как руководство к действию, Роман, ни слова не говоря, вышел из кабинета и направился в холл знакомится со своей будущей жертвой… простите, невестой. Оставшись одни, Герман Федорович и Владимир Борисович стали анализировать то, что произошло. И того, и другого больше всего беспокоило, насколько успешно Роман справится с возложенной на него миссией.
— Как ты думаешь, у него что-нибудь получится? – спросил Герман Ромодановского, как только Рома покинул кабинет.
— Ну, а почему у него должно ничего не получиться-то? – в голосе Владимира Борисовича были слышны нотки обиды за своего отпрыска. – Он ведь у меня и не таких девок, как твоя Люда, кадрил. Знаешь, все эти провинциалы – народ доверчивый. Им мозги законопатить абсолютно ничего не стоит. Вот увидишь: пройдет дня два-три, и твоя племянница готова будет пойти куда угодно.
Способности своего сына Владимир Борисович явно преувеличивал. Да, Рома действительно пользовался определенным успехом у девушек. Да, среди его поклонниц было немало желающих оказаться с ним в одной постели, чтобы потом заставить незадачливого Рому совершить путешествие в загс. Однако контингент этих охотниц за завидным женихом был весьма специфический. В основном, это были охотницы, ценившие Рому ни за какие-то душевные качества или интеллектуальные способности, а за большой размер кошелька его папы. О каких-то высоких чувствах или, не дай Бог, любви до гроба не могло быть и речи. Любая из его поклонниц видела себя светской львицей, царившей на клубных тусовках, а не заботливой женой и матерью.
Не такой была Людмила. Ценности у этой девушки были совсем другие. Еще в детстве, смотря, как на выходные многих детей из интерната забирают родители, она мечтала, что у неё когда-нибудь будет большая семья. Мечтала о маленьком домике, стоящем на берегу пруда; мечтала о том, что у неё будет, как минимум, четверо детишек; мечтала, наконец, о том, что рядом с ней всегда будет он! Добрый, сильный, мужественный принц, так часто приходивший к ней во сне. Естественно, Рома в образ такого принца никак не вписывался, а поэтому шансов покорить сердце Людмилы у него не было практически никаких.
Герман заметно нервничал, хотя и пытался быть внешне спокойным. Сейчас все, что его беспокоило – это как быстро удастся вернуть состояние, которое, по его мнению, принадлежало ему по праву, а для этого он готов был идти на все. Правда, Германа Федоровича не переставали терзать сомнения относительно его партнера. Уж слишком неправдоподобным казалась такая жертвенность Владимира Борисовича. «Что-то задумал этот хитрый лис» - думал про себя Сапранов, а потом, обратившись к Ромодановскому, серьезно произнес:
— Только, Володя, я тебя сразу предупреждаю: если тебе вздумалось меня обмануть или Ромка начнет вести какую-нибудь двойную игру, вы оба очень сильно об этом пожалеете.
— Опять двадцать! – недовольно выкрикнул Ромодановский. – Герман, ты что, параноик? Тебе во всем подвох мерещится. Сам жалуешься, что тебя обокрали, а когда тебе протянули руку помощи, начинаешь эту руку от себя отталкивать.
— Вова, ты же знаешь мое правило: доверять только конкретному результату. Вот когда твой Рома принесет решение суда о том, что после суда все имущество переходит к нему, я успокоюсь. Понимаешь, только после этого!
— Да, будет тебе результат! Не куда твое добро от тебя не уйдет. Ты бы лучше так тогда беспокоился, когда по пьяной лавочке язык распускать стал.
Герман недоумевающе посмотрел на Ромодановского.
— А что ты на меня так смотришь? – удивленно спросил Владимир Борисович. – Это ведь от тебя Ванька узнал, что у него есть дочь. Тогда, на дне рождения Валентины, ты ляпнул, что Лариску в поликлинике с брюхом видел; что дите, скорее всего, от Ивана. Еще хвастать начал, какой ты у нас крутой. Мол, можешь кого угодно заставить из города убраться, а Валька должна бы тебе благодарна, что ты её от соперницы избавил.
От воспоминаний о том вечере у Германа начинали бегать мурашки по телу. Тогда, как ему казалось, он сполна расплатился и за свое ханжество, и за свое высокомерие, и за свое самоуправство. Собственно, виновником всех своих несчастий оказался сам Герман. Искренне ненавидящий своего брата, он лишний раз захотел продемонстрировать свое превосходство над ним, а в результате все свелось к тому, что Герману потом долго пришлось жалеть о своей выходке.
Момент истины наступил на одной из вечеринок, посвященной дню рождения незабвенной супруги Ивана – Валентины Антоновны. Валя Накозина была человеком экзальтированным, привыкшим всегда быть в центре внимания, а поэтому подобного рода мероприятия были для неё делом обыденным. Когда все гости собрались и расселись за праздничным столом, заявился Герман. Вид у него был, мягко говоря, несколько помятый. Все внимание гостей было сосредоточено на виновнице торжества. Все поздравляли её, восхищались ею, говорили заздравные речи, а на сидевшего в сторонке Германа, казалось, никто не обращал никакого внимания. Такого пренебрежения к своей персоне Сапранов потерпеть, конечно, не мог. Привыкший к тому, что только он может быть королем всего, Герман решил устроить сам себе звездный час. Наполнив до краев бокал шампанским, окинув всех присутствующих язвительным взглядом, Герман начал произносить свою проникновенную речь.
— Дорогая Валентина Антоновна, - начал Герман, - в этот день хотелось бы от всей души тебя поздравить и поблагодарить за твое нечеловеческое терпение по отношению к нашему… Иванушке! – Герман расхохотался так, что его смех был слышан в соседнем доме. – И чего же тебе, бедной, не приходилось от него переносить-то! Путался ведь наш Ваня, с кем попало! Вон, Лариску с завода, эту шваль подзаборную, чуть в дом не привел. И ведь как решил действовать-то! Думал, раз девку обрюхатил, значит, теперь можно права качать. Нет, Ваня, не выйдет! – Герман все больше входил в раж. – Знаешь, и по умнее тебя люди найдутся. Я ведь в тамошней поликлинике, ну, в Крымске которая, и в паспортном столе нужные указания дал. Они там твоей Лариске такую жизнь устроили, что Лариска твоя, небось, сама не рада, что рожала. Хотя я недавно одну вещь узнал: подохла твоя зазноба наконец-то. Теперь, Валька, твоему личному счастью никто не угрожает.
Реакция Ивана была молниеносной. Он подбежал к Герману, схватил его за лацканы пиджака и начал изо всех сил трясти, крича на всю комнату:
— Герман, где моя дочь!?!
— Откуда ж мне знать, где твоя пацанка небо коптит, – издевательским тоном произнес Герман. – Я к ней в няньки не нанимался. Может, в подворотни какой-нибудь бухает, а может, на шоссе проезжим мужикам свои прелести демонстрирует.
Не успел Герман договорить последнюю фразу, как сильный удар в лицо сбил его с ног. Задыхавшийся от волнения Иван был в бешенстве. Нахлынувшие воспоминания о потерянной любви вновь заставили его почувствовать себя самым несчастным человеком. Виновник его несчастий лежал перед ним поверженный, и лишь присутствие гостей спасло его от неминуемой расправы.
О своих словах Герман потом жалел долго и мучительно. Дело было, конечно, не в том, что после таких признаний Иван перестал его воспринимать, как брата. Герман жалел, что Иван вообще узнал о существовании дочери. Ведь после этого не было в жизни Ивана и Варвары Захаровна задачи важнее, чем поиски вновь обретенной дочки и внучки. Естественно, что такое важное дело Иван не мог поручить никому другому, кроме как Гусеву, а этот человек, если за что-то брался, непременно доводил начатое до конца. И хотя Ивану не пришлось дожить до того дня, когда Людмила переступила порог дома Сапрановых, все меры для того, чтобы Герман навсегда пожалел о своих поступках в отношении Ларисы, были приняты.
Последних упреков Владимира Борисовича Герман предпочел не замечать и пропустить сказанное мимо ушей. Слишком серьезно было его положение, чтобы размениваться на мелочи. Он предпочел перевести разговор на другую тему, но в душе на своего партнера затаил обиду.
— Ладно, – вздохнув, бросил Герман. – Сейчас не время рассуждать о том, кто там и чего ляпнул. Ты, главное, Ромку поторопи, чтобы он с этим делом не затягивал.
— А ты что, куда-то торопишься? – спросил Ромодановский. – Тебе ведь все равно принадлежит половина всего. Довольствуйся пока этим.
— Володя, я должен чувствовать себя хозяином положения. Понимаешь? Кроме того, пока нам в спину дышат всякие там Гусевы, ни ты, ни я не сможем ощущать себя в полной безопасности. Может быть, тебя это и мало беспокоит, но я накануне своей свадьбы хочу быть полностью уверен в своем будущем.
Владимир Борисович аж раскрыл рот от удивления, услышав последние слова Германа. Уж чего-чего, а того, что Сапранов вновь захочет связать себя узами брака, Ромодановский никак не ожидал.
— Погоди, Герман. О какой свадьбе ты говоришь? – улыбаясь, спросил Владимир Борисович. – Я-то думал, что ты еще от развода не отошел.
— Ну, все течет, все меняется. Если с Ириной жизнь не устроилась, то что, мне теперь крест на себе ставить что ли? Есть человек, который, как я надеюсь, сделает меня счастливым.
¬— И кто же твоя избранница?
В ответ на это Герман открыл верхний ящик стола, достал из него матовую фотографию и положил её перед Ромодановским.
— На, смотри, – сказал Герман.
Взглянув на фото, Владимир Борисович так и обомлел. С куска матовой бумаги веселыми, лучистыми глазами на него смотрел… ребенок. Девочка лет двенадцати в ситцевом платьице как-то меньше всего производила впечатление невесты. Тем более, совершенно не походила на потенциальную жену такого крутого туза, как Сапранов.
— Герман, так она же еще девочка, – констатировал Владимир Борисович. – Наверное, еще в школу ходит.
— Да, девочка. Ну и что? Для меня вполне достаточно того, что я люблю её, а возраст любви – не помеха.
— Да, но почему ты решил, что влюблен в неё. Ты с ней хоть раз общался, разговаривал?
— Володя, а мне не нужны слова. Знаешь, когда мне в первый раз её фотографию показали, что-то внутри меня перевернулось.
— И ты решил, что это – любовь?
— Я не знаю, любовь ли это или что-то еще, но эта малышка обязательно должна стать моей, и для этого я приложу максимум усилий.
— Да, как все запущено-то. – буркнул себе под нос Ромодановский, а Герману сказал: - Слушай, Герман, я всегда знал, что ты очень капризный человек, но не до такой же степени. Всему же есть свои пределы. Объясни мне, зачем тебе этот ребенок. Тебе что, мало Полины? Мало Ирины? Что, недостаточно обжигался в жизни? На старости лет решил еще и с малолеткой связаться?
— Володя, ну, ты же знаешь, что всегда мечтал иметь жену, которую я бы мог полностью контролировать, а Лена именно такой человек.
— Её Леной зовут? И кто она?
— Это дочка одного моего одноклассника. Он сейчас на Кубани фермерствует, а деньги на свое хозяйство у меня в долг брал. Вот Ленке восемнадцать исполнится, мы с ним и обсудим её будущее.
— И ты что, серьезно думаешь, что твой одноклассник вот так легко согласится отдать за тебя свою дочь?
— Куда же он денется. – усмехнулся Герман. – На, посмотри, что у меня есть.
С этими словами Сапранов положил перед Владимиром Борисовичем красную папку, перевязанную атласной, белой лентой.
— Что это? – спросил Ромодановский.
— Это? Закладные, – сказал Герман. – Ты внимательно посмотри, что там написано. Он же все свое хозяйство заложил. Понимаешь? Виноградники, скот, техника, даже его дом – все это принадлежит мне. Вот теперь подумай, что для него окажется важнее: стать бомжем со всем своим семейством или обеспечить дочери нормальное обеспеченное будущее.
Владимир Борисович внимательно прочитал каждый документ. Да, масштаб аферы, которую совершил Сапранов, действительно впечатлял! Выходило, что таинственный одноклассник должен Герману колоссальную сумму – аж тридцать миллионов. Каждая лопата, каждая курица оказалась заложенной за какие-то копейки, но в совокупности сумма долга складывалась в баснословные цифры.
— Ну, ты и жук, Герман! – воскликнул Ромодановский, просматривая документы. – Это надо, как все ловко обтяпал! И ведь не подкопаешься. Скажи, а ты ему что, действительно тридцать лимонов отвалил?
— Нет, конечно. Это я по бумагам такой щедрый. На самом деле сумма, которую я ему ссудил, в десять раз меньше той, что обозначена в документах. – Герман говорил это довольным, уверенным тоном. – Ты лучше на дату посмотри, когда истекает срок погашения кредита. Знаешь, что за дата-то?
— Нет, не знаю.
— Это день Ленкиного восемнадцатилетия. То есть, в этот день я стану хозяином всего имущества её папаши. Что бы её родители стали нищими, Лена не захочет, а значит, ей придется согласиться на мои условия.
Цинизму и самоуверенности Германа Ромодановский мог только позавидовать. Что могло заставить Сапранова идти на такие хитроумные комбинации? Неужели его сердце покорила эта простая, милая, но в общем-то невзрачная девочка. Хорошо зная Германа, Владимир Борисович мог предположить, что за желанием Сапранова обладать этой девочкой что-то стоит. Какая-то тайна!