«Курить дома можно, твою мать, токо в сортире, сука, и на балконе! Просто праздник, а не жизнь!!! Замечательно, ссссссууууукааааа!!»
Злой на весь свет Люд сидел на крышке унитаза и нервно курил. На самом деле его звали Людвиг (папаша соригинальничал – сволочь). А для друзей просто Люд. И перед бабами запоминательно вообще-то.
«Вот ведь чёрт… до чего дошло…. В своей хате, курю в сортире… как индеец в резервации… не сортир сцуко, а совместный сантвоюматьузел, мы нах культурные и сральню рядом с ванной называем совместный санузел – это очень культурно.»
Люд злился и причина была, конечно, в Кате. Взгляд Люда упёрся в стаканчик с зубными щётками. Обыкновенный стаканчик желтого цвета с двумя зубными щётками, его и её.
Её щётка…
«Вот с неё всё и началось. Или нет? Может быть раньше?»
Вообще то Люду повезло с папашей. Папа был хоть и напрочь чёкнутой, творческой личностью, но как ни странно не без таланта. Папа умел рисовать
(правильно конечно «писать», но Люд уже давно объяснился с отцом, относительно своего отношения к его деятельности, результатом чего стала квартира недалеко от центра и полная предоставленность самому себе «раз такой умный»)
Но если уж положить руку на сердце то Люду нравилась отцова картина, висящая в комнате на полстены, и, безусловно, являющуюся главной достопримечательностью его берлоги.
На ней был изображён одинокий путник в пустыне, бредущий уже явно не разбирая дороги и убиваемый солнцем и жаждой. Поникшие плечи и свесившаяся голова, пришедшая в негодность одежда – буквально всё в его фигуре говорило о том, что он на грани. О том, что он, безусловно, одинок в этом море песка и расплавившегося по нему солнца.
Одинокий путник без дороги с единственной целью выжить, и рядом с ним был изображен невесомым миражом кусок города с потоком машин на эстокаде и высотками невдалеке, с гусаками фонарей и деревьями.
Картину подарил ему отец на 25-и летие и она до сих пор являлась предметом их споров так как обоим нравилась безумно.
Впрочем, нравилась не только им. Люд очень быстро просек, какое впечатление картина производит на девушек. Ну, согласитесь, не в каждых гостях увидишь здоровенную картину, яркую и вместе с тем несущую мощную тему отчуждения. Явно говорящая об одинокости её обладателя, которую надо бы хотя бы попытаться отогреть.
Женщины никогда не проходят мимо таких вещей. На то они и женщины.
Вот так как-то и пришла Катя. Картина ей, безусловно, понравилась, а Люду, на тот момент, конечно, нравилась Катя. В итоге уже почти год совместной жизни.
Но тогда, год назад, опустошённый и плавающий в волнах послекончинной расслабленности он смотрел на стоящую перед картиной обнаженную Катю.
В свете фонаря, разбивающего темноту комнаты золотистым подсветом, она была настолько изумительна, что эта картинка намертво впечаталась в память Люда. Стоило начать вспоминать и всё рисовалось в мельчайших подробностях.
Свет от фонаря освещал стену с картиной, и в этом свете, спиной к Люду, Катя, только что шептавшая ему в ухо что-то жгуче-терпкое… и еле сдерживающая стон Катя, стояла и рассматривала картину, которая ей так понравилась при включенном свете.
А Люд рассматривал Катю. Её пшеничного цвета волосы, в свете фонаря отсвёркивающие медью чуть прикрывали острые и хрупкие плечи. В свете фонаря и игре тени изгиб спины новой подруги был настолько пленителен, что ужасно хотелось дотянуться и немедленно зацопать такое сокровище. Круглая и упругая задница, которую и задницей называть как-то неправильно, словно вылепленная, пленительно-бархатная, возбуждала даже после двухчасового марафона. Стройные ноги.
Катя решительно была великолепна и прекрасно знала это, а главное умела этим пользоваться. Она тогда почувствовала его взгляд и обернулась. Вот тогда-то они и заключили молчаливое соглашение, с которого и пошёл этот год.
На следующий день появилась новая зубная щётка в его стаканчике рядом с Людвиговой холостякующей., одиноко торчащей там, щеткой.
А потом пошло поехало. Катя начала придавать уют его жилищу. Откуда-то взялись цветы и занавески. Провода компьютера почему-то перестали цеплять ноги. Добавилось посуды и пришло разнообразие в жратве. Его ждали с работы. Сначала просто ждали и кормили, потом постепенно ждали, потом кормили, а потом трудоустраивали. Полочки вещь полезная. И комод нужен. Люд и не заметил начала боёв. А когда заметил, то уже был бит на всех фронтах. Постепенно квартира обрастала уютом, а уют не должен впитывать дым. Курить в постели стало не модно. Цинизм – не приемлем. Дом-2 это тоже интересно.
«…может как раз таки и с курева начался этот Армагеддон? Год вашу машу, долбаный год и за год уже дошёл до того, что с друзьями хрен пересечёшься по-нормальному…а как же ссукааа… мы же там сразу прям по девкам можем… нда…вообще-то конечно можем, чё тут...»
Люд встал и, бросив бычок в банку из под кукурузы, служившую пепельницей, взял Катину щётку и вышел из сортира.
Зашёл в комнату.
- По-моему ты забыла.
Щётка упала на их (а точнее теперь только на его) кровать рядом с небольшой туго собранной дорожной сумкой. Катя спокойно взяла щётку и запихнула в один из карманов сумки. Запиликал её мобильник.
- Ало? Да… я уже выхожу… Сейчас буду – она отключила связь и всё так же ничего не говоря подхватив сумку направилась к двери. В общем-то всё уже было сказано.
Люд дождался хлопка двери.
Ложась спать, он вдруг осознал, что не видит картину в свете фонаря. Темно. Люд встал и отдёрнул шторы. Свет от фонаря, только этого и ждавший, мгновенно превратил темноту комнаты в полумрак. Люд подошёл к картине отца.
«Всё мираж» - даря картину, сказал отец.
- Кроме одиночества папа, кроме одиночества.