Никто не принесет мне печенья

Елена Разгон-Скорнякова
Расскз-исповедь.
(Не читать тем, чьи близкие погибли насильственной смертью)


Я - серийный убийца. Мне тридцать один год, меня зовут Борис,  и я. серийный убийца. Последнее звучит странно, но это так. На осознание этого факта я потратил несколько лет жизни. Я заплатил за это одиночеством, своими эмоциями и, увы, несколькими человеческими жизнями. Чувствую  себя древним старцем. Наверное, к возрасту некоторых убийц прибавляется возраст их жертв.
Я не собираюсь оправдываться ни перед собой, ни перед своими жертвами и их родственниками. Может быть, это звучит цинично, но я не раскаиваюсь. Я просто не мог поступить иначе. В юности я читал в основном историческую литературу, потом как-то отошел от нее. Сейчас предпочитаю фантастику, а также читаю все, что попадается по психиатрии, психологии, религии, социологии. В нашей жизни гораздо больше вещей предопределено свыше,чем это видно простому взгляду. Каждый в этой жизни получает то, что судьбой предназначено. Надо только понять это, и все сразу станет на свои места. И бесполезно влиять на следствие, не разобравшись в причине. В чем же моя причина?

Я рос обычным ребенком в обычной семье. Детство с новогодними елками, фотокружком и пионерскими лагерями. В старших классах олимпиады по физике и математике, прогулки по Москве с одноклассницами, споры о жизни с приятелями. После школы я легко поступил в престижный технический ВУЗ, родители были очень довольны. Я давно порвал с ними со всеми. От прежней жизни остался только неудачник Гоша.
Гоша был хороший веселый мальчик из нашего двора, душа любой компании. По молодости он весело вылетел из нескольких институтов и, не унывая, устроился слесарем в автосервис. В школьные годы студент Гоша выглядел в моих глазах загадочной личностью. Избегайте встреч с загадочными людьми особенно в молодости. За загадочностью часто прячется несостоятельность. Или старайтесь во-время избавится от всех загадочных личностей. Когда с человека-загадки слетает покров загадочности, то такой человек вызывает только жалость и разочарование.
В своё время мне, школьнику, студент Гоша казался легким и удачливым человеком из другой жизни. Его окружали интересные друзья, яркие девушки. Но с годами  друзья ушли вверх по социальной лестнице, а девушки вышли замуж. Никто из них не торопился после работы встретить Гошу у ворот автосервиса, чтобы распить на скамейке бутылку недорогого пива. Иногда Гоша заходит ко мне, чтобы перехватить немного денег, которые он которые он раньше отдавал, а теперь перестал. Для компенсации потери Гоша всегда изводит меня историями из жизни двора нашего детсва. Кто-то женился, кто-то умер, кто-то купил машину, а у Иваныча сбежала собака.
Больше  10 лет назад была еще Татьяна, Танька из параллельной группы. Умная девочка из Белгородской области, надеюсь, она стала кому-нибудь хорошей женой. Я тогда уже начал догадываться, что я не такой как все, но не мог понять, в чем дело. Инстинктивно я начал сторониться людей, а Таня пыталась удержать меня всеми силами. Может быть, она меня любила. Осенью, в день моего рождения, она посмотрела мне в глаза и серьезно сказала:
- Боренька, у нас будет ребенок.
- У тебя поправил я. – Я бросаю институт и ухожу в армию.
Она даже не заплакала, только сказала с надеждой:
- Мы будем тебя ждать.
Я усмехнулся и покачал головой:
- Нет. Мне никто не нужен.
- Ты уверен?
- Абсолютно.
- Что мне делать?
- Делай, что хочешь.
Она ушла. Институт я бросил, но в армию попал только в весенний призыв. С тех пор я Татьяну не видел, предпочитал профессионалок. Если Таня сохранила ребенка, то моему сыну сейчас может быть 10 лет. Я уверен, что это должен быть мальчик. У маньяков девочки не рождаются.
Конечно, можно было познакомить её с родителями, они бы не оставили мать будущего внука на улице, несмотря на отсутствие московской прописки. Родители очень переживали, когда я начал от всего отдаляться. Отец несколько раз пытался поговорить по душам, мама часто плакала, они не знали, что делать, но изменить ничего не могли. Сейчас я изредка им звоню, они уже смирились, что старший сын живет по-своему. Хорошо, что у младшего братца все сложилось «как у людей».
С чего все началось, неужели с травмы черепа в школе? В детстве у меня было две вредных привычки – грызть ручку и качаться на стуле. Ручку я грызу и сейчас, особенно когда задумаюсь или нервничаю, а на стуле больше не качаюсь. Однажды после уроков стул  качнулся сильнее, чем надо, а сзади оказалась батарея. Раздался неприятный звук, очнулся я уже в больнице, где пришлось провести несколько дней.  Потом я какое-то время состоял на учете у невропатолога, периодически проходил обследования. На школьной успеваемости травма не сказалась, не помешала она учебе в институте и службе в армии, но еще в школе у меня начались видения.  Это были размытые отрывочные картины, иногда включающиеся в мозгу – кофе без чашки, человек без лица, какой-то тупик или тоннель. Я долго пытался понять, чем видения отличаются от картин в памяти, потом понял – там нет расстояний и искажено пространство. Когда я представляю дом, то я вижу его с какого-то расстояния – далеко или близко. Когда я вижу дом  в видениях, то он словно внутри меня, и далеко и близко сразу. Это довольно сильное чувство на уровне ощущений, словно переносишься в другое измерение. В повседневной жизни расстояние, это то, что можно увидеть, почувствовать или измерить – «от меня и до забора». А предмет, помещенный внутрь меня, в мое сознание, теряет объем и становится безразмерным. Кажется, кто-то из поэтов сказал, что внутри каждого человека находится Вселенная. Наверное, тот поэт тоже в детстве ударился головой.
Так вот, когда я неудачно качнулся на стуле, перед тем, как потерять сознание, я увидел образ – четырехугольный орнамент цвета сырого цемента, через него просвечивал очень яркий неоновый свет. Орнамент напоминал узор на печенье, только был побольше размером. Я сразу же забыл о нем, но через несколько лет «решетка» напомнила о себе довольно неожиданным образом.
Проклятый квартирный вопрос обошел стороной нашу семью. В детстве мы жили с бабушкой в коммуналке. Хороший сталинский дом серо-зеленого в центре города на тихой улице. Во дворе клены и традиционная песочница. Прекрасные отношения с соседями, все постоянно друг другу помогали. Я ходил в третий класс, когда родители получили квартиру в новом районе. Школу решено было не менять. Только получив паспорт я узнал, что прописан у бабушки, а в институте окончательно к ней переехал.
С родителями у меня были хорошие отношения, а с бабушкой близкие. Бабушка Татьяна была удивительным человеком. Умная, добрая и тактичная, говорила на нескольких языках, замечательно ладила с людьми и очень меня любила. Однажды в воскресенье с утра я зашел с ней поздороваться, и обнаружил её мертвой. Дальше ничего не помню.
 Я пришел в себя от какого-то странного звука. Болела голова. Я лежал на полу, а надо мной на стенке на одном гвозде в такт старинным часам-ходикам раскачивался портрет моей молодой бабушки, на котором крест-накрест треснуло стекло. Часы стучали всё громче, словно пытаясь что-то сказать. В ту ночь мне впервые приснился проходной двор, заканчивающийся аркой.
Потом, стоя в крематории в толпе прощающихся, я пытался заплакать и не мог. До меня доносились обрывки чужих фраз, музыка, какой-то шелест и звуки. Звук закрывшихся створок крест-накрест надломил мою жизнь.
Я пытаюсь себя заставить не думать о некоторых вещах, но иногда задаю себе вопрос, а что было бы, проживи бабушка еще сколько-нибудь – год, три, десять? Я бы женился на Тане, а  бабушка нянчила правнуков? Но все сложилось так, как сложилось.
Со дня смерти бабушки прошло сначала девять дней, потом сорок. Я устроился работать ночным сторожем на склад в другом конце Москвы, чтобы реже бывать в бабушкином доме. В свободное время  гулял до ночи по улицам. Тогда же я купил первый фотоаппарат и бросил институт. Я не мог никого видеть, почти перестал спать, Новый год встречал один. Родителям наврал, что будем встречать группой. Они по-прежнему считали меня студентом. Чувство одиночества среди людей медленно разрушало меня изнутри. Какой-то частью сознания я чувствовал, что это еще не всё, что ситуация должна разрешиться каким-то образом. Я замер. Я ждал.  Я понял, что причина во мне, а не в смерти бабушки. Потом пришла повестка в армию. Для родителей она оказалась громом с ясного неба. Мама бросилась собирать какие-то справки, заставляла отца помочь хотя бы с отсрочкой. Они не успели. Я прошел все комиссии и отправился в старом плацкартном вагоне с толпой ошалелых призывников на Урал.
Армейские будни отвлекли меня от событий последнего года, да и два курса института пригодились. Я автоматически делал все, что от меня требовали, не слишком задумываясь, зачем это надо. Нескольким рядовым предложили пройти учебку на сержанта, но я отказался. В первые же месяцы жизнь в казарме расставила по местам, кто есть кто, и  у каждого солдата появилось «погоняло» или армейская кличка. Только в нашей казарме были Лом, Колпак, Барин, Дерибас, Чмо,  Татарин, Маркиз и т. д. Меня сначала звали Москвичем, потом перешли на Студента. Так бы я и остался Студентом до самого дембеля, если бы не один случай.
Невесть из каких южных степей занесло в Красную Армию Дырдынбая. Это был плохо выбритый  кривоногий переросток с подозрительным взглядом разных глаз и с непроизносимым именем. Человек не самый вредный, но очень мнительный и тяжеловесный. Он плохо говорил по-русски и боялся показаться смешным. Несколько месяцев Дырдынбай сопел, совершенствовался в русском мате и с трудом постигал мудрости армейской науки. Потом попытался самоутвердиться, но его быстро поставили на место. Я старался ни с кем не контактировать. Поначалу парни пытались втянуть меня в какие-то разговоры, но быстро все отстали. Один Дырдынбай не мог меня понять. Я часто ловил на себе изучающий взгляд его косящих глаз.
На второй год службы Дырдынбай получил  из своих степей посылку с травой и сушеным мясом.  Солдат, больше года проживших в казарме, трудно удивить резким запахом, но даже дохлые кошки пахли приличней национального блюда. Вместо того чтобы проявить гуманность и съесть эти отходы сразу, наш патриот решил растянуть удовольствие до дембеля. Нет бы, зарыть свой стратегический запас на охраняемом объекте, но этот гурман держал дары родины под кроватью. Пробовали поговорить с ним по-хорошему, но горе-полиглот притворился, что перестал понимать русский язык. Тогда в умывалке был созван военный совет, который разработал и вскоре осуществил план очищения казармы от экзотического кушанья. Местные собаки, учуяв запах изысканного деликатеса, разбежались с воем по окрестностям. Наверное, они отказались есть своих собратьев, над которыми, после смерти несчастных животных от неизлечимых болезней, жестоко надругались соплеменники косноязычного джигита.
Дырдынбай обнаружил пропажу к вечеру. Полчаса он метался по казарме, потом затих. Я пошел в туалет. Услышал за собой шаги. Оглянулся. Увидел Дырдынбая. Он тяжело дышал, глаза были очень нехорошие.
- Отдай посылку,- сказал он.
Этот придурок решил, что я съел его тухлятину. Я пожал плечами и молча пошел дальше. Вдруг на какие-то доли секунды  перед глазами вспыхнул неестественный неоновый свет, и я внутренним зрением увидел забытую с детства «решетку» - четырехугольный орнамент цвета сырого цемента. Опасность! Я резко развернулся и успел перехватить полуметровый обрезок трубы в руках Дырдынбая, которым он пытался размозжить мне череп. Дальше кратковременный провал в памяти. Помню, как пальцы сжимали ржавую трубу,  впивающуюся одним концом в горло Дырдынбая, придавленного к цементному полу. Бледные лица сослуживцев. И пульсирующий стук в сознании «Убей, убей, убей!». И чувство радостного освобождения, осознания смысла жизни. И чей-то выдох за спиной:
- Ну ты киллер.
Нас растащили.
Прозвище Киллер приклеилось ко мне до дембеля.
По возвращении Москва встретила меня старыми переулками и новыми темпами. Исчезло много привычных вещей, но появилось и много новых. Новые названия, новые газеты и телепередачи, новые люди. Несмотря на необратимые изменения в стране, люди продолжали во что-то верить, а я должен был включаться в незнакомую жизнь, догонять ушедшее время.
В бабушкином доме меня ждал неприятный сюрприз. Два года в наших комнатах жили чужие люди. Родственники сдавали жильё, деньги прокручивали. К моему приезду жильцы съехали, было чисто, но неприятно. Конверт с долларами, торжественно врученный  родителями  под матушкины нотации, лишь усилил эту неприязнь. Вечером, обнаружив за фамильным зеркалом чужую яркую расческу, я понял, что не смогу тут жить.
Наступило лето, я бродил по Москве с новым фотоаппаратом, изредка заходя в церкви и разглядывая подсвеченные лампадами лики святых, или уезжал на день в пригород. Отсутствие работы меня совсем не беспокоило. Беспокоило навязчивое внимание родственников. Сдай вторую комнату. Срочно восстановись в институте. Срочно вложи деньги. Женись. Срочно позвони Иван Иванычу, Сергей Сергеичу и Клеопатре Константиновне, тебя хотят взять в такое хорошее место! Я отключал телефон, поменял замки, приходил домой только ночевать, но не мог избавиться от их пристального внимания. В августе подвернулась работа фотографа.
Наступил сентябрь, пора ожиданий.  Как-то так складывалось, что все мои самые важные жизненные события приходились на позднюю осень.  Я предчувствовал. Я ждал. Я дождался. Это случилось в конце октября.
Мне опять снился проходной двор с аркой. Свет невидимого фонаря освещал камни мостовой, а под аркой мелькнула какая-то тень. Я открыл глаза. Было полдесятого вечера. Я спал в кресле одетый. Захотелось выйти из дома, ноги сами привели меня к метро. Проехав несколько станций я перешел на другую линию, ехал еще минут 5, поднялся и пошел наугад, выбирая переулки потемнее. Я брел мимо старых складских помещений, потом вдоль большого дома из красного кирпича. В тишине раздался стук женских каблуков.. Неожиданно я увидел сквозную полукруглую арку, проходящую через центр дома, и свернул в нее. Смутное чувство, что я здесь уже был, с каждым шагом усиливалось. Я шел всё медленнее и, наконец, остановился около двери в стене. Впереди тускло светил фонарь, освещая проходной двор из моего повторяющегося сна.
 Круг замкнулся. Мой смех разнесся под сводами арки. Всё оказалось просто. Уверенно через проходные дворы я вышел к другой станции метро. В ту ночь я спал замечательно.
Ноябрь пролетел на одном дыхании. Где я только не побывал! Приходилось шутить и быть серьёзным, дарить шоколадки и конвертируемую валюту, просить и настаивать. Дом с аркой принадлежал одному полувоенному министерству. Под домом находились большие подвалы. Интересовал меня только один, дверь которого выходила в арку. Это было почти невозможно – поменять две бабушкины комнаты в центре на полуподвал в нежилом фонде,  но у меня получилось. Усталый полковник не мог упустить 42 квадратных метра, и в результате нестандартной комбинации в бабушкины комнаты поехала какая-то дамочка.
Зиму я провел за укреплением подвала. Врезка в коммуникации, возведение стен.  Опять помог полковник, оформив смету по реконструкции исторического здания. Я выиграл в метрах, став владельцем квадратного помещения с каменным полом, кирпичными стенами и окнами под потолком. И большим камином. Спасибо тебе, бабушка!
После ремонта я подобрал освещение и драпировки, на чем обустройство закончилось. Начался новый период жизни, который мог завести меня куда угодно.
Осенью я свалился с двусторонним воспалением лёгких. Почему-то было трудно вставать по утрам, а в одно не самое прекрасное утро я не смог подняться. Сознание то уходило, то возвращалось. В какой-то момент я пришел в себя в реанимации. Коллеги смогли сообщить родителям о моем исчезновении, те через дамочку вышли на полковника, и спасение моей жизни было доверено лучшим врачам. Несколько дней лучшие врачи были бессильны. Иногда в провалах сознания у меня возникали видения. Или это был бред? Я видел один и тот же сюжет, и каждый раз он становился чуть длиннее. Появлялась решетка, она оживала, пульсировала. Цвет решетки менялся, она шевелилась, видоизменялась и вытягивалась в арку. В глубине арки шевелился живой туман. Я пытался убежать, но ноги прирастали к асфальту. Я чувствовал, , что мне нельзя заходить в арку, что там я узнаю страшное и не смогу жить прежней жизнью, но тут из тумана раздавался стук каблуков. Финал оказался ужасным: – меня затащило в арку, в руках оказался обломок трубы, а передо мной стоял Дырдынбай в камуфляже. Арка-решетка запульсировала, отзываясь в голове –убей, убей, убей, вызывая знакомое чувство освобождения, рука поднялась и опустилась. Туман исчез, рука разжалась, раздался металлический звук, и меня отпустило. Вместо Дырдынбая у ног лежала окровавленная девушка. Рассыпавшиеся светлые волосы прикрывали лицо. Я понял, – я буду убивать, и резко пошел на поправку.
Жизнь продолжалась. Я вышел на работу и купил комплект чёрной одежды, который пролежал до следующей осени. И наступил момент, когда я сказал себе: – «Пора!» Несколько дней я ходил по улицам с хозяйственным ножом в кармане, разглядывая встречных блондинок. Я возвращался по Гоголевскому бульвару, держа руки в перчатках в карманах. Впереди брела темная фигурка. Фонари горели через один. Девушка присела на неосвещенную лавку, достала пачку сигарет и сбросила с головы капюшон. Я не поверил своей удаче, – светлые волосы рассыпались по плечам. Присел рядом. Поблизости никого не было. Девица рылась в карманах, видимо, искала зажигалку. Удар ребром ладони пришелся по гортани. Девушка дернулась и начала оседать. Я придержал ее, прислонил к спинке скамейки, натянул капюшон, и, не оглядываясь, пошел к метро с чувством выполненного долга. Все получилось как-то буднично, но я не был разочарован. В вагоне я уступил место женщине.
Несколько лет я прожил нормально. Первое время я избегал блондинок и района Гоголевского бульвара, но однажды прошел мимо той скамейки, и ничего во мне не дрогнуло. Девица в капюшоне казалась продолжением сна, скелетом в шкафу. Одной частью души я надеялся, что на этом всё закончится, другой частью знал, что последует продолжение. Накатило на меня неожиданно. В час пик я ждал в метро поезда. Уже показался головной вагон, зашевелилась и начала группироваться толпа, пытаясь угадать, где остановятся двери. Я увидел перед собой золотистые пряди и ярко-красную куртку. В голове раздался знакомый звук. Лёгкий удар, и красная куртка уже на рельсах. Кричат женщины, машинист пытается остановить состав. Кто-то пробирается поближе, чтобы видеть всё. Толпа относит меня от края платформы. Я не помню, как выбрался оттуда. Красная куртка меня не отпускает. Она преследует меня во снах, в ночных кошмарах. Я вижу, как,  не останавливаясь, проносится поезд. Девушка в красной куртке легко поднимается с рельс и прыгает на край платформы. Красивые волосы закрывают её лицо. Оно приближается ко мне, поднимается ветер, поднимает волосы с лица, и я вижу её страшные глаза. У них вместо зрачков решётка, она живая. Это ужасно. Я просыпаюсь, и не могу заснуть. Мучаюсь какое-то время, потом понимаю – надо снова убить. Решение принято. Я покупаю перчатки, достаю черную одежду, выхожу на улицу, еду на автобусе на край города.
Нахожу пустырь, жду. Светит солнце. Показывается женщина. Я набрасываюсь и душу её, прячу тело в кусты. Туда же ставлю сумку. Вижу в ней продукты и игрушечный паровоз. Назад возвращаюсь на метро.
Красная куртка больше не снится. Понимаю, что попал в зависимость, но не могу понять, от чего.
После женщины на пустыре с паровозиком в сумке в моей жизни наступил перерыв. Я снова начал надеяться, что меня отпустило насовсем, и боялся в это поверить. Как оказалось, не зря. Опять во сне ко мне пришла девушка в красном. Она стояла под аркой и манила меня рукой. Через несколько дней я впервые пустил в ход нож. В одном из московских парков в вечернее время я подстерёг девушку в спортивной куртке с рюкзачком,  полоснул ножом по горлу и сбросил труп в овраг.  Нож я утопил, одежду, перчатки  и обувь  уничтожил, и стал жить дальше.
Потом было ещё несколько случаев. Я выбирал разные районы Москвы и чередовал способы убийств. Я не знал имён своих жертв, не ходил на их похороны и не интересовался ходом расследования. У меня с ними не было ничего общего. Почти ничего  Но всему на свете приходит конец.
В тот  у меня с утра кружилась голова, и всё валилось из рук. Вечером я пораньше лёг спать, но не мог заснуть. Надо было снять напряжение. Я был постоянным клиентом в массажном салоне среднего пошиба, но ехать на ночь глядя через весь город ради сомнительного удовольствия настроения не было. Я дошел до проспекта и заказал по телефону девушку по вызову. Начался дождь. Вскоре подъехало такси, и из него вышла женщина, усмехнулась и взяла меня под руку. Она напомнила мне кого-то близкого. У меня же нет близких! В этот день всё было неправильно. Мы пошли проходными дворами и свернули в арку. Женщина опять усмехнулась и взглянула мне в глаза. Всё это было. Дождь, арка,  женщина. Аптека, улица, фонарь. Я помотал головой, чтобы отогнать наваждение, открыл двери и сел в одежде в кресло у камина. В камине догорали дрова, рядом играл магнитофон. Я устал. Зря я всё это затеял. Гостья неслышно подошла к креслу, мягко  опустилась на ковер, протянула руку, расстегнула молнию и наклонилась. В комнате шевелились огромные тени. Я закрыл глаза. Начало отпускать. В голове в такт движениям зародился знакомый шепот «Убей, убей, убей!». Я сжал подлокотники кресла. Шепот усилился. Я дернулся, задел шнур магнитофона.
В тишине она подняла голову. Мой взгляд упал на портрет молодой бабушки. Так вот кого она мне напоминает!
- Как тебя зовут? – прохрипел я, зная ответ.
- Татьяна.
- Уходи.
Она вскочила. Я попытался сунуть ей деньги. Она отшатнулась и бросилась к выходу. Деньги упали на пол. Хор бесплотных голосов в голове стал глуше. С трудом поднявшись, я добрался до зеркала. Лучше бы я этого не делал. Немного постояв, я двинулся на улицу.
Я не помню, сколько было времени. Я не помню, какая была погода, и в чём я был одет. Я не знаю, куда и зачем я шел. Впрочем, - зачем, я знал. Я шёл заглушить проклятый голос.
Он сидел на картонной коробке у бетонного забора, поджав ноги. Рядом валялось несколько красных кирпичей. Я поднял крайний и ударил его по голове. Потом ещё и еще. Он медленно завалился, и я увидел, что у него нет одной ноги. Довольно молодой парень в линялой камуфляжной куртке и окровавленной тельняшке. Почему-то вспомнилась детская загадка. Сколько полос на тельняшке? Две – белая и чёрная. Я бросил кирпич и пошел вдоль стены. Вдоль бетонной стены, которую сменил редкий забор. Фонарь за забором отбрасывал резкую неприятную тень. Белая и чёрная, белая и чёрная…


Я лежу на тахте и смотрю на огонь в камине. Иногда я пытаюсь вспомнить внешности своих жертв, или представить их всех у себя в гостях. Это плохо удается. Память выхватывает отдельные куски из прошлого, стук каблуков в тумане, светлые волосы, рассыпанные по меховой шубе, взмах руки. Пожалуй, в них не было ничего общего, но один штрих, какая-нибудь незначительная деталь делали их понятными и близкими. Я никогда не пытался понять – почему?
Необъяснимое должно оставаться необъяснимым, не стоит выдвигать ложные теории. Я не умер в школе, меня не убили в армии, я выжил после тяжелого воспаления лёгких. Рано или поздно я попадусь. Не знаю, за сколько преступлений придется отвечать. Будущее – это выбор между пожизненным заключением и психиатрической клиникой тюремного типа, где в обществе полувменяемых сумасшедших мне придется клеить конверты. Я буду замечательные конверты в рекордные сроки, но никто не похвалит меня за это. Я откажусь от передач и посещений, если они будут, и никто не принесёт мне печенья, никто не расскажет новости о соседях из нашего двора, до которых мне давно нет дела.
Единственное, что я хотел бы забыть, стереть из памяти – того бомжа у забора. Совесть не всегда приходит в царских одеждах, иногда она одета в окровавленную тельняшку.
С детства я чувствовал себя одиноким среди людей, с детства я был не таким, как все. В США все преступники пишут мемуары, за которые дерутся издательства. По таким мемуарам снято несколько фильмов. Не думаю, что меня т увековечат таким образом, хотя это бы несколько успокоило мою мать. Нет артистов, которых мне бы хотелось видеть в этом фильме, хотя некоторые сцены можно снять очень сильно. Я говорю это не как  участник, а как художник. Появление решетки – из движущейся серой мути появляется узор, становится выпуклым, объемным, наливается цветом и блеском. Все это сопровождается особым звуком, негромким, но проникающим в подсознание. Потом, несколько лет спустя, этот же звук и голос в такт стуку ходиков – «У-бей, у-бей, у-бей!» Сцена на кладбище в день похорон бабушки – синее небо, оранжевые листья кленов, бело-золотой монастырь.  И завистливый шепот за спиной – друзья семьи обсуждали события нашей жизни. А эпизод у камина может стать классикой. Цинично с моей стороны быть серийным убийцей и думать о фильме из своей жизни. Но это моя жизнь, и не дай Бог такую жизнь никому другому.

Я лежу на тахте и смотрю на огонь в камине.  В полумраке у стены появляется сначала одна фигура, потом ещё несколько. Их становится всё больше и больше. Это опять непрошеные гостьи из моего прошлого. Слышу шелест листвы, шум дождя.
- Уйдите, - прошу я.
Они начинают тихо перемещаться по комнате. Я пытаюсь разглядеть одно лицо, только одно лицо, но Татьяна никогда ко мне не приходит. Они собираются вокруг меня, потом расступаются и я вижу парня в окровавленной тельняшке. Он стоит на единственной ноге без костылей, опустив голову и сжав кулаки. Мы остаемся вдвоём в комнате.
- Твоё будущее, - говорит он не поднимая головы,  – это выбор между тюрьмой и психушкой. Ты будешь клеить конверты в дурке вместе с психами. Никто о тебе не вспомнит.
- Я откажусь от  посещений, - кричу я.
- Ты давно никому не нужен.
- Я напишу книгу, - кричу я.
В ответ он смеётся. В темноте вспыхивает экран телевизора.  Я вижу мою мать, дающую интервью известному ведущему.
- Он с детства был таким кровожадным, - говорит она, поправляя причёску.
- Это моя жизнь! кричу я. - Не дай Бог иметь такую жизнь никому другому!
Он поднимает голову. Я вижу своё лицо. Чёрно-красные полосы на тельняшке начинают извиваться, складываться в знакомую решётку, которая пульсирует и тянется ко мне.
- Не–ет, - кричу я, а решётка наваливается на меня и душит, душит.