Славка Б., мой давний товарищ, звонит мне как-то в мае 77-го, возвратившись из Москвы:
- Привет тебе от Степы Лиходеева!
Все ясно. Попал-таки на Таганку на "Мастера"!
О том, что Любимов ставит "нашего" Булгакова, мы в Киеве знали, и даже много говорили о невозможности и кощунственности самой мысли перевода обожаемого романа с божественного булгаковского языка на сценический... С другой стороны — кому же, как не Таганке?!
Я - отчаянная театралка. Частенько бывая в Москве по служебным делам, пересмотрела почти весь таганский репертуар. Не спрашивайте, как я попадала в театр, каждый раз это была отдельная история, и каждую я помню! Эта история о том, как я попала на спектакль «Мастер и Маргарита».
- Попасть, разумеется, невозможно, - Славка скромненько так хвастался - сам Юрий Петрович посадил на приставном стуле - многие так сидели. Представляешь - вот здесь я, а здесь - Андрей Вознесенский...
Тут я должна посвятить вас в некоторые подробности Славкиной биографии. Очень коротко, только то, что относится к его знакомству с Юрием Петровичем Любимовым, потому что о Славке на самом деле можно бы написать целый роман. Итак, – будучи ленинградским студентом, он подрабатывал в Большом драматическом театре и на киностудии кем придется, иногда даже и статистом, имея внешность весьма интересную, а, главное – необычную: мама - кубанская казачка с польской примесью, а папа и вовсе хорват. Поэзию любит и чувствует необыкновенно тонко, стихи читает своеобразно и агрессивно – в том смысле, что активно навязывает свое понимание того, что читает. Когда появилась Таганка со своими поэтическими спектаклями – Пушкин, Маяковский, «Павшие живые», Вознесенский, Евтушенко, – Славка понял, что это его театр. Приехавши однажды в Москву из Усть-Каменогорска, куда его после института распределили, пришел на Таганку наниматься в артисты. Юрия Петровича он доконал неведомым тому Олжасом Сулейменовым, который писал действительно замечательные стихи. Мастер сказал:
- Что ж, хорошо. Но у меня в театре есть с десяток ребят, которые делают это не хуже тебя. Ставка артиста без категории – шестьдесят рублей. Прописка и жилье в Москве – твоя проблема.
А у Славки жена, двое детей, мама, сестра и брат. Наступил на горло собственной песне и уехал дальше инженерить. Но связи с Любимовым не потерял, а тот его запомнил – собственно, помнит по сей день. Так что, нам на зависть, в театр Славка, будучи в Москве, попадал непременно при непосредственном содействии Юрия Петровича. Признаюсь, что и мне перепадало от этого знакомства, когда театр бывал в Киеве.
…Я в корне пресекла Славкины попытки пересказать мне спектакль, нахально заявив, что сама посмотрю. Предопределив таким образом свою дальнейшую в этом смысле судьбу, стала думать, — как же все-таки попасть в Москву и на Таганку? И тогда я вспомнила о своем приятеле Лёше Т., с которым еще в студенческие годы играла в "народном" театре. Когда-то он наплевал на свою достаточно успешную военно-техническую карьеру, закончил ВГИК и сделался довольно крупным чиновником в кинематографии.
Звоню в Москву, секретарша величает Лёшку Леонидом Александровичем, который, к сожалению, в Министерстве на совещании, а что передать?
А что передать?.. я перезвоню. На четвертый раз удача, меня соединяют любезно, и я слышу знакомую Лёшкину скороговорочку, такую уже бесповоротно московскую, которой он некогда нас в Киеве совершенно обаял. Узнал меня и искренне рад. Я перехожу сразу к делу:
— Любишь ли ты театр, как я люблю его? т. е., можешь ли мне на эту пятницу достать билет на Таганку?
Расписание на текущую декаду узнала по телефону, немало удивив администратора междугородним звонком по такому поводу. Лёша немеет. Потом, вероятно меня уже в реальности как следует вспомнив, смеется:
— Мать, у тебя дети взрослые, а в голове черт знает что... Ну, ты вообще всегда была... А что там в пятницу?
— "Мастер и Маргарита".
— Ну, вот, я же говорю, — с ума сошла, и все вокруг тоже, снобы несчастные, где я тебе билет возьму, ни в ЦК, ни в Моссовете у меня знакомых нет. Позвони послезавтра, попытаюсь что-нибудь сделать. А вообще, не будь идиоткой — ехать из Киева в Москву на спектакль....
Между прочим, и в самом деле — проблема. Ведь и дети, и работа, и вообще... Однако, думаю я себе, если Лёша билет добудет — поеду.
Звоню послезавтра, секретарша ласково щебечет: Леонид Александрович просил передать, что, к сожалению...
Ну, конечно... ну, чего там извиняться... всего наилучшего!
Но все же — одно дело поехать и попасть в театр, и совсем другое — на "авось". Ведь и дети, и работа, и вообще... Однако, говорю вам: если человек чего-то очень хочет, то электризация вокруг него такая, что утром на работе звонит начальник отдела, ласковый и заботливый, как папа родной, интересуется, здоровы ли дети, и я понимаю, что нужно ехать в командировку.
— Не смогла ли бы ты сегодня выехать в Москву на 3-4 дня, очень нужно?
И я, вместо того, чтобы, должным образом поломавшись, сделать одолжение и нехотя согласиться, кричу:
— УРААА! Мне как раз так нужно в Москву!!! –
чем немедленно вызываю в моем куртуазном начальнике мысль о том, что у меня в Москве амуры и надо бы «не пущать», но производственные интересы побеждают...
Господи, с таким счастьем — и на свободе!
В среду в Москве дождь и гастроли БДТ. Влияние на публику пьесы "Влияние гамма - лучей на бледно-желтые ноготки" таково, что никто билетов не продает, а только меняют их на другие. Происходят странные монологи и диалоги:
— Меняю ноготки на фантазии Фарятьева.
— Меняю фантазии в БДТ на фантазии в "Современнике".
Я спрашиваю билетик, а у меня спрашивают "а у вас что? ", и я, потеряв веру в разумность людей и собственный фарт, доверительно сообщаю:
— Есть трехкомнатная квартира в Киеве, почти в центре, подойдет?
Тем не менее, вокруг довольно интересно: стоит веселый Смехов (еще бы, у него-то билетик есть!), явно кого-то ждет. Я набираюсь смелости и преувеличенно смиренно спрашиваю:
— У вас не может оказаться лишнего билетика?
— Скорее всего, нет.
И почти в тот же миг с радостным возгласом "Зямчик, привет, дорогой!" Смехов рванулся куда-то. Подошел Гердт с очень красивой седовласой дамой, и сам седовласый и очень красивый…
Тем временем дождь припускает всерьез. Все счастливые семьи уже одинаково счастливы в театре, а несчастливые... эх, что о несчастливых говорить, они что в театре, что под дождем несчастливы каждый по-своему, не в обиду классику будь помянуто... И я — честное слово, впервые в своей московской театральной практике! — ухожу, несолоно хлебавши, к своим московским друзьям.
Сидим на кухне, пьем чай с "тётинастиными" блинами, я грустно рассказываю о влиянии гамма- лучей на бледно-желтые ноготки, и вывод мой совершенно пессимистический: уж если я не попала на эти гнусного цвета ноготки, то "Мастера" мне и подавно не видать! Подружка Зоечка сидит, оперлась на кулачок, сочувствует. Она недавно приехала из Югославии, где работала с мужем в русской школе при посольстве, в наши русские страсти не успела еще окунуться. Вдруг Зоечка говорит:
— А вот прошлой осенью в Белграде, когда Таганка была в Югославии, Юрий Петрович выступал у нас в русском клубе и приглашал — мол, будете в Москве, заходите. Мы говорим — к вам, небось, и не попасть, а он улыбнулся и повторил: "А вы приходите! "
Я даже подскочила:
— Зоечка, а что, если я пойду? Или, может, все ходят и надоели?
Зоечка наивности моей удивилась искренне:
— Ручаюсь, ни один не воспользовался, они больше по "Березкам" и за консервами про запас.
По вопросу, а не грех ли так обмануть Юрия Петровича, дает консультацию тетя Настя:
— Да не грех, это и за обман не считается, ты вроде за Зоечку идешь, он же приглашал.
Мои друзья живут неподалеку от Таганки, на Дубровке, и нетерпение мое таково, что я через полчаса у театра, хотя уже десятый час, идет спектакль, и все очень странно: дверь, всегда недосягаемо закрытая — настежь. Я захожу, женщины в униформах любезны, говорят, что Юрия Петровича, скорее всего, уже нет, но лучше все же спросить со служебного входа.
Мимо ресторана "Кама" ("Через две, через две зимы-ы, через две, через две весны-ы, отслужу, отслужу как надо и вернусь" — залихватски гремит "Кама" открытыми окнами) бегу за угол, спускаюсь по ступенькам и оказываюсь в уютном полуподвальчике. Справа столик, сидит симпатичная бабуля в передничке, пьет чай. Юрий Петрович уже ушел, но завтра в десять утра репетиция, приходи, милая, к десяти…
В восемь я уже на своем "Почтовом ящике", и в десять — в Театре. Другая бабуля, тоже приветливая, сообщает мне, что репетицию перенесли на одиннадцать, так что я могу погулять или подождать на диванчике. А так как у меня от страха перед неизбежностью обмануть самого Юрия Петровича дрожат коленки, я остаюсь, ибо, если выйду — не вернусь ни за что!
Сижу на кожаном диванчике, как у мамы дома — у меня в детстве после войны такой же пухлый был, только со спинкой, зеркалом и со слониками на полочках. Дрожу. Идут на работу актеры Таганки, такие давно мне знакомые люди, что хочется непрерывно здороваться, как на деревенской улице. Любимова все нет. Без пяти минут одиннадцать
— Здрасьте! –
и в дверном проеме подтянутый, моложавый, весь в суперджинсе Юрий Петрович. Я так рванулась к нему со своего диванчика, что он остановился, и жестом — руку к груди — меня спросил: вы ко мне? На дрожащих ногах подхожу и стараюсь очень быстро объяснить, что обращаюсь к нему только потому, что все другие средства исчерпаны и т. д. Он все понимает и спрашивает:
— А что у нас сегодня?
— Сегодня — "Час пик", но я его видела, мне нужно на завтра.
— А завтра что?
— Завтра - "Мастер и Маргарита".
Юрий Петрович воздевает руки горе, изображая собою Рок из греческой трагедии, и восклицает:
— На это не могу! Поверьте, ничего не могу.
И тут-то наступает страшный миг обмана. Я начинаю вкрадчиво:
— Прошлой осенью в Белграде вы приглашали...
И вижу, как в глазах Юрия Петровича что-то включилось, я даже слышала, как оно щелкнуло.
— Приходите завтра без четверти семь сюда и найдите меня.
И распрощались…
Весь вечер мы с друзьями толковали о том, попаду я в Театр, или нет? Зоечка говорила:
— Ну конечно, раз ОН обещал.
А тетя Настя:
— С одной стороны, ОНИ народ ненадежный (у тети Насти старший зять — режиссер, и о НИХ она многое может порассказать!), но с другой стороны, конечно, - все-таки Любимов.
Когда на следующий день я вышла из метро на Таганке, площадь была запружена людьми. Причем толпа как-то молчаливо и обреченно перемещалась, напоминая описание Броуновского движения из учебника физики. По переулочку я прошла, как сквозь строй, а у знакомых ступенек теперь стояли два крепких паренька с красными повязками. Всем, жаждущим переступить этот порог, задавался стереотипный вежливый вопрос:
— Вы к кому?
Неожиданно для себя, - но объяснимо для человека, знающего Булгаковский «Театральный роман», - я сказала:
— Мне назначил Юрий Петрович.
И это был магический «сезам », который вел меня весь этот вечер.
В подвальчике — полная смена декораций. На бабушкином месте — энергичный мужчина (помнится, Иван Никитич?), череда просителей, с каковыми короткий разговор, кончающийся, как правило, отказом. Растерянный подводник при полном параде с кортиком; красивая студентка какой-то театральной студии — просто расплакалась; женщина с догом, "играющим" Бангу — бдительный Иван Никитич заподозрил, что на прошлом спектакле у собаки была другая хозяйка, но пустил все же; подхожу и я.
— Вы к кому?
Я — свой «сезам ». Ко мне немедленно проникаются почтением.
— Как ваша фамилия?
И уже роется в каких-то бумажках. И тут я с ужасом понимаю, что никакой моей фамилии у него не обнаружится, поскольку об этом и не было говорено!
— Прошу сказать, что пришла женщина из Белграда.
Звонят Юрию Петровичу, который помнит, и благосклонно велит подождать.
Сижу на почти родном уже диванчике. Драмы разворачиваются полным ходом. В основном финал трагический, но вдруг кого-то пускают — ну, опять же "Театральный роман", да и только.... А время — к семи, и обо мне забыли. Без десяти поднимаюсь, хочу пошутить: мол, Мессир, полночь, пора, но боюсь, кабы не было хуже, и просто робко о себе напоминаю. Снова звонят Юрию Петровичу, но отвечает Элла Петровна, завлит театра:
— Скажите кому-нибудь, пусть проведут к Юрию Петровичу.
Подвернулся некто по имени Стас, и за его широкой спиной иду по узкому длинному коридору-кишке. Я спрашиваю:
— Куда это мы?
А мне отвечают:
— К Юрию Петровичу, как было сказано.
В этот вечер на Таганке, видимо, говорят цитатами из Романа…
По этой «кишке» ходят уже готовые к выходу актеры, я узнаю их персонажи. Босой, в мешковине, с отрешенным лицом — Иешуа; стройная, в бикини и с огромными резиновыми "грудями" за спиной (я влипаю в стенку, чтобы не задеть) — Гелла; в смокинге (или фраке?) безукоризненный Воланд-Смехов. А вот и Юрий Петрович. Он отчего-то встречает меня весело, как родную, и велит идти в раздевалку. Быстро раздеваюсь, обратно в "кишку" — Юрия Петровича нет. Господи, а в зал-то как попасть? Передо мной спина Смехова, стучу тихонько в область талии, как в дверь, он оборачивается, и сверху вниз удивленно:
— Да!?
— Мессир, где Мастер?
— Да вон он, в зал пошел.
По фойе, раскланиваясь и улыбаясь, шел Юрий Петрович. За ним несли Стул. Я быстро вклинилась между ними. Стул установили в конце прохода, на том месте, где пол резко опускается в фойе.
— Постойте за мной минут десять, я начну спектакль, потом уйду, а вы сядете, - я скажу, что разрешил.
Я вцепилась в спинку режиссерского стула и заработала сердитое замечание дамы в униформе, которая, оттерев меня плечиком, попросила сквозь зубы:
— Не стойте так близко к Юрию Петровичу.
А в это время происходит презабавная сценка. Пока Юрий Петрович еще не уселся и раскланивается со знакомыми, какая-то дама, которой он заслонил сцену, нервно говорит:
— И долго вы так будете качаться?
Я замерла, да и публика, в основном знающая Любимова в лицо, впилась в него глазами: что же будет? А было так: первая реакция - раздражение, затем - мгновенная оценка ситуации, и, конечно, игра:
— Ну что вы, не беспокойтесь, не подумайте, что я весь вечер так простою. Я сам имею некоторое отношение к театру, и всегда очень сержусь, когда мне мешают смотреть.
Все получают удовольствие от этого представления и облегченно улыбаются: обидно ведь было бы увидеть нелюбезного Любимова. Свет погас. Юрий Петрович включил свой знаменитый фонарик. Начался спектакль.
И сегодня хочу признаться честно: я смотрела его с восторгом и без малейших укоров совести! Спасибо, Юрий Петрович, и простите! Невиноватая я – театр люблю!
P.S.
В ноябре 1996 года в Киеве после большого перерыва гастролировал Театр на Таганке. Гастроли проходили в помещении Театра оперетты, где некогда я смотрела «Пугачева» по фальшивому билету, ловко изготовленному моим товарищем Олегом Л. - на необорванном билете прошедшего спектакля при помощи штемпеля, вырезанного из сырой картофелины, ставилась новая дата. Приходилось стоять, конечно, да нам было не привыкать: из историй моего проникновения в московские театры без билетов можно было бы составить авантюрный роман. Шестнадцатого ноября был вечер встречи с Любимовым и актерами. И я передала ему этот рассказ, сопроводив запиской:
«Уважаемый Юрий Петрович,
Не пугайтесь, я не графоман. Просто пришло время повиниться перед Вами за мою невольную мистификацию, случившуюся почти 20 лет назад по причине моей нежной любви к театру вообще, а к Таганке – исключительной и личностной. Я, не будучи москвичкой, начиная с 1967 года посмотрела в Вашем театре 20 спектаклей, а что было попасть в те годы на Таганку – не мне Вам рассказывать.
Эти заметки написаны по горячим следам. Они не театроведческие, а чисто бытийные. Но я надеюсь, что Вам, а, может быть, и Вашим коллегам – актерам театра будет приятно снова окунуться в атмосферу тех лет, когда Таганка была, быть может, единственным легальным «глотком свободы» мысли, слова и театрального действа.
Я искренне желаю Вам долгой человеческой и творческой жизни. Спасибо за Вашу бывшую, настоящую и будущую работу».
Под чем и сегодня, много лет спустя, с удовольствием подписываюсь!