В нем, по свидетельству друзей, всю жизнь просвечивали черты длинноногого, румяногубого, жадного к шутке и умной мысли подростка в кургузой гимназической куртке, рукава которой были вечно ему коротки, с самого раннего возраста влюбившегося в книги и… малышню, населявшую бедный двор его дома номер четырнадцать по Новорыбной улице в Одессе, именуемой ныне Пантелеймоновской.
Корней Иванович Чуковский прожил в нашем городе с 1883 по 1905 год и именно здесь состоялась его проба пера, настолько удачная, что этот в прямом смысле «кухаркин сын», самоучка, ничего, кроме пяти классов одесской гимназии не окончивший, оказался в конце своей жизни удостоенным почетного звания доктора литературы Оксвордского университета. Произнесенная на чистейшем английском языке речь новоиспечённого восьмидесятилетнего доктора, который в комично сидевших на нем чёрной шапочке и пурпурной мантии вышел к микрофону, началась со слов: «В молодости я был маляром». И это была чистая правда.
Не многие знают, что по-настоящему Корнея Чуковского звали Николаем Корнейчуковым, что родился он 1 апреля 1882 года отнюдь не в Одессе, а в Петербурге (хотя почему-то день рождения всегда справлял 31 марта) и что был он «незаконнорожденным». Его отцом являлся Эммануил Соломонович Левенсон, в семье которого жила в прислугах мать будущего писателя - полтавская крестьянка Екатерина Осиповна Корнейчукова.
Блудливый папаша, как нередко бывало в подобных ситуациях, отказался от них, и мать с маленьким Коляшей переехала в Одессу. Корней Иванович, спустя многие годы, признавался: «Я так боялся документов о своем происхождении, что ни разу в жизни даже не прочитал их».
И неизвестно, что вышло бы из этого обделенного с самого раннего возраста долговязого «байстрюка», как звали в Украине подобных ему детей, появившихся вне освященного церковью брака, если бы судьба не свела его в одном классе Одесской второй прогимназии с Борисом Житковым. Да-да, тем самым, тоже будущим знаменитым детским писателем.
«Я принадлежал к той ватаге мальчишек, которая бурлила на задних скамейках и называлась «камчаткой», - вспоминал впоследствии Чуковский. – Он же сидел далеко впереди, молчаливый, очень прямой, неподвижный, словно стеной отгороженный от всех остальных. Нам он казался надменным. Но мне нравилось в нем все, даже эта надменность. Мне нравилось, что он живет в порту, над самым морем, среди кораблей и матросов; что все его дяди – все до одного! – адмиралы; что у него есть собственная лодка, - кажется, даже под парусом, - и что не только лодка, но и телескоп на трех ножках, и скрипка, и чугунные шары для гимнастики, и дрессированный пес».
Случилось так, что гимназическая драка, в которой Колька Корнейчуков и Борис Житков участвовали на одной стороне, сблизила их, и началась воистину потрясающая дружба, которая странным образом определила их судьбы, будущее, профессии в этом будущем и даже предназначение на земле.
Дворянская семья Житковых, образованная, интеллигентная, открытая с радостью приняла худого нескладного одноклассника Бориса, которого удивляло все: и то, что отец его гимназического друга – важный чиновник в Одесском порту, и то, что его мать – пианистка.
А уклад дома Житковых, с их хлебосольными обедами, серебряными столовыми приборами, белоснежными скатертями, разговорами на умные темы об астрономии, математике, физике, новоявленном языке эсперанто и, самое главное, великолепной библиотекой, которой можно было пользоваться сколько душе угодно, казался ему воистину чем-то необыкновенным. Отец Бориса как-то вручил Николаю невероятной красоты и тяжести том – «Дон Кихот» Сервантеса с иллюстрациями Доре, и… именно с этого началось неуклонное превращение долговязого Кольки Корнейчукова в известного детского писателя и поэта, переводчика, литературоведа и языковеда, журналиста и издателя Корнея Чуковского.
Забегая вперед, вспомним, что поздней осенью 1923 года, на пороге дома Чуковского, который к тому времени был уже известным писателем, появился Борис Житков, худой, изможденный, «измызганный», как писал в своих воспоминаниях Корней Иванович. Революция лишила его всего. У Бориса не было документов, денег, надежды выкарабкаться из пропасти, в которой он оказался не по своей вине. Друзья встретились очень тепло, и когда Житков рассказал Чуковскому о своих приключениях (а был он моряком, объехал весь мир, успел повидать много диковинного), тот предложил:
- Слушай, Борис, а почему бы не сделаться тебе литератором? Попробуй, опиши приключения, о которых ты сейчас говорил, и, право, выйдет неплохая книжка!
Протекция Чуковского, его дружеское участие и вера в способности друга довольно скоро помогли бывшему моряку Борису Житкову превратиться в хорошего детского писателя. А первой его книгой, вышедшей под руководством Чуковского, был сборник рассказов «Как я плавал». Но это будет потом.
А пока смешивший всех подросток Корнейчуков был исключён из гимназии по пресловутому закону «о кухаркиных детях». Он чуть было не попал в городские сумасшедшие. И всё из-за стихов, которые начали роиться в его голове и которые он непрерывно бормотал себе под нос, а забывшись, начинал декламировать и в полный голос к откровенной радости жадных до необычных зрелищ одесситов. На жизнь он стал зарабатывать в артели маляров, крася крыши и заборы. Ещё учил английский язык по самоучителю. Запоем читал. Читал много. И даже - ни много ни мало — писал серьёзную философскую книгу.
Несколькими годами позже глава из этой его книги будет напечатана в газете «Одесские новости». Так начнётся журналистская карьера Чуковского. Карьера, заметим, головокружительная.
В ноябре 1901-го Чуковский впервые переступил порог солидной одесской газеты с рекомендацией известного политического деятеля, тогда журналиста, Владимира Жаботинского. Всего через три года, вернувшись из Англии, где он был в качестве корреспондента всё тех же «Одесских новостей», Чуковский уже печатался в столичных «Весах». А ещё через год, в 1905-м, редактировал собственный еженедельный сатирический журнал «Сигнал», вскоре, правда, безвременно почивший.
Первые четыре номера этого издания были так остро сатиричны и откровенно антиправительственны, что власти возбудили судебное дело против Чуковского. К счастью, отделался он тогда лёгким испугом. Да испугался ли он вообще? Бежать, скрываться от полиции, переодевшись англичанином… Боже мой, да это было так весело!
Что говорить, в нём всегда было много от авантюриста. Но было и ещё что-то… упрямое и целеустремленное.
«Не пить, не курить, вставать в пять утра, ложиться в девять вечера, выполнять все обещания, отвечать на все письма, никогда не хвалить в печати или с трибуны того, что не нравится, не играть в карты и в домино, не ходить в гости и не принимать гостей… — словом, если составить свод всех правил, которые навязал себе Чуковский, то выйдет целый том, не уступающий своду законов», — вспоминал Валентин Берестов, много лет знавший Чуковского лично.
Зачем это всё? К чему столь жёсткие правила, которым он неукоснительно следовал? По Чуковскому, ничто не должно было отвлекать от главного — от работы. Работа — его добровольная каторга. Писал он трудно, долго, с бесконечными переделками и правками. Знаменитая «лёгкость стиля» и какая-то особая ясность изложения давались Чуковскому тяжко, даже мучительно.
Работа — его единственная радость и утешение. Ведь только она позволила перенести всё, что выпало на его долю.
А выпало немало. Смерть троих детей. Ссылки, расстрелы, гонения на сверстников, товарищей, учеников в революцию и гражданскую войну. Невежественные и грубые нападки всевозможных «критиков». Стынущий от голода и холода послереволюционный Питер. И военная Москва 1941 года. И эвакуационный Ташкент. И гнев вождя народов, который увидел свой портрет в Тараканище. И печать «чуковщины», которая висела на нем вплоть до хрущевской «оттепели». И многое ещё, от чего спасла, заслонила, уберегла только работа. Более полувека ни на день (!) не прекращалась она.
За это время Чуковский-критик создал целую галерею литературных портретов своих современников – знаменитую «Чукоккалу». Помните, в 1906 году Корней Иванович приехал в карельское местечко Куоккала, где свел близкое знакомство с художником Репиным и писателем Короленко. Здесь он прожил около десяти лет, а от сочетания слов Чуковский и Куоккала образовалось «Чукоккала» (это придумал Репин) — название рукописного альманаха с литературными портретами многочисленных друзей Чуковского, который Корней Иванович вёл до последних дней своей жизни.
Чуковский-переводчик сделал ставшие классическими переводы Уитмена, Киплинга, Оскара Уайльда и Марка Твена, Конан Дойла и О,Генри.
Именно его певучий тенорок озвучил для нас по всесоюзному радио «Робинзона Крузо», «Барона Мюнхгаузена», «Маленького оборвыша», «Айболита».
Чуковский-литературовед написал два фундаментальных исследования о творчестве Николая Алексеевича Некрасова и Антона Павловича Чехова.
Чуковский-лингвист выпустил книгу о русском языке — «Живой как жизнь».
Чуковский-исследователь попытался «найти закономерности детского мышления и чётко сформулировать их», что и сделал в знаменитой своей книге «От двух до пяти».
И наконец, Чуковский-сказочник одарил всех нас с поистине сказочной щедростью. Кто не знает теперь:
У меня зазвонил телефон.
-Кто говорит?
- Слон.
-Откуда?
-От верблюда.
-Что вам надо?
-Шоколада…
И конечно:
Муха, Муха-Цокотуха,
Позолоченное брюхо!
Муха по полю пошла,
Муха денежку нашла.
Пошла муха на базар
И купила самовар!
И ещё:
Добрый доктор Айболит!
Он под деревом сидит.
Приходи к нему лечиться
И корова, и волчица,
И жучок, и червячок,
И медведица!
Всех излечит, исцелит
Добрый доктор Айболит!
И наконец:
Жил да был
Крокодил.
Он по улице ходил,
Папиросы курил,
По-турецки говорил,
Крокодил, Крокодил Крокодилович!
Вот только при чём тут конец? Это же самое что ни на есть начало! С него, с «Крокодила», в 1917 году всё и началось. И только потом к этому свирепому, но обаятельному разбойнику присоединились и «Мойдодыр», и «Тараканище», и «Муха-Цокотуха», и «Путаница», построенная целиком на перевёртыше (кстати, сам термин «перевёртыш» ввел в литературоведение Корней Иванович), и «Чудо-дерево», и «Бармалей», и «Телефон», и «Федорино горе», и «Айболит», и «Краденое солнце», и «Приключения Бибигона»… Разве не щедро?
Однако сам Корней Иванович сетовал: «Все другие мои сочинения до такой степени заслонены моими детскими сказками, что в представлении многих читателей я, кроме „Мойдодыров“ и „Мух-Цокотух“, вообще ничего не писал». Но он был счастливым человеком. Иначе и не могло быть. Иначе он не назвал бы себя однажды «радостным человеком в радостном мире».
Чуковского не стало в 1969 году. Он умер от вирусного гепатита. В подмосковном Переделкино, где Корней Иванович жил последние годы, остались созданная им детская библиотека и его мемориальный музей.
При жизни Чуковский был награжден орденом Ленина, тремя орденами Трудового Красного Знамени, многочисленными медалями. В 1962 году ему была присуждена Ленинская премия, тогда же - степень Доктора литературы Оксфордского университета, о которой мы уже упоминали.
Но самой большой наградой, по собственным словам Корнея Ивановича, было для него признание младшей дочери Мурочки: «Больше всего я люблю (даже больше мармелада и шоколада) папины сказки. Когда он их сам написал, а потом мне читает».