История человечества – это история его тиранов! Сие утверждение кажется слишком смелым. Но если оглянуться назад, то будет совершенно ясно – тираны написали историю от начала до конца. Человек рос и развивался – тиран оставался прежним. Словно не коснулось его время, словно внесен он был искусственно в человеческую массу, как вносится закваска в опару, дабы вызрело и поднялось нужное тесто. Значит ли это, что Он был необходим, что, единственно благодаря Ему, расцвело и засияло наше настоящее? Без сомнения! Что порождало самые яркие, самые пронзительные произведения в литературе? – ТИРАНИЯ!!! Что поднимало со дна человеческой души, из самого ила, из глубинных залежей, все лучшее и гениальное? – ТИРАНИЯ!!! Кощунственно? Ещё бы! Но, справедливости ради заметим, пережившие тиранию, благодарят судьбу за пережитое, потому, думается мне, что лишь выстрадав, завоевав свободу, человек может считать себя по-настоящему свободным.
Но здесь я хочу поговорить не о тирании, а о тиранах, во всем их великолепии и блеске. Именно, о живых людях талантливых и обаятельных, проникавших в сердца миллионов, и управлявших огромной страной.
Секрет их власти над умами и сердцами многих поколений волновал меня, пробуждал фантазии. Часто, сидя вечером за чашкой чая и размышляя, я представлял, как проникаю в прошлое; жуя холодную сосиску рисовал себе сцену кровавой расправы над деспотом… и ликовал. Усатый Сталин беспечно шел мимо меня по коридору, а я коварно рылся в кармане, и доставал недоеденную сосиску… НЕТ! – кованый, армейский нож. Вот он подходит ко мне. Вот я достаю нож, и бросаюсь на угнетателя – всеобщая паника!!... и, тиран повержен. Я – спаситель миллионов людей – точка. Последний кусок сосиски исчезал в моих недрах.
Я так заразился идеей, что даже пожелал возвратить тирана на его место. А иначе, как смогу я избавить от него человечество. И так – тирана нужно возвратить. Первая мысль, посетившая меня – а где могила Иосифа Виссарионовича? Срочно бегу включать компьютер; быстро подключаюсь к Сети, и… ВЕКИПЕДИЯ!!! – «Сталин захоронен у Кремлевской стены…» Ура! Дело сделано! То есть нет – дело будет сделано. Дело за малым. За малЫм, то есть за мной. Ликование!!!
Ночь. Я крадусь к Кремлевской стене с лопатой. По счастливой случайности выхожу прямо к гранитному бюстику. Знакомый силуэт. Усы, брови, аккуратный зачес… сталинский. Узнаю. Отмеряю полтора штыка от кирпичной, стены. Не под плитой, как это показалось бы логичным, а именно в полутора метрах от стены; копаю. Все происходит как во сне. Земля – о ней скажу особо; земля мягкая, жирная, вся пронизанная корнями растений. Я втыкаю в нее лопату, но, тут же понимаю – лопата вовсе не нужна. Беру землю руками, и выкладываю ее на плиту. Идет очень легко; выходит огромными легкими кусками – куски теплые и влажные. На мгновение я останавливаюсь. Мысль, как щелчок предохранителя на пистолете пронизывает холодком: «Выходит…Может даже сообщники есть. Может они уже следят за мной…» Гоню трусливые мысли.
Странно, чем глубже, тем легче подается земля. Но цель словно ускользает. И снова мысль: «Ушел в сторону. Промахнулся…» Гоню глупые мысли, а когда оглядываюсь, вижу – углубился порядочно, и холодный диск луны став меньше просяного зерна, мерцает и покачивается вверху. Странность происходящего еще больше раззадоривает меня, и я отбрасываю комья все с большим остервенением. Вдруг с ужасом понимаю – иду вверх.
Сталин встретил меня очень радушно. Он словно ждал моего прихода. Я это понял по тому, что на нем был не всегдашний его затасканный френчик, а белый элегантный костюм, двубортный и наилегчайший. Тем более меня поразил темно-зеленый галстук, пришпиленный золотой булавкой.
- Прахады дарагой, - пропел он мелодичным глубоким голосом, очень старательно выводя южный акцент. – Гостэм будишь.
Я видел – акцент дается Сталину тяжело, но закон гостеприимства не позволял ему перейти на московский, хгыкающий говорок.
- Товарищ Сталин, не напрягайтесь, я же понимаю, как трудно изображать радушие перед своим убийцей. Можете без церемоний, запросто.
- Хорошо, - как то вдруг посерьезнел Иосив Виссарионович, - давай без дураков. Пошли. – мне послышались в его голосе холодные нотки, но я продолжал улыбаться, сознавая, спасителю Мира не гоже истерить и зазнаваться. К тому же, невольно, я чувствовал странное, не поддающееся контролю внутреннее ликование. Я вспомнил – такое же точно ликование испытывали многие при первой встрече с вождем. Находиться рядом со Сталиным было приятно, чувствовалась сила, исходящая от него, и обаяние. Усталая складка между густых бровей в минуты сосредоточения или внимания черная и глубокая, вдруг разглаживалась и почти исчезала, когда вождь улыбался. И тогда хотелось подать ему руку или обнять по-дружески, и ощутить щекой щеточку сталинских усов. Я потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения, но, оно уже захватило меня. Мы шли по длинном кремлевскому коридору, (я чуть позади Сталина), и мне было хорошо, и немного страшно, оттого, что вот сейчас, может быть за этим поворотом, я, словно голодный тигр, наброшусь на Иосифа Виссарионовича. Совсем не жаль вдруг стало мне всех жертв репрессий, а захотелось оградить и поддержать вождя. У него много забот; он думает за весь народ, и не только, - за все народы думает. А тут эти: с нуждишками своими, с брюхом пустым, с уязвленным самолюбием – пустозвоны.
Коридор все продолжался и продолжался. Он, то вытягивался в струну, то разветвлялся, то огибал колоннаду по замысловатой дуге, иногда просто округлую, иногда с изгибами, но, всегда белую и сверкающую. А я шел за вождем, словно попав в чье то счастливое детство. Немного утомляло однообразие окружающей обстановки: высокие двустворчатые двери под дуб, узорчатая, ручной работы ковровая дорожка с портретами старых ленинцев, да мраморные фонтанчики, со студеной хрустальной водой, и пустота, гулкая, отдающаяся в потолок нашими шагами, потому, что идем мы не по дорожке, а рядом.
Я вдруг поймал себя на мысли: «Сталин при жизни был небольшого роста, около ста шестидесяти сантиметров, или чуть выше, а сейчас он был на голову выше меня, и мой взгляд, посылаемый со ста восьмидесяти, кропотливо набранных сантиметров, упирался аккурат между лопаток вождя». Значит врали, значит принижали его, значит хотели исказить действительность.
Я все больше попадал под обаяние Иосифа Виссарионовича. Мы совсем не разговаривали с ним пока шли коридорами кремля, но мое мнение о нем изменилось на совершенно противоположное. Куда мы идем? Зачем? А важно ли это? Мне просто нравилось идти за Сталиным, пытаясь попасть в ногу, и совместить звуки наших шагов. Я настолько отказался от мысли убить вождя, что даже незаметно положил, приготовленный нож, на один из белых фонтанчиков. Я очень хотел сделать это бесшумно, но, нож сорвался, и с ужасающим грохотом воткнулся в паркет. Сталин остановился и обернулся. Он строго посмотрел на нож, потом на меня, и… улыбнулся широко и радушно.
- Пайдём дарагой, - снова пропел он с акцентом, - здэсь ужэ блыска.
Мы последний раз обогнули сверкающую колоннаду, самую красивую и высокую из всех, конец которой упирался в белую мраморную стену. Колонны в ней были украшены сценами труда и сюжетами боевой славы Красной армии. Мне очень хотелось увидеть что там, за последней дверью, но, я невольно засмотрелся, так искусстно украшены были колонны.
- Пайдём друг, - ласково повторил Сталин, - нас ждут.
Мы вошли в широкую гостиную, посреди которой, ах ты боже мой!!! стояла огромная ёлка. Это была не теперешняя, рафинированная и приглаженная ёлка, а настоящая, с неуклюжим ватным снегом и гирляндами из цветной бумаги. Эти гирлянды с любовью и старанием вырезали кремлевские дети. Кроме гирлянд и блестящего дождика на елке висели еще украшения. Сперва, я принял их за конфеты в ярких обертках, но, когда подошел к ёлке ближе, то увидел, что это были октябрятские звездочки.
- Это то, о чем я подумал? - спросил я Сталина с улыбкой.
- Да, - застенчиво ответил Сталин, и за руку повел меня вокруг ёлки. Мы пели.
- В лэсу радылась ёлачка, - выводил Сталин.
- В лесу она росла, - подхватывал я.
- И днэм и ночиу скромная, зылёная била.
Сталин первым выхватил пистолет. Он двигался бесшумно и быстро, как огромный кот. Но мне повезло – в момент выстрела я запнулся, и пуля лишь качнула волосы на моем затылке. В следующую секунду я покатился по полу, доставая свой «Браунинг». Перекат – выстрел (Сталин выпустил вторую пулю), перекат – мой выстрел – удар тяжелого тела об пол. Пуля вошла как раз между бровей вождя.
Теперь оставалось последнее, самое приятное. Я подошел к ёлке. Зал, до этой минуты погруженный в полумрак, осветился вдруг ярким электрическим светом, и гром несмолкающих аплодисментов буквально оглушил меня со всех сторон. Все члены правительства и Центрального комитета приветствовали меня стоя. Аплодисменты перешли в овацию; казалось, потолок сейчас обрушится от этого грохота, но овация не прекращалась.
Навстречу мне, пихаясь, спешили Молотов и Берия. Они очень волновались, выражая неудовольствие, друг другом. У каждого в руках была красная подушечка, а на подушечке октябрятская звездочка.
- Позолотили вот, - шептал Молотов.
- Улучьшие мастэра, - отпихивал его Берия.
Я не слушал их суетливое блеяние, я купался в волнах овации. И лишь одного не хотел я сейчас – не хотел, чтобы овация смолкла…