Художник Владимир Яковлев. Часть I

Светлана Тимофеевна Никольская
Воспоминания С.Т.Никольской и Сони Никольской, основанные на дневниковых
   записях авторов о 10-ти годах, проведенных рядом с художником.
                Часть I

Фотография Льва Мелихова из каталога выставки Владимира Яковлева
(Москва, 1995), выпущенного Третьяковской галереей к 60-летию художника.
На фото: С.Т.Никольская, Соня Никольская, М.М.Фотиев, Владимир Яковлев и др.
Фотография снята на квартире профессора МИСиС Фотиева М.М.
в день рождения В.Яковлева 15 марта 1993 года.

   Удивительный сон приснился мне 29 октября 1988 года накануне нашего приезда к Владимиру Яковлеву, и я решила включить его в начало этого необычного повествования скорее похожего на документальные кадры из жизни.
   Я с друзьями подхожу к берегу моря. Море синее, синее и очень спокойное, а вдали – корабль. И вдруг я замечаю, что на наших глазах море высохло. А потом вижу, что это место снова залито чистой морской водой, и на водной глади появляются разные рисунки: корабль, огромная пятиконечная звезда, крест… Мы стоим завороженные, и нашему восхищению нет предела. Неожиданно я поднимаю голову и вижу, как падает снег огромными белыми снежинками – а это ведь в самый разгар лета. Я подставляю ладони, и снежинки на глазах превращаются в прозрачную воду. Я подношу ладони к лицу, полные этой чистой родниковой воды, и умываюсь.

   13 ноября 1988 год. Смотрела по телевизору документальный фильм Иосифа Пастернака «Черный квадрат» о художниках-авангардистах. И вдруг увидела там нашего Володю Яковлева, которого вот уже два года мы с Соней разыскиваем. В 1963 году он нарисовал мой портрет. В то время я была замужем за Виталием Пановым, мы жили на ул. Горького (Тверская), д.8, и муж очень хотел, чтобы меня нарисовал Владимир Яковлев. Он познакомил меня с Володей, и я стала ходить к нему на Тихвинскую, где Яковлев жил вместе с мамой и папой в крохотных комнатах с провалившимся полом в общей коммунальной квартире. Там я пересеклась с Геннадием Айги, которому Володя оформлял книгу его стихотворений, некоторые из них я переписала в тетрадку и никогда с ними не расставалась. Иногда Володя приходил к нам на Горького, я кормила его борщом, котлетами, компотом, и он с удовольствием все уплетал. Володя сделал три этюда и сам портрет, который мы показывали коллекционеру Георгию Дионисовичу Кастаки. А его прекрасная абстракция вот уже полвека висит у меня и все, кто бывают у нас, восхищаются ею.
   Прошло более 20 лет, как я рассталась с Виталием Пановым и потеряла все связи с тем миром. О Володе Яковлеве я ничего не слышала. А моя дочь Соня давно настаивала разыскать его. Ей очень хотелось, чтобы Яковлев нарисовал и ее портрет. В августе я обзвонила все отделения МОСХа, но никаких сведений не получила, поскольку Яковлев не был членом Союза художников. Кроме имени и фамилии я ничего не знала: ни места, ни даты рождения, да и фамилия распространенная, адресный стол отказался разыскивать. И вдруг 10 августа Соня совершенно случайно знакомится с художником-авангардистом Германом Виноградовым. Он привел ее в свою мастерскую на Солянке и показывал свои абстракции, а она рассказала, что у нас есть картины Яковлева, и что мы с мамой разыскиваем его. Оказалось Герман знает его по фильму, в котором они снимались. И сейчас Володя Яковлев находится в психиатрической больнице, у него умерли отец и мать, и не было другого выхода, как поместить его туда. Он в очень плохом состоянии, ничего не рисует. В общем, положение его ужасное. С Германом Соня повстречалась два дня, а потом мы уехали в дом отдыха. Герман обещал после гастролей позвонить, но куда-то пропал. А телефон его Сонечка на вокзале не успела записать.
   И вот сегодня фильм «Черный квадрат». Я была дома одна. Когда стали показывать Володю, сердце мое сжалось от боли. Он стоял на фоне монастыря и что-то рисовал, по-моему, какое-то лицо и точки, точки по лицу. На вопрос, что он рисует, Володя отвечает: «это ветер… лицо человека, которого уносит ветер». Потом он говорит, что здесь ему тяжело, не может рисовать. Голос за кадром объясняет, что Володя остался сейчас один, умерла мать, потом отец и теперь это место – его «вечный дом». Это было страшно слышать. Потом снова кадр – Володя такой одинокой фигуркой (вид со спины) идет по дорожке вдаль и голос его за кадром: «не знаю, что дальше будет, может быть, меня кто заберет домой отсюда, тогда снова смогу рисовать». Это был душераздирающий крик в пространство о помощи, крик надежды больного несчастного человека. Я плакала… дальше в фильме показали кусок с Германом, он говорил о бикапо и о своей мистерии.
   Фильм получился просто ошеломляющий своей правдой, своей страшной черной дырой, в которой живет каждый из художников. Когда пришла дочь, я вся была в слезах, так как уже позвонила своей сестре и, рыдая, рассказала ей о фильме и о судьбе Володи Яковлева. Сестра что-то почувствовала интуитивно и сказала мне: «смотри, еще не вздумай взять его к себе». Я же про себя решила, что если Соня будет согласна, то я возьму его, тем более родственников у него нет. Я вдруг поняла, что это знак. Да, я возьму Володю, и буду ухаживать за ним: мыть его, кормить, а он нам с Сонечкой станет братом, нашим несчастным братом, и это будет Божья милость за все наши страдания. Когда я вся в слезах рассказала Сонечке о фильме и о Володе, то первое, что услышала в ответ: «мама, давай возьмем Володю к себе». Никто не может представить, что было у меня на сердце, когда я услышала эти слова. Это и страх за нее, ведь ей было всего 20 лет, и радость нашего с ней единодушия. Я долго ей рассказывала, какая нас ожидает жизнь, что надо от всего отказаться, ведь он как маленький ребенок, еще и душевнобольной. Мы долго обсуждали это, и пришли к единому мнению – «брать!» Володю. Да, чуть не забыла, в последнем кадре фильма, когда одинокая фигурка Володи уходила вдаль, крупным планом показали табличку с надписью: «Психиатрическая больница №16». Это во многом облегчило наши поиски Володи. Сонюшке я сказала, что если мы его возьмем, то будет очень тяжело материально, так как моя зарплата 155 рублей и ее – 110, да еще вычтут подоходный налог, потом надо платить за нашу кооперативную квартиру каждый месяц 60 рублей, в общем – нищета! Да еще нагрузки, ответственность как физическая, так и моральная. Я говорила, что мы себя обрекаем, что это крест, который мы добровольно должны нести. Обе мы снова пришли к выводу, что в нашей жизни это единственный выход из духовного тупика, в котором мы оказались. Сама себе я задавала вопрос, смогла бы я решиться на это раньше? И я поняла, что наверно не смогла бы. Соне стало это ясно в 20 лет! Хотя, мне кажется, она не совсем отдавала себе отчет по молодости.
   После принятия обоюдного решения, я стала обзванивать психиатрические больницы, так как №16 в справочнике не значилось, и только в одной мне дали телефон, но с оговоркой, что это очень старая запись и могут быть изменения. По этому телефону все время было занято, я догадалась, что телефон изменился. На следующее утро, 14 числа, в справочной мне дали телефон «заменов», где посоветовали позвонить вместо 184…. 584… Наконец, я набираю телефон с 584…. Мне говорят, что это 16 больница. Я сразу объяснила, что мы давно разыскиваем Володю Яковлева, и вот вчера из фильма я увидела крупным планом табличку «Психиатрическая больница №16» и, наконец, попала по адресу. Женщина очень доброжелательно назвала дни приема и как ехать, спросив предварительно, на своем или городском транспорте мы приедем. Я ответила, что городским. Ехать 3 часа. Мы решили в воскресенье – это будет 20 число. Всю неделю я чувствовала, что на меня, как облако спустилось какое-то странное спокойствие, тишина… Ночи я спала плохо. Целую неделю мы с Сонечкой говорили о нашем намерении. Я, конечно, переживала не только за это решение, но и за нее, не зная, как все это может на ней отразиться. Но ни разу не пришла мысль изменить решение. С Соней мы договорились, что ни один человек не должен знать об этом, так как посыпятся советы и все нарушится. Это дело только нас двоих, и никто, ни одна душа не должна ничего знать. Всю неделю мы ждали того дня, когда поедем к Володе. Я вытащила его папку с рисунками, перепечатала стихи Геннадия Айги.

   20 ноября 1988 год. Я собрала все, что мы возьмем в больницу: яблочки, лимоны, бутерброды с колбасой и ветчиной, помидоры, гранат, купила 3 прекрасные длинные белые розы, три белые игольчатые хризантемы, для роз я приготовила химическую колбу, а для хризантем – длинный керамический сосуд. Ночь мы плохо спали. Рано утром встали, позавтракали и отправились в путь. Через час и 15 минут мы приехали к Щелковскому автовокзалу и минут через 10 уже сидели в 320 автобусе, идущего в сторону Черноголовки до остановки «Громкое». Погода была ясная, солнечная, кругом снег, дорога прекрасная. И вот наша остановка. Водитель объяснил, что надо повернуть направо и идти до монастыря. Мы вышли из автобуса и видим, что прямая дорога налево ведет к пансионату МИДа, а направо идет вверх прямая дорога сквозь сосновый лес. Вдруг смотрю, стоит женщина в дубленке, и во все огромные голубые глаза смотрит на меня. Боже мой! Неужели Ольга Яковлева? (имеется в виду актриса театра А.Эфроса. – Прим. авторов). Но не могу разобрать. Расстояние уменьшается. Мы, как загипнотизированные, смотрим друг на друга. И, наконец, я вижу – Альбина Матвеева! Мы бросаемся друг другу в объятия и долго, долго не можем оторваться. Сонька совершенно удивленная спрашивает меня: «кто это?!». А я от радости: «да, это Альбина Матвеева, актриса Эфроса». Она ждала мужа из санатория. Я ей сказала, что мы следуем в монастырь, в психиатрическую больницу, к знакомому художнику, кстати, тоже Яковлеву. Альбина: «Цветы, конечно!». Поговорили об Оле. Альбина сказала, что она ушла с Таганки, и Ульянов хочет восстановить с ней «Наполеона». Поохали, поохали, распрощались, и мы двинулись вверх по прямой. Солнце заливало дорогу. Мы энергично шли, вот показалась колокольня, часть монастырской стены и купола храма. Все это в разрушенном состоянии и, наконец, мы подходим к воротам. Та самая надпись «Психиатрическая больница №16». Вошли внутрь, спросили 4-ое мужское отделение, но уткнулись не в тот корпус. Из него вышел рабочий и направил нас к Володе Яковлеву, показав нам дом. Это был трехэтажный небольшой корпус, двери закрыты. Мы позвонили. На звонок вышла женщина. Мы сказали, что приехали к Володе Яковлеву, вошли в здание, в коридор. И прямо у двери на скамеечке одиноко и смиренно сидел в больничной убогой одежде Володя Яковлев. Он сказал, что ждал кого-то, поцеловался с нами и поздоровался за руку со мной и Соней. Панна Александровна провела нас в комнату, где они обедают, там стояли два стола и диванчики-скамеечки для посетителей. Мы разделись, сбросили на них шубы, сели за стол. Другие больные стали с любопытством собираться вокруг. Панна Александровна их прогоняла, но они не уходили. Глазели на нас, улыбались и мы им тоже. Я вытащила рисунки, положила на стол перед Володей цветы. Он приближал к ним свое лицо и нюхал. На хризантемы он сказал, что пахнут огурцами, а розы долго нюхал и сказал, что хорошие цветы. Мы поставили их в колбу и в сосуд. Потом Володя рассматривал свои рисунки и говорил: «хороший рисунок». Я сказала, что мы привезли ему кое-что поесть. Он очень оживился, стал с жадностью есть бутерброды, я подкладывала ему зелень, помидоры (гранат он положил в карман больничной куртки). Потом принесли какую-то баланду-суп, от которого он сразу же отказался, но я уговорила, так как видела, как нелегко ему было поглощать всухомятку бутерброды. Потом он взял в пакете лимоны, яблоки и отнес в палату. Я спросила, сколько в палате человек. Оказалось – пять. Мы были потрясены, в каких условиях они содержатся. Разговор не клеился, я стала напоминать ему о том времени, когда он оформлял стихи Геннадия Айги, спросила, где он сейчас. Он сделал вид, что не услышал, а когда я второй раз спросила, ответил, что в больнице. Потом он стал говорить о Саше Васильеве, что он собирается взять его на несколько дней, я попыталась узнать его телефон, но он сказал, что не помнит – это надо спросить у сестры. Я даже привскочила: «какой сестры?!». Он сказал: «у моей сестры – Ольги Яковлевой!». И тут я вскрикнула: «какой Ольги Яковлевой – актрисы!». Володя ответил: «нет, она инспектор, работает в больнице». Не веря своим ушам, я спросила Володю, родная или не родная сестра, младше его или старше? Он ответил, что это его родная сестра, младше его на четыре года, и дал ее телефон. Потом попросил, чтобы она принесла ему кальсоны, а также передать ей, что ему очень много дают лекарств и поэтому у него плохо ходят ноги. Я, конечно, все записала, но подумала, не бред ли это, хотя говорил он очень разумно. Чувствуя, что разговор при других больных не складывается, я спросила Володю, могут ли его отпустить с нами немного погулять. Он сказал, что могут, если разрешит Панна Александровна. В это время комната продолжала заполняться больными: кто глядел с любопытством на нас, на цветы, кто, улыбаясь, заигрывал с нами, приближался, хотел потрогать. В этих одеждах все они производили жуткое, страшное впечатление и чувство большого сострадания к ним. Панна Александровна разрешила нам немного погулять, открыла раздевалку, Володя оделся и вышел – я была в отчаянии. Он выбрал огромные ботинки в какой-то белой муке, одел правый на левую ногу, телогрейка и ушанка – все это было черное и убогое. Я повела его обратно в раздевалку, нашла получше ботинки, поставила их перед Володей, он опять стал одевать их неправильно, тогда я сама переодела ему ботинки, поправила телогрейку, мы подождали Соню и вышли на улицу, то есть во внутренний двор монастыря. И не прошли мы несколько шагов, как Володя вдруг захотел курить. Он вытащил папиросу, несколько раз чиркнул спичкой, дул ветер, спичка гасла. Тогда я попросила Соню взять у Володи папиросу и прикурить в предбаннике. Володя вдруг остановился в нерешительности (мы еще не знали, что у него туберкулез; а он, по-видимому, не мог решить: давать ли Соне папиросу, которую он уже прикуривал или нет), потом все же отдал, и через минуту Соня вернулась с зажженной папиросой. Володя взял мою руку и поцеловал. И опять стал говорить, что его собирается взять домой на несколько дней Саша Васильев. Тогда я сказала, что мы с Сонечкой живем вдвоем, и у нас большая квартира и что, если ему понравится, мы могли бы жить все вместе, а он, Володя, был бы нам братом. Лицо его, всегда угрюмое, неожиданно осветилось радостью, он стал уверять, что ему, конечно же, понравится, и что он не хочет к Саше. «А сможешь ли ты быть один, пока мы будем на работе?». Володя ответил, что он не будет мешать, он будет только спать и рисовать. Мы шли, взявшись за руки. Вдруг Володя сказал: «давайте повернем», он замерз. Мы подошли к двери, он попросил у меня руку, взял бережно и поцеловал, потом у Сони. Когда мы вошли, подошла Панна Александровна, а Володя и Соня сели на скамеечку, Соня держала его за руку и что-то ему говорила, а он улыбался. Панна Александровна спросила родственники ли мы. Я ответила, что нет, но мы хотели бы взять его к себе домой. Она посоветовала нам обязательно поговорить с лечащим врачом, так как помимо психического заболевания, у него еще и туберкулез.
   Вернувшись, дочь рассказала, что они, когда сидели на скамеечке, очень сошлись. Соня говорила ему, что мы его долго разыскивали, Володя отвечал: «Спасибо», потом по-детски наивным тоном добавил, что он хороший художник. А Соня: «Я знаю… Ваша абстракция потрясающая». Он повторил слово «потрясающая» как будто оно имело новый оттенок. А Соня продолжала: сколько абстракций она видела, но его ни с чем не сравнится. Мы стали собираться, Соня сказала: «держись, Володя, осталось немножко», а мне он сказал, что надо уговорить врача. Мы поцеловались и распрощались.
   Обратно мы доехали вполне благополучно. Поели и решили позвонить его сестре Оле Яковлевой. Трубку взял очень молодой и нервный голос. Я представилась, сказала, что мы были у Володи, и он дал ваш телефон, сказав, что вы его сестра. Я очень удивилась, так как с 1962 по 1965 годы часто бывала у Володи в деревянном стареньком доме на Тихвинской, знала его мать Веру Александровну и отца Игоря Михайловича – очень интеллигентного милого человека, но никогда не слышала, что у Володи есть сестра. Ольга Игоревна пояснила, что она воспитывалась и жила у бабушки, поэтому я ее и не видела. Удовлетворившись ответом, я вернулась к разговору о Володе, сказав, что он просил то-то и то-то. Насчет кальсон, она стала жаловаться, что там украли его кальсоны, так как хватает только от купания до следующего мытья. Но она обязательно купит. Я ей предложила немецкое утепленное мужское белье, но Ольга Игоревна тут же воспротивилась, сказала, что купит все сама. Насчет лекарств, от которых у него плохо ходят ноги, пояснила мне, что он просто капризничает. Наконец, я сказала Ольге Игоревне, что хотела бы помочь и, возможно, общими усилиями мы могли бы что-нибудь сделать для Володи. Но она отвечала, что сейчас ей много людей помогает и ничего не нужно. Тогда я стала говорить, что Володе там очень плохо, он не может рисовать, и я могла бы взять его к себе. Но Ольга Игоревна сказала, что это не шутки. И настойчиво повторяла мне, что он душевнобольной и дома ему даже хуже. А в данный момент Саша Васильев и друзья хлопочут по поводу операции на глаза, а потом будет видно. Тогда я попросила записать наш телефон на случай, если мы понадобимся, она поблагодарила, и мы попрощались. После разговора, у меня был неприятный осадок, как будто я влезла в чужую жизнь, хотя и рассказала, что Володя 25 лет тому назад меня рисовал, что за последние годы я похоронила маму, папу, отца Сони и так далее. Она вроде бы стала понимать, что я не из-за каких-то выгод предлагаю помощь, а просто от души. Поверила ли она в это, я не знаю.
   Предстоящая ночь оказалась сплошным кошмаром. После того как мы с дочерью посмотрев фильм, пришли к решению «взять Володю», свидание с ним и, наконец, неожиданность, которую мы вообще не предполагали (это существование его родной сестры, т.е. новая неопределенность) – все это привело меня к нервному расстройству. Так или иначе, надо было снова принять какое-то решение. На следующий день я позвонила в больницу и решила поговорить с врачом Светланой Ильиничной Шацкой. Я ей объяснила, что в это воскресенье мы приезжали, и хотели бы взять Володю, надеясь, что домашний уют и забота возродят его к жизни, и что для меня было полной неожиданностью узнать о существовании его родной сестры. И что нам в таком случае делать? Врач сказала, что домой его отдать никак нельзя, поскольку он должен находиться под присмотром психиатра, кроме того, у него туберкулез и потребуется еще 1,5 года, чтобы процесс закрылся. Потом она сказала, что сейчас Ольга Игоревна и Саша Васильев намерены устроить его в центр «Микрохирургии глаза» Святослава Федорова, так как необходима операция на глаза. Что домой его можно взять, но не больше чем на пару дней, и то в этом случае должна приехать сестра, его опекун, и дать расписку. После небольшой паузы я спросила, как Володя себя чувствует. Оказалось, что настроение его в течение дня постоянно меняется: то он плачет, то слышит голоса и т. д. Я дала Светлане Ильиничне свой телефон, передала привет от нас Володе, поблагодарила ее и попрощалась.
   Предстоящая ночь оказалась сплошным кошмаром. После того как мы с дочерью посмотрев фильм, пришли к решению «взять Володю», свидание с ним и, наконец, неожиданность, которую мы вообще не предполагали (это существование его родной сестры, т.е. новая неопределенность) – все это привело меня к нервному расстройству. Так или иначе, надо было снова принять какое-то решение. На следующий день я позвонила в больницу и решила поговорить с врачом Светланой Ильиничной Шацкой. Я ей объяснила, что в это воскресенье мы приезжали, и хотели бы взять Володю, надеясь, что домашний уют и забота возродят его к жизни, и конечно для меня было полной неожиданностью узнать о существовании его родной сестры. И что нам в таком случае делать? Врач сказала, что домой его отдать никак нельзя, поскольку он должен находиться под присмотром психиатра, кроме того, у него туберкулез и потребуется еще 1,5 года, чтобы процесс закрылся. Потом она сказала, что сейчас Ольга Игоревна и Саша Васильев намерены устроить его в центр «Микрохирургии глаза» Святослава Федорова, так как необходима операция на глаза. Что домой его можно взять, но не больше чем на пару дней, и то в этом случае должна приехать сестра, его опекун, и дать расписку. После небольшой паузы я спросила, как Володя себя чувствует. Оказалось, что настроение его в течение дня постоянно меняется: то он плачет, то слышит голоса и т. д. Я дала Светлане Ильиничне свой телефон, передала привет от нас Володе, поблагодарила ее и попрощалась.
   И вот уже целый год как мы приезжаем по воскресеньям к Володе. Везем ему чай, папиросы «Беломор», горячее, а в последнее время – блокнот и фломастеры. Так Владимир Яковлев стал частью нашей жизни.

   Приближалось лето 1989 года. По договоренности с врачом Светланой Ильиничной Шацкой и с разрешения сестры Ольги Игоревны Яковлевой, которая была его опекуном, мы взяли Володю из больницы в так называемый «домашний отпуск» на шесть дней с 9 по 14 июня. Помню, сколько было проблем с его перевозкой. Надо было брать частную машину туда (3 часа) и обратно. А это половина месячной зарплаты! Я позвонила Ольге по поводу этих проблем. Она тут же связала меня с дьяконом Новодевичьего монастыря, поклонником живописи Яковлева, сказав, что он повезет меня за Володей и доставит домой. В назначенный день я позвонила дьякону N., мы договорились, что я подсяду к нему у Библиотеки им. В.И.Ленина. Да, одежду? Не в больничных же лохмотьях его везти. И тут мне пришла мысль, что Володя худенький и маленький, и Сонечкина одежда (спортивный костюм, футболка, а шлепки и трусы я купила) ему прекрасно подойдет. Мы доехали с горем пополам до больницы. Врачи уже все ушли. Надо было сбегать в ближайшую деревню к врачу, чтобы поставить ее в известность. Володичка вышел из корпуса. Вид его привел в оцепенение моего попутчика. Когда я прибежала и сказала: «Пошли, Володя, переодеваться и поедем», дьякон вдруг выпалил, что опаздывает на службу и ему срочно надо ехать. А как же мы? Тогда он дал нам денег на обратный путь, и мы пошли одеваться. В ванной комнате Володя чуть ли не срывал с себя одежды, забыв, что пред ним женщина, он быстро переоделся и говорит мне: «Бежим скорее». До шоссе он так бежал, как будто боялся, что его вернут в больницу. А я только и слышу: «скорей, скорей, мы убежим». На дороге я поймала машину, объяснила куда ехать и договорилась об оплате. Денег оказалось вполне достаточно, и мы поехали!
   И вот уже день, как мы дома. Знакомая художница принесла Володе краски, кисти, бумагу. Но он к ним не притронулся, хотя на протяжении этих месяцев пока мы с Соней его навещали, он в предвкушении «отпуска» рисовал в альбомчиках и блокнотах цветными карандашами свои чудесные цветы. Так вот, оказавшись, наконец, в домашней обстановке, он просто наслаждался свободой, он отдыхал. Курил, ел, спал. Звонил друзьям, но они не приезжали, тогда он брал альбомчик и исписывал его каракулями. И снова звонил и звонил по телефону, просил своих художников приехать к нему, ведь он в Москве, дома! Но они не приезжали. Это единственное, что его огорчало и причиняло ему боль. Только мать психиатра Владимира Леонидовича Райкова, лечившего Володю много лет, навестила его. С трудом передвигаясь, опираясь на палку, эта уже пожилая женщина сочла своим долгом приехать к Яковлеву. Володя был так рад, что тут же нарисовал портрет Татьяны Андреевны и подарил его ей. Потом Володя показывал свои рисунки на столе, они все были как бы перечеркнуты номерами телефонов: перечеркнуты цветы, перечеркнуты лица… Эти листки, на самом деле, очень трогательны, потому что художник писал своим друзьям послания, пытаясь докричаться до них, вероятно, он плакал, когда его лицо соприкасалось с бумагой на столе. Ведь, практически слепой художник, мог видеть свои рисунки, уткнувшись в них лицом. Со стороны казалось, что Яковлев глазами и плачет и рисует… Шли дни. Сонечке очень хотелось с Володей поговорить, а ему не хотелось (хотя до этого они много говорили с ним в больнице и на прогулке). Он не желал слушать музыку, Соня в то время играла на фортепиано и уже научилась на гитаре. Яковлев ничего не хотел. Но, несмотря на то, что никто из художников к нему не приехал, он был счастлив, что его взяли домой. А перед его отъездом они все же поговорили. Соня спросила его, не хочет ли он послушать ее стихи. Он согласился, сказал, что стихи он любит. Они пошли на кухню, и за чашкой кофе она читала ему свои стихи. Володя слушал, по обыкновению, низко опустив голову. И когда она закончила, он, наконец, оторвал голову от стола, и посмотрел на нее каким-то своим внутренним взором. Немного помолчав, он попросил еще раз прочитать последнее стихотворение:

Что лучше веточных сплетений
В размыве неба голубом
Тончайших венул нанесенье
На нежный акварельный фон
Дорог чернеющие стержни
И в серых ямках талый снег
Вороны дремлющей, но прежде
Вдаль уходящий человек

«Вдаль уходящий человек…» – повторил Володя и опустил голову.


   Приближалось 14 июня – время окончания «домашнего отпуска». Я сказала Володе, что надо ехать в больницу. И вдруг… взрыв… «не поеду, я не хочу туда!». Никакие уговоры не помогали. Тогда я позвонила врачу больницы Светлане Ильиничне Шацкой, рассказала ей все, и спросила, что же нам делать? Она попросила Володю к телефону. Светлана Ильинична долго разговаривала с ним, но результат был тот же – «не поеду!». Мы стали думать, как нам быть. И вдруг мне приходит в голову мысль сказать ему, что мы поедем на выставку, на М.Грузинскую. Володя с радостью согласился. Я обманула его, но другого выхода не было. Я поднялась к соседу, у которого была машина, и попросила его помочь нам отвезти Володю в больницу. Он сказал, что это очень далеко и предложил мне деньги. Дай Бог ему здоровья! Выбежав на улицу, я стала ловить машину. Наконец, мне повезло. Я объяснила водителю, куда мы поедем, и попросила его поддержать мою версию, что едем на М.Грузинскую, на выставку. И вот мы в пути. Володя оглядывается по сторонам, чувствуя что-то неладное. Я его успокаивала, говорила, что мы едем по окружной дороге, так как от Теплого Стана это более короткий путь. Но когда мы доехали до Щелковского шоссе, Володя в ужасе догадался: «Ты меня везешь в больницу! Ты плохая, ты нехорошая, я не хочу тебя больше видеть, не приезжай ко мне!» Я сидела, не проронив ни слова от отчаяния, и только потом ответила ему: «Хорошо, Володя, если ты так хочешь, я больше к тебе не приеду». И вдруг он заплакал, повторяя: «нет, ты хорошая, я тебя люблю, всегда приезжай ко мне». Он взял мою руку, стал целовать ее и просить: «Киса, ты будешь ко мне приезжать?». «Конечно, Володя, я тебя не брошу, я буду приезжать к тебе». Он успокоился. И так, держась за руки, мы доехали до больницы. Я расплатилась с водителем, поблагодарила его (он был изрядно перепуган), и мы с Володей пошли к корпусу. Это было тяжелое расставание… Все лето я продолжала приезжать к нему. Володя встречал меня сдержанно, он еще не примирился с тем, что мы не можем забрать его навсегда, сердился, но готов был ждать… А уже в сентябре настроение его переменилось: он радостно встречал меня, стал долго прогуливаться со мной. Когда мы сидели с ним на скамеечке, он неожиданно запел: «Листья желтые над городом кружатся…», я подпевала ему, и так проходили тихие, умиротворенные часы. Он стал проявлять ко всему интерес, я читала ему статьи о Георгии Кастаки и стихи Геннадия Айги. Он всегда точно и умно комментировал. Когда я уезжала, Володя всегда душевно и с благодарностью прощался, целуя мою руку.




Незарегистрированным читателям Прозы.ру предлагаю пройтись по ссылкам, чтобы прочитать произведение полностью:

Художник Владимир Яковлев. Предисловие http://www.proza.ru/2009/12/13/1157
Художник Владимир Яковлев. Часть I http://www.proza.ru/2009/12/13/1164
Художник Владимир Яковлев. Часть II http://www.proza.ru/2009/12/20/1504
Художник Владимир Яковлев. Часть III http://www.proza.ru/2009/12/27/921