«НАШ СЕМЕН ИВАНОВИЧ»
Спасение утопающих - дело
рук самих утопающих.
(Лозунг общества спасения
на водах)
Часть 1-ая.
I
Незаметный, рядовой и даже, в общем-то, не очень молодой сотрудник журнала «Религия и атеизм», именующий себя вполне обыкновенно: Семен Иванович Несознающий, отмечал 8-ой по счету день своего пребывания на томных, полных неги пляжах Сочинского побережья.
Семен Иванович лучшие годы своей жизни провел в безостановочном кружении по лабиринту московских улиц, расположенных между ветхим зданием редакции, и стенами собственного жилища, а также незначительным числом разбежавшихся по адресам друзей его, к слову сказать, уже поголовно обремененных многочисленными семействами, и потому связанных суетой дел своих крепче, нежели свежеспеленутый новорожденный младенец.
Сам Семен Иванович был холост, имел весьма представительный вид, который предавал ему лишь слегка выдающийся над брюками животик, и любил иногда со снисходительной улыбкой послушать этих молодых, горячих, хотя порой и чересчур увлекающихся голов, впрочем, столь редко в наше время встречаемых.
Редакция, где работал Семен Иванович, ассоциировалась у него с целой вереницей привычных образов, встающих из памяти один за другим: в первую очередь, - с постоянно острящим, и почти всегда не к месту, гладким толстяком, - шефом его отдела, с вечно не застегнутой на животе нижней пуговицей столь же полинялого, как и сам хозяин, пиджака. Далее шли согбенные под спудом взваленных на них гигантских ворохов служебных бумаг угрюмые шкафы со скучными пыльными стеклами, время от времени отверзающие бездонные чрева свои, дабы поглотить в них навеки нужную цифирь какого-нибудь не сужденного быть оконченным отчета. За шкафами виднелись изъеденные червеобразными трещинами стены, пестревшие ликами отечественных кинозвезд, развешанными женской рукой, не потерявшими, не смотря на поблекшие от солнца краски, всей силы своего обаяния. Шествие замыкали огромные настенные часы черного дуба с блестящим увесистым маятником, неизменным ярким пятном выделяющиеся на блеклом фоне будничных воспоминаний. Часы каждые полчаса говорили чистым медным басом, наполняя помещение своим громогласным, полновесным тиканьем, призванным напомнить окружающим о не прекращающем где-то ни на миг биться вечном пульсе жизни, но обладающих в стенах учреждения действием диаметрально противоположным: наводили на всех присутствующих зевоту, столь неодолимую, что приходилось подчас опасаться за целостность челюстей некоторых сотрудников, чей вывих, казалось, был почти неизбежен.
Как уже было сказано, наш герой восьмой день наслаждался знойными, обжигающими лучами солнца, такого же неистового в своей страсти, как и губы южных красавиц, столь же пылких, сколь и вероломных, …
Рядовой служащий после суеты и бестолочи Московской жизни вдруг очутился в царстве спокойствия и лени. Он старался расположить свое розовое, холеное тело таким образом, чтобы все оно, мучаясь и блаженствуя, целиком было предоставлено жалящим его лучам, в то время, как голова, украшенная в центральной части своей зеркальной глади лысиной, укрылась в спасительной тени тента.
Солнце лило зной, который, смешиваясь с прохладой ровного и спокойного моря, сворачивал в жгут мелкие барашки, бегущие по водяной поверхности к берегу, пронизывая легким ветерком неподвижный воздух и овевая прохладой все, что ни находилось на пляже: тоненькие силуэты купальщиц в пестрых костюмах, бронзовые торсы мужчин, белые панамки малышей, резвящихся на песочке, лоснящиеся на солнце тысячью капелек пота спины дородных мамаш, наблюдающих за своими чадами и подставляющих южным лучам свои уже и без того покрасневшие плечи.
Семен Иванович блаженствовал. Тихий, убаюкивающий плеск моря, выбрасывающего на берег белые волны, шум гальки, играющей в чехарду с морским прибоем, крики детей, эхом отзывающиеся, повелительные оклики мамаш, скрип песка, мнущегося под ногами проходящих пляжников, – все это сливалось в баюкающую, ласкающую слух музыку.
Все изменилось внезапно. Нашему герою вдруг почудился какой-то надоедливый шум. Гул голосов, только что ласкающий уши, вдруг оборвался и покатился отдаленным, зловещим эхом тысячи слившихся в едином стоне распахнутых, клокочущих глоток. Внутри у Семена Ивановича, все оборвалось, и зазвучал тяжкий размеренный пульс, ничуть не похожий на удары его собственного сердца, скоро и мелко отдающийся в висках пляшущей барабанной дробью. И привиделся мерно и грозно ступающий в такт невидимому ритму кто-то страшный и огромный, безобразный каким-то неземным уродством, несущий пред собой, словно вздыбленный меч, бритве подобный, выступающий над нижней губой огромный клык-саблю, привыкший вонзаться в живую трепещущую плоть, весь опаленный кровью, стекающей с него тонкими ручейками на вдруг ставший зеленовато-лиловым песок.
Весь пейзаж вдруг как-то померк, солнце завалилось куда-то вбок, подобно обыкновенной, треснувшей лампочке, Семена Ивановича облепили смерчи пыли и понесли куда-то, подхватив с собой и всю пляжную когорту отдыхающих, вытянувшихся в тонкую цепочку до самого горизонта, а на глаза Семена Ивановича, как ему показалось, надели какие-то яичного цвета очки, благодаря чему весь пейзаж принял неестественный ядовито-желтый оттенок.
- Боже мой! – пробормотал Семен Иванович и стряхнул дурацкое наваждение, проведя рукой по глазам. Мерзкий нетопырь, на мгновенье привидевшийся в розовом тумане приспущенных век, тотчас растворился, не оставив после себя следа. Одновременно затих и размеренный пульс, отдающийся ноющей болью в висках, - точно по голове его ритмично стучали большой, обмотанной мягким тряпьем дубиной.
Окружающий Семена Ивановича пейзаж вновь принял свой жизнерадостный, полный красок лета оттенок, а взвившийся смерч, вдруг так внезапно унесший в его воображении всех находившихся на пляже куда-то за облака, так же неожиданно вернул их всех на свои места, не забыв при этом рассыпать вокруг взвихренный песок.
Семен Иванович вытер пот со лба, резко вскинул голову и огляделся. Море по-прежнему улыбалось ему, посылая в лицо солнечные блики, отливая в свете дня своим салатово-лиловым блеском.
- Вот ведь ч-чепуха! – сказал себе Семен Иванович. – Да нет, все в порядке. Нервишки хе-хе!..
Но тайная заноза совершенно необъяснимого беспокойства уже впилась ему в сердце, и мышью вдруг вскинулось и забегало детское желание зарыться с головою в песок.
- Удобно устроились? – вдруг услышал он над собой чей-то приятный, чрезвычайно сочный бас.
При звуках этого незнакомого голоса по телу Семена Ивановича явственно пробежали мурашки. Он осторожно открыл один глаз и с опаской глянул на говорившего.
Перед ним сидел плотно сбитый, необыкновенно волосатый мужчина. Все его бронзовое от загара тело было покрыто курчавой растительностью с головы до пят. Тип лица у него был восточный – черные, вьющиеся волосы, смуглая кожа и глубоко посаженные темно-карие, почти черные глаза – так, что они казались бездонными, - определенно указывали на это. Оттуда, из далекой трепещущей темноты зрачков время от времени прилетали и вспыхивали лукавые искорки, что придавало глазам незнакомца некоторый магнетический мерцающий блеск. На шее у него висел массивный медальон - золотой краб, который, как показалось Семену Ивановичу, приветственно махнул ему клешней. На руках было по нескольку золотых колец.
-Наверное, артист. Сейчас многие едут на юг подхалтурить, – подумалось Семену Ивановичу. – Эвон рожа-то какая разбойничья, глазами так и стреляет, где бы стибрить что-нибудь, что плохо лежит. Артист-то он, может, и артист, но жулик должно быть тоже порядочный, - глядите-ка, люди добрые, весь в золоте! – обратился Семен Иванович к воображаемой аудитории. – А может, он гипнотизер? Сначала усыпит до бесчувствия, а потом – поминай, как звали с вещами! Как бы он чего не свистнул! – и Семен Иванович, на всякий случай, похлопал себя по карманам брюк, лежащих рядом, удостоверяя целостность часов.
- Ну, Семен Иванович, - раздался бас незнакомца, - неужели я вам настолько не внушаю доверия, что вы уж и за часы свои опасаетесь?
- Слишком откровенно уж я при нем шарил по карманам, неудобно как-то, - подумал Семен Иванович. – Записал незнакомого человека в воры, – и снова глянул в глаза незнакомца, показавшиеся на сей раз ему совершенно разбойничьими.
- Зашли бы как-нибудь в гости к нам, артистам. Познакомились бы с нами поближе, Семен Иванович. Наш цирк приехал с гастролями на целый месяц.
Тот вздрогнул.
- Откуда он знает мое имя? - екнуло у него сердце.
- Помилуйте, - казалось, незнакомец читал его мысли, - вот же ваша визитная карточка!
Действительно, из брюк на песок вывалилась его визитная карточка с адресом и телефоном. Семен Иванович запихнул карточку поглубже в карман брюк и вновь с неудовольствием уставился на незнакомца.
- Хорошо устроились, - повторил незнакомец, ничуть не смущаясь взглядом Семена Ивановича.
- Да он ведь не раскрывает рта! - удивленно отметил тот. - Чревовещатель!
- Чай, нравится в Сочи? - продолжал чревовещать незнакомец, потирая руки и нахально подмигивая Семену Ивановичу.
Фамильярность всегда коробит, а нашего героя так просто передернуло. И он уже хотел весьма надменно осведомиться у неведомо откуда взявшегося наглеца, по какому праву тот его допрашивает, но... То ли взгляд незнакомца столь гипнотически действовал, то ли разлитый повсюду покой и нега действовали успокаивающе, но Семен Иванович вдруг начал подробно и с воодушевлением рассказывать о своей жизни в Москве, рассказывал долго и увлеченно. Короче, вывернул себя перед незнакомцем наизнанку, выложил о себе все, что и сам забыл, а тут вдруг вспомнил.
Незнакомец не выразил удивления столь подробному рассказу, будто ему каждый день на пляже изливали душу. Он слушал чрезвычайно внимательно, кивал, и в некоторых смешных местах (где Семен Иванович вспоминал студенческие годы) одобрительно хмыкал и ободряюще похлопывал его по плечу.
Семен Иванович и впрямь почувствовал себя в ударе. Вспомнился и институт, и друзья, и потертые джинсы, и белокурое создание, за которым бегал в свободное от учебы время. И даже как пытался петь вторым голосом в институтском ансамбле, который деканат регулярно грозился закрыть за диссидентское направление. Группа собиралась в просторном подвале дома рядом с Октябрьской площадью и магазином «Байкал». И был он просто Сеня, и играли они не ради денег - тогда это никому и в голову не приходило, - а были просто веселые ребята, и душа их была вывернута нараспашку навстречу открывающемуся миру. А ненависти, и зависти никогда не водилось в их сердцах, и думалось, что склоки и ссоры - удел одних только выживших из ума стариков, и чисты были помыслы, и достойны помыслов дела. И всплыла вдруг в памяти палатка на берегу моря, и блеск далеких звезд, и лунная дорожка, пробежавшая по серебристой глади воды к самому горизонту, и привиделись двое юношей, стоящих обнявшись, и видящих в той дорожке - свою, им одним назначенную широкую, открытую дорогу, которую предстояло пройти, и чистый, не застланный тучами горизонт. И взор их был полон любви к окружающим, глаза их светились доброжелательностью и мечтой, и казалось, для них распахнуты небеса, даря им загадочный, таинственно мерцающий свет звезд, и преломленный в их глазах, вечно будет пылать в их сердцах этот свет пламенем священной дружбы и чистой мечты.
Одним из тех юношей был он - Семен Иванович, а 2-ым - его друг - Сергей Владимирович. И где теперь эти юноши? Во что они превратились? В брюзжащих стариков. И его и друзей засосало болото обыденщины, а путь, который был предначертан им, и который казался в начале столь прекрасным, так и остался не пройденным, они все - все остановились в самом начале свершений, едва ступив первый шаг, испугались тягот и трудностей пути.
Обо всем этом поведал наш герой незнакомцу.
- Ах, Семен Иванович, Семен Иванович! Растрогали, честное слово, не ожидал от вас! - говорил его собеседник, тряся головой и вытирая глаза. - Вот ведь порадовали! Вам же писателем нужно быть, а вы просто загнили в своей конторе! Пропадете в ней заживо, просто себя гробите! Пишите всякий вздор, а ведь, если разобраться, как следует, работа ваша - ерунда и трата времени. Суета сует. Жизнь уж прошла больше, чем на половину, а вспомнить и нечего, кроме смелых надежд. А ведь это, батенька, все атеизм. Вся и неудовлетворенность жизнью человеческая от безверия. Ведь что это за штука такая, атеизм, прости Господи, никому неизвестно. Сидит на религии, как блоха на собаке. Как собака без блохи прожить может, а блоха без собаки – нет, так и религия без атеизма прекрасно обходится, а атеизм без религии - никак. К кому пойти с вопросами атеисту, непонятно, поскольку для него Бога-то нет. Разве, что в отдел пропаганды? Да и там вряд ли, что подскажут. Очень приятно было с вами познакомиться. Чрезвычайно. Интересный у нас с вами разговор получился. По душам.
Семен Иванович артистически склонил голову, пустив своей лысиной солнечный зайчик в лицо гипнотизера – чревовещателя.
- Вы, Семен Иванович, материалист, и из-за этого проходите мимо очень многих вещей. Впрочем, нынче на дворе век такой, нужно точно знать, что почем и сколько.
- Да-да, - задумчиво продолжал неизвестный, глядя на расстилающуюся перед ним гигантским ковром до самого горизонта синюю гладь, и казалось, взглядом своим проникающим за самую эту линию. – Все, о чем вы рассказываете, очень типично для нашего времени: из-за своей дурацкой приверженности рационалистическому расчету люди не могут осуществить здесь на земле то, ради чего они, собственно, на нее и пришли. И из-за этого попадают в сети, из которых им после очень долго не представляется возможным выбраться. Однако, - и он пожал протянутую ему руку, – надеюсь, Семен Иванович, в скором времени увидеть вас снова!
Неожиданный среди ясного дня, внезапно налетевший порыв ветра запорошил совершенно Семену Ивановичу глаза песком, и пока тот, сжавши кулаки, тер ими глаза, незнакомец успел куда-то испариться. Когда же наш герой снова оборотился на то место, где только что сидел артист, он увидел лишь широко расстилающийся перед ним пляж, заполненный тысячью копошащихся на нем под солнцем бронзовых тел, да синее бездонное небо, да еще абсолютно пустое пространство, которое только что занимал собой незнакомец.
II
Выбитый из колеи столь продолжительной беседой Семен Иванович решил прийти в себя, окунуться. Он еще немного пожарился на солнце, полюбовался на хорошеньких девушек, с визгом гоняющимися друг за другом неподалеку от берега, и сам медленно пошел к воде, поспешно отрывая пятки от раскаленного песка.
Быстро пройдя мелководье, он взмахнул руками, подняв при этом целую тучу брызг, окунулся с головой, помедлил немного, а затем нырнул и поплыл изящно, как ему казалось, вскидывая руки из воды, образуя вокруг себя маленькие бурунчики и воронки.
Семен Иванович считал себя неплохим пловцом, хотя до своего приезда в Сочи плавал в последний раз лет 20 назад в бассейне, когда еще учился в институте, на уроках физкультуры.
Проплыв некоторое время, он обернулся и с удивлением обнаружил, что заплыл дальше, чем сам ожидал. Самые отчаянные пловцы маячили где-то, казалось, в необозримой дали, у берега. Он вообще не ожидал, что заплывет так далеко, а главное, за такое короткое время. При этом он, как ему показалось, совершенно не устал и даже не запыхался. Семен Иванович благоразумно решил вернуться за заградительные буи, поглядев при этом, нет ли где поблизости катера спасателя, грозившего в мегафон на пляже наказанием тем, кто заплывает за разрешенную зону, - копать грядки на спасательной станции. Не обнаружив поблизости никакой реальной угрозы, он направился к берегу. Но тут ему путь преградила большая семья огромных, голубых медуз, холодных и скользких, как прикосновение покойника, так же, как и Семен Иванович, дефилирующих вдоль берега. Медузы плыли так лениво и спокойно, так зловеще шевелили своими волочащимися, разлохмаченными щупальцами, что Семен Иванович опять же благоразумно решил обогнуть неприятных соседей, изменив при этом курс на 90 градусов.
Косяк был настолько плотный и настолько велик, что, коснувшись первых медуз и весь внутренне передернувшись, Семен Иванович был вынужден изменить свой курс еще на 90°, плывя на этот раз уже в открытое море, проклиная медузий род, вставший на его пути к берегу.
- Как бар-раны, честное слово, - ругался про себя Семен Иванович, - скопились в одну кучу, ни пройти, ни проехать!
Обогнув, наконец, проклятую желеобразную массу, он взял курс к ближайшему бую, который, вздымаясь и опускаясь, качался где-то неизмеримо далеко. Семен Иванович намеревался отдохнуть на нем и уже потом продолжить свой путь к берегу, который, казалось, не приближался, а наоборот, уходил в туманную дымку все дальше и дальше.
Семен Иванович был уже на полпути к своему железному спасителю, призывно маячившему метрах в 30-ти от него, как вдруг почувствовал смертельную усталость. Позабыв уже о всяком изяществе, он изо всех сил греб по-собачьи. И вдруг резкая судорога, подобно укусу змеи, молнией пронзила сначала левую, а затем и правую ногу, когда Семен Иванович начал брыкаться, отталкиваясь от воды с удвоенной силой. Ноги быстро начали деревенеть.
- Мама, - громко сказал Семен Иванович и непослушными руками начал бить по воде.
- Э-эй, - завопил он, что из мочи, но голос ему показался слабым и тонким, заглушаемым плеском волн.
- Э-эй, - повторил он, и глотнул, наверное, добрую пивную кружку соленой, пахнущей йодом, мерзкой на вкус, морской воды.
- Э-хей! – уже не своим голосом завопил Семен Иванович.
«Хе-хе, хо-хо», - казалось, пели ему в уши тоненькие голоса.
Икнув, он вытаращил глаза и отчаянно заорал, задыхаясь и захлебываясь, с силой, на какую только были способны его заливаемый водой легкие:
- Спа-си-те!
«Спа-спа-спа, спи-спи-спи», - противно передразнивали все те же невидимые голоса.
К нему уже гребли какие-то пловцы, но они были слишком далеко, у него не хватало сил удержаться.
- Боже, я тону, - только и успел подумать Семен Иванович.
Он последним отчаянным рывком вырвался на поверхность, последний раз глотнул воздуха, всхлипнув, глянул вверх, в пронзительно синее, бесконечно далекое небо и, пуская пузыри, камнем пошел на дно. Сознание покинуло его.
* * *
…К тому месту, где только что ушел под воду Семен Иванович, подплыли сразу 3 человека. Подошел спасательный катер, и загорелые широкоплечие парни начали нырять в поисках утопшего в разных местах в радиусе 10 метров от того места, где произошло несчастье. Один из них, вынырнув, сообщил, отплевываясь, что, вроде, нашел место, но не уверен в этом точно - слишком уж глубоко и вода мутна: он не донырнул до дна, но все же – видел что-то смутно белевшее на песке меж камней, а чтобы лучше рассмотреть, нужен акваланг. Акваланг доставили через 20 минут, и, наконец, водолаз сообщил, что это действительно утопший и обвязал его туловище веревкой. За веревку потянули. Но на том конце возникло неожиданное сопротивление. Груз, видимо, зацепился за что-то, да так крепко, что перетянул катер на свою сторону и тот, накренившись, черпнул бортом набежавшую волну. После недолгой возни груз все же удалось отцепить.
- Дотащим до берега, и на мелководье вытащим его, здорово тяжел, - предложил самый загорелый из всех, с облупившимся носом.
После минутного совещания катер малым ходом пошел к берегу, где уже собиралась толпа, волоча за собой по дну на веревке страшную ношу.
Море было все в белых барашках и, тихо плескаясь, демонстрировало своим спокойствием полнейшее равнодушие к муравьино-малым людским делам. У самого берега перед огромным количеством столпившихся людей, забывших ради страшного, но, все же, захватывающего зрелища о солнечных ваннах, катер остановился. Спасатели потянули за веревку. Поверхность воды смялась завихрившимися водоворотами, выгнулась и выпустила, наконец, из цепких объятий свою жертву. То, что было Семеном Ивановичем, посинело и сильно раздулось, но глаза, все же, были прежними, они были открыты и неотрывно, дерзко смотрели в пронзительно синее, бесконечное небо.
Часть 2-ая.
I
… Семен Иванович открыл глаза и увидел простую, средних размеров комнату, всю в белых разводах. Всмотревшись, он понял, что это соль. Она проступала повсюду. Ее кристаллики сверкали на потолке, на отстающих в некоторых местах обоях, на рамах картин, висящих на стене, и даже на дорогой, изящной посуде, украшавшей стенные полки. С потолка текло, на полу стояли невысыхающие лужи. Окна были задернуты белыми, прозрачными шторами, которые опять же из-за въевшейся в них соли не пропускали света. Тем не менее, диковинный зеленоватый свет был разлит по комнате, но проникал неизвестно откуда, т.к. ламп или других источников света Семен Иванович не заметил..
Лежа на кушетке, Семен Иванович силился сообразить, как он оказался здесь.
-Ах, да! Ну, конечно! Он, кажется, тонул и даже потерял сознание, но его вовремя спасли и откачали, а это, наверняка приемная местной больницы!
За огромным письменным столом сидел, склонившись, человек в белом одеянии (Семен Иванович принял его за докторский халат), и что-то размашисто и торопливо писал.
В двери вплыла медсестра (или секретарь?), не вошла, а именно вплыла (Семен Иванович готов был в этом поклясться). Одета она была непритязательно: на ней не было ничего, кроме чешуи, которая покрывала нижнюю часть тела, представлявшего собой ни что иное, как большой рыбий хвост.
Семен Иванович, как лежал на кушетке, так и обмер, снова зажмурив глаза.
И тут он услышал чрезвычайно знакомый бархатистый голос, слышимый им, казалось, совсем недавно:
- Я с ним побеседовал, - рокотал бас, обращаясь к секретарше, - он годится, как никто другой. Обладатель одной из самых пустых голов, которые только работают на нас. Удивительно, как это ему удалось сохранить свои мозги в столь первозданном, младенческом виде, очевидно, это его профессиональная тайна. Оформите его, но имейте в виду! В регистрационном листе, в разделе – религия, запишите – атеист.
Секретарша исчезла.
Семен Иванович всхлипнул, потер кулаком глаза, словно провинившийся ребенок, счастливо избежавший наказания, и молвил:
- Спасибо вам, доктор.
- Да что вы, Семен Иванович, ну какой из меня доктор! – с этими словами сидящий повернулся к нему лицом. Свет лампы контрастно осветил колоритные черты незнакомца, в котором наш герой узнал того одиозного гипнотизера, с которым имел сомнительную честь беседовать на пляже незадолго до своего злосчастного купания.
- Смею вас уверить, - продолжал рокотать своим басом незнакомец, - что доктора вам теперь никогда и не понадобятся. Забудьте о них. Их для вас вроде, как не существует.
- Возможно, возможно, - парировал Семен Иванович, - но раз меня спасли, это ведь еще не значит, что мне никогда больше не придется заболеть или попасть в какую-либо переделку.
- А с чего вы взяли, что вас спасли, вы же утонули!
- Как же я мог утонуть, если я вижу, слышу, говорю с вами, значит, я жив!
- Это вопрос очень спорный, как и все вечные вопросы. На него можно ответить и да, и нет. Но вот, на счет того, утонули вы или нет, можно сказать совершенно определенно: вы утонули раз и навсегда.
- Но ведь я же жив, - дрогнувшим голосом, в котором уже послышались нотки мольбы, повторил Семен Иванович.
- Живы.
- Ну вот, - Семен Иванович облегченно вздохнул.
- Живы в том смысле, что вы часть вечно живой природы и продолжаете и в теперешнем своем состоянии подчиняться ее законам.
- Вот смотрите, - продолжал чревовещатель. – Вы ведь согласитесь со мной, что все люди смертны.
- Соглашусь.
- А Вселенная?
- Вселенная вечна.
- Правильно. Но ведь люди – это часть Вселенной.
- Ну и что?
- Да то, недогадливый вы мой, что Вселенная не может разбрасываться такой ценной своей частью, как человек. Люди пользуются в ней привилегированным положением. Люди остаются востребованы ей и после смерти, чтобы дать отчет о пройденной жизни, которой она их наделила. Жизнь – бесценный дар, но мало, кто из людей умеет ценить его. Редко, кто довольствуется простыми радостями бытия. В основном люди стремятся к удовольствиям, желая лишь ублажить собственную утробу. Для одних – это секс, для других – наркотики, для третьих – алкоголь, для четвертых – и то, и другое, и третье. Для других жизнь пресна без адреналина в крови – им нужно поминутно рисковать жизнью, чтоб сообщить ей, как им кажется, всю полноту существования. Варианты бесконечны, но все они не понимают, зачем пришли в этот мир, точнее, они всячески заглушают в себе тот голос, который настойчиво говорит, что они пришли познать этот мир, а через него – и себя, т.е. познать свою нищету пред его величием и возможность обрести собственную значимость лишь в служении другим людям, а значит, и Тому, Кто этот мир создал. Сама по себе природа безлика, у нее нет индивидуальной личности, в этом смысле, человек – лицо вселенной. Ведь каждый человек перед смертью несет в себе индивидуальные, только ему присущие черты, какие-то знания, что-то свое, что он привнес в этот мир. Но секрет в том, что люди могут создать что-то новое лишь на ниве служения другим, на почве эгоизма создать ничего нельзя, все мыслимые и немыслимые грехи человечество уже совершило и лишь повторяет себя. Но новые поколения честолюбцев не ведают этого, им кажется, что они изобрели нечто новое, увлекая за собой толпы безумцев (самых известных вы знаете, они у всех на устах – Ленин, Гитлер, Наполеон, Иван Грозный, Александр Македонский – им несть числа), и тем самым льют воду на мельницу нашего ведомства, но о нем – позже. Каждый человек перед смертью несет в себе какие-то знания – в науках ли, искусствах, ремеслах, какие-то открытые для себя истины, которым он на протяжении жизни более или менее последовательно следовал, - Вселенная познает самое себя через человека, а как она сможет узнать все это о себе если люди будут уходить, по утверждению атеистов, в небытие? Точнее, конечно, многие и уходят именно в небытие – те, кто были неизменными и преданным слугами самих себя – собственных страстей, - и как раз они все и являются служащими нашего ведомства. Но люди приходят на свет не за этим, не для того, чтобы 70 лет благополучно прокоптив небо уйти со свистом в никуда, а для того, чтобы после жизни дать отчет о своих делах, и, если среди них преобладают дела, которые вершились не из одного только эгоизма, в угоду себе, - приобщиться Великих тайн Вселенной, которые не могут быть изречены на земле адекватно их сути. Да это, в общем, и не нужно, достаточно верить в то, что в потустороннем мире есть вещи, которые выше страха за собственный зад. Хотя задача нашего ведомства – как раз убеждать людей в обратном.
- Вот вы говорите, - вставил слово Семен Иванович, что каждый несет свои знания. А как же люди искусства – художники, музыканты, поэты – они ведь не двигают науки!
- Они создают красоту на земле, этого достаточно. Они исследуют его эстетически. Способность видеть красоту, гармонию в окружающем мире есть одновременно и способ познания Вселенной и награда человеку за его тернистый путь очищения, и через него – приобщения величайших тайн бытия. Для того вас и выпускают на свет Божий, чтобы спросить после смерти, чем вы занимались и каковы плоды рук ваших?
- Вот вы, - обратился артист напрямую к Семену Ивановичу, - что вы можете рассказать о своей жизни? Какой вклад вы внесли в сокровищницу человеческой мысли? Есть ли кому оплакивать вашу кончину?
- Ну уж – сокровищницу! Семьи не создал, друзья, - да нет у меня никаких друзей, может и были когда-то, а, скорее всего, - никогда и не было, у всех свои интересы, своя жизнь. В молодости казалось, что мы вместе, потому что нас связывало что-то общее, а теперь понимаешь, что все было от нечего делать. Как только появились у каждого какие-то конкретные дела – дороги разошлись. Да и на работе я ничего не сделал толком, только все собирался начать жить заново, да так до конца и не собрался. Что-то говорил, что-то писал, где-то выступал, - а что говорил – не помню.
- Да, Семен Иванович, в последнее время к нам все больше поступает таких, как вы. Здесь в памяти остается только то, что стоит запоминать, а бессовестное, бездарное словоблудие выметается из головы, как мусор. Поэтому некоторые попадают сюда с собственными головами под мышкой, кто-то привязывает голову на ниточку, чтобы не потерять ее вовсе, ибо не обремененная никакими мыслями, она может вовсе оторваться и затеряться.
- Но ведь люди часто гибнут от болезней и несчастных случаев, а что, если они так и не успели выполнить своего предназначения?
- Если они умерли, значит они его выполнили на столько, на сколько им было предписано свыше – не больше и не меньше. - Теперь о нашем ведомстве. Вы, наверное, поняли, кто мы и куда вы попали. Я предлагаю вам начать работу у нас в качестве черта.
- Простите, я не понял.
- Я предлагаю стать вам чертом.
- Мне?
- Вам!
- М-м… Э-э…
- Что вы мычите?
- М-м, но я, в некотором смысле, не представляю!
- Еще раз говорю, перестаньте мычать. Вас научат, не так уж это сложно. Не боги горшки обжигают.
- Но ведь я ни разу…
- Естественно, вы приступите к своим обязанностям не сию минуту, вы пройдете курсы обучения.
- Курсы? Но, все равно – я…
- Да соглашайтесь! О чем, вообще, говорить? Такие предложения делают далеко не каждому, а вы еще ломаетесь. – Артист глянул на Семена Ивановича, как на слабоумного.
Тот почувствовал вдруг себя круглым идиотом:
- Так я разве возражаю?
- Посмотрите, какая очередь!
Семен Иванович выглянул в коридор и увидел странную безголовую очередь. Вместо голов все стоящие в очереди держали привязанные на ниточке воздушные шарики.
- Видите, сколько пустых голов? Любой из них с радостью согласится сотрудничать с нами на любых условиях.
- Да у вас ведь и нет выбора, - с грустью продолжил главный черт. – На небо вам не попасть, ведь вы в него не верите!
- Мы вот с ним все воюем, - добавил он с тоской, - а ведь, в сущности, и не понимаем, сколь несокрушимо Его Могущество.
- Согласен, - твердо сказал Семен Иванович.
- Подпишите договор. Вот иголка. Так. Уколите палец. Не больно? Ну еще бы, вы же спите. Теперь оттисните свой палец здесь. Та-ак. При жизни надо было договора подписывать, как сыр бы в масле катались. А так… Нигде вам нет покоя. Итак, кратко о нашем ведомстве. Вы попали туда, куда попадают все, кто не желает отправляться на небо в неизвестность. Кто не верит в небо, кто предпочитает иметь дело с вещами реальными, которые можно потрогать руками, кто отвергал в земной жизни всякие разговоры о жизни загробной. Итак, отдел, в который вы попали, это отдел утопших. А есть отдел принятия погибших от землетрясений, смерчей, ураганов. Недавно у нас открылся большой отдел, ведающий авиа-, авто- и железнодорожными катастрофами. Люди теперь путешествуют гораздо больше! Готово вскоре начать работу новое отделение космических катастроф – техника не стоит на месте. Отдельной строкой идут самоубийцы, религиозные фанатики, всякого рода камикадзе. Но, к сожалению, это люди чаще всего ограниченные, с узким кругозором. Мы редко привлекаем их к нашей работе, ведь чтобы строить козни людям, нужно многое знать и уметь. Этим-то знаниям мы вас и научим. А в доказательство того, что вы уже не есть тело из настоящей плоти и крови, можете толкнуться ногой.
Семен Иванович послушно толкнулся и … пораженный, завис в воздухе, беспомощно оглядываясь и болтая ногами.
В комнату впорхнула новая секретарша со сверкающим и переливающимся всеми цветами радуги серебряным хвостом. Лицо ее бледное с мутными, зелеными с поволокой глазами обрамляли синие, распущенные волосы. Она тоже была абсолютно голая, если не считать зеленого ожерелья, сплетенного из морских водорослей, являющегося ее единственным украшением. Под мышкой она небрежно держала черную папку. Весь ее облик выражал подчеркнутую деловитость и собранность.
- Новый кандидат, - отрывисто бросил главный черт. Передаю под ваше попечительство. Перед зачислением на курсы займитесь им, покажите ему наши владения, объясните, чем он будет заниматься. Да, имейте в виду, он – атеист, впрочем, сейчас этим никого не удивишь.
При последнем сообщении девица удивленно вскинула бровь, и как показалось Семену Ивановичу, иронично глянула на него. Однако, ничего не сказала и, пригласив следовать за собой, выплыла из комнаты. Толкнувшись, и почувствовав себя словно в невесомости, следом за ней направился и Семен Иванович. В дверях он задержался:
- Позвольте, - обратился он к своему новому хозяину, оставшемуся в комнате, - так значит, мы здесь находимся под водой?
- Да, а чем вам это мешает? По-моему, гораздо лучше жить под водой, нежели влачить без всякого смысла существование на суше. Нахождение под водой обеспечивает деловой тон встреч, способствует лучшему проведению различных мероприятий, т.к. в разговорах невозможно лить воду, все говорят и действуют исключительно по существу.
II
Семен Иванович вновь потерял сознание и... раскрыл глаза.
- Так это был сон! – радостно воскликнул он. - Вот так сон! Приснится же! Эдакий сюжет - да на белом листе бумаги, да изящным пером! Цены б ему не было! А что если действительно, этот мой сон записать? А мой-то начальник бездарностью меня считал - а тут вона какие фантазии в башке вертятся. А я в Москве сопли распустил! То не получается, это из рук валится - тьфу! Размазня. А что если и впрямь, сяду да и напишу гениальный роман, все только руками разведут. «Слыхали» - скажут, - «наш Семен-то чего отчудил?» - «Какой Семен? Этот тот, что ни рыба, ни мясо?» - Был ни рыба, ни мясо, да весь вышел. Теперь замахиваюсь на такие вещицы, о которых и помыслить не смел! Темы нет, сюжетов нет? Да сюжетов-то - завались, пошевели только - чем? Правильно! - мозговой извилиной. Правильно мне наш куратор на 3-ем курсе говорил: «Умная голова, да жаль, дураку досталась, извините за выражение!» Да за что извини, да за правду я тебя в обе щеки расцелую! Экая я рохля! Все-все! В Москве начинаем новую жизнь. Первые месяцы писать, а потом - по редакциям, по редакциям! Страна должна знать своих героев! Однако нужно время. Нужно все это хорошенько обмозговать, выносить. Творчество не любит суеты. Ну, сон! Вот, сон! Спасибо тебе! Постойте, а этот-то: гипнотизер, артист, чревовещатель, черт в ступе - он-то мне тоже, что ль, приснился? Ну конечно, тоже. В жизни такого не бывает, только во сне. Эх, эх!.. Что он мне там говорил давеча? Во сне, то бишь? Попаду в замкнутый круг? Хе-хе! Не смогу выбраться? Хо-хо! Пока я сам или кто-нибудь другой за меня не помолится? Ха-ха! Что я басурманин что ль, по 100 раз на дню поклоны класть? Пойду лучше окунусь для свежести!
И он зашлепал голыми пятками по сверкающим на солнце булыжникам, скопившимся вдоль кромки воды, переливавшимися всеми цветами радуги...
... А через 40 минут 3-ое дюжих парней вынесли на берег то, что совсем недавно было Семеном Ивановичем. Тело его сильно раздулось, но глаза по-прежнему неотрывно и дерзко смотрели в широко раскинувшееся голубое, бездонное небо...