Памяти Вовки Пономарёва посвящается.
Жарким июльским днём лета 1972 года, по степной дороге, которая бесконечной лентой тянется вдоль посадок, ехали два велосипедиста. Младшему из них было 15 лет, старший был на полтора года старше. Старшего звали Саня Растеряев, а его попутчиком был я. Ехали мы в гости к Саниной тётке, которая жила на хуторе Зеленовском. До полудня было ещё часа полтора-два, но солнце, высоко поднявшись над горизонтом, уже изрядно припекало нам спины и, судя по безветрию и небу, на котором не было, ни облачка, день обещал быть очень жарким. В придорожной траве стрекотали кузнечики. Их, наверное, было великое множество, потому, что этим звуком они заполняли всю степь. Кузнечики веером выпрыгивали из - под колёс наших велосипедов и, нырнув обратно в траву, продолжали свою песню. Пару раз на дороге мы встретили стайки удодов. Сколько ни встречался с удодами, они всегда садятся именно на дороге, как будто специально хотят, что бы путники получше рассмотрели их диковинное оперение. Яркость их окраски настолько контрастирует со сдержанными тонами степи, что порой, кажется, эти птицы только что прилетели из какой-нибудь Индии или с берегов Амазонки.
В Зеленовку мы приехали как раз к обеду. Тётя Нюра, маленькая и юркая женщина с необычайно добрым и простодушным характером, усаживая нас за стол, сокрушалась, что, не зная о нашем приезде, не приготовила ничего вкусного. На столе стояла холодная окрошка, кислое молоко и буханка белого хлеба, нарезанная крупными кусками. Если мне кто-нибудь сейчас скажет, что в сорокаградусную июльскую жару можно представить обед, вкуснее того, что стоял перед нами, то он на веки лишится моего уважения. Но тётю Нюру разубедить было трудно. Она сокрушалась до тех пор, пока не решила, что к вечеру зарубит и изжарит нам утку, а на завтрак побалует такими оладьями со сметаной, которых нашим мамкам ни в жизни не испечь, как бы они ни старались.
Кроме нас за столом сидели дядя Максим (муж тёти Нюры) и их сын Вовка. Дяде Максиму было на вид лет сорок пять-пятьдесят. Был он молчалив, невысок ростом и телосложения прямо скажем не богатырского. Единственной крупной частью тела у него, был, пожалуй, нос. Нос был великолепен. Он был грушевидной формы весь изрытый какими-то оспинами и морщинами, цвет носа красноречиво говорил о том, что его хозяин очень не дурак выпить. Работал дядя Максим в колхозе конюхом и когда он пришёл на обед, летняя кухня зразу наполнилась запахом лошадиного пота, сухого сена и недавно выпитого спиртного. Увидев нас, он оживился, наивно полагая, что по случаю приезда племянника тётка просто обязана выставить магарыч. Но опытная тётя Нюра пресекла эти мечты в самом зародыше, сердито махнув на мужа рукой: " та хватить тебе уже!"
Но больше всех нашему приезду радовался, конечно же, Вовка. Роста он был не высокого, как и его родители, а вот энергии в нём было хоть отбавляй. Сколько его помню, от него всегда веяло какой-то неиссякаемой и кипучей деятельностью. Казалось ему великого труда стоит усидеть или устоять на одном месте. Смуглокожий, с чёрными вьющимися волосами он был похож на цыганёнка. Характер у Вовки был бедовый. С самого детства за ним прочно укрепилась репутация драчуна, плясуна и закоренелого двоечника.
Не успели мы со своими велосипедами войти во двор, как Вовка уже тащил из сарая изготовленный им лук с камышовыми стрелами с намерением тут же продемонстрировать нам его боевые качества. Первые же выстрелы показали, что боевые качества лука, мягко говоря, хреновые. Стрелы летели не далеко и никак не хотели втыкаться в дощатую дверь сарая. Причин тому было много, начиная с неправильно подобранной тетивы и кончая неумело изготовленными наконечниками для стрел. Все эти технические упущения Саня терпеливо разъяснял Вовке. Тут надо пояснить, что Саня был страстным поклонником разного рода оружия и считался среди нас большим мастером по его изготовлению. Если бы было возможно собрать в одну кучу все луки, арбалеты, ножи, сабли, пистолеты, автоматы и винтовки, которые он смастерил в юном возрасте, то этим арсеналом можно было бы вооружить крупную банду или даже регулярную армию небольшого африканского государства. Вовку ничуть не смутила неудача с луком, он вообще никогда не унывал. Наоборот, было принято решение, сражу же после обеда отправиться к отцу на конюшню и заняться там изготовлением чего-нибудь более серьёзного, чем этот паршивый лук.
Конюшенный двор, куда мы прибыли час спустя, представлял собой живописное зрелище. Тут была и старая рассохшаяся арба, похожая на скелет динозавра и бричка с железными крыльями, вместо колёс стоявшая осями на деревянных чурбанах. В прохладной темноте конюшни виднелась рессорная двуколка, некогда возившая председателя колхоза, а теперь возможно списанная, но бережно сохраняемая дядей Максимом как свидетель его лихой казачьей молодости. На стенах висели хомуты, сёдла и прочая конская упряжь. В конюшне густо пахло конским навозом и дёгтем для смазывания колёс.
Саня с Вовкой сразу же принялись за воплощение своих милитаристических планов, а я решил подойти к дяде Максиму с одной просьбой. Так уж получилось, что с самого детства, кататься верхом на лошадях я любил больше, чем мастерить оружие. Если быть точнее, для меня это было более редким удовольствием. Дядя Максим сидел в холодке покуривая через старый мундштук свою «Приму» и изредка поплёвывал под ноги. Хотя слово покуривал, вряд ли здесь уместно. По правде говоря, курил дядя Максим как паровоз. Когда у него заканчивалась одна сигарета он тут же доставал другую, прикуривал её от окурка предыдущей и так далее. Процесс курения прекращался лишь во время сна и приёма пищи, хотя во втором утверждении я полностью не уверен. Выслушав мою просьбу, он одобрительно кивнул головой и уже через пять минут вывел из конюшни коня серо серебряной масти с чёрным хвостом и гривой. Звали коня Чумак. Помогая надевать уздечку и седлать, дядя Максим одновременно инструктировал меня по технике безопасности. В конце инструктажа он кнутовищем показал мне, где находится пруд, в котором я через пару часов должен буду напоить коня, проверил, правильно ли я отрегулировал стремена по своему росту, высморкался и пошёл спать в конюшню.
Чтобы Чумак немного привык ко мне, я сначала поводил его по двору, затем сев в седло сделал несколько кругов шагом и только после этого, выехав со двора свиснув, резко сжал стремена под его боками. Застоявшийся в конюшне конь, сразу пошел в намёт. Горячий степной ветер засвистел в моих ушах, рубаха на спине вздулась пузырём. Много лет спустя, мой одноклассник лётчик рассказывал мне про свой первый прыжок с парашютом. Он говорил, что когда над тобой раскрывается купол, и ты понимаешь, что всё обошлось, на тебя нападает телячий восторг. Хочется петь, материться и орать во всю глотку. У меня были такие же ощущения. Низко пригнувшись к гриве, я пел, матерился и орал что было сил, чем возможно сильно озадачил коня.
Часа два мы мотались по степи, спускались в балки, поднимались на высокие бугры, объезжая глубокие овраги. Наконец подъехали к небольшому пруду. Чумак сразу потянулся к воде, но я не пустил его. Разгорячённого скачкой коня нельзя поить сразу. Я спешился, вынул из его рта мундштук, ослабил подпруги и привязал к стволу груши дичка, которая росла метрах в ста от пруда в низине. Чумак, переступая копытами начал щипать траву, громко выдыхая из ноздрей воздух и взмахами хвоста, отгоняя досаждавших ему слепней. Надо было выждать минут 15-20. Я обошёл грушу с другой стороны, где было побольше тени и, повалившись спиной на тёплую, почти горячую землю, стал смотреть в небо. Небо было бледно-голубого цвета как будто выгорело на солнце. Очень высоко, прямо над моей головой нарезал круги коршун явно присмотрев внизу какую-то добычу. Осторожно оглядевшись, я увидел на ближайшем пригорке предмет его интереса. Суслик столбиком стоял возле своей норки, вертя головой и иногда тревожно посвистывая. Он видимо тоже заметил коршуна, и как только тот стал снижать круги, нервы свистуна сдали, и он, мелькнув жирной задницей, проворно скрылся в своём убежище.
Пора было возвращаться. Я отвязал уздечку, привёл в порядок упряжь и, вскочив в седло, направил коня к пруду. Чумак зашёл в воду чуть выше колена и начал с наслаждением пить. Иногда он поднимал голову и сдержано ржал, видимо от удовольствия. Обратный путь, желая дать коню отдых, я намеревался проделать шагом, но Чумак, почуяв дорогу, домой совершенно добровольно перешёл на ленивую рысь.
Тётя Нюра катастрофически не успевала с жареной уткой к ужину. Утка была уже обезглавлена и ощипана, но какие-то неотложные хлопоты по хозяйству помешали ей вовремя попасть в духовку. Вовка поставил ультиматум – ужин в течение пятнадцати минут или мы уходим не жравши! У нас срочные и неотложные дела, и они ждать не могут! Пока мы, обжигаясь, ели со сковородки яичницу с салом, Вовка вкратце рассказывал нам о дальнейших культурных мероприятиях, которые он приготовил нам на вечер:
-- Сейчас пойдём к Коляну, у него соберутся все пацаны, там и узнаете всё остальное.
Колян, белобрысый, долговязый, нескладный и робкий парень, жил на соседней улице. Он уже отслужил в армии и работал в колхозе шофёром. Видавший виды старенький и помятый ЗИЛ 130 стоял тут же у забора его дома. Ставить колхозную технику на ночь в гараж в Зеленовке было не принято. Жил Колян вдвоём со своей бабкой, которая ложилась спать очень рано и вдобавок была глуховата, так что нашему сборищу в летней кухне совершенно никто не мешал. Летняя кухня была самой обыкновенной, такие есть в наших местах почти в каждом дворе. В небольшом чуланчике стояла лавка. На лавке стоял керогаз и какие-то кастрюли и банки, перевёрнутые вверх донышком от мух. В основном помещении справа от входа была сложена небольшая грубка с духовкой. На чугунной поверхности грубки была расстелена чистая тряпка, на которой сушились нарезанные яблоки и груши. Почти сразу после грубки по центру начинался большой деревянный стол, который занимал собой почти всю оставшуюся площадь. Вокруг стола стояли деревянные лавки, на столе горела керосиновая лампа. Над столом с потолка свисала липкая лента, вся чёрная от прилипших к ней мух. Пахло на кухне какой-то кислой овчиной, керосиновым чадом и брагой. Брага стояла в ведре на лавке рядом с местом хозяина. Стол, по случаю приёма Раковских гостей, был накрыт с размахом. Поверх видавшей виды клеёнки были постелены две свежие газеты, на которых возвышалась гора нарезанного хлеба. Приличный шмат сала килограмма на полтора, был также нарезан крупными кусками. Завершал композицию огромный пучок зеленого лука, который видимо недавно был выдернут из грядки вместе с луковицами и наскоро обмыт под струёй из шланга. Капли воды стекали с зелёных стеблей на газету и расплывались большими мокрыми пятнами. Присутствовала на столе ещё какая-то посудина, служившая солонкой, но описывать её я не очень хочу, потому, что она была настолько грязная, что определить её изначальный цвет, было решительно невозможно. Да и соль в ней вся в оранжевых разводах от борща давно засохла и превратилась в какой-то каменный монолит весьма подозрительного цвета. Под столом тёрся об ноги толстолобый кот рыжей масти. Кот был крупный, худощавый и имел видок ещё тот. По всему телу кота были видны следы боевых шрамов, половина правого уха отсутствовала начисто, а на морде явно просматривались следы свежих царапин, видимо этим вечером уже успел и с кем-то цокнулся. Кот, чуя сало, громко и хрипло мяукал, нагло требуя своей доли, наконец, получив два приличных куска, тут же сожрал их, наскоро, умылся и полез в духовку, где через минуту уснул мертвецким сном.
На момент нашего прихода, все приглашённые на «тайную вечерю» уже сидели за столом Коляновой кухни и с вожделением поглядывали на ведро с брагой. Всего вместе с нами собралось человек восемь. Понимая нетерпение собравшихся, Вовка быстро перезнакомил нас друг с другом и сказал Коляну, что теперь можно уже начинать. Из всех сидящих за столом, явно выделялся рослый и крепкий парень по кличке Цыган. На вид ему было лет двадцать пять, и он наверняка был лидером всей компании. Ещё мне почему-то запомнился неведомо откуда взявшийся в этой хуторской глухомани очкарик имени, которого я не запомнил. Очкарик, как и положено, был тщедушен телом, слегка рассеян, и, будучи самоучкой, хорошо разбирался в ремонте приёмников и проигрывателей пластинок. А однажды ему даже удалось починить телевизор. Видимо считая себя человеком культурным и являясь единственным представителем технической интеллигенции на хуторе, он явился на встречу с переносным транзисторным приёмником. Приёмник в двух местах был перемотан, синей изолентой (что бы не разваливался) и был на много грязнее, чем известная нам уже солонка. Стоя на подоконнике, он довольно громко издавал какие-то хрипяще-булькающие звуки, за которыми еле прослушивалась слабая мелодия. Очкарик божился, что это Глосс Америки.
Между тем застолье уже началось. Колян зачерпывал полную металлическую кружку прямо из ведра и гостеприимно подавал каждому из присутствующих. И так по очереди. Другой посуды на столе не было как впрочем, и вилок, не говоря уже о ножах и ложках. Первым кругом выпили по полной. Брага была молочно мутной, в ней плавала какая-то взвесь и частички то ли дрожжей то ли просто мусор, но на вкус оказалась довольно приятной и прохладной. Единственный представитель технической интеллигенции окосел с первой же кружки и сразу же понёс околесицу про какой-то супер усилитель, который он почти собрал, и собрал бы уже давно, если бы не отсутствие предохранителей на сколько-то там ампер. Заслышав слово супер усилитель, все присутствующие Зеленовцы сморщились как от зубной боли. Через пять минут Вовка в довольно вежливых выражениях попросил очкарика заткнуться, а заодно и вырубить свой транзистор, который достал уже всех, так же как и усилитель. Тот послушно выполнил обе просьбы, но тут же, как бы в отместку за нелестные высказывания в адрес его радиотехники, начал громко икать. Пришлось вывести его во двор продышаться, но с условием, что бы никуда далеко не уходил.
После того, как кружка прошла по второму кругу, Цыган достал из кармана аккуратно сложенную газету, кисет, быстро и ловко скрутил самокрутку и закурил. Сигарет он почему-то не признавал и курил исключительно только махорку. По кухне начал растекаться вкусный запах махорочного дыма. Вот сколько раз примечал, а никак не могу понять до сих пор, когда сам куришь махорку почти ничего не ощущаешь, а когда кто-то рядом курит, пахнет очень вкусно. Действия Цыгана послужили сигналом к общему перекуру. Из карманов на свет божий стали появляться помятые и затёртые пачки с Беломором, Примой и прочими табачными изделиями. И тут Саня небрежным жестом выбросил на стол новенькую нераспечатанную пачку сигарет Ростов Дон, громко объявив:
-- Это подарок, курить можно всем!
Две пачки этих сигарет мы купили перед поездкой в Раковке. Одну для собственных нужд, а другую специально для презента. Дороже этих сигарет в Раковском магазине не было. Были такие же по цене Столичные, но мы из патриотических соображений предпочли Ростов Дон. Собравшиеся по достоинству оценив щедрость подарка, одобрительно загудели и потянулись за дармовым куревом. Когда закурили все, создалось впечатление, что на кухне зажгли армейскую дымовую шашку. Сидя за столом, мы едва видели друг друга. Кот в духовке заворочался, громко два раза чихнул, но просыпаться или вылезать, даже не подумал, а только перевернулся на другой бок и прикрыл морду лапой. Пришлось открывать дверь на улицу. Дым из кухни вытянуло, но зато вместо него, на свет лампы налетела целая туча самой разнообразной мошкары, большая часть которой сразу расселась по стенам, а остальные стали кружить над лампой, опаливая себе крылья и падая в нарезанное сало.
Перед третьим тостом слова попросил Вовка, заявив, что у него есть важное сообщение, которое касается всех. Важное сообщение он начал с краткого историко-географического обозрения, в котором в частности сообщалось, что в нескольких километрах от хутора Зеленовского расположен хутор Кашулин. А вреднее Кашулинских на свете людей не было, нет и не может быть никогда.. В общем, речь шла о давнишней вражде между двумя хуторами, которая среди молодёжи (парней конечно) выражалась в форме постоянных драк. Так получилось, что в последние года три верх почти всегда одерживали вредные Кашулинцы, в основном из-за численного перевеса. И теперь, когда ряды Зеленовского войска пополнились сразу двумя отважными бойцами из Раковки (все посмотрели на нас с Саней) сложилась благоприятная военно-историческая обстановка, что бы поквитаться за все обиды разом. План нападения был прост и естественно гениален. Мы все сию же минуту грузимся на Колянов ЗИЛ, приезжаем в Кашулин к клубу, буздаем там всех подряд, после чего возвращаемся домой – ВСЁ!!! Если Санька с Васькой не забздят, успех операции обеспечен. Санька с Васькой, оглушённые двумя кружками браги, готовы были идти хоть на Царьград. Колян, правда, выразил было опасение: «Как бы с колхозной машиной чего не случилось. Вам-то чего, а мне потом отвечать» На что Вовка заявил ему, что они эту операцию обдумывали с Цыганом аж с Марта и поэтому осечки быть не должно. Успокоенный такими железными доводами, Колян согласился ехать
Собирались быстро, по-военному. Единственная заминка произошла из-за того, что Цыгану захотелось налить с собой в трёхлитровую банку браги, а капроновой крышки сразу не нашлось. В кабину вместе с Коляном сел Цыган, нежно сжимая между ног банку с брагой.
Наконец поехали. Грузовик крался по ночной степи как одноглазый пират, освещая дорогу, единственной исправной фарой. Ночь была тиха и черна как крыло ворона. Не доезжая до хутора примерно километр, остановились. Цыган перебрался к нам в кузов и устроил последнее короткое совещание. По дороге ему пришло в голову, что прежде чем нападать, неплохо было бы заслать во вражеский стан лазутчика. Выполнить это почётное, но и весьма рискованное задание, по его мнению, должен был я. Его доводы в пользу моей кандидатуры были просты и весьма убедительны. Во-первых, я человек новый и меня на хуторе не знает никто. Это обстоятельство, плюс мой весьма юный возраст, давали основание надеяться, что моё появление в клубе не вызовет у местных никаких подозрений. Моя задача состояла в том, чтобы, не привлекая лишнего внимания, проникнуть в помещение клуба, пересчитать живую силу противника, оценить её боеспособность, вернуться целым и невредимым и доложить результаты разведки. После чего основные силы нанесут сокрушающий удар.
Мы поменялись с Цыганом местами (он сел в кузов, а я в кабину) и поехали.
Хутор Кашулин спал мирным сном даже не подозревая о той опасности, которая уже нависла над ним. На улицах не было ни огонька. Единственная тусклая лампочка горела над входом в клуб, до которого мы не доехали метров тридцать, остановившись у перекрёстка так, что бы из-за угла была видна лишь часть кабины нашего ЗИЛа. Колян заглушил двигатель, выключил фару и посмотрел на меня взглядом полным сочувствия. Я постарался ответить полным мужества и спокойствия взглядом полковника Исаева, но не уверен, что это у меня хорошо получилось. Прикуривая от Коляновой папиросы, я обратил внимание, что рука у него заметно подрагивает и уже было собрался, хлопнув его по плечу, произнести чего-нибудь вроде: «Не ссы Колян прорвёмся» как тут же заметил за собственной рукой точно такой же недостаток. Ничего не сказав, я выбрался из кабины и глубоко засунув руки в карманы с угрюмой решительностью направился к крыльцу клуба. Крыльцо было старое и сильно покосившееся, как впрочем, и само здание клуба, построенное наверняка ещё в начале века. Миновав какие-то тёмные и пыльные сени, я распахнул дверь и шагнул в самое логово врага. Все враги, находящиеся в логове, как один подняли головы и уставились на меня.
-- Тааак, подумал Штирлиц, проникнуть в помещение клуба, не привлекая лишнего внимания, не получилось!
Не зная, что делать дальше, я огляделся. Помещение, в которое я «проник», было чем-то вроде фойе и имело прямоугольную вытянутую форму. В правой части, более освещённой, стоял бильярдный стол, вокруг которого стояло шесть или восемь человек. Стол заслуживает отдельного описания. Он выглядел так, как будто его вынесли из дома Павлова или Брестской крепости после штурма и, не подвергая никакому ремонту, сразу же разместили в Кашулинском клубе. Стол был о трёх ногах. Четвёртую ногу успешно заменяли два или три помидорных ящика искусно поставленные друг на друга так, что их высота приблизительно соответствовала высоте остальных трёх ножек. Сукно на столе было в таком состоянии, что лучше бы его совсем не было. Что уж там говорить о том, что кии были самодельные и кривые, а на всех лузах отсутствовали сетки. Я подошёл к играющим и минуты две или три внимательно наблюдал за игрой, как бы оценивая её качество. Затем я отправился на экскурсию в левую часть залы. Под ногами хрустела лежащая в изобилии на полу шелуха от семечек, иногда встречались растоптанные окурки. Левая часть была просторнее правой и вся тонула в полумраке. В самом дальнем и темном углу стоял письменный стол, на котором возвышалась чудовищных размеров старинная радиола. Из радиолы звучала песня: «…эти горестные проводы, запоздалые, унылые» Вдоль правой стены стояли разношерстные табуреты и стулья, на которых расположились Кашулинские красавицы в количестве примерно семи штук и возрастом (тоже примерно) от 13 до 30 лет. Вдоль левой стены стояло с десяток оболтусов приблизительно моего возраста. Оболтусы смотрели на меня из-под лобья и очень недружелюбно. «Эх! – думаю, - пропадать, так пропадать!», и, проходя мимо дам, залихватски подмигнул им, причём всем сразу! Мой легкомысленный поступок вызвал среди девиц одновременно и смущение и явный интерес к моей персоне. Вообще- то для тайного лазутчика я вел себя довольно вызывающе, если не сказать нагло. Подойдя к столу с радиолой я, делая вид, что разглядываю пластинки, приступил к пересчёту живой силы противника. Если отбросить девок, получалось человек пятнадцать. Ну ни хрена себе, нас вдвое меньше! К тому же у бильярда я сразу срисовал трёх или четырёх здоровых мужиков, примерно 40 летнего возраста. Все данные разведки, ясно говорили о том, что с избиением Кашулинских торопится не надо и вообще было бы разумно отложить это дело до лучших времён.
Пора было приступать ко второй части боевого задания, а именно – целым и невредимым выбраться из клуба и донести до своих разведданные. Я широкими шагами направился к выходу и почти у самых дверей чуть не столкнулся с вбежавшим мне навстречу парнем, на лице которого крупными буквами было написано, что он принёс какую-то чрезвычайную весть. Проявив невежливое безразличие к Кашулинским новостям и чуя неладное, я заторопился в сени. Но не успел я сойти с крыльца, как за моей спиной хлопнула дверь, раздался свист и Кашулинцы всей толпой высыпав из клуба, побежали к нашей машине. Они бежали мимо, не обращая на меня никакого внимания, как будто я стал невидимкой. Скорее всего, ещё в клубе меня приняли за какого-нибудь городского идиота, который приехав к своей бабушке или тётушке, припёрся вечером в клуб никого не зная и совершенно не имея представления о том, каких приключений он может найти здесь на свою задницу. Мои приключения они видимо отложили на потом, а сейчас у них образовалось дельце поинтересней. Не зная, что мне делать в такой ситуации, я побежал вместе с Кашулинцами.
Со стороны можно было подумать, что за время моего пребывания в «логове» меня успели перевербовать и теперь я атакую машину, на которой сам же и приехал.
Я хорошо видел, как опередившие меня Кшулинцы, плотным полукольцом обступили кабину нашего ЗИЛа. Не снижая скорости, я пробежал мимо борта машины, хлопнул по нему ладонью и крикнул АТАС!!! Сделав всё возможное (как мне казалось) для лежавших в кузове, я рванул вдоль какой-то улицы, понятия не имея, куда она меня выведет. И уже даже не боковым, а каким-то затылочным зрением увидел, как с заднего борта, совершенно беззвучно как кули с ватой, сваливается всё наше воинство и даёт стрекача следом за мной. Должен сказать, что бегал в те годы я очень хорошо. За два месяца до описываемых событий вместе со школьной командой я поехал на районные соревнования по лёгкой атлетике, где совершенно неожиданно для себя и нашего учителя физкультуры, обогнал всех в финальном забеге на четыреста метров и стал чемпионом района. Секунды, которые я там показал, настолько впечатлили судейскую коллегию, что мне сразу же дали не то второй, не то даже первый разряд. Но если бы кто-нибудь из тех судей случайно оказался с секундомером в руке на ночной Кашулинской улице и измерил бы скорость, с которой я по ней нёсся, то уже на следующий день он рекомендовал бы меня в сборную СССР, как впрочем, и всю нашу шайку, которая не очень-то от меня отставала. Тем временем улица кончилась, и я пулей вылетел на плотину какого-то пруда. Впереди, сразу за плотиной начиналась степь и если бы я, не снижая скорости, рванул туда, то уже к утру наверняка достиг территории Калмыкии и мчался бы по ней распугивая отары овец и стада верблюдов. Справа под ночным небом тускло поблёскивала гладь пруда. В его воде отражались звёзды и утробно квакали лягушки. Слева откос плотины уходил круто вниз, в чёрную бездну оврага. А позади лежал непокорный хутор Кашулин и наверняка уже приближалась погоня. Я остановился в нерешительности, как витязь на распутье. Куды бечь? Из состояния задумчивости меня вывел прерывающийся от бега голос Вовки:
-- Васька!!! Прыгай вниз, под плотиииинууу!
К тому моменту я уже и сам просчитал, что рискованный номер с прыжком вниз, был, пожалуй, единственным нашим шансом на спасение. Не задумываясь больше, я оттолкнулся и полетел в низ, в чёрную пропасть, в тар-та-ра-ры, в преисподнюю. От серьёзных увечий и ушибов меня спасло моё натренированное и гибкое тело. Дом, где я жил, стоял на самом краю Раковки, и сразу за огородами начинались овраги по своим размерам и глубине ничуть не уступающие Кашулинскому. С самого раннего детства, я излазил и изъездил их на животе вдоль и поперёк. Так что опыт передвижения по крутым склонам у меня был приличный. Мой вестибулярный аппарат сам, без моего участия, принимал решения, где мне как слаломисту скатываться по осыпающейся глине на ногах, где кувыркаться кубарем, а где тупо съезжать на заднице. Таким сложным манером я достиг дна оврага и сразу же отполз в сторону, потому, что сверху кувыркаясь и тихо матерясь и охая, летела вся Зеленовская банда. Преисподняя встречала нас сыростью, тяжёлым смрадом (наверняка где-то поблизости валялась дохлая собака или кошка) и кромешной темнотой. Когда падение тел прекратилось, все, не сговариваясь, рванули прочь от плотины в противоположную от хутора сторону. Но каких, же трудов нам стоило преодоление каждого метра пути! Дно оврага густо заросло совершенно непролазным и колючим кустарником, а на свободных от кустов участках, рос могучий репейник высотой в человеческий рост. Кроме того, вредные Кашулинцы уже давно использовали этот овраг в качестве помойной ямы и выбрасывали туда всякую рухлядь и нечисть. Мы то и дело спотыкались и наступали на полу сгоревшие шины, ржавые вёдра и ещё на всё такое, о чём и вспоминать не хочется. Продирались молча, только где-то впереди было слышно, как поскуливает очкарик (видимо при падении крепко стукнулся) Однако это печальное обстоятельство не помешало ему возглавить колонну отступающих, и отступал он с таким проворством, что мы за ним едва поспевали. Метров через триста, мы, совершенно обессилившие, попадали, где кто стоял. В головах у нас гулко стучало, а сердца наши были готовы выпрыгнуть из грудных клеток как лягушки. Но зато погони слышно не было! Оторвались! Отдышавшись, мы произвели перекличку (пока ещё шёпотом), чтобы определиться с потерями. Перекличка показала, что на данный момент на дне оврага отсутствуют грузовик ЗИЛ 130 вместе с водителем, а так же левый тапок с Саниной ноги, который он потерял во время бегства из хутора, где точно не помнит. Конечно, чисто теоретически, можно было ещё вернуться и лихой контратакой отбить этот тапок у неприятеля, а заодно и Коляна с машиной, но реальное положение вещей говорило о том, что о повторной вылазке не могло быть и речи. Наш боевой дух был сломлен, а физические силы истощены до предела. Мы стали выбираться наверх, а выбравшись, пошли вдоль оврага, который, по словам Цыгана и Вовки, тянулся по степи почти до самой Зеленовки.
Сначала шли молча, потом стали вспоминать, как всё произошло. Все сошлись на мнении, что силы были неравными, и что нам ещё очень повезло уйти от такой серьёзной погони. Сразу же нашлись очевидцы, которые лично видели, что за нами гнались человек тридцать, а то и все сорок, здоровенных мужиков. Все мужики как один были вооружены такими же здоровенными кольями. Метров через пятьдесят очкарик ещё вспомнил, что у многих мужиков в руках посверкивали ножи. А ещё через пятнадцать метров, почти все с ним согласились: «Дааа! Пожалуй, что и посверкивали!» На моё робкое замечание, на счёт того, что во всём клубе вместе с женщинами и детьми народа было раза в два меньше, на меня замахали руками и сказали, что я от страха ничего не помню. Я не стал спорить и обиженно замолчал. Сколько мы шли, сказать трудно, показалось, что долго. Наконец, впереди замаячила Зеленовка.
В хутор мы вошли как побитые собаки. Всех терзала мысль о судьбе Коляна. Все мы знали, что казаки никогда не бросали своих товарищей во время боевых действий. Хотя, какие там к свиньям «боевые действия!» Слабым утешением для нас был и тот факт, что отсутствие Коляна обнаружилось только в овраге, когда судьба экспедиции была уже окончательно решена. Ещё мы строили предположения о том, что Коляну возможно удалось удрать раньше нас по другой улице, и он теперь отсиживается где-нибудь на Кашулинских огородах.
Каково же было наше изумление, когда у его двора мы увидели наш ЗИЛ, который стоял возле изгороди так, как будто мы на нём никуда и не уезжали! Самого Коляна мы обнаружили сидящим на траве под забором. Одной рукой он придерживал слегка припухшую щёку, другой обнимал уже всем известную банку с брагой, которая изначально предназначалась для торжественного распития на развалинах покорённого Кашулина. Колян был пьян как свинья, банка опорожнена наполовину. Увидев нас он дико вытаращил глаза, перекрестился, а потом, всхлипывая и сморкаясь, полез целоваться. Вдоволь нацеловавшись, Колян снова шмякнулся на траву, и мы услышали леденящую кровь историю его чудесного спасения.
Когда Кашулинцы выскочили из клуба как черти из табакерки, он и опомнится не успел, как был плотно блокирован в своей кабине. Видимо в этот самый момент из - за всеобщей суматохи, гвалта и темноты местные и проворонили наше поспешное отступление. А скорее всего им даже в голову не пришло, что в кузове затаился целый отряд Зеленовских завоевателей. Трясущегося от страха Коляна выволокли из кабины и довольно в грубой форме, поинтересовались целью его приезда. Плохо соображающий от свалившегося на него несчастия Колян не нашёл ничего лучшего, как честно признаться, что приехал он бить Кашулинских… Над всем хутором повисла гробовая тишина. Лишь было отчётливо слышно, как в ближайшем дворе у себя в будке чешется от блох собака, тихонько позвякивая цепью. Искренний ответ нашего водилы настолько потряс Кашулинцев, что они на какое-то время потеряли дар речи. Немая сцена продолжалась не меньше минуты.
-- Ты что же придурок, один нас всех бить приехал?
Ненавидя себя за трусость, Колян предательски кивнул в сторону кузова. Все бросились к бортам машины как Русские чудо-богатыри к стенам Измаила, но там уже никого не было. Тщательное обследование кузова с помощью фонарика, не принесло никаких результатов, если не считать результатом, найденный в углу, довольно замызганный левый тапок примерно сорок второго размера. Изумлённый ещё и нашим волшебным исчезновением, Колян окончательно съехал с катушек, однако продолжал упорно настаивать на том, что в кузове только что было полно народа. Посовещавшись Кашулинцы видимо пришли к выводу, что он не вменяем. Ему один раз дали по зубам, и то, скорее не по злобе, а для порядка, и что бы когда брехал, знал меру. После чего поднесли пол стакана крепчайшего самогона, угостили папиросой и отпустили восвояси вместе с машиной.
На обратном пути он потихоньку начал приходить в себя и наконец, сообразил, что у нашего волшебного исчезновения, было единственное объяснение – мы сбежали. Но добрый Колян и не думал нас осуждать. Наоборот, он сильно беспокоился, что Кашулинцы обязательно организуют за нами погоню. И если они догадаются поехать на машине, то переловят нас в степи как зайцев. В разгорячённом переживаниями и самогоном мозгу Коляна, рисовалась страшная картина. Он видел, как мы, бездыханные и растерзанные, лежим в степи, среди ковылей широко раскинув руки, и ночные стервятники уже выклёвывают наши очи. Приехав в хутор, он ещё подумал и о том, какую страшную весть ему придётся завтра разнести по дворам. Это сломило его окончательно. Он сел с брагой под забор, выпил примерно литр одним махом и заплакал. И тут из мрака ночи, как призраки, появились все мы. Остальное читателю известно.
Спать мы легли, когда на востоке уже побелело небо. Проснулись в полдень. Тётя Нюра кормила нас обещанными оладьями со сметаной. Оладьи были восхитительны.. Ощипанную утку, натолкав луком и обернув в просолённую тряпку, она отдала Сане:
--Пусть мамка там вам лапши сварит.
Вовка провожал нас у ворот:
- Вы не огорчайтесь, что с Кашулинскими так получилось. Зато приключений хлебнули по самые ноздри. Приезжайте, ещё чего-нибудь придумаем. Заверив Вовку, что приедем при первом же удобном случае, мы сели на велосипеды и поехали домой.
Больше в Зеленовке я никогда не был.
Послесловие.
Вовкина страсть к изготовлению самодельного оружия, сыграла в его короткой жизни роковую роль. Изготовив очередной шпалер, он произвёл испытательный выстрел. Трубку, которая служила стволом, разорвало, и кусок свинца, попав Вовке в голову, пробил лобную кость. Вовку отвезли в районную больницу, сделали там операцию, но свинец извлечь не удалось. Потом его дела вроде пошли на поправку. Я помню, как он с повязкой на голове приезжал к нам в Раковку и был таким же неугомонным. Через год ему стало хуже. Саня мне недавно рассказывал, что свинец, в отличие от других металлов, не приживается в человеческом теле. Вовку опять отвезли в больницу, на этот раз в областную, опять делали ещё более сложную операцию, что-то там вычищали… Но видимо начались уже необратимые процессы и через несколько дней Вовки не стало.
Вот такая вот история…
Июль – Август 2009 г. Санкт-Петербург.