Сразу после защиты кандидатской по философии Пупкин отвалил на отдых к маме в Сочи. Устал он ужасно и не столько от проблем философии, сколько от проблем личной жизни. Жена Пупкина только что родила ему сына, в то время как любовница тоже уже была на седьмом месяце, и Пупкину надо было выбрать не только между двумя бабами, но и между двумя младенцами, чего сделать он никак не мог.
В Сочи он лениво проводил время между преферансом на пляже и обжираловкой в тенистом саду у матери и как-то не сразу врубился, когда через пару-тройку недель соседская Люська объявила, что она от него беременна. Как только Пупкин врубился, он моментально собрал свой чемоданчик и отвалил в Москву.
Мать Пупкина, нарядившись в своё выходное шёлковое платье с большими красно-жёлтыми цветами, немедленно отправилась к Люськиной родне, чтобы доложить ей, что её сын - кандидат наук и не чета их замызганной голодранке. Люськина родня жила в двухкомнатной квартире обшарпанной хрущёбы и состояла из вечно замученной матери, вечно пьяного отца, брата-алкоголика, сестры-пьяницы и собственно Люськи.
Вся родня, за исключением самой Люськи, новость восприняла спокойно и даже, можно сказать, стоически, а, может, их вообще не интересовали никакие новости за исключением той, где и когда можно выпить.
Люська же метала громы и молнии. Ей почему-то казалось, что Пупкин прямо обязан бросить жену и ребенка и жениться на ней. О наличии беременной любовницы Люська, само собой, ничего не знала.
Через девять месяцев, точно по плану, на свет появился симпатичный круглоголовый младенец, которого Люська нарекла Владиком. На его рождение ни сам Пупкин, ни бабка Пупкина, конечно, не появились, вопреки упрямым Люськиным надеждам, что вызвало её ещё больший гнев и ненависть ко всему Пупкинскому роду.
Воспитанием младенца, которое сводилось, в основном, к манной каше и прогулкам на лавочке около подъезда, занималась вечно замученная бабка, тогда как Люська судорожно пыталась наладить свою личную жизнь при помощи походов на танцы в санатории и местные Сочинские злачные места.
Когда Владику было года два, обуреваемая всё той же несгораемой ненавистью, Люська подала в суд на алименты. Пара подружек выступила в свидетелях, Пупкин прислал разгневанное письмо, полное непонятных эпитетов и метафор, и суд присудил ему платить Люське алименты. На время Люська почувствовала себя отомщённой и почти удовлетворённой.
Люськина жизнь со временем вполне налаживалась согласно Сочинским стандартам. Работала она в библиотеке санатория "Красная горка". Работа была не шибко денежная, но и не пыльная. Отдыхающие в прекрасном городе Сочи не очень обременяли себя чтением художественной литературы.
Для тела, души и небольшой материальной помощи у неё даже имелся в наличии постоянный ухажёр - женатик Вася, который, правда, иногда куда-то пропадал на несколько месяцев, но всегда исправно возвращался обратно.
Жизнь шла. Отец-алкоголик благополучно отправился в мир иной, брат был уже почти на полдороге туда же, сестра отвалила в Москву, и в их маленькой кухоньке двухкомнатной распашонки теперь колготились только мать и Люська.
Владик между тем рос. И, фактически предоставленный сам себе, рос он каким-то странным и непонятным для Люськи образом. Так как она с самого детства таскала его с собой на работу и заставляла тихо сидеть в уголке в библиотеке, он рано пристрастился к чтению и книжки всё выбирал какие-то заумные и недоступные Люськиному пониманию.
Наверное потому, что уроками его никто никогда не интересовался, учился он без напряга, но дело это ему нравилось и шло у него хорошо. А ещё он стал захаживать в городской шахматный клуб, где носастый старенький тренер посматривал на него всё с большим и большим интересом. Он же научил Владика обращаться с компьютером, и мальчик часами мог просиживать за ним, разбирая шахматные партии, решая задачи и вникая в какие-то сложные проблемы.
Когда Владик был уже в десятом классе, на школьном дворе в переменку объявилась вдруг бабка Пупкина, выделила Владика в толпе ребят цепким старушечьим взглядом, вытащила его за рукав в угол двора и заявила, что приехал отец и хочет с ним повидаться. Вечером Владик, ничего не говоря Люське, отправился в тенистый дворик на ближней к морю улице.
Нельзя сказать, что встреча отца с сыном была теплой и дружественной, но они безусловно друг друга заинтересовали. А Владика ещё заинтересовало и отцово предложение. А предлагал отец Владику вот что. Оказалось, что он с женой (прежней любовницей, если вы ещё помните) и теперь уже двумя дочерьми хочет переехать на постоянное местожительство в город Кливленд, Соединённые Штаты, но продавать свою роскошную трёхкомнатную квартиру на Ленинском проспекте в Москве пока не решается и предлагает Владику поселиться на время в ней, чтобы исследовать, какие возможности может предоставить ему столица, а заодно и охранять квартиру.
Видно было, что Пупкин все семнадцать лет жизни Владика времени зря не терял и информацию о сыне собирал исправно, и что информация эта вполне его удовлетворила.
Ещё пару дней Владик ничего не говорил Люське, а потом сдал экстерном экзамены за десятый класс, собрал тощенький чемоданчик и приготовился к отбытию в столицу.
Люська, конечно, рвала и метала. Ненавистный Пупкин был подвергнут лавине метких Люськиных афоризмов, но цели они не достигали, так как Пупкин встречаться с Люськой отказался решительно и бесповоротно.
Люська с матерью остались одни в пустой квартире, а Владик отбыл в Москву, где он прожил один в отцовой квартире пару лет. Время это Владик даром не терял, а успешно сдал экзамены, был принят и учился на физмате Московского Университета.
Через пару лет в жизни Владика опять нарисовался приехавший издалека Пупкин и заявил, что, наконец-то, он основательно обосновался в этом своём Кливленде и хочет теперь продать квартиру, а Владику предлагает отправиться теперь с ним на освоение Америки.
Недолго думая, Владик согласился. Вечером он позвонил матери в Сочи и спокойно выслушал очередную эскападу ругательств и поношений Пупкина. Слышно было, как Люська на другом конце провода просто заходилась от ярости.
Довольно быстро Владик отчислился из университета и оказался в Кливленде, штудируя уже английский язык. И дело у него шло, как и всегда, легко и непринуждённо.
Что уж там такое случилось между отцом и сыном в одну холодную Кливлендскую ночь, теперь никто не знает и, вероятно, не узнает никогда. Люська невнятно объясняла подружкам то ли, что Владик поздно вернулся домой, то ли, что он отказался учиться. И то, и другое объяснение выглядило маловероятным, принимая во внимание характер Владика.
Но так уж случилось, что в морозную и снежную ночь Владик нашёл свой чемоданчик выставленным на крыльце Пупкинского дома, а дверь негостеприимно закрытой. Растерявшийся Владик пару часов протоптался вокруг дома, а затем понуро побрёл с чемоданишком в сторону единственных освещённых окон местного бара в конце улицы.
Американские алкоголики оказались почти такими же задушевными, радушными и отзывчивыми, как и русские, и быстро снабдили Владика адреском местной то ли шараги, то ли ночлежки, где за небольшую сумму можно было перекантоваться несколько дней, а то и недель. На следующее утро Владик проснулся в прокуренной и неубранной квартире, где кроме него было ещё трое - четверо таких же бедолаг. Но в квартире был тепло, бедолаги были к Владику душевно расположены, а этого Владику было уже достаточно для существования. Он всю свою предыдущую жизнь провёл примерно в такой же ситуации и, ничего себе, выжил же.
Среди бедолаг нашёл Владик и довольно симпатичную тридцатилетнюю коренную американскую бабу лошадиного роста и оснастки в армейских башмаках, протёртых джинсах и огромном свитере. Что уж там нашёл Владик в ней, останется загадкой навсегда. Скорей всего тепло, уют и ласку какой-никакой женщины, то, чем он был обделён в своей недлинной восемнадцатилетней жизни. Лошадиная же американка искренне привязалась к хорошенькому, румяному и пухлощёкому ещё Владику. Тоже, видно, нашла что-то, чего ей не хватало в её предыдущей жизни. И, видно, было в ней достаточно женской мудрости, чтобы распознать в безусом ещё мальчишке надёжность и основательность настоящего мужчины.
И она не ошиблась. Через год они уже были женаты, жили в маленьком, но своём доме, где слышался рёв младенца на всех трёх этажах, а для полного спокойствия, жена-американка была опять на сносях, к тому же на этот раз двойней.
Так что Владик оказался таким же плодовитым, как и папочка, и также умудрился произвести трёх младенцев в течение года, только в отличие от папани, все они были произведены в чреве одной женщины. Ещё через год Владик вызвал на помощь Люську, так как лошадистая жена не справлялась одна с тремя девками.
Люська приехала, огляделась и решила, что Америка и дом ей явно нравятся, а вот Владикова жена - бесповоротно нет. Особенно Люську почему-то ущемлял факт, что она была всего лишь на двенадцать лет моложе её. Факт этот никак не давал ей покоя. Кроме этого, ей решительно не нравилось как та одевается, воспитывает детей, ведёт хозяйство, готовит и относится к мужу. Также ей не нравилось и все остальное, что та делала. К счастью для Люськи, она ещё не понимала ни слова из того, что та говорила при этом.
Так как выразить невестке все свои претензии у Люськи не было никакой возможности, то, вполне естественно, всё её недовольство выливалось на Владика. Владик был умным мальчиком, как мы уже видели, и быстро смекнул что к чему. Надо сказать, что к этому времени у Владика была маленькая, но своя компания, где был даже ещё один сотрудник - тоже русский его приятель Гена, с которым они подружились, разгружая продукты в русском магазине.
Вдвоём мальчишки организовали свой несложный бизнес - закупали дешёвые компьютеры в Корее, оснащали их каким-то простым, но нужным программным хозяйством и реализовывали их уже в Америке по очень даже приличной цене.
С женой, как это не странно, Владик тоже ладил очень хорошо. Люську ужасно раздражали странные насмешливые огоньки в глазах обоих, когда они смотрели друг на друга, и их тёплые, как будто нечаянные частые касания друг друга.
Люська совсем замучила Владика своим вечным “Ну, скажи же ей!” по любому поводу, будь-то кормление девчонок, уборка дома или то, как американка была одета по случаю выхода в ресторан или в гости.
На что Владик неизменно отвечал:
- Она сама лучше знает.
В доме стало пахнуть грозой и постоянно растущим напряжением.
Владик сумел разрешить и эту ситуацию ко всеобщему удовольствию. Однажды он вернулся домой, велел обеим бабам собраться как можно быстрее и повёл их смотреть на дом, который он, якобы, собирается купить для матери. На самом деле, дом этот он уже купил втайне от жены и Люськи, заняв денег у Генки.
Дом, конечно, был тот ещё: старая развалина, но удобно расположенная невдалеке от их дома, вполне прилично выглядящая снаружи и обладающая даже аж четырьмя этажами. Да и то сказать, что Владик купил её, то есть эту развалину, за какие-то двадцать тысяч долларов, что даже и тогда выглядело совсем смехотворной суммой. Поэтому-то времени на раздумья и семейные советы у Владика никак и не было. Теперь он, правда, ужасно, боялся, что дом обеим его бабам не понравится, и весь его замечательный план полетит в тартарары.
Жена же на дом даже смотреть не очень-то пожелала, одна мысль о том, что посредством этого жилища можно навсегда избавиться от постоянного присутствия в её доме этой ужасной русской бабы, приводила её в дикий восторг и возбуждение и, если бы даже Владик сказал, что дом стоит не двадцать, а все сто тысяч, она и то, вероятно, согласилась бы. Люська, конечно, же, была гораздо более разборчива. Она придирчиво обошла все семь комнат, задержалась в кухне, по расшатанной лестнице спустилась в подвал, даже зачем-то залезла на чердак.
Дом, конечно, был в ужасном состоянии, но Люська, в своей прошлой жизни вечно сталкивающаяся на маленькой кухоньке жопами с матерью, уже представляла себе, как она начнёт отделывать дом, что куда поставит и, главное, что она немедленно напишет и расскажет по телефону подружкам в Сочи. Так что, поджав губы и настояв на том, что Владик, конечно же, будет помогать с ремонтом дома, Люська тоже согласилась.
К концу месяца, вооружившись мётлами, тряпками и вёдрами, она уже командовала в собственном доме, и жена Владика и сам Владик, наконец-то вздохнули с облегчением.
Надо сказать, что в доме этом Люська, наконец-то, обрела своё призвание и осуществление своих творческих потенциалов. В доме постоянно орудовала бригада русских парней - нелегалов, которыми Люська командовала с неизвестно откуда взявшимися привычными ефрейторско-сержантскими нотками в голосе, и работа спорилась. Унитазы устанавливались, стены красились, лестницы возводились, электричество загоралось, и весь дом преображался прямо на глазах. Иногда забегавшие на минутку Владик с женой только раскрывали рты и удивлялись стремительности прогресса Люськиной стройки века.
Наконец-то почти всё было закончено, на камине в главной комнате гордо воцарился большой цветной портрет женатика Васи, окружённый нежно прильнувшими к нему флоридскими лианами, а со всех стен смотрели картины местной русской художницы, украшавшие дома всех русских обитателей города Кливленда. На картинах были изображены те же и всякие другие лианы, гордо подмигивавшие переплетёнными корнями и необычно яркими красками своих соцветий.
Люська с гордостью заявляла, что наконец-то она поняла, что всю жизнь мечтала жить в картинной галерее. При этом скромно подразумевалось, что теперь-то её дом как раз и является чем-то средним между Лувром и Эрмитажем.
В течение следующих нескольких лет Люськина неугасимая энергия направлялась в сторону антиквариата. Мебель свозилась и сносилась со всех окрестных помоек и все семь комнат скоро покрылись коврами, комодами, зеркалами, кушетками и статуэтками.
Время бежало. Все три девки вымахали в рослых, как мама, и привлекательных, как папа, девиц. Вот только по-русски они не говорят совсем и мало чего понимают. Владикова компания постепенно набирала мощь, теперь у него есть ещё пара русских сотрудников, американская секретарша и офис в самом центре города. А сам Владик успешно вкладывает лишние деньги в покупку и сдачу домов. Дело это, опять-таки, оказалось очень прибыльным, и Владик перевёз всё своё бабское семейство прямо-таки в загородный дворец в лучшем пригороде Кливленда. Девки ходят теперь в самую лучшую частную школу.
А безумно растолстевшая от сытой американской жизни Люська окончательно впала в барство. Она бегает теперь по врачам с каждым малейшим прыщиком или насморком и требует, чтобы ей произвели магнитный резонанс всего организма, так как она чувствует, что у неё что-то там не то. Жалуется она также на полное отсутствие аппетита и на то, что совершенно ничего не хочется, а бананы даже чистить лень.
Самое главное удовольствие в её жизни - по-прежнему ругмя ругать безвестного Пупкина, проклиная весь его проклятый род до седьмого колена. Особенно её возмутил слух, что Пупкин якобы вернулся в Москву и заделался там то ли православным, то ли протестанским, то ли каким-то пуританским священником. И это при том-то, что, как Люська всегда подозревала, весь их род был насквозь еврейский!
И вот так костерит Люська бедного, ничего не ведающего Пупкина, и никогда даже не приходит в её голову мысль, что всем хорошим, что есть и когда-либо было в её жизни, она каким-то образом обязана ему, и его могучим всепробиваемым и неугасимым ни на какой почве генам.
Я вообще-то совсем не так уверена, как Люська, что Пупкин и на самом деле еврей, но что-то такое там всё-таки, видимо, было.