Из воспоминаний Валентины Николаевны Максимовой
Как-то я гостила в Рыбинске у своего старшего брата Юрия. Перелистывая книгу “Битва за Москву” воскликнула:
— Смотри, такие же бедолаги, как мы. И саночки, словно наш отец делал.
— Да это мы и есть. Я даже помню, как нас снимал военный корреспондент, — заметил брат. Я хорошо запомнила тот трудный путь из-под Ленинграда в тверские края…
Жил в деревне Скоросово Краснохолмского уезда кузнец Андрей Чистяков, делал лучшие в уезде тарантасы и “лебеди-саночки”. Революционные преобразования пришлись ему не по душе, чего он не скрывал. В 1919 году за недовольство новой властью его отправили на Соловки. Отбыв срок, через три года вернулся в свою кузницу. Шестеро детей с малолетства были ему помощниками: становились к горну, а потом в молотобойцы. Поскольку Андрей Иванович так и не научился держать язык за зубами, его раскулачили, а в 1937 году впаяли десять лет. Вся семья тружеников стала врагами трудового народа. Пришлось детям Андрея Чистякова разбегаться, кто куда. У всех уже были свои семьи, в том числе у Николая, моего отца.
Мама моя Анна Ильинична Лебедева тоже была из семьи раскулаченных. Жили они в одной из тверских деревень. Когда пришли раскулачивать, бабушка Пелагея обратилась к председателю комитета бедноты:
— Нас-то за что?! Сколько раз я спасала вашу семью от голодной смерти.
— Лес рубят, щепки летят! — Жили Лебедевы справно, но работников не держали, сами работали от зари до зари…
Наша семья обосновалась на станции Поповка Ленинградской области. Вместе с нами поселилась бабушка Пелагея. Сначала снимали частную квартиру, потом построили себе жилище, благо руки у всех были золотые. К лету 1941 года мы перебралась в свой дом, ещё недостроенный. Отец работал кузнецом на Ижорском заводе, у него была бронь.
К осени 1941 года война добралась до нашего посёлка, начались бомбёжки. Однажды ночью немцы высадили десант мотоциклистов. В этой местности фашисты замкнули кольцо блокады Ленинграда. Утром отец пешком попытался пробраться на работу. Его обстреляли, пришлось вернуться. От попавшего снаряда наш дом превратился в развалины. Стали жить в окопе.
Поздней осенью немцы собрали всех жителей на станцию для отправки в Германию. Я, тогда пятилетняя, запомнила большую толпу людей с узелками в руках. Ожидание было долгим, но товарный состав не подали. Всех на время отпустили. Отец решил воспользоваться этой заминкой, чтобы спасти детей и увезти от этого ужаса. В Калининской области жили родственники, туда и подались.
Отец сделал двое санок. На одни санки поставили швейную машинку-кормилицу, на другие — икону Николая Чудотворца и двоих детей, которые были слишком малы, чтобы идти пешком. По льду Ладожского озера наше семейство перевезли на грузовике. С воздуха обстреливали фашисты. Отец прикрывал детей своим телом. Дальше почти полгода шли пешком в холод по заснеженному бездорожью.
В пути опухли от голода, так как питались подаянием, а также тем, что давали матери за шитьё, а отцу за разнообразную мужскую работу. Многие деревни враги спалили, торчали одни трубы. Продрогшим голодным беженцам часто негде было приклонить голову. В сохранившихся домах несчастных путников пускали переночевать и делились последним, чтобы не дать умереть. В одной избе разделили на всех последние варёные картофелины. От детской поры я запомнила замёрзшие ноги и острое чувство голода. Я и сейчас постоянно хочу есть. Так изголодалась в детстве.
До Бежецка шли пешком несколько месяцев. Оттуда на попутных лошадях доехали до Красного Холма. Там нам, бездомным, разрешили занять келью в разрушенном Свято-Антониевом монастыре. Отец настелил полы, вставил окна, сложил печку. На толстых стенах потоки сырости. Протопить очень сложно, да и чем?! Пришлось малым ребятам ломать прутики по берегам рек, а летом собирать с пастбищ засохшие коровьи лепёшки. Пусть холодно, но всё же крыша над головой. Отец немного поработал на МТС, а потом ушёл на фронт. Мать осталась одна с тремя детьми и старой бабушкой, согнувшейся пополам. Чтобы не умереть с голоду, весной вскопали целину и посадили картофельные очистки с глазками. К осени выросла картошка. Серпом жали траву, сушили у стен монастыря. Сухое сено выменяли на овечку, которая принесла троих ягнят. Их обменяли на тёлочку, выросшую в корову.
Паёк по карточкам был очень скудный. Мать отрезала нам по кусочку хлеба, а себе только то, что прилипнет к ножу. Я уже со второго класса засветло поднималась на сенокос. Нам, детям, хотелось побегать, поиграть со сверстниками, а надо работать. Иногда обижались на родителей. Отец, вернувшийся с фронта в 1946 году, как-то сказал:
— Сейчас обижаетесь, а потом спасибо скажете!
В 1947 году у меня появилась сестрёнка. Врачи советовали больной матери избавиться от плода:
— Тогда сможете прожить ещё лет пять.
— Нет, не возьму грех великий на душу. — Умерла мать сорока двух лет от роду.
Родители мои были очень порядочные люди, даже в голодные годы путник мог найти хотя бы чашку чая — душу согреть. Все мы выросли достойными людьми, у которых любая работа спорится. Терпение и труд все трудности перетрут.