Еще один день без солнца

Наталья Сокова
    
Темно. Зимой всегда так. У солнца отпуск. Небо осиротевшее, мрачное, в кракелюрах. Гляди того лопнет. Да и пусть. Может, хоть чуть-чуть света прольется на этот город.
В троллейбусе воздух сплетен из тысячи запахов. И ни капельки пустоты. Здесь, пожалуй, точно в контейнере для перевозки душ. Хорошо, что мы не слышим, как  они кричат. И так шумно. Звуки, выпущенные изо рта контролера, пикируют между телами и попадают точно по целям. Благо, мишеней здесь много. Но у них тоже есть голоса. Трудно удержаться наплаву, когда течения пассажиров так изменчивы – то им к выходу, то зайти и устроиться удобнее. Алена двумя руками обхватила поручень. Вспомнила почему-то, как в детстве ехала с дедом в кабине грузовика. А впереди, в другом грузовике, в открытом кузове, стонали коровы, которых ее отец вез на бойню. Крупные виноградины глаз животных блестели, будто от слез.
В глаза пассажиров  втыкаются кусочки улиц, и нет в них ничего больше – ни озабоченности, ни радости, ни слез. Лишь останки сна. Тяжело дышать. Сквозняк зайцем проталкивается в троллейбус на каждой остановке. И снова, раздавленный, умирает под ногами. Но у него еще много жизней в запасе. Алена успевает пригубить морозного воздуха вместе с темнотой. Кто-то воткнул ей в бок гриф от гитары. По затылку трудно разобрать, парень или девушка. По одежде тоже не определишь. Нынче молодежь бесполая по виду. Как это называется? Вроде, унисекс. Кто-то сзади слушает музыку, из наушников протискиваются  скрипы. Воздушными кораблями уплывают мысли, но даже им сложно найти под потолком свободный фарватер, чтобы покинуть этот контейнер с усиками. Так начинается каждое Аленино утро. Тесное и душное.

По больничным коридорам она  передвигается «Боингом» весом в несколько тонн. Нет. Алена хрупкая и  легкая. Только не с семи до девяти утра, когда ноги от земли не оторвать, да и тело скованное. Она расправила плечи, выровняла спину, на ходу накинула халат и протолкнула руки в рукава. Пальцы перебирают пуговицы, как кнопочки баяна. Все. Осталась лишь улыбка. Хоть кому-то нужно быть солнцем. Так? Или так? Отражение в стекле подтвердило – лучше так. Она толкнула дверь плечом. Добро пожаловать в царство Анубиса!
- Доброе утро! – вот Алена раздает градусники.
- Смирнов, Малинина, Докучаева, - на процедуры! – зовет она.
Детские попки напоминают желтый мрамор, а на сгибах локтей не гематомы, а самые что ни на есть настоящие кляксы Роршаха. Поди, найди хоть одну вену. Малыши плачут, изворачиваются, прячутся за мамочками. Те, кто постарше, зажмуриваются, но порой слезы просачиваются сквозь склеенные ресницы. Алена редко видит другие эмоции детей. Их лица спрятаны за повязками. Тела пропахли лекарствами и спиртом. Но химическую вонь каждого ребенка упорно перебивает запах жизни.
- Алена Евгеньевна, что там говорят про нас врачи? - А вы не знаете, скоро ли нам назначат химиотерапию? – А что там с донорской кровью? - докучают мамочки.
Алена всего лишь медсестра. Хотя считается, что она должна быть в курсе всех событий.
На завтрак она заглянула в столовую, пересчитала лысые головки. Фу… Сегодня все здесь. Да и так знает, что все. Ночная сестра передала ей вместе с вахтой документы, как обычно. Но, тем не менее, нелишне проверить. Тут, как на войне, смерть каждому сестра родная. Легко обмануться детским смехом и радостными визгами, что наперекор обязательной тишине, раздаются из палат. Алена не выключает злыми окриками детские голоса в свою смену. Пусть шумят. Во время обхода всё равно штиль. Так, наверное, ждут приговора в суде. Только здесь судья пострашнее - смерть. Алена, как и она, знает каждого ребенка по имени, и примерно сколько кому осталось.
Почти 11 утра. По коридорам передвигаются неестественные существа – дети-капельницы – и исчезают в палатах. Белые люди появляются в отделении, сверкают стетоскопами, размахивают бумагами. И снова ни звука. Вот оно – время Анубиса.
Потом слышны всхлипывания – сигнал к тому, что можно оживать. Мамочки стекаются на балкон в конце отделения, там произвольная курилка. Курить запрещено. Категорически. Однако хоть чем-то надо согреться. И они, подняв воротники байковых халатов,  подогревают слегка морозный воздух и души горьким дымом. Вместе с ним клубятся откровения. Мамочкам сейчас не до счастья. То, которое они все хотят, не уместится в их сердцах. А их дети еще вполне умеют довольствоваться малюсенькими солнечными зайчиками радости.
Алена курит с мамочками вместе. И все больше убеждается, что женские судьбы создаются под копирку. В этом мире мужчины, которые им достаются, все чаще играют роли предателей.
- Мой, после того, как Вадька чуть не умер, свинтил, в одних тапочках. Просто. Сказал, что идет в аптеку. И пропал. Я все морги обзвонила, больницы. Заявление написала. А он явился через месяц. Пока нас дома не было, вещи собрал, даже записки не оставил…
- А мой… казел… пока мы в реанимации пролежали, он со своей бывшей однокашницей у нас дома развлекался. Она, видите ли, его утешала! Бе-е-едненький!..
- А мой…
Каждый день мамочки ненавидят мужчин, каждый день прощают их. Каждый день ждут чуда. Хотя все  в курсе, что чудес не бывает с тех пор, как перестаешь верить в Деда Мороза.
Алена замерзает. Дерматиновые тапочки скукоживаются от снега, что скрипит под ногами раскрошенным пенопластом. Но она ждет затухания последней сигареты, последнего откровения. Ее жизнь мало чем отличается от жизни этих женщин. Разве что сын здоров - она поднимает глаза к небу – слава богу. А в остальном она точно так же приходит домой, жует макароны в одиночестве перед телевизором, где сериальная любовь плавно перетекает с одного канала на другой и пахнет Диором, носит самые непромокаемые памперсы, пьет «Хайнекен». И так убедительны бутафорские чувства актеров, что кажется, выйди за угол, а там прямо с лотков продают большую и чистую любовь - по рублю за килограмм. Затем Алена ложится спать и прячет в холофайберном пузе подушки все свои мечты или слезы. А здесь, на работе, она отдыхает душой. Когда ты несчастен, то хочешь, чтобы все вокруг были несчастными. А когда счастлив, то по большому счету тебе все равно, что чувствуют люди вокруг. Так уж странно устроен человек. Свое штопанное-перештопанное счастье Алена уже давно износила. А новое ей не по карману.
Почки на деревьях под балконом набухли, но до весны еще долго. Кажется, что, чем больше звучит на балконе историй, тем толще почки. Что интересно тогда проклюнется весной на ветках?

В тихий час крики из коридора разбудили ее от грез. Она представляла яхту, как во вчерашнем фильме, которая каплей молока разрасталась на волнистом изумрудном кафеле океана. И вот уже видна палуба, а на ней, у штурвала, она и мужчина в белой майке – еще не придумала, на кого похожий. Красивый кадр.
- Алена Евгеньевна! Девочка в шестой сознание потеряла, - показывается женщина в дверях и чуть не плачет.
Вторая медсестра пьет чай, кожа на переносице гофрируется. Она швыряет  надкусанное безе на стол. Крошки разлетаются снежками.
- Как всегда, блин… только сядешь!
Женщина, принесшая неприятную весть, отступает. Коридорный сумрак съедает наполовину ее фигуру. Алена нерешительно делает шаг, тоже чуть не выругалась - она только что собиралась пойти в ординаторскую, день рождения зав.отделением праздновать, - но тут же втягивает раздражение в себя и бежит в шестую палату.
Мамочки суетятся у окна. Она растолкала их, увидела на полу лежащую девочку, грохнулась перед ней на колени, проверила пульс на шее – едва нащупала - он ускользал прямо из-под пальцев. Изо рта девочки повеяло холодом, будто у нее внутри еле крутились лопасти маленького вентилятора.
- Она умерла? – спросила женщина с банкой в руке.
Алена растерянно посмотрела на мамочек. Так тихо. Только шипение города за окном. Вот, вроде, грузовик проехал… автобус…
Другие дети замерли на кроватях с игрушками в руках. Кто-то осмелился прожужжать колесами инерционной машинки.
У Алены тоже, словно двигатель в голове заработал, запустил бензиновую кровь в мышцы, в ушах загудел. Да что же это! Девочку спасать надо! Она вскочила с колен, руки ковшом грейдера раскинула, сгребла мамочек к стене.
- Отойдите все. Все – сказала. Не мешайте.
Побежала в ординаторскую. Ругань, звонки, – врачи на стол накрывали. А она потревожила. Все засуетились. Топот гулко в стены ударяется, голоса размазываются.

Даже каталка недовольно скрипит, нервничает - подскакивает на стыках кафеля. Следом бежит мама девочки, тянется к головке дочери, чтобы погладить, пытается протиснуться в нутро лифта вместе со всеми.
- Куда вы, женщина! – выталкивает ее Алена. – Сюда нельзя.
Кнопочки мигают – 5,4,3,2… Первый этаж – реанимация. Реаниматологи уже ждут, набрасываются на каталку голодными зомби. Двери распахиваются, пропускают процессию в коридор, но перед Аленой захлопываются и дрожат, будто от злости.

Лифт был занят, пришлось возвращаться по лестнице. Алена задумалась и вместо того, чтобы подняться наверх, отчего-то спустилась вниз. Шла и шла. Коридором длинным, лишенным окон, как в бункере. И не понятно, что там за стенами – день или ночь, а может, и земли уже в помине нет. Очнулась, когда врезалась в плотную тишину. Перед ней дверь с табличкой «Морг». Кто-то внизу фломастером подписал - «Пункт назначения».
- Тебе чего? – выглянул из темноты медбрат с меловым лицом и красными глазами. Увидишь такого, и невольно поверишь, что вампиры существуют. Из-за двери морозом запахло, точно там, за спиной медбрата, не морг, а вечная мерзлота и молчание Арктики. Алена поежилась, испуганно поискала выход – не исчез ли. Нет, вот он - белый прямоугольник в конце коридора.
- Остановку перепутала, - сказала она, махнула рукой: - мне еще рано выходить, - и заспешила к свету.

В ординаторской собрались медсестры и врачи вокруг разрушенного айсберга торта на столе. Кто-то предложил Алене стул. Она села на краешек, закрутила головой, чтобы поймать хоть один ветер разговора.
- Я всегда заказываю торт у дома, в кондитерской. Могу дать адресок…
- Эта стерва на главврача метит…
- Сынуля мой привел, прости господи… говорит, у нас будут жить…
- Не, не разрешай. Две хозяйки на одной кухне…
     Высоченный доктор в салатовом халате – она его не знает – вырастает цунами из-за стола.
- Всем налили? Предлагаю тост. Давайте выпьем за Бориса Семеныча. За нашего уважаемого…
Дверь распахивается, и судорожно позвякивает стекло в ней. Медсестра стягивает повязку с лица.
- Все… Отмучилась девочка.
Бриз траурного шепота облетает ординаторскую. Медсестра садится на топчан и ищет пустую кружку.
- Налейте, что ли, горе запить…
- Н-да, жизнь… Вот так утром просыпаешься, а до вечера доживешь ли – не известно, - произнес кто-то в углу.
- Так выпьем за здоровье, - откашливается доктор-цунами.
Звон кружек в ответ.
«Хоть бы не чокались», - подумала Алена.
Из отрезанного куска торта она вычерпывает ложкой крем и сооружает из него курган на тарелке. Прислушивается – с кем бы в беседу вступить.
- Ты как плов делаешь? Рис замачиваешь?..
- Сколько твой «ситроен» стоит?..
- У-у-у… большой начальник…
- …свиной грипп, кошачий грипп, мышиный… чего еще будет?..
- Приду домой, спать завалюсь…
Жизнь продолжается. По сценарию.
- Ты чего грустишь? - доктор-цунами присаживается рядом с Аленой.
- Так ведь девочка…
- Да перестань. В первый раз что ли? У нас работа такая. Да и все там будем. Вот, может, я сейчас выпью и захлебнусь, - он продемонстрировал стакан, обхваченный пальцами-сардельками. – Давай, хорошая, давай, - всунул стакан ей в руку, - выпей, и жизнь заиграет мажор.
Алена поднялась школьницей из-за парты - еще бы только руку протянуть – и сказала громко:
- Так что с девочкой? Там ее мать… ждет... Кто ей скажет?
Ее реплика, что ластик, стерла с лиц улыбки.
- Н-да… Нехорошо получается, - сказал кто-то, Алена не успела разглядеть.
Зашумели. Решают, кто на этот раз станет ангелом смерти. Предлагают тащить жребий.
- Ладно. Я скажу, - вызвалась Алена.
Как тут можно торговаться?
- Ну, и хорошо. Так выпьем за Бориса Семеныча, - хлопнул в ладоши доктор-цунами.

Алена шла к шестой палате и жалела, что согласилась. Слова склеивала во фразы – как лучше преподнести мамочке ужасную весть. Почему-то теперь анекдот вспомнился про кошку, которая с крыши упала. Не к месту, однако. Но все же улыбнулась. От нервов все.

Сказала. В глаза не смотрела. Стыдно было, точно она реанимацию проводила. Мамочка сложилась трансформером, сползла по стене.
- Эй, эй, не хватало мне еще одного обморока, - Алена подхватила ее и усадила на кровать. – Дочке вашей все равно недолго оставалось.
Бесполезное утешение. Тут, в этом отделении, к ожиданию смерти привыкают, как к манной каше с комками на завтрак. Да только все равно небытие приходит не по расписанию. Обычно всегда опережает назначенное время.
Она сбегала за инъекцией, сделала мамочке успокоительный, и проводила ее до лифта. На свидание со смертью.
- Что ты все суетишься? - заворчала ее напарница, когда Алена вернулась в сестринскую. – Сядь, отдохни, успокойся. От твоего мельтешения у меня скоро морская болезнь начнется. Это ж не твои дети, за них есть кому переживать.
Напарница еще что-то там говорила, Алена не вслушивалась. А-а… будто радио работает, или поп проповедь читает. Села на подоконник, тапки скинула, ноги положила на стул – усталость тут же пустилась в путешествие по телу. А в окне, над больничными корпусами серым балдахином нависли сумерки. Надо бы до выключателя дотянуться. Темно уже.

Алена не успевает застать дневной свет. Утром, когда она едет на работу, его еще нет. Вечером, когда возвращается домой, опять темно. Лишь где-то над домами образуется светящаяся воронка, но это сгустки неона концентрируются на небе. Поежившись с полчаса на остановке, она погружает свое тело в очередной контейнер для перевозки душ.

Дома сын открывает дверь. И тут же прячется в свою комнату.
- Ты поел? – спрашивает она, стягивая сапоги.
- Угу.
- Уроки сделал?
- Угу.
- Лекарство выпил?.. Я спрашиваю, лекарство выпил?
- Ну, мааа – глухо бурчит сын из комнаты. – Отстань.
- Как ты с матерью разговариваешь! – Она вешает пальто за капюшон, хлястик оторван. Надо бы пришить.
На кухне мегаполис из грязной посуды, коробок, игрушек. Годзиллой Алена пробирается к столу. Конструктор хрустит под ногами. На подоконнике ее любимая кружка, в ней остывший чай. Воду можно вскипятить потом, а сейчас очень хочется пить. Она погладила листья Тещиного языка, те почти засохли. Еще бы, десять недель не было солнца. В окне елочными гирляндами протянулись электрички – вокзал недалеко – и снова тьма.
Она направилась к сыну в комнату. Ковер колется. Это на нем елочные иголки. Который день просит сына пропылесосить. Еще и пластилин прилип. Так… откуда это сигаретным дымом пахнет? Алена принюхивается. С каждым шагом ступенями ракеты сгорает терпение.
- Ты курил? – она уже на пороге комнаты.
Сын за письменным столом, отодвигается.
- Ты че, мам!
- Тебе ж еще 12 нет, засранец!
- Ну, мам!
- А ну-ка! – Алена хватает его за волосы. – Ах, ты, вирус! Весь пропах никотином. И еще врет!
Когда закипает вулкан, извержения не остановить. Сын это знает, и не только потому, что по географии учил. Аленина рука тянется к шкафу. На дверце, как пряности в лавке китайского квартала,  висят галстуки, платки и бусы.
- Где ремень?
Всего лишь один в этой комнате знает. В надежном месте, чтобы больше не отыскался. Но где именно? Не важно. В шкафу полно орудий пыток. Алена схватила бусы – длинные, тяжелые, хоть и стеклянные. Встала так, что загородила выход. Сын не ожидал и получил бусами по лбу. Рукой прикрылся. Предплечье на глазах стало полосатым. Он отвернулся. Но Алена добила его шлепком, как раз по затылку.
- Будешь курить еще! Хочешь, как отец, в подъезде валяться?
Она вспомнила кулачищи своего бывшего, как они поднимаются вверх и кувалдами опускаются на ее лицо, стоило лишь слово поперек сказать. А сын – вот гены! - ну, хоть бы что от нее взял. Вылитый папаша! И смотрит его глазами, с прищуром, точно насмехается. Злость быстро засеяла мозг, проросла. И снова Алена хлестнула бусами сына по лицу – он не вовремя обернулся. Нить лопнула, бордовые бусины брызнули, заскакали по полу, раскатились. Кровь из носа сына  закапала на половицы. В полумраке комнаты по цвету не отличишь – где стеклянные капельки, где кровь.
Она испуганно прижала мальчишку к себе. Он задрожал.
- Ты… ты… я… я все равно тебя люблю, - заплакал.

Они ужинали молча. Алена гладила сына по голове, он отодвигался.

Перед тем, как ложиться спать, она прислушалась у комнаты сына – дышит. Ну, слава богу. Ее отражение в зеркале прошептало:
- Все будет хорошо.
Да, улыбка. Она вернулась к зеркалу, улыбнулась. Так положено. Говорят, когда улыбаешься своему отражению, то тебе передается положительная энергия. Ну, все. Теперь можно расслабить мышцы.
Погасила свет. За окном, в темноте, яснее проступили тучи на небе.
- Завтра в Калуге и Калужской области пасмурно… - торжественно сообщила  дикторша в телевизоре.
- Ну, вот, солнца опять не  будет, - вздохнула Алена.

Ноябрь 2009