Из письма к NN
... А за окном... –
О! Вот тебе "lа petite histoire" (по поводу - "за окном").
Я не уверен, что слова "маленькая история" написал по-французски
верно, ну да - представим, что я всё-таки знаю французский.
Так вот - сама история.
В конце 80-х годов мой брат Юрий получил трёхкомнатную квартиру
в Ясеневе на окраине столицы. Добираться туда приходилось из центра,
что было малоприятно - метро, толпа на остановке, потом - автобусом
на Литовский бульвар... И вот мне пришлось целый месяц - с конца августа
и весь сентябрь торчать у Юрия в доме и заниматься либретто балета
об Анне Ахматовой. Дело в том, что моему балетмейстеру Анатолию
Дементьеву (который до того уже поставил два балета по моим либретто)
- в общем, "Дёме" вздумалось создать балет, навеянный биографией
Анны Андреевны.
Я согласился сразу, отпросился в отпуск, взялся за литературу.
Ахматова мне нравилась, но я с изумлением вдруг понял, что не могу
сходу процитировать её стихи наизусть.
"Почему?" – недоумевал я. Ведь матушка, будучи актрисой филармонии,
работала мастером художественного слова и иногда читала со сцены
среди патриотических стихов ахматовские строки - "Мне голос был...",
"Мы знаем, что ныне лежит на весах..." – это был своего рода
литературный монтаж из стихов Симонова, Твардовского, Щипачева,
поэтому фамилии лишний раз не объявлялись. Филармоническая бригада,
в которой работала маман, подозреваю, была чаще «левой» -
из человек пяти, но являлись они в города и веси области под эгидой
филармонии, предпочитая посёлки, а еще лучше - сёла с их вечно холодными
клубами - в полусарае или в церкви (иногда в кирхе, непонятно почему,
торчавшей посреди русского села - я еще не знал о выселенных немцах).
В ту пору мне было лет десять. В доме и на концертах со сцены постоянно
звучали Пушкин, Чехов, Толстой, Шолохов, Виктор Ардов... - и поэтому
я знал почти всех наизусть.
Мы жили, хотя и в центре Саратова, но в проходной, комнате - через нас
(словно дальняя родственница) ходила соседка, учительница литературы,
Валентина Афанасьевна. Двенадцатиметровка, в которой мы обосновались,
когда-то принадлежала ей, потом хозяйку – пока она была на работе,
где сеяла разумное, доброе, вечное - насильно потеснили, подселив
к ней многодетную семью, затем семье дали комнату в другом районе,
а в освободившуюся поселили "артистку филармонии" - матушку.
С въездом нашего семейства в эти апартаменты бедная женщина поняла,
что своей второй комнаты ей теперь вовек не видать.
В.А. интеллигентно скрывала обиду, иногда фыркала, узрев нового
матушкиного знакомого, который мгновенно каменел спиной, когда соседка
пересекала диагональ нашего жилья. Валентина Афанасьевна проходила
в свою комнату, закрывала за собой тяжелую высокую дверь, выдвигала
ящик из комода – это нехитрое приспособление было надёжнее всяких
крепостных засовов. Делала В.А., наверное, это на тот случай, чтобы мы
не ворвались к ней и не заняли бы её последние квадратные метры. Кстати,
звук отодвигаемого ящика сигнализировал: я иду! И в этом неусловленном
знаке, как я теперь понимаю, крылась какая-то старинная деликатность.
Однажды вечером мы с матушкой в комнате сумерничали.
Маман готовила репертуар.
Она вживалась в новое творение и вполголоса, с лёгкой меланхолией,
как-то "упаднически" вдруг продекламировала:
- Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на левую руку надела
Перчатку... -
- и матушка тут на секунду запнулась, а из-за двери мгновенно раздался
негодующий голос Валентины Афанасьевны:
- Я на ПРАВУЮ руку надела...
Громыхнул отодвигаемый "сигнальный" ящик, дверь полубоязливо приоткрылась,
и Валентина Афанасьевна всё-таки закончила фразу:
- Перчатку с левой руки...
Сгустилось напряженное молчание.
- Ну да, - почему-то смущённо, как нерадивая ученица, согласилась мать:
- Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки...
Внезапное восклицание Валентины Афанасьевны, вероятно, вырвалось помимо
её воли: наверное, сработало подсознание.
Я не мог понять, почему так вдруг возмутилась В.А. и - сразу оробела
матушка.
Женщины молчали и словно чего-то ждали.
- Спасибо, - сказала мать, осторожно отложила тетрадь с переписанными
стихами в сторону, стала искать пудру, хвататься за зеркальце.
- Её - разрешили? - немного охрипшим голосом спросила
Валентина Афанасьевна.
- Да-а, - по-московски протянула мать, но не смогла сказать неправду:
- Разрешили, но не это...
- Патриотическое. - Твёрдо уточнила В.А.
- Да. - Коротко отвечала мать. - А это... что-то привязались с утра...
Странные стихи, какие-то они...
- Мне понравилось, - вдруг сказал я. А еще (но я не сказал) мне
понравилось то, как матушка надевала воображаемую длинную перчатку
не на ту руку.
- ...декадентские стихи, - твёрдо произнесла В.А.
- Конечно, декадентские, - поспешно согласилась мать...
- А я думала - разрешили... - через паузу произнесла В.А.
- Разрешили, но другие... Может быть, и эти разрешат... Скоро...
- Понятно, - сказала В.А., закрыла дверь и задвинула ящик.
...И вот спустя много лет я сидел в Москве, в доме у брата, и пытался
найти общие знаменатели между стихами Анны Андреевны и балетом. И тогда,
к своему стыду, я понял, что толком не знаю ахматовских стихов.
Я читал её, я читал о ней, я подпитывался музыкой Прокофьева, Шнитке
и Шостаковича.
Я вновь и вновь вглядывался в строфы "Поэмы без героя".
Дело не шло.
И вдруг сами собой родились строчки - "под Ахматову":
Арабескам и пируэтам
Не дается никак либретто.
Увядает за окнами лето,
Но не дарит мне осень плоды.
И хранительный Ангел Анны,
Черновик мой читая странный,
Не спешит осенить за труды...
Удивительно, но сразу после этого экспромта работа пошла.
Я быстро написал либретто, отослал его балетмейстеру, вскоре мы заключили
договор с Министерством Культуры (СССР). Мне выдали аванс - 400 рублей.
Впереди маячили еще 800, после постановки балета. Но... Вот именно то, что
выше осталось в скобках, вскоре кануло в Лету. Заключенный договор
не состоялся, балет стал неактуален. Министерство растворилось, как сон,
как утренний туман, и я пожизненно остался в долгу перед исчезнувшим
государством.
А в тот давний саратовский вечер, когда я, наверное, впервые услышал
стихи Ахматовой, матушка, как только Валентина Афанасьевна скрылась
за дверью, почти беззвучно артикулируя губами, еле слышно прошептала:
- Она ждёт мужа... Оттуда... Десять лет без переписки...- Матушка
приставила палец к губам, сделав загадочный знак рукой, и я понял, что
должен обо всём этом забыть и молчать. Как выяснилось, я надолго забыл
этот случай - выходит, что до сегодняшнего дня...
7.08.09