В комнате темно. А за окном оранжевый фонарь. Из него большими хлопьями падает снег. Беззвучно, равномерно и бесконечно… «Это фонарик со снежком» - говорит мне папа. Я у него на руках и долго смотрю туда, молча. Я не знаю, откуда в фонаре берется снег, хотя уверена, что сыплется он именно оттуда. И не задаюсь вопросом, просто воспринимаю это как данность, как закономерность. Ведь это – «фонарик со снежком». А потом спать.
Я помню еще одну таинственную закономерность, относящуюся к ритуалу «ПЕРЕДСНОМ». Дверной глазок – он всегда светился в темноте. Если выглянуть из комнаты, то в конце длинной и темной прихожей, светилась желтая точка по центру. Папа берет меня на руки, и мы медленно приближаемся к ней. Сначала смотрит папа, потом я. Там все круглое и желтое и маленькая дверь напротив. Это все в глазке, а не за дверью. Тут тоже все как раньше, как надо. Значит, теперь спать.
Купание происходило в маленькой детской ванне и всегда с папой. Сначала он не знал, кого он будет купать. Потому что я отвернулась, и ему приходилось угадывать кто это. Он перечислял всех девочек из моей группы в садике, кого знал. И все напрасно. Когда он сдавался, я с восторгом поворачивалась, а он так удивлялся! В моей ванне всегда была живая пробка. В неожиданный момент она начинала шевелиться и выпрыгивать из дырки. А вместо нее появлялся чей-то палец. На голове мылилась пена, а потом папа из мыльных волос делал мне всякие рожки, и они торчали вверх.
В садик мне не хотелось. Утренняя летняя свежесть. Папа ведет меня за руку, я говорю: «хочу пить». Папа подводит меня к листику на кусте, а на нем капля. Я хватаю ее ртом и ищу еще такую же. Они блестят от солнца, и они сладкие!
Однажды я просыпаюсь утром и понимаю, что выходной, потому что не будили. Яркое весеннее солнце прямо в окно. Папа приходит и говорит, что пойдем на демонстрацию сегодня! Видимо, мне не особо важно, что именно такое эта демонстрация, понятно, что что-то радостное. Я уже большая, мне четыре или пять. У меня пальто клетчатое до колен с малиновыми овальными пуговицами. У меня есть красный флажок и воздушные шарики. Мы шли, и с нами шли еще другие люди. И впереди нас, и сзади, их было много, мы шли все вместе, и все были радостные. Играла музыка, и такое яркое солнце было!
Когда я уже совсем выросла, и мне было шесть, однажды вечером папа с мамой стали куда-то собираться. Папа сказал, что маме надо в больницу. И я сразу поняла, что это как-то связано с маминым большим животом. Ну, надо так надо. Потом через какое-то время после разговора по телефону папа мне сказал, что у мамы появился ребеночек. Я запрыгала и сказала, что буду его всяко качать и нянчиться с ним.
- А бить ты его не будешь?
- Нет! Только качать и качать! – я же не думала тогда, что он потом вырастет.
Потом мы ходили смотреть на маму с ребенком в окне, решали, как назвать: Прохор или Илья. Я, конечно, выбрала Илью.
Папа ходил на рынок с большой сумкой на колесах. Приносил много еды. Однажды он принес из «Океана» большую рыбу и запустил ее в ванну. Она стала плавать там, как в аквариуме!
Папа всегда вносил противоречия в воспитание детей. Он по своей натуре не мог делать то же самое, что мама. А потом говорил: «я делаю так, как не надо делать». Если мама читала нам книги, то папа делал из них городушки. Мама укладывала меня спать днем, а я не хотела. Папа сказал, когда мама не слышала, что когда она уйдет, он позовет меня, и я встану. Я успокоилась и довольная стала ждать. Но когда папа позвал меня, я уже слышала это издалека, так как через секунду уже крепко спала. Потом я часто вспоминала это и расстраивалась оттого, что так и не смогла встать. Это папины принципы противоречия, которые дали мне первые понятия о свободе выбора.
Я не помню, каким именно образом я стала слушать папину музыку, но началось это с четырнадцати лет. И это были Битлы. Я стала постепенно перемещать кассеты с их музыкой с его полки на свою. Я забрала большие наушники. Папа стал мне постепенно давать всякие источники информации – книги, блокноты, подшивки, и я ушла в них. А потом была и другая английская музыка 60-х, 70-х… Это было то, что впервые по-настоящему нравилось мне. Несомненно, это и сформировало мои музыкальные вкусы. Хотя я и училась на тот момент музыкальной школе, но только после Битлов у меня начала развиваться настоящая музыкальность. Я стала импровизировать и сочинять.
Мы с папой мало говорим друг с другом. Не потому, что мы разные и не о чем поговорить, а скорее наоборот. Он знает ход моих мыслей. Папа знает себя, значит и меня. Поэтому ему не нужно каждый раз объяснять мне что-то новое, он знает, что я пойму это сама, когда нужно, если вообще понадобится.