Приключения курсанта Кролика

               

Очерки о тобольской мореходке.



Деревенька дымилась цветом черемухи. Речка Лабуда, прозванная в народе «Засранкой», разлилась и превратилась в красавицу. Кто бы мог подумать, что летом от нее останется один вонючий ручей, уносящий мусор и нечистоты всей деревни в Тавду. По легенде деревеньку основал Ермак Тимофеевич. Он зимовал в этих местах при переходе со своими разбойниками на Югру.
 Еще осталась память о тех временах, когда двери домов не закрывали, а на берегу реки в лодках лежали без всякого присмотра сети, канистры с бензином, моторы и ружья. И никто не трогал чужого.
  С приездом новых людей патриархальный быт деревеньки изменился. Вскоре на лодках и домах повисли огромные замки. Поэтому местные жители приезжих не слишком жаловали, но относились с уважением. Повальная пьянка стала выкашивать рабочую силу. Деревенька стала хиреть, и молодежь потянулась в город.

  Шурочка Король решил поступить учиться в тобольскую мореходку. Проживая в тайге, он давно мечтал носить морскую форму. Сборы были недолги. Он остригся налысо, надел отцовскую ветровую шляпу, выслушал от родителей нотацию и отправился на пристань, откуда до Тобольска ходила ракета « Заря».

   Вдали как далекий мираж на высоком обрыве показалась белокаменная крепость с золотыми куполами. Почему-то Шурочка представил, что это город солнца, о котором он читал, в какой то книжке.
- К Тобольску земляк подъезжаем. -  сообщил сосед.

   От пристани толпа пассажиров поспешила на остановку. Толкаясь локтями, Шурочка  влез в переполненный автобус. Шофер в микрофон напомнил.
Граждане не забудьте приобрести билетики.
А для отстраски добавил:
Выход через переднюю дверь…
Мало кто из пассажиров передавал деньги на билет, потому что через переднюю, дверь не выйти, а значит, водила блефует,  но Шурочка не стал испытывать судьбу в незнакомом городе.
   Еще при посадке, какая то бабка, видимо оценив работу локтями паренька в шляпе, пристроилась сзади и пролезла в салон. Ее так притрафоретило к спине, что он был уверен в том, что когда выйдет из автобуса, профиль упрямой старухи понесет сзади как портрет эстрадной звезды.
  Автобус урча въехал на гору и нужно было пробираться к выходу. Шурочка с трудом оттер бабку, повернувшись к ней на сто восемьдесят градусов.
- Извините…
    Его удивило то, что ее морщинистое лицо, расширенное в нижней части щербатой улыбкой, отражало добродушие. И это в такой давке, где и у молодых косточки скрипят?  Пробубнив еще раз: -  извините, - он полез боком, орудуя локтями.
Ничего сынок, самое главное шляпу не потеряй. -  сказала бабка и сморщила лицо моченым яблоком.
Двери открылись, Король вывалился на тротуар, а бабка, уцепившись за поручень, извивалась, стараясь найти опору ногам.


Если честно сказать, то Шурочка ожидал чего то большего от Тобольска. Город в его понимании ассоциировался с небоскребами, неоновыми рекламами, бурлящим и смердящим потоком машин. А тут?… Дома маленькие, тротуары грязные, местами вообще нет асфальта, обшарпанные вывески. А за место неоновых реклам, над битой бетонкой центральной улицы портрет Леонида Ильича Брежнева, намалеванный художником халтурщиком.
  Кремль – гордость города не реставрирован, да и побелены его стены только снаружи - для показухи, вот и кажется, он красивым  и впечатляющим издали. А внутри уныло, грязно, разрушено.
  Возле входа в музей пушки времен Екатерины, а в их жерлах окурки и всякая дрянь. Сквозь бойницы в стене крепости Шурочка с высоты рассмотрел подгорную часть города. Подгорный Тобольск похож на большую грязную деревню с множеством осколков разрушенных церквей со сломленными крестами.
 Даже не верилось, что так красиво все это смотрелось со стороны. Тюрьма - еще одна достопримечательность: мрачное здание с огромными зеленными воротами. Возле нее парк, где можно в тени деревьев присесть на лавочку и подумать о превратностях судьбы.
   Шурочка шел к намеченной цели, проверяя свой маршрут по номерам домов. А вот и мореходка: железной сеткой забор, сверху острые штыри, за сеткой пятиэтажное здание из белого, грязного кирпича. Рядом на стене дома изображен дельфин, выпрыгивающий из волны. Посреди цветочной клумбы на постаменте якорь. Над дверью на красной полосе: «Добро пожаловать».
   Единственная в своем роде сухопутная мореходка в мире. Если взглянуть на карту, то так оно и есть. Непонятно, почему мореходка и в Тобольске. Ведь, этот сибирский городок находится вдали от всех морей и океанов. Но слава мореходки прирастала по слухам не «Колумбами» и «Куками», а ежовой дедовщиной царившей в ее стенах. В ходе всех воспитательных мероприятий ее питомцы в лике ближнего переставали видеть образ божий, а находили только место, куда должно тыкать кулаком. Их беспутное поведение влияло на нравы местной молодежи, но тоболяки гордились своей мореходкой. Когда между воспитанниками вспыхивали драки, местные жители за железной оградой чувствовали себя в полной безопасности, как в зоопарке стояли у металлических прутьев и подбадривали мореман:
Поддай ему!!! Поддай!…
   Бои гладиаторов не приносили  такого удовольствия древним римлянам, чем драки  мореман тоболякам.
  Из рассказов Шурочка знал, что в мореходке пять отделений: морские судоводители, речные судоводители, холодильщики и добычи. Каждое отделение имело свою эмблему. Два дельфина над кораблем - это эмблема добычей, самых безалаберных и драчливых мореманов, куда он и собирался подавать документы.


Это!… Стоять, – послышался грубый голос. Шурочка обернулся и увидел: на подоконнике сидит курсант, в лоснящейся от грязи робе, и нагло оглядывает его с головы до ног. Потом спрыгнул, и вразвалочку приблизился.
-Кто такой?…
-Шура Король, приехал поступать в мореходку.
-А-абитура!!!…
Курсант плюнул сквозь зубы Шурочке на ботинок. Покрытой цыпками рукой снял с него шляпу.
- На, подержи.
Шурочка ничего, не понимая, взял шляпу, а курсант оттянул на руке средний палец и поставил ему в лоб чилим – аж, искры из глаз.
- За что? – И скорее инстинктивно, чем по злому умыслу, толкнул обидчика в грудь. Курсант, не размахиваясь, ткнул кулаком  Шурочку в челюсть. Тот упал, шляпа покатилась по паркету.
- За что?…
- Было бы, за что вообще бы убил. – Прошипел курсант. -  Это тебе аванс, а получку, борзота, вечером получишь. И запомни: никакой ты ни Король, а Кролик.
Наградив Шурочку новой кличкой, он повернулся на каблуке и, насвистывая, покачиваясь гусем, пошел к выходу.
  Кролик встал, отряхнул шляпу, ударяя ее по колену. Заглянул в зеркало, висевшее на стене, - лысая голова с фиолетовой шишкой растерянно пучила глаза. Но вот лысина вместе с шишкой скрылась под шляпой, и Шурочка узнал себя.


  В приемной  сообщили: на время экзаменов абитуриентов поселили в спортивном  зале. Король сдал документы, получил бирку на заселение и отправился в город.
 
Он бродил по улицам, будущая жизнь в этом городе не представлялась уже ему в радужных красках. Ему даже на минуту показалось то, что было бы лучше, если бы мечта о мореходке осталась мечтой.
   Возле засиженной голубями вывески кинотеатра «Октябрь» стояли двое. Они о чем-то переговорили, глядя на Шурочку. А потом подошли.
- Займи трешку, колхозник…- сказал рыжий, глядя, куда то вбок.
Король поначалу растерялся, а, потом, когда понял, что от него хотят, прижался спиной к стене и сжал кулаки.
- Я  что на кассу взаимопомощи похож?…
Рыжий указательным пальцем столкнул ему шляпу на затылок, а второй – тощий оттянул средний палец и поставил чилим. Видимо в Тобольске это было фирменным приветствием. Две шишки на лысой голове смотрелись маленькими рожками. Рыжий из кармана  достал велосипедную цепь. С тремя рублями расставаться не хотелось, но пришлось. У Шурочки в деревне никто никогда цепями не дрался. Даже штакетник возле клуба всегда оставался целым.
- Че, надо? Трешку, что ли?…Так бы и сказали.
Голос стал плаксиво просительным, даже самому противно.
Рыжий  сунул  денежку в карман. В другом кармане была спрятана цепь, и дело вроде успокоилось.
• Струсил? – Потрепал его за плечо тощий. – Ничего, держи хвост пистолетом, и все будет « ништяк», а «ништяк» по-китайски жопа. Ха-ха-ха!…
Рыжий подмигнул.
• Пойдем с нами пиво пить, браток. Угощаем.
• Пойдем! – Не зная, почему согласился Шурочка.
  А они ничего ребята, - думал он. Новые знакомые, посмеиваясь, вспоминали отдельные эпизоды их встречи. В частности, какие у Шурочки были глаза при виде велосипедной цепи. Длинный хвост очереди у пивной бочки волновался каждый раз, когда рыжий шел наполнять банки.
  После пива купили пару литров дешевого вина, естественно, на Шурочкины деньги, и пошли на городское кладбище, на котором похоронены декабристы и даже, писатель Ершов. Устроились, в какой -то оградке. Казбич, как звали одного из новых знакомых, клялся в верности и дружбе. Ему рассказывали про криминальные подвиги. После чего спрашивали, уважает ли Шурочка своих новых друзей. Тот утвердительно кивал головой. Это все что он помнил.
 Очнулся, когда в небе светила полная луна. Поднялся с могилки, снял с креста шляпу и, отрясая о колено, шатающейся походкой пошел между крестами в сторону мореходки. Карманы штанов были вывернуты наизнанку.

В спортивном зале народу собралось много. Где-то брякала гитара, и писклявый голос пел про любовь и море. В лабиринте коек Шурочка дотащился до своего места и, не раздеваясь, рухнул на постель…
  Где-то вдалеке плескалось море и возле зеленого острова, где среди пампасов бегали бизоны, на обрыве стояла прекрасная, цвета шоколада креолка. Внизу, в море на якоре болталась бригантина, а с ее палубы одноногий пират орал голосом курсанта встретившегося утром:
- Где этот лысый в шляпе?…
  Шурочка открыл глаза. Рядом с его койкой стоял курсант в линялой робе.
- Вставай Кролик, пойдем получку получать.
  Он завел Шурочку в умывальник, и темнота осветилась россыпями звезд. Удары сыпались со всех сторон…
 Кролик всю ночь мыл пол в учебном корпусе. Из носа капельки крови падали на пол  алыми  осьминожками. Под глазом зудел синяк, челюсть болела. Шляпа, видимо, приглянулась кому- то из курсантов. Не понять было, от чего болела голова: с похмелья или от взбучки. Хотелось пить, а еще больше домой, в далекую деревушку на берегу речки

Район, где находился посеревший от времени деревянный барак, похожий на упавшую букву «П»,  в народе называли Колонскими домами.
  Шурочка с Казбичем пробирались по узкому коридору, где не так легко было пройти. Возле стен ведра с помоями, всевозможные бочки, ванны на стенах и запах прелых простыней. В конце коридора светила единственная лампочка, от ее света по стенам  шевелились лохматые тени паутины.
- Если не хочешь быть «овцой»,  которую все стригут, будь «волком». – шмыгая носом, говорил Казбич.
– Короче, будь крутым мужиком, и все будет «ништяк»…
  Кролик и так был уже почти «крутым». Он растопыривал руки, стараясь походить на большую и хищную птицу. В кармане звякала цепь. Ястребиный взгляд не предвещал ничего хорошего. Весь вид его говорил: «Связываться со мной опасно».  На улице все это работало безотказно, но только не в мореходке.
 Прогнивший пол скрипел под ногами, вот и дверь, покрытая ветошью, а за ней две комнатки. Полинялый коврик на стене, стол с изрезанной клеенкой, буфет с треснутыми стеклами. Нищета выглядывала из каждого угла и дышала запахом перегара. Здесь жила семья Казбича, кроме него, еще мать и две сестры.
  За столом сидели гости: соседи- Пестик и Старуха, а с ними какая то белокурая незнакомка.

-    Решил намедни покататься на водных лыжах. – слышался голос Старухи: - А палка, за которую держаться надо, оборвалась…
- И ты дурень, намотал веревку на палец?
-Ну, да! Лодка дернула, и пальца как не бывало.
- Кто там?
- Да, это Казбич с колхозником приперлись.
- Проходите, присоединяйтесь к нам.
- А мы и так считай, присоединились.
  Стакан пошел по кругу. Красное вино заедали селедкой и зеленным луком. Другой закуски не было.
- Знаете, как я познакомился с этим чудом. - кивнул Пестик на блондинку, видимо, гордясь своей подругой.
- Пошел сдавать анализы в больницу, и вижу, в дверях нарисовалась она, в белом халатике. Я так и обалдел.
Старуха, видимо, успевший устать от этой истории любви, поднял стакан.
- Выпьем же за вечную любовь. Пусть она всегда сходится на той точке, откуда рождаются сыночки и дочки…
- Дурак. - обиделась подруга Пестика, раскраснелась и убежала в другую комнату.
- Что хочешь ее? - обратился Пестик к Кролику, поигрывая в сторону соседней комнаты бровями.
Кролик покраснел до самых ушей и пробормотал себе под нос, - вы, что совсем  охринели.
- Эх ты слабак.- продолжил воспитательный процесс Пестик. - Баб боишься. Мореман боишься, какой ты после этого мужик?
- А что делать то? - засовывая стрелку лука в рот, поинтересовался Кролик. – Не получать же каждый день по шее.
- Как что?…- возмутился Старуха.
- Биться надо, биться и биться! - налег на стол Пестик. - Пока не отстанут.
- Так их же много и они сильнее.
- А если ты на зону попадешь? Там знаешь, что со слабаками делают?… Там, если не хочешь стать пидорасом и спать под нарами, нужно биться. Да так, что если бы тебя били, то в штаны ссали от страха.
- Самое главное. - продолжил Старуха. - Это «Дух». Если имеешь «Дух», то, не имея здоровья никого, бояться не  будешь. А нет «Духа», так извини, тебе любой зачухает.

Кролик, не смотря ни на что, успешно сдал вступительные экзамены. Неумолимо приближалось время начала учебного года. Время, когда надо будет жить в экипаже – общежитии мореходного училища. А пока он обходил мореходку стороной.  В городе же стали появляться теплые уголки, где можно было найти ночлег, пищу, а так же приветливые лица.
  С Казбичем дружбы не получилось, он у Кролика украл деньги. Кролик так и сказал Казбичу в лицо, что тот «крыса» и с ним никаких дел иметь не хочет.

Шурочка у «Центрального гастронома» ловил приезжих лохов и просил их поделиться содержимым кошелька.
- Эй, земляк, мелочишки не найдешь?
Паренек дал Кролику рубль и быстренько скрылся за углом, правильно полагая, что легко отделался. Казбич заметил, что Кролик взял деньги у клиента и поспешил к нему за своей долей, место у гастронома считалось его «Охотничьим угодьем».
- Слушай Казбич…- Кролик звякнул в кармане цепью. – Ты бы отдохнул сегодня. А то, как-то, нехорошо получается.
- Кролик ты же мне корефаном был.
- Отдыхай.
Казбичу ничего не осталось, как скрыться в чреве универмага. «Охота» продолжалась.
Разглядывая витрину, шел и ел мороженое парнишка. Кролик наметанным взглядом определил, - приезжий.
- Эй, земляк добавь на пузырь…
Его, видимо, уже кто-то из «местных» шугал, он посмотрел на Кролика испуганными глазами и полез в карман.
-Что ты копаешься? Давай побыстрей. - наступал Кролик.
Но наезд пришлось отложить, к магазину, повизгивая поросенком, подкатил милицейский УАЗик. У паренька сразу весь страх пропал. Видимо, понял, что Кролик при милиции на плохие дела не способен. Он « распушил хвост» и скрылся в неизвестном направлении.
  Возле машины собрались любопытные. Сквозь их строй под конвоем толстой продавщицы вели Казбича, а в руках он держал … булочку.
- В том месяце двести рублей недостачи заплатила!… - возмущалась толстуха на всю округу. –У, хамье булочки воровать…
Милиционер открыл дверь и стал помогать Казбичу сесть в машину. Тот упирался и как маленький хныкал:
- Дяденьки, тетеньки отпустите, я больше не буду…
Но дяденьки и тетеньки не пожалели. Посадили его в «воронок», и увезли в сторону милицейского участка. Казбича уже ловили и судили за воровство булочек, и теперь ему светила колония для малолеток.





В училище полувоенная дисциплина. День расписан от рассвета до заката: в семь подъем,  зарядка, завтрак, развод, учебные часы и так далее, короче, совсем как в армии.
 Трудно вспомнить в русском языке существительное,  какое бы не использовалось как кличка в этом учебном заведении: Палка, Зуб, Пилюля, Фикса…, да разве всех упомнишь, Но при слове «Дуб» даже самые отчаянные вздрагивали и искали место, куда бы можно было скрыться. Дуб- это кличка начальника училища.
  При встрече он приветствовал притихших курсантов: ба, знакомые все лица. И у этих лиц, поверьте, «мореманская» карьера висела на волоске.
  О Дубе – Николае Федоровиче Дубенском ходили легенды. Его не только боялись, но и уважали. Он был один из первых выпускников мореходки. Почти каждый год курсанты, где ни будь, в темном переулке нападали на начальника училища. Но дрался он хорошо, и побить его не удавалось. Однажды с пятого этажа в метре от Дуба упала пудовая гиря. Очевидцы рассказывали: он даже в лице не переменился, просто сказал дневальному, чтобы тот убрал это «безобразие».
   Но, не смотря ни на что, мореходка, «ковала» кадры. А дело все в том, что на тюменском Севере кроме «тобольских мореман» никто долго не задерживался. Практиканты из других подобных учебных заведений выдерживали максимум неделю

Старшекурсники, если не было поблизости начальства, сладко похрапывали под байковыми одеялами, а первогодки выбегали на улицу делать утреннюю зарядку.
Кому приходилось бывать раздетым на сибирском морозе, тот знает, если не хочешь совсем одеревенеть, нужно махать руками и дрыгать ногами. Мороз для первокурсников был самым безжалостным « тренером».
 Сачкануть было можно, но трудно. Бывало, кто-то и лез под кровать досматривать сладкие утренние сны, но дежурный по этажу из числа курсантов-старшекурсников знал все эти уловки, и «сачки» получив пинок под зад, отправлялись мыть гальюн.
  После зарядки все бежали на перегонки на камбуз.  Очень хотелось кушать, а паек всем могло не хватить… «Хвосты» отсекались старшекурсниками, а иногда и начальством.
  Самое спокойное время - это время занятий. Преподаватель что-то там рассказывает у доски, а в аудитории кто спит, кто играет в крестики-нулики, Кролик пристрастился читать интересные книжки.
  После обеда первокурсники старались спрятаться, кто куда мог, чтобы не попасть на глаза начальству и, тем более, курсантам старших курсов. После вечернего развода дежурный преподаватель спал в каптерке, ну а старшекурсники время зря не теряли. На этажах первогодки интенсивно проходили школу молодого бойца.


Курсант Кролик, чтобы не мять заправленную кровать, лежал на полу. Ему снился сон…
   Он стоит в трусах перед дверью и боится туда зайти, потому что знает: там темно и его будут бить. Бить будут, так, как бьют в праздники пьяные старшекурсники. Поставят лицом к стене и бьют долго и больно, в темноте – боятся « стукачей». Кролик боится, но толкает дверь и шагает в темноту. Он знает что надо, только не знает: кому и зачем… Прозвенел звонок, раздельно – три раза.
- На завтрак!…- обрадовался Кролик.
  По узкому коридору курсанты первогодки неслись на камбуз. Кролик, пробегая мимо столов других отделений, прихватил пару паечек. Ему не было дела до того, что кто-то из-за него останется голодным. Это не «западло» стащить еду с чужих столов.
  По утрам обычно дают кашу, а иногда сметану. Сегодня давали сметану, а она у курсантов в почете. Кролик слил пайки, которые утащил в свою тарелку, и, обмакивая хлеб в сметану, стал есть. А когда начисто обтер куском посудину к нему подошел дневальный и зашептал в самое ухо:
- Кролик, тебя Матвей зовет…
Кролик поспешил к столу старшекурсников. Проклятый Матвей, совсем задергал. Быстрее бы они уезжали на практику, а там абитура приедет – будет на ком оторваться.
  Матвей чуть наклонил голову в его сторону и голосом русского барина сказал, разделяя слова:
- Добудь-ка мне паечку…
- Матвей, где я тебе возьму? Уже все свои и чужие пайки зарубали и ложки облизали.
- Не борзей Кролик. –ласковым удавом прошипел Матвей и на Кролика напала икота. Кролик шел меж столов, и в голову приходили всякие грустные мысли. Он представлял, как Матвей его будет лупить в умывальнике.
- Руки за голову, лицом к стене!
Матвей тычет в спину маломощным кулачком, стараясь отыскать почки. Но почки у Кролика запрятаны далеко, и, он – Кролик прикидывается, что ему нестерпимо больно, падает и выгибается на кафельном полу.
  « Да он гад последнее время манеру взял пинать лежачего, – не верит гад.» – от этой мысли Кролик икнул сильнее, чем прежде, будто жгучая злость искала выход.
- Серега, где ты шаришься? Сколько я могу караулить твою пайку? –услышал Кролик за своей спиной. От радости у него даже в глазах потемнело. Белесый курсант-первогодок с другого отделения, а перед ним пайка сметаны! Кому говорил белесый, Кролик не видел, да этого и не надо. Его рука, посеревшая от цыпок, потянулась к чашке.
- Куда лезешь? Не твое!…- заорал белесый.
  У Кролика в голове моментально прокрутилось: умывальник, кафельный пол, мерзкая рожа Матвея, перекошенная как в кривом зеркале.
- Что? Что ты сказал паскуда? Не моя пайка говоришь?…
  Кролик за время учебы в мореходке занимался вечерами в спортивной школе боксом и борьбой, оттачивая на тренажерах удары не столько для спортивных успехов, сколько для уличных драк. Крюком он нанес белесому правой в ухо, а коленкой левой ноги долбанул ниже пояса. Белесый скрючился и упал…

Когда в кубрике все уснули, Кролик с головой накрылся одеялом и при свете электрического фонарика шариковой ручкой на листочке в клеточку стал писать письмо.
  « Здравствуй дорогой Матвей! С приветом к тебе твой друг Кролик.», - тут он задумался, – что писать дальше. Покусав, и без того искусанный кончик ручки, продолжил: « Сначала о себе. Живу я хорошо, можно сказать – лучше не куда.»
Кролик вспомнил, как вчера в бытовке Матвей выбил ему передний зуб и теперь через дырочку, которая осталась от зуба, стало удобно свистеть, но только речь стала немного шепелявой. Он поморщился от этих воспоминаний и продолжил ровным подчерком: « Вчера Турачка заметил, что от Вологи разит спиртным, и Вологу отчислили из училища…».
   Начальник отделения по кличке Турачка, на разводе ходил перед строем курсантов и втягивал плоским монгольским носом воздух. У сына степей  нюх был не хуже, чем у легавой собаки – Турачка не курил и не пил, а стало быть, пьяниц не переносил на запах. Когда он чувствовал запах перегара, то оживал и не успокаивался до тех пор, пока, обнюхав каждого, не найдет виновного. В лучшем случае, после этого «разгильдяю» объявляли строгий-престрогий выговор. Проступок заносили в черную книгу, которая хранилась у Турачки в сейфе. Потом вручали лопату, и в течении ближайшей недели засвеченного пьяницу можно было наблюдать в районе помойки у «Белого лебедя», так назывался уличный туалет, по морскому «гальюн». Но обычно отчисляли из училища. Поэтому на разводе бражники, когда Турачка проходил мимо, набирали в легкие побольше воздуха и до посинения не дышали.
   Кролик с болью в сердце вспомнил, что он уже шесть месяцев не писал писем домой. Мать, видимо, беспокоилась по этому поводу, прислала слезное письмо на имя начальника училища. Это письмо читали на вечерней проверке перед всей ротой. Было обидно за мать, что ее материнские чувства выставили на всеобщее обозрение. Обидно было за себя – не смог найти времени написать домой. Да о чем писать?… Хотя написать было надо.
  « А вчера в третьем кубрике танцевали «Маленьких лебедей»…» – вывела шариковая ручка.
  Кролик и еще шесть его одногрупников в габах, трусах и гюсах  выплясывали перед пьяными старшекурсниками этот замысловатый танец под аккомпонимент старого магнитофона. Потом им хлопали, и они танцевали на «бис». После выступления все артисты пошли мыть гальюн.
  Кролику взгрустнулось от всех этих воспоминаний. Бросить бы все да задать драпа от всех этих Матвеев, начальства, от зуботычин и половых тряпок  домой…А дома что будут говорить? – Слабак… Неудачник… Там только дай повод сельским бабушкам почесать языки. « Терпи Кролик, второком будешь…»- успокоил себя Кролик.
  « Желаю тебе Матвей большого и  длинного счастья. С приветом Кролик.». Немного подумав плотно зачеркнул «…и длинного…», сложил листок пополам и засунул в мятый конверт. Письмо положил под подушку вместе с ручкой и фонариком. Рукой прижал подушку к уху, улыбнулся и уснул.


Утром Кролик  постучался в кубрик №3.
- Что надо? – послышалось из-за дверей.
- Матвею письмо пришло…
  Дверь открылась, в проеме стоял Матвей.
- От кого?
- От меня. - ответил Кролик и подал письмо.
- Что ты мне суешь?…Написал так читай. - и весело крикнул в глубину кубрика, показывая Кролику стриженый затылок.
- Тут мне Кролик письмо написал. Будем мужики слушать?
- Да ну Матвей, надоело? Этот Кролик тебе каждый день пишет. Придумай, что ни будь поновее.
Лицо Матвея поскучнело.
-Ладно, Кролик писем мне больше не пиши. Сбегай в учебку посмотри, нет ли там мне чего-нибудь из дома. Если не будет письма, я тебя так отделаю, родная мама не узнает.
  « Попался мне бы этот Матвей один в темном переулке…»- подумал Кролик и побежал
 в учебку
.


.


Кролик лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. По потолку ползала муха.
«интересно, почему муха не падает? Если бы я забрался на потолок, обязательно бы          шлепнулся и была бы на голове большая шишка, а может даже сотрясение мозга. Или мозгов. Как правильно?
Голова болит с похмелья, а на душе гадко. И даже не оттого, что Кролик вчера перепил.
Остались в прошлом те дни, когда он гремел ведрами,  бегал с тряпками. Теперь бегают другие. Он уже - третьекурсник. На рукаве фланели три нашивки, а это что-то значит, но почему-то от этого он большой радости не получил. Властью над младшекурсниками Кролик насладился по горло. Казанки рук были сбиты в кровь. Пока не дали «пинка» из-за какого-нибудь «стукача», нужно срочно уезжать на практику.
Воспитывать абитуру – это не то что «лысых» и «червонцев» гонять. Вылетишь из мореходки с треском, а зачем тогда терпел этот трижды проклятый год. «Лысыми» называли тех курсантов – первогодок, которые поступали в мореходку после восьми классов, а «червонцами» кто после десятого, их брали сразу на второй курс.
После весенних экзаменов весь личный состав мореходки, спешно, отправили на практику. Должны были приезжать абитуриенты.
Кролик вместе с одногрупником Мироном попал на тобольский рыбозавод.
Пока другие курсанты зарабатывали деньги на Севере, Кролик и Мирон целый месяц кормили комаров на далеком озере, куда только вертолетом и можно долететь. Рыба ловилась плохо.
Бугор ходил сам не свой и сгонял свою хмарь на практикантах. Однажды отправил рыбака ханты с Мироном на дальние озера. Мирон потом рассказывал:
«Хант вообще одурел. Я и гребу, и сеть травлю, а тот на корме сидит и орет. Сеть зацепилась за уключину и порвалась. Так этот хант схватил весло и так огрел меня по горбу, что я в воду свалился. Ну, я до бережка доплыл, подождал, когда он причалит, и дал оторваться, всю морду ему расквасил. А тот за ружье, едва я успел в болото убежать. А то точно бы застрелил меня проклятый хант. Можешь себе представить Кролик, я до самого вечера в осоке пролежал. Потом смотрю, хант успокоился, и сам меня звать стал, ну я и вылез…"
  Сразу после этой истории Мирон с первым вертолетом улетел в Тобольск. Дня через три и Кролик плюнул на эту озерную рыбалку и на вертолет.
 « Только Цыкарев гад письмо летчику сунул, чтобы тот его в мореходку передал. Насилу Кролик его на рыбу у летуна выменял. Вот, и остался без денег и рыбы. Делать нечего, - лежи, разглядывай мух на потолке.
  Кролик встал с кровати посмотрел в зеркало.
- Ну и рожа. Смотреть противно.
- А ты и не смотри. – сказала рожа.
- Только не говори мне, что это я.
- Хочешь, не хочешь, но факт остается фактом: я это ты.
  Не знаю, долго ли бы продлился диалог с зеркалом, но тут, распахнулась дверь и на пороге показался Мирон. Из кармана грязной мореманской робы торчало горлышко бутылки.
- Привет, Кролик! Ну, и рожа у тебя?
- На свою посмотри.
- Ну, что пойдем к девочкам-медичкам?
- Настроения нет, ну их этих телок.
- Да ты что? Я же обещал… Как я в их глазки симпатичные смотреть буду. - Мирон перешел на кавказский акцент. – Таким молодым и красивым, вот с такими грудями.
  Он показал руками размеры девичьих грудей, по предположению Мирона, они должны быть не меньше армейской каски.
Ну, не люблю я Мирон женщин с большими сиськами. И вообще, у этих медичек как до дела доходит, так начинаются проблемы.
-В экипаже сидеть, вообще, жизни хорошей не видеть, а ее нужно прожить так, что бы возле гроба стояли ряды пустых бутылок и рыдали толпы обманутых женщин.
- Ладно, уговорил. Веди в поход за триппером.
  Мирон прославился на первом году обучения.  Весь этаж помирал со смеху, с ним приключилась такая история.
  Все первогодки знали про то, что пьяному старшекурснику Любушке лучше не попадаться. Удирали от него, куда глаза глядят, кто в кочегарку, а кто и в город сваливал. Трезвый Любушка был тихоней, ходил как тень, а с пьяным мог сравниться, разве, только Малюта Скуратов. Он первокурсника Али Бабу избивал шесть часов подрят, а потом, заставлял пить свою же кровь из банки. Были и другие «подвиги» Любушки, но доставал всех один прием, - он заставлял ноги ставить на ширину плеч и пинал ногой по яйцам. Этого никто не мог выдержать,  поэтому хитрили, кто, как мог, но в основном, просто убегали. Потому, что трезвый Любушка, зная свою звериную натуру, такое поведение первокурсников даже поощрял. Так вот Мирон не успел убежать, и тот так ему саданул между ног, что после этого, все приставали к Мирону:
- Покажи…
  И Мирон не без гордости приспускал штаны, оголяя опухшую, посиневшую плоть. Все хохотали до коликов в животе.


  Все-таки на Кролика кто-то «стукнул» и Турачка сказал, что если он не уберется из экипажа, то лучше пусть сам забирает свои документы.
- тНе тот народ пошел. – Возмущался Кролик.- Вот мы, когда поступали, у нас стукачей не водилось.
- А Москва? – Отдавал долг справедливости Мирон.
- Что Москва? Он через неделю убежал. Ведь мы сами ему темную устроили.
  Кролик с Мироном от греха подальше, решили уехать в Нижневартовск. Правда, денег на дорогу не было.


В салоне « Метеора» все места заняты. Так уж повелось, что летом люди едут на Север за большими деньгами. В окне проплывала тайга, а небо над ней голубое-голубое. Промелькнул клин диких уток, и сердце защемило от близкой неизвестности. Кое-как доехали до Ханты-Мансийска, а дальше действуй по обстоятельствам.

Пассажиры по деревянному трапу устремились на берег. Хотелось, есть, в «общаке» осталось только 13 копеек. Купили булочку в привокзальном буфете, разделили, съели. Маленькая булочка только раздразнила аппетит.
• Я думал Ханты - Мансийск –  это многоэтажки, проспекты…- Завел разговор Кролик.


Деревянные тротуары для сибирского города обычное дело. Но вид города никак не отвечал окружному значению. Брусовые дома в два этажа, по соседству обычные сибирские избы, и ни намека на современную архитектуру.
- К пятиэтажкам надо на автобусе ехать. – подал голос Мирон.


До отхода ракеты оставалось десять минут. Друзья заспешили к пристани, где договорились с практикантом речником за старенький бушлат, о том, что тот их посадит на « ракету».

 
 Старый Вартовск: балки похожие на сарайки, вагончики, дорога, вконец разбитая тяжелыми машинами.
  Ребята расспрашивали редких прохожих о том, как пройти на рыб завод.

В северных городах люди одеваются по разному: кто по последней моде, а кто в промасленной телогрейке ходит. Северян не особенно стесняет плохая одежда, как впрочем, не дает особого престижа хорошая. Если на большой земле человека встречают по одежке, то здесь все не так. Работай не выезжай на чужом горбу и будет тебе и почет и уважение. Люди едут за деньгами и тунеядцев не любят.

Контора рыбзавода стояла за щитовыми домиками. Морячки-практиканты жили в ленинской комнате на первом этаже. Помещение было разделено надвое широким проходом. По одну сторону огромный стол, по другую кровати. Стол застелен грязной красной скатертью, а на нем пустые консервные банки, тара из под водки, граненые стаканы. На кроватях в одежде на серых простынях бездельничали курсанты. Кролик с Мироном вошли и не успели осмотреться, как оказались в кругу друзей. Кто тискал руку, кто хлопал по плечу, видимо, здесь им были рады. Едва дождались спада эмоций, чтобы попросить поесть. Достали рыбные консервы, хлеб, кто-то побежал за водкой. Гости и хозяева уселись за стол под огромным портретом дедушки Ленина, который смотрел на них и чему-то хитро улыбался. Скоро пришел посыльный с водкой. Мирон отколупал присохшую ко дну стакана муху, ополоснул его и стакан пошел по кругу.
На практике все не так, как в училище. Там ходили, едва замечая друг друга, а здесь нет ближе и надежнее человека, чем «мореман».


    На Лекрысовском стрежевом песке три бригады: Липетского, Тажбулатова и Панкина.
  Липетский кряжистый мужик лет пятидесяти. Его на песке уважали и боялись, Он отсидел где-то в Магадане за убийство. Но мало кто слышал от него худого слова. Морячкам же, если они его доставали, он грозил пальцем и говорил:
- Не балуйте шпана.
 И шпана его слушалась. Он был немногословен, но как-то, подвыпив, рассказывал, за что упекли его к хозяину на лесоповал:
- Тогда еще только осваивали Самотлор. Приезжих было немного. Я ставил сети в протоке, рыба ловилась неплохо, но кто-то стал из сетей рыбу воровать. Поначалу думал, что это речные чайки или ондатра, но когда пропали провязы, понял – это человек. Специально не выслеживал, а по времени поехал проверять сети и вижу: бородатый мужик перебирает подбору и вытряхивает рыбу в лодку. В то время мы спокойно жили, никто гвоздя ломанного не возьмет. А тут? Ну, я подгреб к нему и кричу, - ты, что это сукин сын делаешь? А бородач меня матом и дальше рыбку вытряхивает. Тут я не выдержал, взял свою тозовку, прицелился и завалил его как сохатого. Не пожалел сетки, завернул его и к налимам. Все бы тихо обошлось, да напарник его в кустах прятался, он и пошел главным свидетелем.
У Тажбулатова сын учился в мореходке. Курсанты в его бригаде как сыр в масле катались. Бугор для них ничего не жалел, а они ему за это платили ударным трудом и сами наводили порядок, если этого требовали обстоятельства.
 Кролик с Мироном попали в бригаду Панкина. Во всем облике бугра угадывалась сильная натура сибирского мужика: взгляд из-под лохматых бровей и красный в прожилках нос. Оранжевую рыбацкую робу он не снимал, даже тогда, когда ложился спать. Панкина недавно поймали с мешком чебаков на проходной рыбозавода, и теперь, ему рыбнадзоры за каждым кустом мерещились.
 -  Вы ребята не местные, а кругом за нами следят служители закона, так что рыбацкий пай вам не положен, молодые, неосторожные.
     Это значило, что домой курсанты, поедут не только без рыбы, но и без денег. Пригорюнившись, морячки сидели на бревне и курили.
- Что делать будем? – Мирон с тоской смотрел на катер, который казалось, застыл у противоположенного берега.
-Что ни будь, придумаем. – эхом отозвался Кролик.
-Ехали, ехали и на конец приехали.
  Подошел Чуксин. В мореходке он учился после службы в армии, и был на курс старше Мирона и Кролика. За глаза его ребята называли, - главшпаном. В мореходке же «главшпан» Чуксин отличался тем, что не помнил, что творит по пьянке.
 - Ничего мужики, держите хвост пистолетом. Еще не вечер.
На этаже первогодкам жилось несладко, и Кролик не упускал случая «шлангануть», то есть сбежать с этажа куда-нибудь в город к друзьям. А тут еще, появилась причина, – из дома пришел перевод. Кролик написал домой, чтобы переводы слали «до вас требования». Ему не хотелось под конвоем какого-нибудь Матвея получать деньги на почте. Кролик по натуре не был благотворителем. Он считал: если пришли деньги, лучше их пропить, потому что они все равно достанутся старшекурсникам. Почти каждому первокурснику было дано задание, -найти деньги, а когда задание не выполнялось, то обычно били в умывальнике. И Кролик справедливо полагал, что он может за просто так отдать, чтобы не получить по голове самому, или из жалости к ближнему. Поэтому Кролик со спокойной душой, как говорят в мореходке «гнилил», то есть пропивал их на городской «хате». Так было и на этот раз. Он заседал с другом на квартире, с батареей винных бутылок, и проспал «развод». Нужно было, как можно скорее уладить это дело со старшиной. Кролик постучал в свой кубрик, за дверью испуганно спросили:
- Кто такой?
- Кролик.
 Задвигали чем-то тяжелым, и он, наконец, смог протиснуться в образовавшуюся щель. Дверь мигом была забарикадированна снова.
- Вы что пацаны? – похолодел Кролик. – Со старшекурсниками, что ли, подрались?
  И не успел еще представить, чем это будет им грозить, как услышал: за дверью пробежало множество ног, словно гигантская сороконожка прокатилась по узкому коридору, а за ней две ноги, видимо, отстали.
- И-и-и-и-и-их!!!…
  По цементному полу забрякала какая-то железка. Потом обратно побежали две ноги, а за ними сороконожка. Эти гонки продолжались всю ночь. Потом кто-то вопил, кто-то ломал дверь. Сокурсники рассказали, что это пьяный Чуксин воюет со своей группой.


Утром, когда солнца еще не видно, и только свет от него стелется хмарью сквозь тайгу, в избушке рыбаков просыпается бригадир Панкин, и орет благим голосом:
- Подъем! На работу.
Стрежевой песок работает круглосуточно, а крик бригадира значит: пришло время идти на смену.
От избушки до лебедки метров сто пятьдесят, а до пятавщика километра два. По всей длине по берегу протянут стальной трос, к нему цепляется конец невода – пята, к которой прикреплен огромный кол. Рыбак, который тормозит этим колом сплав невода – пятовщик, один из наиболее опытных рыбаков. Сам невод укладывается на самомет: слева верхняя подбора, справа нижняя, посередине горкой мережа.
 Кролик из занятий по технологии добычи знал то, что одну треть реки нужно оставлять для прохода рыбы на нерест. Но кто будет соблюдать, какую то технологию, когда план горит. Невод, выметываясь, трещит и катер с самометом подходит под самый противоположенный берег, перегораживая неводом реку как стеной. Вот катер от напряжения наклонился и закругляя невод подтаскивает его к лебедке.
Рыбаки идут молча, болотные сапоги печатают мокрый песок, нужно спешить, огонек на реке сделал дугу и быстро приближается к берегу. Песок хрустит под ногами. Рядом закричала ночная птица. Беззвучно в воздухе промчалась ее тень. Впереди широко махая руками, идет Панкин, рядом шелестят прорезиненной робой остальные. Морозный утренний воздух щекочет горло.
- Эх, еще бы поспать часок, другой. – вздыхает Балуев, приквартированный к рыбакам нефтяниками. Он первый год рыбачит. Начальству, видно, рыбки хорошей захотелось. Он как-то сразу взял инициативу в свои руки и командовал морячками нахраписто и надоедливо.
- Что рот то открыл? Хватай нижнюю подбору. – это он Кролику.
- Так я ее вчера всю смену таскал.
- Ничего, и сегодня потянешь – яйца молодые.
Мирон впереди на этой же нижней подборе, Чуксин на мереже, что тоже не сахар. Руки от напряжения немеют, веревка с цементными грузами кажется бесконечной. Балуев, как всегда, на наплавах, – самая легкая работа на песке, легче ее, только, бригадирский пост у лебедки.

  Панкин выключил лебедку, значит подошла мотня. Рыбаки прыгают в воду и быстро выкладывают крылья невода на берег, подтягивают мотню, и в лодку живым серебром скатывается рыба: осетры, муксуны, нельма, стерлядь, сырок – весь ассортимент Обь-Иртышского речного бассейна.
В метрах  в ста от лебедки темнеет плашкоут. Лодка с рыбой пошла к нему, а рыбаки готовят невод к новому замету.

  К берегу, визжа, подкатила лодка «Казанка», мотор заглох и ее нос врезался в песок. Приехали покупатели рыбы – «холеи».

   Может и можно, в какой то мере сравнить чаек с людьми, которые приезжают на рыбацкий песок, что бы ворованной у государства рыбой пополнить свои запасы, а заодно дать возможность рыбакам подзаработать.
     Холеи – это речные чайки, наглые и жадные птицы. Они прямо в воздухе отнимают друг у друга добычу.
 
Не секрет в том, что прибыль от левой рыбы намного больше, чем зарплата, которую платит государство. За рыбу привозят не только деньги, но и дефицитные шмотки, водку и даже такую редкость на Тюменском Севере, как пиво. За пивом на большую землю нефтяники гоняют вертолеты. Местные жители толпами осаждают туристические теплоходы, - только бы попить пивка. Вахтовики на буровые из отпуска везут пиво. А рыбаков на стрежевом песке пивом снабжают «халеи». Вот, и сегодня привезли целую бочку чешского пива, а к бочке, как приложение, ящик водки.

   Панкин, как почувствовал своим носом запах спиртного, так сразу позабыл о бдительных рыбнадзорах. Он махал руками и орал во всю глотку:
- Заворачивай лодку с рыбой к берегу…


Когда закончилась смена, бугор был уже пьяный. Как был в робе, так и спал на своей кровати. Рыбаки сняли с себя мокрую амуницию, и расселись вокруг длинного стола. Закуска была не хитрая, все, что можно было собрать с голубой «нивы»: черная икра в трехлитровой банке, куски соленой осетрины, стерлядь. Вся эта еда уже успела порядком надоесть, но что делать, другой не было. В углу под грязной телогрейкой бочка с пивом, под койкой Панкина ящик водки. Панкин подал признаки жизни.
- Мирон мышкуй. – команда была понятна и Мирон нырнул под кровать за водкой.
   На песке рыбаки водку не разливают ровными порциями по стаканам. Здесь бутылку ставят на стол, и каждый пьет, сколько хочет – полное самообслуживание. Наливай да пей. Видимо, от того, что водку запивали пивом, глаза быстро осоловели, язык во рту начинал выделывать чудеса.
- Эй, Мирон, а ну быстро, сбегай к Липецкому, принеси мне сигарет. – послышался командный тон Балуева. У него закончилось курево, а он, исключительно, курил только сигареты с фильтром. Мирон молча встал и заехал кулаком Балуеву в ухо. Видимо, достал. Кролик, тоже, не долго думая врезал тому кто поближе сидит. И пошла потеха. В головы старых и новых рыбаков летели бутылки, чашки, куски осетрины. Чуксин долбил кого-то по голове табуретом. Балуева били, когда других уже перестали, и те бегали с примочками, выпучив от страха глаза. Били, запустив его по кругу – козырное изобретение курсантов тобольской мореходки.


На следующий день нижнюю подбору, пыхтя и упираясь, тащил Балуев. Нос у него был сбит набок, под обоими глазами синяки, а опухшими губами он напоминал негра. Остальные члены бригады, тоже, были при деле. Кто тащил мережу, кто складывал груза, а Кролик с Мироном перебирали верхнюю подбору. Так как Панкин с горя запил, то на его место возле лебедки встал Чуксин. Бригада поняла: власть переменилась и, видимо, надолго.



_ Бугор иди, тебя зовут. Невод утопленника притащил.
Панкин кряхтя поднялся, и на нетвердых ногах пошел к выходу. Мертвец лежал у самой кромки воды, подставив голую позеленевшую спину июльскому солнцу. По спине ползали большие блестящие мухи.
- Слетелась зараза на трупный запах. – относительно мух сделал вывод Кролик.

На катере подъехала милиция, зацепили утопленника петлей за ногу и потащили на буксире в сторону Вартовска.
- Вы ребята поедите могилу копать. – отдал распоряжение бугор.
Врач на берегу выполнял свою работу. Он не спеша, разложил хирургические инструменты, от блеска которых по ротозеям бегали солнечные зайчики. Перевернул труп на спину. Обсосанное налимами лицо мертвеца скалилось редким частоколом зубов. Мирон брезгливо косился на эту картину.
- Кролик, ты бы смог при таком натюрморте скушать чего-нибудь, скажем, булочку.
- Если за пузырь, то смогу.
- И тебя не вырвет?
- Нет.

По распоряжению Мирона Балуев откуда то притащил булочку, и Кролик задвигал резиновыми челюстями. Булочка не хотела проглатываться. Ощущение было такое, будто во рту кусок дерьма. Работа хирурга шла своим чередом, вот он распилил ножовкой грудину, сунул в прорезь две руки и на разрыв раскрыл тело покойного, только кости хрястнули. Кролика начинало поташнивать. Ком встал в горле, булочка ни туда, ни сюда, наконец она медленно поползла в желудок. Кролик победоносно посмотрел на Мирона. У того была такая мина на лице, будто Кролик проглотил лягушку.



На Севере люди тонут часто, и не только рыбаки. Любой из собравшихся мог оказаться вот таким же голеньким на берегу. Может душа этого человека глядит на любопытствующую толпу, на этого хирурга, на Кролика жующего булочку, на Мирона и вопрошает, - что же вы делаете безобразники. Тело послужило мне службу, так и оставьте его в покое. Видимо, не одному Кролику в голову пришли подобные мысли. Все молчали и были деловито озабоченны.
Гремя подкатил грузовик. Из кузова достали угловатый ящик из неотесанного горбыля.
- Вот и гроб подоспел. – выглянув из машины, юморнул шофер.
- Надо же, видимо, родных не нашли. Как собаку… - шептнул на ухо Кролику Мирон.
- Да Мирон, могли бы и на настоящий гроб раскошелиться.

Кролику стало грустно. Вроде, какая разница, в какой емкости тебя будут в землю закапывать. А чем так, лучше бы вовсе не нашли. Хирург вытер инструмент тряпкой. Труп завернули в брезент и затолкали в ящик.
- Кто могилу копать, прыгайте в кузов.

Газик взревел и запылил в сторону кладбища. Настроение у морячков было плохое, словно стали участниками, какого то дьявольского промысла. Под толстой сосной выкопали могилу, спустили в нее ящик, бросили по горсти земли. Вот и все! Спи безвестный земляк, пусть тебе земля будет пухом… На мягкий, свеженакиданный могильный холм упали три бутылки.
- Это вам за работу! – послышался голос весельчака шофера.


С практикой Кролику подфартило. Деньги, шмотки – все было. Было, да сплыло. А беда вся в водке да бабах. Как приехал в мореходку, так и ушел с головой в разврат и пьянство. Деньги шуршали из его карманов осенним листопадом, а когда они кончились, пропил и остальное. Раньше шлялся по ресторанам, а теперь и на училищную дискотеку выйти не в чем. Застиранная роба, под глазом фонарь, а в кармане пусто.
  А на танцы в мореходку девушки изо всех уголков Тобольска съезжаются  – карнавал невест. Но Кролику на этих танцульках только душу травмировать.


 Вот, и сегодня он в стельку. Стоит у дверей, широко расставив ноги, руки в карманах, и зырит своим подбитым глазом, что бы эдакое вытворить: или драку учинить, или обложить кого-нибудь трехэтажным матом. Внимание его привлекла светловолосая девушка. Видимо, в своем шелковом платьице, облегающем полненькую попку, она вызывала в нем сексуальные чувства. Когда проходила мимо, Кролик схватил ее за плечи, притянул к себе и дыхнул в накрашенное личико сивухой:
- Не меня ли, красавица, ищешь?..
  Она уперлась ладошками ему в грудь и, отвернувшись в сторону, сморщила носик.
Что ты трепыхаешься «золотая рыбка». Я только с виду противный, а так – мальчик колокольчик, - веселился он.
  Вдруг девушка перестала «трепыхаться» и удивленно посмотрела на него.

-  Шурочка?… Шурочка Королев?!!…
- Откуда ты знаешь, как меня мама звала?..
   За время учебы в мореходке Королев и сам временами стал забывать свое имя – все Кролик, да Кролик… А тут? Он отпустил ее плечи. А девушка уже не отталкивала. Она схватила его за руку, словно боялась – вдруг убежит. И Кролик ощутил теплоту ее ладошек.
- Ты меня не узнал?
  Шурочка вспоминал всех своих случайных девиц, но ничего дельного на ум не приходило. Такого «чуда» он еще не встречал.

•
- Это я, Нелька!.. Мы с вами по соседству живем, через дорогу.
   Неужели это она? Та маленькая соседка с торчащими косичками из далекой сибирской деревушки. Кто бы мог подумать, что за два года его мореманской «одиссеи» эта соплячка превратится в красавицу?
- Помнишь, как ты меня на велосипеде катал?
  Кролику почему-то стало стыдно за себя. Так стыдно, что он даже почувствовал, как горят уши и щеки. Такого с ним давно не случалось.
- Да, тебя соседка не узнать.
   Он взглядом окинул ее ладную фигурку со всеми выпуклостями и округлостями, определяющими женскую красоту.
- Вон, какой смачной чувихой стала!…
- Шурочка, что за ужасный жаргон?..
   Она не сводила с него блестящих глаз.
- Шура пойдем потанцуем?!..
   Кролик вновь ощутил горение своих ушей. Каким «чуханом» в своем прикиде он может показаться ей в среде этих отглаженных и начищенных мореманов. Но, видимо, ее не смущал вид Кролика, и Нелька напирала:
- Пойдем. Не ломайся. Я же видела, как ты кругами по залу бегал, всех подряд приглашал, только сразу тебя не узнала.
- Она потянула его в глубь танцующего моря черных фланелей, густо разбавленного разноцветными женскими нарядами. Кролик обхватил ее тонкую талию, кружился, как в водовороте. Незнакомое чувство сладкой истомы поселилось в каждой клеточке его тела. Он не замечал ничего вокруг, – только, он и Нелька – девчонка из его деревушки, где давно ждут от него писем старенькие отец и мать. Неля склонила ему голову на плечо. Волосы пахли цветами. Он не выдержал и коснулся губами ее шеи. Девичьи плечи чуть-чуть вздрогнули. Она  подняла лицо, и челюсти у Шурочки свело судорогой: как хотелось ее поцеловать.

Замечено, что танцы, как и театр, начинаются и кончаются с вешалки, и Кролик, растолкав локтями толпу, вытащил нелькино пальто. Они вышли на улицу, а там колотун такой, что Шурочка в хабэшной робе чувствовал себя как голый – зуб на зуб не попадал.
- Неля ты меня подожди. Я только за шинелью сбегаю.
Каптерка оказалась закрытой, и Кролик первый раз пожалел о своем дежурном бушлате, который намедни пропил.
- Зема, дай шинель, - приставал он к каждому встречному, но после дискотеки разве сумасшедший расстанется со своей шинелью…
-  Не расстраивайся, еще увидимся, - успокаивала его Неля. –Я со своей компанией до дома доберусь. Ты только адрес не потеряй. И она сунула ему в руку скомканную бумажку. Помахала на прощанье лохматой варежкой и с незнакомыми девчонками в окружении курсантов скрылась в темноте…
  Ревность мучила Кролика все последующие дни. Тем более, что ее адрес он все-таки потерял. На следующей дискотеке Шурочка ждал Нельку на старом месте у дверей. Но она не пришла, а вместо нее появилась рыжая девчушка.
•  
Рыжая одарила его презрительным взглядом.
- Не знаю, что в тебе Нелька нашла?..Надо же дуре в Тобольск из-за такого чучела прикатить! Ты знаешь. Ее после вашей встречи курсант тут один, холодильщик, провожал, и то ли из ревности, то ли по дури изнасиловал…
   У Шурочки потемнело в глазах…
 
• Разъяренный Кролик метался по кочегарке. Звериный рык рвался из его горла.  Нелькин «провожала» закрылся в туалете. Дверь была крепкая, но ларчик просто открывался - ломом. В разбитое окошко под потолком глядела любопытная луна, а холодильщик, видимо, от страха и отчаянья, как загнанный в ловушку зверь, в последний момент прыгнул с толчка прямо на Кролика. Лом со звоном покатился по бетонному полу. И они, свившись в один клубок, хрипя и матерясь, катались по угольной пыли. Неожиданно холодильщик освободился от захвата, схватил лом и занес его над головой. Кролик сжался как пружина и выстрелил своим телом ближе к рукам со смертельным оружием. Его враг не удержал равновесие и, развернувшись, упал лицом в кучу угля. Прикрывая голову руками, заскулил, чувствуя на себе всю тяжесть Шурочкиного тела. Тот прижал его к этой куче. Под руку попался антрацит, и Шурочка до изнеможения бил и бил этим камнем по ненавистному затылку. Когда он очнулся, то увидел, как люди в белых халатах выносят на носилках из кочегарки окровавленное тело. Но у холодильщика или анге-хранитель был ловкачом, или голова из танковой стали. В больнице, когда врачи зашивали кожу на затылке, особых повреждений черепа не обнаружили…
  А Шурочку Королева за эту драку от греха подальше отчислили из мореходки.

За багровыми шторами, где играет музыка, и свет переливается всеми цветами радуги, тени счастливцев выгибаются в пантомиме. А кому не повезло, толпятся с этой стороны витрины, у парадного входа в ресторан. Шурочка протиснулся к вышибале и незаметно сунул ему в руку купюру. Тот подвинулся, пропуская, и толпа заволновалась, но вышибала огромной обезьяной раскинул руки, осаживая нетерпеливых:
Куда прешь?.. Мест нет!…
Полупустой ресторанный зал. На маленькой сцене, порхая летучей мышью в своем блестящем, сером балахоне, поет светловолосая певичка. Официант как всегда не спешит. Кролик последнее время почти каждый вечер захаживал сюда. Откуда у него на ресторан были деньги – это, может быть, знают нераскрытые уголовные дела в городских архивах милиции. Но точно известно, что Кролик нигде не работал, наследства не получал и у родителей денег не просил. Домой он просто не писал, боясь расстроить отца и мать. Но здесь, в ресторане, происхождение его денег никого и никогда не интересовало. Кролик жил одним днем, только совесть в предсмертных судорогах клевала большой хищной птицей опустошенное сердце, доводя разум до шизофрении.

От столика в дольнем углу зала слышался смех. Там, с какой ночной бабочкой гуляли кавказцы. Девушка смеялась, запрокинув голову, и этот смех показался Шурочке знакомым. Гости с юга подливали ей в фужер вино и похлопывали по голым ногам, которые не могла прикрыть мини-юбка. Шурочка посмотрел в их сторону, и по спине пробежали мурашки. Это была она – Нелька!…Взгляды их встретились, и смех прекратился. Он встал прошел через зал и взял ее за руку. Нежная девичья рука дрогнула. Кавказцы с нескрываемой враждебностью стали подниматься с мест.
-Это моя сестра, - зная кавказские семейные традиции, сказал Кролик и, не оглядываясь, повел девушку к выходу.
В томительном молчании они шли по ночному городу. Свет от фонарей то разъединял их тени, то вытягивал в одну. Неожиданно он остановился. На щеке его в неоновом свете блестела предательская слеза.

-   Неля, Нелечка, прости, что не уберег тебя, - выдавливая ком из горла, зашептал Кролик. Он стал целовать ее в глаза, лоб, губы.
- Шурочка, почему мы стали такими? Что сделалось с нами? – бессвязно на его ласки откликнулась Неля. А потом вдруг отстранилась от него, прикрыла ладонями лицо и зарыдала, завыла со всхлипом, протяжно по-бабьи. Шурочка никак не мог ее успокоить. А когда истерика улеглась, в ночном свете блеснули девичьи глаза, познавшие женскую усталость. Лицо было обезображено приступом душевной боли, и косметика стекала с ресниц, расчертила щеки черными полосами.

В нелькиной комнатушке пахло пихтовым освежителем. Шурочка в одежде лежал на кровати, заложив руки за голову, и разглядывал на потолке ржавое пятно. На старенькой электроплитке кипел и булькал чайник. Неля колдовала у стола.
Достала печенье, на изрезанную клеенку поставила банку варенья, кружки, ровными ломтиками нарезала колбасу.
- Я завтра в армию ухожу! – выдавил из себя Шурочка.
Нелька как-то по-женски вздрогнула одними плечами, повернулась и, глядя на него огромными голубыми глазами, спросила:
- Шура, можно, я буду тебя ждать?…


На областном призывном пункте кучковались по землячеству – кто, в каком месте или  городе живет. Глаз не мог поймать индивидуальности каждого лица, лишившись привычного ориентира – волос. Все были обезличены и к друг другу обращались не по имени и не по фамилии, которые мало кто знал, а просто, - земляк.
- Там мужик водку на шмотки меняет. -  послышалось от дверей.
На голых деревянных нарах кто-то зашевелился.
- Эй, лысый, а тебе водка не нужна? – сосед с нижних нар явно обращался к Королю.
- На себя глянь, кучерявый.
С полки свесилась покрытая цыпками рука, погладила призывника по лысине, а потом отвесила звонкий подзатыльник.
- Ты что козел?…
- За козла ответишь.
Лысая голова новобранца беззащитна как голая женщина, ей только остается дергаться, то в знак протеста, то в знак согласия. Шурочка начинал понимать: с армией он поспешил. Скоро, и на его голову посыплются горохом чилимы и подзатыльники, а половая тряпка станет лучшим другом.
- Первый подзатыльник «зема», его как и первую любовь обмыть надо, - и Шурочка протянул новобранцу червонец.


На душе было склизко и муторно, как на этом грязном плацу, окруженном зеленым забором. Шурочка для вида, чтобы не злить офицера водил метлой по грязи. Внимательный наблюдатель без труда мог понять, что его метле нет никакого дела до тополиной листвы на мокром асфальте. Король вел себя независимо, а за независимость везде надо платить. Вчера он подрался. Ночью украли мешок с едой, мылом, бритвой – со всем тем, что ему собрали в дорогу. И надо же было попасть в пятисотую команду, за которой две недели «покупатель» не приезжал. Говорят, наконец-то, приехал. Две недели ни одной трезвой рожи.

На вокзале сержант пересчитал призывников. Он всем показался добрым парнем. Шурочка по своему опыту знал, что доброта эта идет из желудка.

   Призывники везли с собой еду, деньги, на многих были хорошие вещи. Сержанту можно за счет новобранцев и попить, и погулять вволю, да еще к дембелю прибарахлиться. Жалко, что ли? Служба все спишет. В поезде Король, как всегда, занял место на второй полке. В окне сначала, проплыл и скрылся Тюменский вокзал, потом сама Тюмень и побежали столбы линии электропередачи.

  Шурочке жалко было одного, призывался он не из родной деревеньки, так и не успел повидаться с родителями.


  Внизу за столиком пили водку. Сержант был уже пьян. Тыкал пальцем в сторону Шурочки и заплетающимся голосом командовал:
- Подъем! Дедушка спать хочет.
- Да, пошел ты…
  Два призывника, что пили с ним, поднялись.
-Эй, земляк, оборзел что ли? Пойдем выйдем, поговорить надо.

У Шурочки не было настроение учить этих «щеглов», но деваться было не куда. Они едва держались на ногах, и он их сильно бить не стал, а так для острастки, но палец на правой руке все-таки выбил.
- Он же вас унижает, а вы идете бить незнакомого человека…

Сержант же сволочь уже щурил со второй полки пьяные злые глазки.

В Новосибирске подсадили человек двадцать дембелей. Началась всеобщая попойка.  Старослужащие развлекались: вызывали в тамбур призывников, после чего те с окровавленными лицами возвращались на место. До Шурочки дело как-то не доходило.

  Он слышал, в соседнем купе всхлипывал солдат первогодок.
- Ты, почему лезешь воспитывать? Ты такой же, как они, еще полгода не отслужил.
-Так вы же сами велели. – плакал тот.

Пьяный сержант в том же купе, что-то говорил насчет Шурочки. Дембеля заглядывали к нему в купе, деланно таращили глаза, вроде того, - первый раз такое чудо видим. «Ну, цирк» - думал Король.

Что бы отдохнуть от надоевшей клоунады он пошел в тамбур покурить. Весь пол был в крови, у окна стоял солдат-первогодок, стараясь поймать разбитыми губами фильтр сигареты.
- Что досталось от этих ублюдков?
- Кто это ублюдки? Кого ты называешь ублюдками? – послышалось из-за спины.

Оказывается, следом шел дембель. Мелькнул кулак, у Шурочки из глаз посыпались искры, в голове помутилось. Дальше было как во сне. Король сидел наездником на сверженном дембеле и долбил кулаками по голове. Потом встал и тяжелым, курсантским ботинком пнул ему в лицо. Дембель не подавал признаков жизни. Первогодка и след простыл, только на полу дымилась недокуренная сигарета.

Шурочка хотел прошмыгнуть мимо дембелевского купе, но не успел. Там за столиком сидел испуганный солдатик и рассказывал про все, что видел. Дело принимало серьезный оборот.
- Выбирай, - предлагал пьяный верзила. – Мы или тебя мочим, или ты эту гнилуху.
  Он указывал пальцем на побелевшего от страха первогодка.

  Шурочка понял: если он им покажет, что струсил, тогда ему «труба». Он перекосился от злобы и прямо в лицо верзиле прошипел:
- Тронете, – пришью…

Расчет был правильный, дембеля не знали, кто мог оказаться в числе призывников, может какой-нибудь загулявший «зек». Король оставил додумывать эту тему, а сам полез к себе на вторую полку.
• Как приеду, сдам его в дисбат. – хорохорился сержант.

В полночь призывники снова потянулись в тамбур. Один из них сказал Шурочке, что его вызывают. В тамбуре было темно, что он успел запомнить: открытая дверь, за которой мелькают столбы, и он улетает из вагона, куда то в ночь.