1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ
Лекция 3
ИСКУССТВО
Искусство – не только художество
Да простят нас искусствоведы, но им не дано знать, что такое искусство. Они ведь не искусствознавцы. Именно поэтому они путают искусство и художество, а вместе с этими посвящёнными искусство путают с художеством и все непосвящённые, вся, так сказать, темнота. Видать, не зря говорили древние, что вверху так же, как и внизу. Т.е. путано.
Искусство – от иска. А кто у нас ищет? Разве только художники? У нас все ищут. Но каждый ищет что–то своё. Или по–своему. Например, художники ходят, или как сегодня говорят, гастролируют. Раньше говорили, что они бродят, затем – что они передвигаются. Но своё звание они получили от хождения, поэтому они художники. Правда, сегодня не только они гастролируют, но и к ним ходят на их представления и выставки. Тем не менее и в этом случае хождение остаётся хождением, а его причиной по прежнему выступают художники. То есть неважно, кто ходит, важно само хождение, без которого нет и не может быть художества. Конечно, одного хождения для художника мало. Мало ходить на него, его надо еще и оплачивать. Иначе ему не выжить. Но оно обязательно.
Священники тоже ищут. Правда, в отличие от художников, которые ищут красоту, священники ищут Бога. Или путь к нему, связь с ним. В любом случае все искатели или искусники тоже ищут, чтобы выжить. Что получается из этих поисков, мы расскажем в другом месте. Ищут также философы, ищут учёные. Наконец, ищут инженеры, конструкторы, бизнесмены, коммерсанты... Да кто только у нас не ищет! И всё это – искусство, всё это – метафизика. И справедливости ради уже пора сказать, что художники в этих поисках – не самые искуссные. Они даже не всегда самые голосистые и кричащие. Что же касается умственных способностей художников, то английские учёные их вообще назвали антиинтеллектуалами. Так что гегемония художников в искусстве никак и ничем не обоснована. Это просто всеобщее заблуждение, которых – предостаточно в современном общественном сознании, если можно так выразиться. Единственное, чего не отнимешь у художников, так это их умение набивать себе цену. Тут они кому угодно могут дать сто очков вперёд. Но всему приходит конец, и конец гегемонии художников в искусстве уже пришёл. Осталось лишь понять и принять это. К сожалению, это уже вопрос не только умственных способностей.
А теперь вспомним о том, что было сказано выше. Там было сказано, что искусство – это метафизика. Но метафизика всегда была прерогативой философии. Иначе говоря, гегемоном в метафизике всегда была философия. Что же мы взъелись на художников?
Суть дела – не в наших личных отношениях к чему бы то ни было. Как сказал Аристотель, Платон мне дорог, но истина – дороже. И в данном случае истина в том, что искусство и метафизика – одно и то же. Другое дело, что художественное понимание искусства художественно отличается от его философского понимания, а философское понимание философски отличается от художественного. Но мы же выше всего этого! Что нам художники, что нам философы? Мы же – люди!
Не художники придумали искусство, и не философы. Философы придумали понятие “метафизика”, в которое вложили своё, философское понимание этого философского понятия. Точно так же и художники по–своему, художественно, понимают, что такое искусство, хотя и не они придумали это слово. И кто виноват в том, что и те, и другие, не говоря о третьих и четвёртых, пятых и шестых, понимают искусство по–своему? Табуретку ведь все понимают одинаково. И всякому понятно, почему. Она ведь проста, как табуретка. И пощупать её можно, и разобрать, и даже уничтожить. А как пощупать метафизику? Как вкусить искусства? Окунуться в него? Но, окунувшись здесь, не вкусишь там, вкусишь там – не поймёшь, что ты вкушаешь здесь. Отсюда и разнобой в понимании искусства. Но что в этом разнобое плохого? Каждый понимает искусство со своей точки зрения, и каждая точка зрения – это отражение одной из граней этого удивительного мира. Не так ли?
Да, именно так думают очень многие. Может быть, даже все, кто думает об этом. Но лет двести назад был один человек, который думал иначе. И думал он так, конечно же, не потому, что его так научили думать. Его учили думать так, как думают все. Но он заметил, что религия, художество и философия не открывают нам свои грани в искусстве, а с различной степенью совершенства излагают один и тот же предмет. При этом наиболее искусно излагает философия, поэтому художество должно уступит ей своё место. Примерно лет через пятьдесят после него появились ещё два человека, которые, как и подобает хорошим ученикам, пошли дальше своего учителя и, по их собственным словам, покончили с философией, похоронив её и отпев, а на её место поставили науку, которая уже не нуждается в стоящей над ней философии.
Эти трое таинственных незнакомца были не какими–то отщепенцами или сумасшедшими. В своё время это были известные и уважаемые люди, отличавшиеся, как сейчас говорят, энциклопедическими знаниями. Причём первый из них преподавал философию в Берлинском университете, а двое других занимались научной деятельностью. Первого звали Георгом Гегелем, а вторых – Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом.
Сказать, что эти трое до конца познали всю метафизику, нельзя, поскольку это физически невозможно. На чтение только индусских “Вед”нужны десятилетия. И квантовой механики тогда ещё не было и в помине. Но эта троица уже тогда уловила то, что для других до сих пор остаётся недоступным. И это нечто всех троих сделало недосягаемыми гениями.
Каким бы странным это ни казалось, но речь идёт о развитии. Сегодня как бы все понимают, что такое развитие, но при этом существуют мыслители, именующие себя креационистами, которые с научными фактами в руках его отрицают. Им противостоят эволюционисты, которые как бы за развитие, за эволюцию, но они не в состоянии переубедить креационистов, потому что и сами не знают, что это такое. А вот Гегель, Маркс и Энгельс знали, но, к сожалению, так и остались не признанными по достоинству.
В чём же проявляется отличие Гегеля, Маркса и Энгельса от гегельянцев и марксистов, не говоря уже о прочих истых? Если говорить их языком, то в понимании формы. Сегодня форма понимается как наружный вид, ванешнее очертание, способ существования содержания, устройство, структура, система и т.д., то есть как нечто обособленное, самостоятельное, как одно из множества других. Например, стихотворная форма в художестве или конституционная монархия как форма правления в политике. Но у Гегеля и его учеников форма – это ступень или этап в развитии. Например, мальчик – это форма мужчины, а девочка – форма женщины. Конечно, в таком качестве форма – не самое удачное слово, но наш рассказ – не об этом. Наш рассказ о том, что форма общественного сознания у Гегеля и его учеников – это совсем не то, что у их последователей и противников. У этой гениальнейшей троицы общественное сознание – это не какая–то ноосфера, которая, подобно Вселенной после Большого Взрыва, всё расширяется и расширяется, а живой, растущий и развивающийся организм, который уже прошёл в своём развитии периоды (или формы) младенчества, детства и юношества и подошёл к периоду зрелости. Если с этого уровня посмотреть на религию, художество, философию и науку, то станет понятно, почему Маркс и Энгельс были за науку и против всего остального. Они уже были взрослыми в своём сознании.
Как уже было сказано выше, искусство – это, с одной стороны, творчество, иначе говоря, творение, а с другой – торговля или отторжение. Охота – не творчество и не торговля. Она – хотение. От неё – и похоть, и поход. Но не творчество. И если немного поднапрячься, то можно сообразить, что охотой у наших первобытных предков занимались в основном мужчины, старики и дети. Женщины этим делом заниматься не могли, потому что именно они–то как раз и творили. Правда, и называли их не женщинами, и даже не творцами, а попроще и поласковей: мамами. Матери появились позже. В любом случае как раз они и творили. Правда, тогда ещё не товары, а всего лишь тварей. Они же их и отторгали от себя. Как видим, здесь – обе стороны искусства. Но материнское искусство – это естественное искусство. Его задача – продолжение рода человеческого. И у него есть еще одно определение, о котором много говорят, но мало думают. Материнское искусство – то же самое, что и искусство материальное. Материя – это ведь та самая матерь, которая всё и творит по своему образу и подобию и всё от себя отторгает естественным путём.
А отец?
В материальное время, т.е. в пору материнства, отца еще не знали. Быть то он был, но, как ещё древние греки говорили, был всегда неизвестен. В то далёкое и тёмное время люди не знали, от чего дети бывают. Зато они твёрдо знали, что человек – не от Бога, а от Мамы. И всё – от неё, и все – от неё. Мамы ведь есть у всех. И у всего. А потом как–то открылось, что детей у мамы без отца не бывает. И с тех пор авторитет отца стал расти. Но рос этот авторитет за счет авторитета матери. И не только авторитет. Отец, пользуясь своим естественным или физическим превосходством, лишил матери всего, на что был способен. В том числе – всех званий. “Отец” – это ведь “мать”. Именно поэтому у грузин “отец” звучит как мами. Царь – это тоже она, а не он. Он же – её раб, т.е. ребёнок. Но этот самозванец пренебрёг материнским или материальным естеством и сотворил своё, патриотическое, или как говорят философы, царство им небесное, идеальное искусство. В том числе – религию, художество, философию и науку.
Все эти творения не просто искусственны. Они искусственны дважды, поскольку искусственны сами их творцы. И не только потому, что они – твари, сотворённые матерью. Каждый из этих специалистов – творение своих предшественников – отцов. Что бы там ни доказывали священнослужители, христианами или там мусульманами не рождаются. И физиков творят отцы физики по своему образу и подобию. И философы, царство им небесное, не на деревьях зреют. Таким образом, современное искусство – это искусственное искусство, искусство во второй степени или второстепенное искусство, кому как больше нравится. Лично мне оно не нравится никак, потому что оно корёжит и извращает и самих кудесников, и всё остальное вокруг них.
Упоённая открытием своей значимости, сильная половина человечества увлеклась завоеванием достойного места под солнцем и в конечном итоге извратила всё, что только можно было извратить. Осталось лишь научиться рожать, и тогда женщин можно будет окончательно превратить в забавные игрушки. То есть и их сделать второстепенным искусством. Но!
Всемерное и всеместное подавление естества уже достигло своей вершины. Искусство уже творит искусственное естество по имени виртуальная реальность. И если так пойдёт дальше, то человечеству наступит конец. Но так дальше не пойдёт, потому что идти особенно некуда. Кругом ведь мать сыра Земля. И как всякая мать, она требует к себе внимания. Она требует, чтобы над ней трудились те, которых она как Руда или Родина народила, т.е. народы. Со своей стороны, народы тоже требуют естественной, а не виртуальной, Родины–Матери. А вместе с ней они требуют, и с самого начала патриотизма или патриархата требовали не тех, как говорят социологи, общественно–экономических отношений, которые предлагало им это чудовище. Ведь все эти войны, бунты, восстания, революции, драки, грабежи, убийства, воровство, обман, угнетение, рабство и прочие прелести патриотизма сотворили именно сыновья человеческие. И сотворили вовсе не от хорошей жизни под руководством и во власти царствующих рабов, а как раз наоборот. И все эти сверхестественные, чудовищные и священные, эзотерические и фантастические уроды – отражение искорёженного человеческого естества в извращенных мозгах сильных мира сего.
Не сон разума порождает чудовищ, как считал Франциско Гойя, а сын матери. И он породил их за несколько тысячелетий столько, что дальше уже некуда. Дальше у сильных мира сего уже едет крыша и они начинают путать естество и искусство. И им пора помочь.