Там, на войне, на мучительно чуждой земле, тревожными ночами, когда сон солдатский становился особенно чутким, Сашке, как назло, перед самым подъёмом, приходили спокойные домашние сны. Чаще всего из туманной пелены выплывали полузабытые картинки его безмятежного детства, мелькали обрывки школьного бытия – всё это без всяких фантастических прикрас, как и на самом деле, было до армии. Но сны обычно прерывались на самом интересном и сладостном, и тогда приходилось весь день сосредоточенно воскрешать в памяти все моменты и детали. После мучительно длинного афганского дня глаза смыкались мгновенно, но до полного забытья Сашка успевал напрячь память, образовать нужную связь и направить мысль на продолжение прерванных видений.
То было там. Теперь же, успев свыкнуться с домашней беззаботностью и негой, воспоминания являлись всё реже, и спал Сашка, как в детстве, почти без сновидений. Только минувшей ночью опять пронзила и захолодела кровь знакомая тревога: казарма, военная амуниция, властный голос командира. Только командиром на этот раз почему-то оказался Николай Иванович. Даже во сне Сашка сообразил, что это сон, но всё равно удивился: как, же так, Одинцова Николая Ивановича вчера схоронили, а он оказался здесь, только лицо теперь молодое, без морщин, и улыбка на лице самая светлая и миролюбивая, будто кругом вовсе не боевая обстановка? Тут же вдруг оказалось, что Одинцов ранен, и ранение очень тяжёлое, пожалуй, даже смертельное. Но ужас Сашкин не от того. Его поразило, что рана совсем не причиняет боли, и старик продолжает улыбаться. Всё равно Сашка все силы напрягает для спасения командира. Втаскивает податливое тело в какой-то громадный пустой ящик, который тут же оказался кузовом « КамАЗа». Сашка в отчаянии, но без страха выпрямляется во весь рост, автоматными очередями вынуждает душманов отступать и скрываться. Из тьмы на него надвигались свирепые, заросшие до самых глаз лица врагов и со скоростью уплывали, растворялись во тьме. А « КамАЗ», этот надёжный кусочек Родины, всё мчался, виляя и подпрыгивая по пыльной дороге. В лихорадочной спешке, грязными пальцами Сашка раздвигает глубокую рану, пытаясь рассмотреть: почему же рана бескровная, и старик не перестаёт улыбаться…
На этом месте Сашка проснулся, машинально приблизил к глазам руки. Чистые. Успокоился, вернулся в реальность вчерашнего дня. В сознании ещё не отзвучала похоронная музыка…
Февральскому лютому морозцу помогал в тот день и пронизывающий ветерок. Но народу всё равно набралось немало. И организованно всё, как положено, даже с почётным караулом у гроба.
- Видать из большого начальства, - предполагали посторонние люди, замедляя шаг перед процессией. – Или ветеран, какой, орденов-то вон сколько, и венков тоже.
- дай бог каждому так прожить и так помереть, - умиленно поговаривали пожилые, - сам не мучился и кругом себя никого не обременил. Другие месяцами по больницам маются, а конец один. Не дай бог!
- Мой, дак и вовсе, два года парализованный пролежал. Всё раны доконали. И доктора повозились, и семье, ой-ё-ёй, как досталось, - сравнила свою судьбу другая женщина, сердобольно качая головой.
На кладбище тоже скопилось много народу. Такое уважение теперь немного удивляло. Ведь последние годы старик был совсем одинок. Из родни – единственный сын объявился, пожилой, весь седой, так что трудно разобраться – кто отец, а кто – сын. Говорят из Ленинграда, преподаёт там в академии. А друзья-товарищи давно все здесь, куда и он теперь направлялся под звуки траурной музыки.
Вообще-то всякому, кто знал его, никак не могла прийти мысль, что старику осталось прожить считанные дни, несмотря на его восемьдесят четыре года. Ни слабости, ни любого другого телесного недуга в нём не замечалось. Помоложе уже нажили согбенную фигуру, а этот был прям, быстр и ловок, как юноша. В любую погоду и зимой и летом на ногах с раннего утра. Видно, давно составлено и соблюдалось строгое расписание. Бывало, этажи ещё спят, лишь дворник корявой метлой начинает скрести асфальт, а из подъезда, захлёбываясь весёлым лаем и визгом, выкатывались две пушистые собачонки, Тина и Леда, за ними пружинистой походкой выходил сам хозяин. Никаких на нём следов запущенности, неопрятности.
Квартирантки, Аня и Света, бывало, нечаянно подсмотрят, как старичок ревностно блюдёт здоровье. В ходу были особые, видимо, им самим придуманные упражнения на дыхание. Приёмы самовнушения тоже удавались, раз на лице усвоенное выражение уверенности и удовлетворения. Особенно нужно выделить режим питания – тут без смеха никак не обойтись, потому что комедия получается. В основе комедии – скупость, даже жадность. Не зря же его ребята Гобсеком нарекли. А как ещё назовёшь? Кефир, чай, кусочек хлеба – вот твёрдое меню. А уж если на рубль разорится, да серебристого хеку купит, то целых три дня пирует вместе с собачками. На газеты куда больше тратится, чем на харчи. Как ещё зрение сохранилось от такого рациона – без очков обходится. Удивительно!
Со стороны может показаться, что всё от бедности. Как бы ни так. Весь двор помнит, что дед до семидесяти лет в высоких начальниках проходил, персоналку наверняка заработал. Квартиру кооперативную нажил, а гостей ни встретит, ни приветит. Студенток вот только напустил, да как липок обдирает: каждый месяц за квартиру вынь да положь ему денежку.
Раскусить такого нетрудно: жадность, она всегда накладывает печать нелюдимости и подозрительности. Ни на лавке с соседом не посидит, не вступит с ним ни в какие пересуды, как это свойственно пожилому доброму населению дворов. В общем, трудно поверить, что этот скряга в тяжёлую годину танковый батальон в атаки водил. Как всё-таки время людей меняет!
Казалось, и до ребят Гобсеку нет никакого дела: ходят к девчатам, ну и пусть себе шастают, лишь бы вещи не пропадали, да чего другого не набедокурили. Только потом выяснилось, что надзор обойти не так-то просто. Уж он, конечно, видел, как Толик ещё с прошлой весны Светлану обхаживает. А теперь и Сашка из армии вернулся, так дня не пропустит – два года переписки пошли на пользу. Короче, зачастили ребята к тому дому, и конечно, не Гобсеком любоваться.
Со Светланой отношения ещё не достигли той ясности и определённости, когда налицо обоюдность стремления. Учёба по-прежнему увлекала девушку не меньше, чем какой-то Толик, тем более – впереди госэкзамены. Зато у Анюты с Сашкой намерения – самые что ни на есть решительные. Особенно чётко просматривалась Сашкина программа – минимум: подготовительные курсы, женитьба, сопряжённая с надеждой на обещанную начальником цеха комнату в малосемейке, а тои однокомнатную квартиру – вроде положено воину-интернационалисту. Так что дело приближалось к серьёзной развязке.
Иногда с риском удавалось проникнуть к девчатам в комнату. Зимними вечерами это становилось острой необходимостью: в тепле и уюте намного было приятней, чем вытанцовывать чечётку у подъезда. Только сидеть приходилось, как мышкам, и разговаривать шёпотом.
- Хоть квартиру оставил, как положено, - озираясь по углам, оценил уют Сашка. – Как это телевизора не пожалел, жмот.
Конечно, претензий к дедушке – Гобсеку быть не могло, но ребятам нравилось иронизировать и состязаться в остротах. Впрочем, другая половина не выдавала присутствия, видно, там с вожделением в который раз « пересчитывались бабки или вычёсывались блошки из собачат».
Начинало темнеть, стукала дверь, слышно было, как удалялась вниз по лестнице счастливая собачья пара. Все четверо облегчённо вздыхали, будто им развязали руки. Магнитофон включался до нужной громкости: за час нужно всласть побеситься под роковую музыку, пока Гобсек выгуливает своих любимиц. Квартира на короткое время становилась их полной собственностью.
Со временем Гобсек всё же удосужился обратить на ребят внимание. Усвоил, наконец, что имеет дело не с какой-то там шпаной или временными искателями приключений, а вполне штатными женихами. Как-то поджидая у подъезда подружек, так и нарвались на него носом к носу, выходящего на свою пресловутую прогулочку. Тоже остановился. Проколол одного и другого строгим взглядом, укоризненно замотал головой. Усёк дедуля сразу, что оба слегка под « мухой».
- Бросай цигарки, женихи! – скомандовал он тоном старшины – сверхсрочника, будто уверен был, что произойдёт немедленное послушание. Опять закачал головой: - Ну, зачем вам эта гадость! Красивые, молодые! Ты-то особо должен знать цену здоровью. – Видно был наслышан от девчат о Сашкином ранении и ордене.
Тот и вправду среагировал на команду, отшвырнул окурок и стоял навытяжку, как школяр. Толян же всё боролся с самолюбием – дымок шёл из-за спины.
- Как не понять главного и простого? – распалился Гобсек. – Быть умным и держаться порядка. И все блага твои!
И понёс, и понёс, убедительно, даже подкрепил свою проповедь неотразимым примером из собачьего жизненного опыта.
- Вот этих глупышек возьмите, обоим по двадцать с лишним лет. А живут и радуются! Сколько щенков роздал от них по всей округе, а где они? Нету! Все передохли! А почему? Да потому что к порядку хозяева не приучили! А у моих, полюбуйтесь, даже зубы все целые. А вы? Ай-я-яй!
Света и Аня часто и с удовольствием вспоминали комический момент первого знакомства с Гобсеком, происшедший ещё в дни поступления в институт. Как тот весь день, не обращая внимания на изнурительную жару, прогуливался среди абитуриентов. На груди картонка с надписью, и будущие филологи с усмешкой читали: « Сдаю комнату под квартиру для двух-трёх девчат».
Ничего не скажешь, и для учёбы, и для самой жизни, дедова квартира была лучшим вариантом, нежели общага, тем более в институтском мест не хватало. А со стороны хозяина, надо признаться, никаких беспокойств не было. Единственное, но существенное обстоятельство: после ежемесячного « отстёгивания» за квартиру, от девичьей стипендии оставалось только на пудру, да на губную помаду. Но девушки давно приучились жить экономно. Светлане помогали родители, да и летом в стройотряде сами подрабатывали. Жили не хуже других – таких же студенток. А уж коли доходило до займов, то какой же студент обходился без долгов. К тому же Гобсеку и шли на поклон. Правда и тут его упрекнуть не в чем: несмотря на суровый вид, ни разу не дал отворот поворот, да и о сроках ни разу не заикнулся. Только почему-то эти плюсы не влияли на общую степень неприязни.
- Куда он только бабки девает! – не успокаивался Сашка. – Небось, наволочки натоптал, теперь перину набивает, чтоб на том свете помягче было.
И вдруг действительно свалилось это несчастье. Накаркали, получается. Ясно, что в душе зла не было и говорилось всё в полушутку, только ребят теперь не покидало острое сознание неправоты, особенно после похорон. О покойниках или ничего не говорят, или говорят только хорошее. Ребята переживали, молча, но думали о хорошем.
После поминок все разошлись, в той половине оставался только его сын, видно, разбирался в вещах. Но недолго. Постучался, вошёл, да так, что и девчонки вытянулись во фрунт – в форме генерал-майора. Долго ни о чём не спрашивал, всё как бы присматривался и внимательно всех изучал. Потом почти повеселевшим тоном пригласил к себе:
- Ну, что, молодёжь, пошли разбирать дедовы пожитки.
В углу сиротливо жались Леда и Тина, с испугом и грустным недоумением поскуливали и повизгивали, скучали, никак не понимая причину отсутствия хозяина. На столе кучи бумаг: пожелтевшие листки дивизионной газеты « Красноармеец», письма, много вырезок из газет и фотографий. Среди комнаты небольшой старинный сундучок с поднятой крышкой. Видимо, товарищ генерал уже знакомился с содержимым. Какие-то коробки, шкатулки, альбомы и опять же письма и фотографии. В шкатулках под самую крышку – деньги. Сверху – тетрадные листочки. На первом написано: « Приданое для Светланы», на другом, тем же красным фломастером: « Приданое для Аннушки». В коробке были его награды: ордена, медали, офицерская и орденские книжки. В самом низу коробки – две вещицы. Массивные золотые карманные часы с толстой золотой цепью. Крышки у часов открывались с обеих сторон, но особенно залюбовались циферблатом в шахматную клетку и резными фигурными стрелками, и тоже старинного золота трофейный портсигар, с цветным эмалевым изображением мирной пасторальной картинки из германского средневековья.
- Вот - они, его сокровища!
В другой коробке опять же деньги и целый набор квитанций. Глянули в одну, другую, третью: всего семь – ежегодные 500 рублей « В Советский фонд мира», 1500 рублей – « В помощь пострадавшим Армении от землетрясения».
А вот ещё одна бумага. Мелким, стрельчатым почерком написано само завещание: « Кооперативную, двухкомнатную квартиру завещаю в полную собственность Аннушке Р. И воину-интернационалисту Александру Б. после вступления их в законный брак. Пусть живут молодые. Пусть возьмут ребята кожаное пальто и финскую дубленку – сын дарил, а на что они мне. Должны быть им впору, пусть носят, если не побрезгуют. Да они-то совсем новые. Аннушке завещаю 1000 рублей, это кроме квартплаты, которую я складывал все четыре года, как в копилку, для них же. Светланина копилка тоже на свадебные расходы. Золотишко прошу сдать в какой-либо фонд, мне оно за полвека так и не пригодилось, провалялось без толку. Хорошо бы отправить на памятник погибшим солдатам!»
В верхней части этого небольшого документа оттиснут прямоугольный штамп, а в самом низу – похожая на медаль круглая печать, приложенная твёрдой рукой нотариуса…
-------------------------------
9 июля 1989г.