Часть 3. Тайный анклав

Часть третья. Тайный анклав

Жизнь – это не легкое путешествие, это тяжелая дорога. Жизнь – это не удовольствие, это боль.
Только пройдя долгий путь, пройдя испытание болью, ты сможешь по достоинству оценить жизнь.
Агишер Д’Арчер

Глава 11

На следующее же утро стражи за шкирку, словно слепого котенка, выбросили меня за городскую черту. Я надеялся на чудесное зрение, которое красило дни до суда, но оно баловало недолго и покинуло меня в первые часы блужданий по диким ингойским землям. Я вновь оказался в треклятом мире тьмы. Все покатилось, как в бесов скверный сон, в бесконечную ночь, во мрак. Меня ждала неминуемая смерть, скрывшаяся под черным ликом беспощадной степи…

В небе жарко светило раскаленное солнце, под ногами хрустела выжженная трава. В лицо хлестал резкий обжигающий ветер, от которого слезились глаза и трескались губы. Казалось, за грехи, в которых меня обвинили судьи Луара, я попал в преисподнюю и теперь иду не к Священному Оазису, а к реке Кирхе, чтобы, пройдя по мосту, отдать свою душу на растерзание кровожадным демонам.
Длился третий день слепых блужданий, третий день без еды и питья, третий день, который убивал меня, сжигал последние силы и надежды. За глоток воды и кусок мяса я бы отдал полжизни, боясь, что не проживу и двух дней. В животе поселилась тянущая боль, которая с каждым мигом становилась все мучительнее, во рту пересохло настолько, что я не мог разлепить губы, из-за слабости и недомогания подкашивались ноги. Я часто падал. С каждым новым падением все сложнее было подняться, но я заставлял себя встать и шел дальше - в никуда, в неизвестность. Кругом – бесконечная равнина, которая не заканчивается, гляди - не гляди, бескрайнее пространство, обрамленное полной слепотой.
Я не выдержал и снова упал. Короткая, колкая трава впилась мне в лицо, до крови раздирая пересохшую, обветренную кожу. Не обращая внимания на кровотечение, я попытался встать, но не смог даже приподняться. Хватаясь за полынь, впиваясь ногтями в каменную потрескавшуюся землю, мне удалось проползти еще несколько метров, а позже я оставил попытки двигаться вперед. Смирился с участью и даже не поверил, как легко стало на душе, когда истаяла последняя надежда. Теперь незачем терзать себя и свое тело, незачем тащиться в неведомую, слепую даль. Вернулось первое желание, которое пришло ко мне с потерей зрения – поскорее умереть. Теперь для этого не приходилось даже исхитряться. Жизнь сама стремительно вытекала из ослабевшего тела, унося бренную душу то ли в Небесные Горы, то ли в Черную Гавань.
Не зная, зачем, я опустил веки. Да что скрывать? Я боялся, чувствовал страх скорой гибели и не хотел встречать смерть лицом к лицу, да глядя ей в глаза. Я опустил веки, но это ничего не изменило – тьма незрячего, сменилось тьмой умирающего.
Огненное светило плавило мое безмятежное тело. Мне казалось, я смотрю на себя со стороны и вижу, как спит Эдвин Д’Арчер Младший, потомственный граф Аббадона, старший наследник самого титулованного рода королевства, первейший из Защитников Алари, не по умению – по статусу, но все же. Титулы и родовая слава не продлевают жизнь, не дают избавления от смерти. Я умирал. И ничего не мог с этим поделать.
- Уже не в первый раз, - прохрипел я, глядя на себя со стороны. – Сотни раз ты умирал, Эдвин, столько же - воскресал. И всегда знал, ради чего жить дальше: ради Родины, семьи, славы, мести. И сейчас ты встанешь! Встанешь и пойдешь. И если умрешь, то стоя, в пути.
Я встал. Сил для этого уже не было, но там, где заканчивались силы, рождалась вера в себя. Я шел, а пылающее солнце холодело и уползало за горизонт, даря сперва прохладу, а позже, когда огненный диск спрятался в Подземной Заводи, – мороз. Ветер не умолкал, но теперь он бил в спину, словно подталкивая к неведомой цели.
Пришла ночь. Наверное, последняя в моей жизни…
Мир уснул, погружаясь в мертвый покой. Притихли сноровисты ящерицы, которых я сперва пытался ловить, а позже, убедившись, что для меня они слишком ловки, забыл о них. Перестали шуршать мыши, исчезла мошкара. Казалось, мир умер. Не спасли лишь цикады. Их стрекот, похожий на нервную, неровную барабанную дробь, стал для меня тамтамами Инги – бога войны и смерти.
Мне вдруг показалось, что я расслышал людские голоса и шум шагов. Капля надежды вновь зажглась в остывающем сердце. На миг я остановился - и зря. Ноги не выдержали, подкосились, и я рухнул наземь, угодив лицом в змеиную нору. Страха умереть от яда степной гадюки не было – я и без него мертв, обречен: сколько не пытайся спастись, сколько не барахтайся в трясине - гибель неминуема. Улыбнувшись, вдруг сообразил, что это нора не змеиная – слишком большая, - а нора тушканчика. Стало даже немного обидно, погибнуть от яда было бы приятнее, чем от жажды и голода. Теперь стало понятно, кому принадлежали шаги - закопошились тушканчики.
Встать я даже не попытался – не было сил. Веры оказалось недостаточно, чтобы дойти до Оазиса. Да и правильный ли я выбрал путь?
- Пусть в другой жизни повезет больше, - еще успел подумать я, прежде чем наступило беспамятство, граничащее со смертью.

- Жив? – спросил чей-то голос.
- Дышит, - подтвердил другой.
- Далеко дошел, - со значимостью заметил первый.
- Кровь Д’Арчеров, - согласился второй, беря меня за ноги.
- Аккуратнее, - попросил первый и взял меня подмышки.
Я не мог разобрать брежу ли, или на самом деле слышу голоса? Чувствую ли эти прикосновения или это плод моего воображения? На самом ли деле меня поднимают и перетаскивают на носилки? Снова поднимают и тащат в неизвестном направлении, о чем-то тихо шепча:
- Не умер бы…
- Не умрет.
- Держись, Эдвин, лагерь близко…
- Будет держаться, что ему остается?
- Все же далеко дошел. И след не потерял.
- Кровь Д’Ар…
- Кровь тут не причем. Отец его даже для «посвящения» оказался негоден.
- Бывает. Ты аккуратнее тащи - уронишь…
- Не уроню… Успеть бы, чтоб не умер…
«Не умер, не умер, не умер»… - приглушенным эхом вторило мое сознание голосам, которые казались знакомыми, словно воспоминания из далекого детства. Мои напряженные мышцы наконец расслабились, жар, терзающий днем, и холод, приходящий в ночи, отступили. Я с радостью окунулся в приятную серую дымку забытья.

Очнулся я от боли. Жуткой, непередаваемой боли, которая огнем жгла мои невидящие глаза. На веки щедро намазали какой-то глины, но казалось – раскаленного масла, которое вместо того, чтобы стечь, прилипло к коже, и терзала ее, прожигая насквозь, попадая в само око.
Я закричал бы, но кто-то предусмотрительно закрыл рот кляпом. Я смахнул бы с себя огненную глину, но руки были связаны, даже голову зафиксировали, чтобы я не сумел стряхнуть ее с себя. Я бился в болезненном припадке. Казалось, сердце выпрыгнет из груди, а душа вырвется в мир и начнет разить всех и каждого, как дикий берсерк.
Боль нарастала, поглощая собой все: сознание, волю, мир. Я рвался, связанный по рукам и ногам, тщетно пытаясь сорвать оковы, вырваться, но мои страдания только усиливали боль. А позже она пожрала сознание, но прежде чем окунуться в беспамятство, в голову пришла забавная мысль: ко мне вернулись силы…
Когда я проснулся, глаза уже не болели, а руки не были связаны. Несколько минут я лежал, потирая разодранные ремнями запястья и боясь даже притронутся к векам, чтобы не потерять последнюю надежду. Несомненно, остались ожоги, и выглядел я отвратительно. Сейчас даже стало радостно на душе от того, что я слеп и не могу рассмотреть свои раны.
Позже я поднялся. Ощупью прошел вокруг своей кровати, пытаясь хоть как-то воссоздать в своем воображении образ помещения, представить его своему внутреннему взору. Я попробовал вызвать в сознании то зрение, которое появилось в Луаре, но не добился успеха. На этот раз слепота властвовала надо мной абсолютно и всецело. Затем я расслышал голоса. Прислушался. Сперва тихие и неразборчивые фразы, с каждым мгновением становились все более отчетливыми. Вскоре я уже смог разобрать смысл слов.
- Когда он очнется? – поинтересовался хриплый, словно севший после длительной болезни, голос.
- Скоро, - чеканно ответил ему другой, как противоположность – звонкий и веселый.
- А точнее? – спросил хриплый.
- Хочешь точнее – иди к отцу: он скажет. А если будешь особенно настырен, то и покажет, - с усмешкой ответил звонкий голос.
- Иди ты, да подальше… И вообще, проверь: может очнулся уже.
- Сам и проверь, - предложил весельчак.
- Бесовский аббадонец, упрям, как мул, - недовольно пробурчал хриплый и мне послышался шум приближающихся шагов. Надеясь услышать нечто больше, чем бессмысленную перебранку, я запрыгнул в кровать, которая почему-то стояла в центре комнаты, и притворился спящим.
Мой пленитель зашел бесшумно, словно и не было дверей в моей комнате. На секунду задержался, глядя на меня – я чувствовал его взгляд, слышал тихое, сбивчивое дыхание, улавливал запах людского тела: пыли и пота. А позже он ушел, ни словом не обмолвившись, но вскоре вернулся и уже не один.
- Вставай, - с усмешкой, весельем и холодом приказал властный голос. Как все это в нем сочеталось было для меня загадкой, но повиноваться ему хотелось, что я и сделал. Я приподнялся и невидящим взглядом уставился в ту сторону, откуда исходил голос:
- Кто вы и чего вам от меня надо?
- Мы друзья, Эдвин Младший, - ответил голос с хрипотцой. – Не стоит волноваться.
- Поэтому и связывали меня? Для того и пытали?
- Это – необходимый, лечебный процесс. Чтобы твой дух переродился в прежнем теле, надо пройти испытание болью, - загадкой ответил пленитель.
- Когда вы меня отпустите?
- Эрик, Эрик, боюсь, это будет не скоро, - со вздохом ответил другой. – Ты слаб, а для того, чтобы осуществить свою миссию должен быть сильным и – заметь – не слепым.
- И что мне, прозреть?
- В точку! – хохотнул весельчак.
- Еще слово и я перегрызу тебе горло, - я закипал, - даже зрение для этого не понадобится.
- Хм, какой злющий! – воскликнул пленитель-весельчак. – Ладно, не горячись. Придет отец и все тебе расскажет…

Как выяснилось позже, «отцом» оказался немолодой мужчина, внешне очень похожий, как две капли воды только из разных источников, на меня. Его волосы покрылись сединой, а лицо избороздили морщины, но я готов был поспорить, что спустя годы буду выглядеть также. Схожесть была несомненна: в разрезах и выраженью глаз, в тонком едва курносом носу, полных, как часто бывает у южан, губах, а самое главное – во взгляде.
Правда, когда мы встретились впервые, я не смог разглядеть его лица, потому что мой мир был окутан тьмой слепоты, а сознание – злобой и ненавистью. А первый наш разговор, открывший для меня многие тайны, вышел таким:
- Зовут меня Агишер, - войдя, представился он, а после обратился к тем двум, что уже были в комнате: - Игорь, Влад, выйдите.
Мои стражи поспешили уйти. Их редкие имена были для меня знакомы и я сразу вспомнил, кому они принадлежали: новобранцам, которые попали со мной в один десяток. Так вот, кем являлись мои неизвестные стражи. Чужаками, вступившими в Легион вместе со мной. Меня вдруг заинтересовало: откуда они знают мое настоящее имя? Но Агишер ответил до того, как я успел озвучить свой вопрос.
- Мы все выходцы из Алари и жизнь каждого, кто побывал в стенах школы, для нас не секрет, – голос его был холоден и бесстрастен, он не выражал абсолютно никаких эмоций, но, несмотря на это, притягивал внимание. Вслушиваться в ровный речитатив Агишера было верхом блаженства и я внимал его словам, поглощенный ими: - Я знаю, кто ты, кто твои отец и мать. Знаю то, чего ты сам о себе не знаешь. Мне ведомы цели, которые ты преследовал, вступая в Легион. И у тебя будет шанс их осуществить. Но позже. И не так, как ты рассчитывал.
- О каких планах идет речь?
- Ты пришел мстить. Но мстить собрался не тому, кому следует.
- Даже так? – наиграно удивился я, не скрывая язвительности. – И кому, если не секрет, я хотел мстить?
- Императору, - коротко ответил он, и от его осведомленности мне стало страшно.
- Это… ложь, - сбивчиво ответил я ему.
- Быть может, - не стал спорить Агишер, - но эту ложь я прочитал здесь, - добавил он и ткнул меня пальцем в лоб.
- Чего ты от меня хочешь? – с толикой паники, которая прорезалась в голосе, выговорил я.
- Я хочу того же, что и ты – мести. За себя и за Алари. Ты, как и я, клялся защищать школу…
- Но нарушил клятву, когда в момент опасности покинул ее.
- И вернулся, чтобы искупить вину.
- Нет… - сказал я и надолго замолчал. - Нет, вина здесь ровно не причем. В Легион меня привела совесть.
- Что по сути одно и то же, - отмахнулся алариец.
В комнате повисла тишина, которую разрушали лишь мое сбивчивое дыхание и гулкий стук моего взбесившегося сердца.
- В бедах Алари виновен Филин, - заговорил вдруг Агишер и вновь замолчал.
- И в чем его вина?
- Он был одним из нас, но предал Братство, перешел на сторону врага и раскрыл тайны Алари - создал когорту «сов» и обучил своих воинов приемам нашей школы. Но этого ему показалось мало. Он знал лишь маленькую толику секретов и жаждал большего. И тогда, когда Братство не ожидало, напал, захватил замок, надеясь отыскать в нем тайники, но ничего не добился своим поступком – все тайны хранятся в головах инструкторов и извлечь их не удастся даже при помощи пыток.
- На этом Филин не остановился, - помолчав, продолжил Агишер. - Со своими войсками он покинул Аббадон, чудом избежав войны между королевством и Империей. Но позже посылал в Аббадон своих шпионов, которые выслеживали членов Братства и приводили к нему. Он пытал их, надеясь выведать тайны, но все его труды оказались напрасны. Ничего нового он не узнал.
- Но почему Братство его не убило? – поинтересовался я.
- Сейчас он уже в могиле, - удивил меня Агишер.
- Тогда, кому мстить?
- Его наследнику. Сыну, имя и лицо которого не знает никто. Филин воспитывал его вдали и от Империи, и от Аббадона. Когда мальчик подрос, он обучил его искусству Алари, а позже позаботился о том, чтобы после своей гибели на его место встал сын. Император, пожалуй, единственный человек, который знает наследника Филина в лицо.
- Император – не единственный, - сказал я. Не знаю, что надоумило меня тогда так поступить, но я достал из-за пазухи письмо, которое дал мне Фаэлд в день моего отбытия из Луара, и протянул его Агишеру: - Думаю, тебе стоит его прочесть.
Агишер принял письмо и с хрустом сломал печать. Притих, видимо, вникая в послание, а позже тихо прошептал:
- Фаэлд дер Вирий.
- Он же Филин, - добавил я.
- Ты не прав, - не согласился Агишер. – Фаэлд доблестный алариец, каких нынче мало. Он заметил тебя уже тогда, когда ты вступил в Легион, но его одолевали сомнения: ты ли это? Когда же Фаэлд нашел фамильный кортик Д’Арчеров, сомнений не осталось. Ты отрицал, что оружие принадлежит тебе, но отрицать очевидное невозможно – твое внешнее сходство с Д’Арчерами также явно, как закат и рассвет. Тогда Фаэлд взял тебя под твою опеку. То, что ты еще жив – его заслуга.
- А Азра? – спросил я, понимая, что нахожусь в той ситуации, когда никому нельзя доверять. Агишер говорил убедительно, у меня не было оснований сомневаться в его искренности – я был полностью в его власти, захоти он меня убить, я был бы уже не жилец – но и верить ему на слово я не собирался.
- Старый травник, - добродушно протянул Агишер: - Он лучший мастер в своем ремесле. Для него я тоже отведу пару строк в своем ответном письме, а сейчас я раскрою тебе глаза и расскажу о Братстве.
- Зачем это мне?!
- Теперь ты один из нас.
- Что значит «теперь»?
- Арвелл принимал твою клятву, - Агишер тяжело вздохнул, видимо вспоминая доброго, но жесткого и требовательного инструктора из Алари. – принимал твою клятву и клятвы сотни других мальчишек. Но этого мало, чтобы стать одним из братьев Алари. Ты вступил в наши ряды, когда записался в Легион.
- Причем тут Легион? – не понял я.
- Ровно не причем, - противоречиво ответил Агишер и тут же пояснил: - Вступив в него с определенной целью, ты доказал, что не просто говорил слова клятвы, но клялся сердцем. Только тот, кто способен стать Защитником Алари считается братом.
- Да, понимаю. Но к чему все эти старания, если школы уже нет?
- Она есть, ее душа еще жива. Ее душа – это мы, - высокопарно, с гордостью ответил Агишер.
- Пусть так, - согласился я. – Но нам даже неизвестно: кому мстить? Кто он – наследник Филина, взявший отцовское прозвище?
- Ты это выяснишь, а потом убьешь его, - сухо констатировал Агишер и его беспредельное спокойствие взбесило меня:
- Как я это сделаю? Я слеп! Что сможет противопоставить слепой недоучка настоящему мастеру, воспитаннику того, кто сумел за короткую жизнь разрушить школу, веками улучшающую военное искусство?
- Слепоту мы исправим, - сказал Агишер. – А все остальное – дело времени и тренировок.

Глава 12

Аббадонцы выбрали удачное место для лагеря: в Оазисе Греха. Удачное дважды. Имперцы считали его священным, поэтому редко бывали в благом месте, не желая осквернять его людским присутствием. Ингойцы, напротив, считали Оазис проклятым: обиталищем заблудших душ, которых не забрала в свое царство богини смерти Кали. Поэтому обходили его десятой дорогой, даже несмотря на то, что колодцев, которым не было числа в Оазисе, в степи не хватало.
Я по праву мог считать свое паломничество завершенным, но все же не спешил покидать лагерь Алари и возвращаться в Луар. Было у меня для этого две причины, которые держали меня в Оазисе надежней цепей. Первая и, пожалуй, самая важная заключалась в надежде на то, что Агишер вернет мне себе зрение. Агишер мне в этом посильно помогал, но помощь его оборачивалась для меня нестерпимыми муками. Трижды в день Игорь и Владислав сковывали меня ремнями по рукам и ногам, привязывали к пыточному столу и обмазывали веки липким, как глина, огнем, который между собой называли «всеборцем». Не знаю, что входило в состав этой мази - и не хочу знать. Но боль, которую она причиняла, была нестерпимой. Я кричал, проклинал все на свете, бился в болевых припадках, пытался вырваться, а после долгих метаний проваливался в забытье и просыпался уже развязанным. Боль сводила меня с ума. Каждый раз, просыпаясь, я убеждал себя, что в последний раз позволяю над собой так издеваться и прекращу эти пытки сегодня же. Но желание видеть перевешивало. И я вновь ложился на пыточный стол.
Так продолжалось несколько месяцев. Погода за это время ухудшилась. Ветер стал заметно холоднее, он нес в себе сырой и влажный воздух. В степи пахло дождем. Даже без зрения я понимал, что скоро начнутся осенние ливни.
Вскоре мои догадки оправдались. Несколько дней с неба лило, как из ведра. Растрескавшаяся, окаменевшая за долгое и жаркое лето земля превратилась в раскисшую кашу, но скорее - в грязевое болото, в котором не смог бы передвигать не то что человек - лошадь. Мир тогда погрузился в долгий и нервный сон, но это никак не повлияло на наши с Агишером тренировки. Они, надо заметить, были той второй причиной, по которой я остался в лагере Алари.
Начали мы с обучения стрельбы из лука. Я не знал, чем мне могли помочь эти уроки, когда весь мир медленно, но уверенно переходил на огнестрельное оружие, когда фитильные аркебузы уже сменились колесцовыми, а Империя сделала первую гаубицу. Но спорить с мастером было себе дороже, поэтому я согласился с его методикой. Как выяснилось после первого же урока: зря. Стрелять из лука, будучи слепым, не видя мишени, было делом безнадежным, а телесные наказания за каждый промах приводили меня в бешенство. Я до сих пор помню первый урок, как в страшном сне:
- Как я попаду в мишень, если не вижу ее? Я слеп! - удивился я, когда Агишер всучил мне лук и поставил напротив одноного чучела, которого я не видел и не мог увидеть.
- Я не прошу тебя прозреть, а приказываю: стреляй, - жестко, в привычной для себе манере, ответил Агишер.
Я предрешено развел руками и выполнил приказ. Тонко щелкнула тетива из бычьей жилы, со свистом стрела рассекла воздух, но звука попадания не раздалось. В следующее же мгновение Агишер ударил меня в печень. Тьма перед глазами изукрасилась яркими точками и от боли я завалился набок.
- За что? – прошипел я сквозь стиснутые зубы .
- Ты промазал, - спокойно сказал Агишер, констатируя известный мне факт, а позже добавил: - Не убил врага, и он убил тебя. Закон сражения.
- Но я не вижу цель, я слеп - так нечестно, - выговорил я, через боль поднимаясь.
- Кто тебе сказал, что сражение - честное дело? Думаешь, враг будет спрашивать у тебя: видел ты его или нет?
- Я слеп... Слеп… попасть невозможно… - сказал я дрогнувшим голосом, судорожно размышляя о том, что слепому даже консервативная школа Алари, в которой, несмотря на практику пистолетов и аркебуз, обучали стрельбе из лука, не поможет - слишком стары эти уроки, уже минули те дни, когда я выигрывал споры с мальчишками о том, кто сумеет попасть в мишень, не глядя.
- Ты просишь неосуществимого, Агишер, это против законов людского тела.
- У тебя один закон - мое слово. А я говорю тебе: стреляй.
Я выполнил приказ. Вторая попытка оказалась удачной. Я даже ненадолго поверил в свои способности, но позже убедился, что удача была чистой случайностью. Следующие пять выстрелов я бил мимо, зато Агишер всегда попадал...
После каждого промаха Агишер бил меня шпагой, которую даже не вынимал из ножен - так били безродных простолюдинов. Тогда я вспылил: бросил лук и колчан, развернулся и попытался уйти восвояси - не тут-то было. Агишер в мгновение ока настиг меня и ударом по ногам опрокинул наземь. Затем бил настолько долго, насколько хватило моего сознания.
Наутро, когда память ко мне наконец вернулось, я не чувствовал собственного тела, но Агишер снова повел меня на стрельбище и снова бил за каждый промах. Я тогда стал узником и в тоже время - мальчиком для битья. Казалось, лучше умереть, чем переносить все эти истязания, когда побои сменяются пыточным столом и огнем, прожигающим глаза. Но я мужественно переносил все, храня надежду убежать. Но побеги с незавидным постоянством обращались неудачей. Владислав и Игорь, словно верные псы Агишера, всегда выслеживали меня и возвращали в Оазис.

Сегодня погода была ужасной. Дождь с диким криком, таким громким, что нельзя было разобрать собственных слов, обрушился наземь стеной и не утихал ни на мгновение. Переменчивый ветер вихрем кружился над степью, завывая в тон дождю, но Агишера это не смутило, мне вообще казалось, что ему безразлично какая сейчас погода - тренировку он не отменил. Как обычно он под руку вывел меня на стрельбище и поставил напротив мишени, которой я не видел, сколько не вглядывайся в темноту. Последовал привычный приказ: "стреляй". Я взял лук наизготовку, вытащил из колчана стрелу, натянул тетиву. Несколько мгновений стоял, привыкая к ветру, вникая в силу дождя, а еще - тщетно пытался вглядеться во тьму и увидеть мишень. Казалось, время остановилось и я простоял недвижимым целую вечность. Подумав так, резко спустил тетиву, чтобы она позже не ослабла из-за длительного натяжения, и вновь замер, надеясь услышать звук удара – звук попадания. Напрасно. Я снова промахнулся. Напрягся, ожидая побоев, но Агишер удивительным образом не стал меня бить, вместо этого сказал:
- Твоего дальнего предка, который основал Братство, звали «слепым Стрелком», - несмотря на шум дождя, слова Агишера были ровными и четкими. – Он потерял зрение во время штурма Алари, раскаленное масло обожгло ему лицо и выжгло глаза. Но, даже ослепнув, он не бросил лука и стрел - продолжал разить врагов до тех пор, пока не убил последнего из них. Чем ты хуже? Стреляй!
Я выстрелил - опять неудачно – и застыл, ожидая удара. Это было диким, но я уже привык к побоям и без труда переносил боль. Порой мне казалось, что я умер и воскрес, став нечувствительным к боли. Но Агишер против обыкновения не наказал меня за промах.
- Его глазами стали чувства, вера в свои способности, знание того, что промах - смерть, а смерть - проигрыш Алари и гибель королевства. Он победил потому, что не имел права проиграть. У тебя же нет права промахнуться. Цена этого промаха слишком велика - жизни, цели, королевство. Стреляй!
Я на мгновение представил себя в роли своего давнего предка, которого звали "слепым Стрелком", я знал историю о нем, о том, как пастух стал генералом, а генерал - королем, а позже король отдал свою власть истинному наследнику, которого искал долго и, как всегда, добился своего - разыскал. Я помнил, как мать рассказывала о нем, с запалом, с восхищением.
"Чем ты хуже?"
Чем? Я бы ответил: чем! Первый Д'Арчер, которого удивительным образом звали также, как и моего новообретенного учителя, был основателем Алари, был человеком чести, никогда не жил ради почета и славы, но они бегали за ним по пятам. Я же был тем Д'Арчером, который знал о приближении врагов, знал, что замок не выдержит штурма, что все, кто остался в Алари обречены. Я знал все это, но ничего не сделал, чтобы защитить свою вотчину. Вот чем я хуже. Он - сила и воля, я – слабость и страх… страх за сохранность собственной жизни и ненависть на себя самого и тех, кто сделал меня таковым. Я бы все отдал, чтобы остаться в Алари и убить всех врагов! Убить! Всех! Но мой отец, силой заставивший меня покинуть стены школы, своей опекой сделал из сына предателя… Но я не предавал, ни Алари, ни тех мальчишек, которые погибли вместо меня. Я не предавал!!!
- Молодец, - похвалил меня Агишер и я только сейчас понял, что все это время, не переставая, стрелял. - Теперь ты видишь то, что недоступно зрячим. Ты видишь цель.
Я замер, не веря в произошедшее: я попадал! Не видя мишени - попадал! Чувствовал, где она и как надо направить стрелу, чтобы она нашла свою цель. Я сделал это! И все же не верил в случившееся, но больше этого не верил в похвалу Агишера, который за все наше с ним знакомство не обмолвился в мой адрес ни одним добрым словом.
- Теперь, когда ты видишь и чувствуешь, мы можем перейти к фехтованию, чтобы научить тебя слышать, - «обрадовал» Агишер и я криво улыбнулся: вижу… чувствую… Неужели это прозрение и есть то, что обещал мне Агишер? Если да, то я зря себя мучил все это время, зря терпел боль и унижение. - Идем, - позвал меня Агишер и я поплелся вслед за ним, вяло меся ногами раскисшую почву.
 
В лагере, состоявшем из трех небольших деревянных домов с толстыми стенами и добротно крытыми крышами, нас ждал обед. За запертыми ставнями шумела непогода, а внутри дома, в котором собрались все обитатели анклава Алари, тихо потрескивали привезенные Джамбаттистом свечи. Он часто ездил в Луар с посланиями, которыми обменивались между собой Агишер и Фаэлд, привозил из города кое-какую пищу и припасы. На этот раз масла, чтобы заправить лампы, не нашлось, поэтому святой отец ограничился свечами, но мне было безразлично: что свечи, что лампы, - я все равно не видел света.
В лагере нас было семеро, счастливое число для защитников Алари. Жил я вместе с Владиславом и Игорем, по соседству обитал Агишер, который делил свою обитель с незнакомый для меня аларийцем по имени Райен. В стороне от других стоял дом, в котором останавливался отец Джамбаттист.
Когда приезжал священник, на обед или ужин все собирались под одной крышей - в доме Агишера. Вот и сейчас святой отец по случаю своего прибытия приготовил рис по-ингойски и мясо тушканчика в пряных специях, тушенное по местному рецепту. Еда была отменной. Кулинарные таланты Джамбаттиста не оставляли сомнений, что святой отец, выбрав пасторский путь, пошел не по той дороге – поваром он был бы непревзойденным.
- Бесовская погода утомила, - фыркнул Райен, отрываясь от еды. – Вторую неделю дождь не утихает ни на миг.
- Не смотри на ставни – дыру прожжешь, - подшутил Игорь. – И во двор лучше не суйся, а то растаешь, сахарный.
- Скорее утонет, каменный, - усмехаясь, поддержал Владислав. – Райен, ты когда в последний раз тренировался?
- Умеющему без надобности, а не умеющему – без корысти, - поговоркой отшутился Райен, после чего серьезным тоном обратился к Джамбаттисту: - Какие новости вы привезли из Луара, святой отец?
- Ничего нового, - вздрогнув всем телом, да так, что мелко затряслась скамья, затараторил священник. С каждым разом он вызывал у меня все большие сомнения. Если в первый день знакомства он показался мне добродушным и по-пасторски лукавым, то сейчас он все больше изменялся, превращаясь в нервного и мрачного мужчину. Говорливый ранее, теперь Джамбаттист предпочитал отмалчиваться, а если и говорил, то шепотом, словно боясь собственных слов. Стал он скрытным и пугливым, будто что-то таил от остальных. Думаю, эти перемены были заметны не только мне. Агишер все меньше беспокоил Джамбаттиста просьбами о передаче писем, не так, как раньше, переживал по поводу долгих отлучек священника, не корил его за то, что он задерживается в Луаре. Было в этом что-то неправильное, таинственное. Я решил для себя разобраться в причинах такого поведения святого человека.
- Магистрат опять делит власть, - продолжал тем временем Джамбаттист. – На днях погиб еще один советник, ткач. Пятая смерть с момента прибытия Легиона. Тебя, Эдвин, в смертях уже не обвиняют, но об Ираклии стараются не вспоминать. Глава монетного двора Луфиан вместе с семьей покинул Луар. Ходили слухи, что разбогател и уже не нуждается в занимаемой должности, но нет сомнений – сделать этот шаг его побудили угрозами. Думаю, Филин пообещал убить его и семью, – Джамбаттист тяжело вздохнул, налил себе вина и без здравицы выпил, затем снова наполнил свою кружку и опять ее осушил. Несколько утомительно долгих мгновений он молчал, подбирая слова, и наконец продолжил, еще тише, чем раньше: - Зато Веридий поставил новую оружейню – продолжает расширяться – уже третья за последние два месяца. Видимо, с заказами у него все в порядке, если тратит столько денег на увеличение производства. Теперь у каждого оружейника по целому выводку подмастерьев, а повязки мастеров выдаются направо-налево. Думаю, качество оружия вскоре ухудшится. Вам это будет на руку… - Не знаю, почему аларийцы так вслушивались в повествование священника. Мне казалось, что дела Виридия должны мало их волновать, но все оторвались от еды и притихли, словно малые дети, вникающие в сказку: - Золотари вошли в Совет, чего не было на моей памяти, пожалуй, ни в одном городе, - тихим шепотом декламировал священник и его голос с каждый словом становился все тише, все несмелее. - Из всего выходит, что в Луаре вскоре полностью сменится власть, - заключил напоследок Джамбаттист и принялся за еду, больше не говоря ни слова.
- Недобрые новости ты принес, святой отец, - задумчиво выговорил Агишер.
- Других никто и не ждал, - вместо Джамбаттиста пылко ответил Райен. - Я не пойму одного: сколько мы можем отсиживаться в Оазисе? Пора действовать! - прикрикнул бастард и ударил кулаком по столу.
- Рано действовать открыто, мы еще слишком слабы, - примирительно ответил на всполох Райена Агишер.
- Но сколько можно? Да и чего мы ждем? Пока Филин подомнет под себя магистрат? Посадит своих чиновников в монетный двор? Поверьте мне на слово: сидя здесь и бездействуя, мы этого дождемся...
- И что ты предлагаешь? - спросил Агишер и от его голоса повеяло леденящим сердце холодом. - Райен, ты многого не знаешь. И не стоит обсуждать дела Братства при непосвященных...
- Так тому и быть, - покорно согласился Райен.
Остаток ужина прошел в молчании. Я все прокручивал в голове недавний разговор и пытался понять: что держит аларийцев в Оазисе? Почему они не проникнут в Луар и не выследят Филина, если им известно, что все смуты в городе его рук дело, то разыскать ведущую к нему ниточку будет не так сложно. А когда откроется лицо интригана и заговорщика, убить его не составит труда.
Отужинав, все засобирались по своим хибарам. Джамбаттист, который жил вдали от всех, быстро сорвался с места и поспешил к дверям, но его остановил голос Агишера:
- Джамбаттист, завтра же отправишься в Луар и передашь Фаэлду письмо.
- Я могу выехать уже сейчас, - с надеждой в голосе предложил священник и мне невольно подумалось, что согласие Агишера разрушит мои планы и я не смогу поговорить с Джамбаттистом. Но "отец" развеял мои опасения:
- Письмо еще не написано. Придешь ко мне с рассветом, получишь письмо, тогда и отправишься в дорогу.
- Хорошо, граф Д'Арчер, - тщетно пытаясь скрыть трепет и отчаяние, прозвучавшие в голосе, согласился священник и мышью шмыгнул прочь из дома.
- Граф Д'Арчер? - спросил я, когда шаги у порога утихли.
- Тебя это удивляет? - вопросом ответил Агишер. - Наш род довольно древний и уследить за всеми родственниками сложно, а порой и невозможно.
- То есть я состою с тобой в родстве? - удивился я.
- Даже больше. Все, кто живет в Оазисе, твои родственники. Дальние, забытые, часто внебрачные, Д'Арчеры воинственный род и для нас не редкостью были теплые отношения с девицами из завоеванных провинций.
- Все? - не поверил я услышанному.
- Все, кроме меня, - подтвердил Райен.
- Но почему я ничего не знал ни о них, ни о тебе?
- Не все сразу, Эдвин. Я обо всем расскажу тебе после посвящения. А теперь иди к себе, завтра предстоит тяжелый день, а сегодня тебя еще ждет "всеборец".
Я покорно поднялся и ощупью, придерживаясь столешницы и огибая стулья, направился к выходу. На секунду задержавшись на пороге, попрощался и покинул обитель новообретенного родственника, но не пошел к себе, как приказал Агишер, а побрел к дому Джамбаттиста, с трудом ориентируясь в местности. Если бы не разбушевавшийся дождь, я без осложнений нашел бы дорогу, но ливень мешал ориентироваться, шум падающей воды не позволял расслышать звуки людского жилища, а привычная дорога размякла, превратившись в непроходимое грязевое болото.
До дома Джамбаттиста дойти, ни разу не упав, удалось чудом. Несмотря на то, что лил дождь и дул сырой, промозглый ветер, я вспотел: на то, чтобы ходить вне жилищ тратились неимоверные силы, приходилось рассчитывать, простукивать подаренной Фаэлдом тростью каждый шаг, концентрироваться на ходьбе, и только на ней. Это сжигало силы так же быстро, как прогорает в огне бумага. Я чувствовал собственную слабость и беспомощность и не мог ничего с этим поделать. Я, потомственный граф Д'Арчер, законный наследник Алари, Пиовета, Рили и других областей Аббадона потею при ходьбе, боясь оступиться, ощупью ищу дорогу и из-за дождя и ветра не могу ее найти. Слабак! Слепой котенок!..
Я ударил себя по лицу, заставляя придти в чувства. Да, собственное бессилие, связанное со слепотой, к которому я так и не привык, бесило. Да тяготы, которые сопутствовали незрячего, утомляли. Но это не повод для паники. "Слепой Стрелок", лишившись зрения, не видя своих подчиненных, правил королевством, растил сыновей и обучал их военному искусству. Я не он, но и кровь не вода.
Глубоко вдохнув и выдохнув, я постучался в дом Джамбаттиста. За дверью послышались торопливые, шаркающие шаги, и вскоре дверь со скрипом отворилась.
- Эдвин? - нервно теребя в руках четки, спросил священник. - Чего ты хотел?
- Что с тобой происходит, Джамбаттист? – сходу спросил я и. не дожидаясь приглашения, вошел в дом.
- Ты о чем? – не сразу понял меня святой отец.
- В последнее время ты сам не свой, - я говорил твердо, чеканно, напрочь забыв о недавнем паническом приступе, оставив его за дверью. - Куда подевался добрый и веселый священник, которым ты был в лагере «сов»? Ты зажат и пуглив. Ты скрытен и молчалив. Я повторю свой вопрос: что случилось?
- Думаешь, просто говорить с теми, кого нет? Ты слеп, ведь слеп же?
- Да.
- Ты говоришь с людьми, и не видишь их. Не видишь их мимики, лиц, чувств, которые они выражают. Так? Не видишь же? А представь себе, какого оно, когда ты видишь все это, но знаешь, что этого нет?
- Я понимаю: тебе с трудом дается стезя шпиона, Джамбаттист. И обещаю, что попрошу Агишера дать тебе отдых, чтобы оправиться от переживаний…
- Ты не понимаешь! - визгливо вскрикнул священник и умолк. Затем заговорил тихо, шепотом: - Никого из них нет. И тебя тут быть не должно. Не знаю, как тебе это объяснить и стоит ли объяснять. Ты не понимаешь... и не поймешь. Ужас!.. За что Всевидящий послал мне такие испытания? Я схожу с ума, Эдвин, схожу с ума и не могу с этим ничего поделать. Надо бы все бросить, покинуть Луар и Ингойскую степь, вернуться к своей пастве, но я не могу... не могу, у меня не получается сбежать, как бы сильно не хотел. Меня тянет сюда, словно магнитом, словно я пес, привязанный к Оазису цепью. Это проклятое место, Эдвин. - Джамбаттист с силой схватил меня за плечо. Его рука мелко дрожала, голос не повиновался, а речь была сбивчивой. Придвинувшись ко мне вплотную, он прошептал мне на ухо: - Ингойцы не зря обходя его стороной. Поверь мне: не зря... Тебе надо бежать отсюда, вернуться в Луар, в ту комнату, в которой ты должен быть. Ты должен быть там, а не здесь.
- Ты не в себе, Джамбаттист, - вырвавшись из его хватки, выговорил я. - Тебе стоит принять травяную настойку и успокоиться.
- Травяную настойку? - нервно усмехнулся священник. - Даже "глас бога" не приносит мне успокоение.
- Ты принимал "глас бога"? - я не поверил услышанному. - Он убивает твой рассудок, Джамбаттист. Завязывай с ним.
- Что рассудок, если я говорю с тем, кого передо мной нет? - со смешком в голосе спросил невменяемый.
- Будь здоров, - распрощался я со священником, не желая больше слушать его бред.
- Будь жив, Эдвин, будь жив, - сотрясая воздух сумасшедшим смехом, проводил меня святой отец.
Думаю, Агишеру вскоре придется искать другого посыльного...

Глава 13

Мне не давали покоя слова Агишера. Слова Д'Арчера, моего неведомого родственника, о котором я никогда не слышал. Если верить им, люди, с которыми я жил бок о бок не первый месяц, были моими родичами, братьями по крови. Владислав и Игорь… Они прошли горн Алари, который их переплавил и сделал из мальчиков мужчин. Было радостно повстречать во вражьих землях союзников, еще радостнее - братьев. Вместе мы добьемся желаемого, свершим свою месть.
Размышляя, я лежал на пыточном столе и смиренно терпел боль. Сегодня я просил Игоря и Владислава не связывать меня и сам мазал свои веки "всеборцем", чтобы перебороть огонь в себе, изгнать его, победить свою слабость. Раскаленное масло прожигало мою плоть насквозь, проникало через веки и терзало глаза. Боль пыталась изгнать сознание из моего тела, но у нее ничего не получалось – теперь я был сильнее её.
Игорь и Владислав стояли рядом, наблюдали за тем, как спокойно, безмятежно лежит их брат на пыточном столе. Я чувствовал на себе их удивленные взгляды. Они еще не знали о тех переменах, которые произошли во мне, не догадывались, что их тайна раскрыта и секрет нашего родства мне уже известен.
- Братья, - обратился к ним, - сегодня я завершил обучаться стрельбе из лука...
- К бесам луки! – вспылил Игорь. – Зачем они, когда есть аркебузы и пистолеты?
Я невольно расхохотался, вспоминая, что месяцем раньше и сам считал так же.
- Тебе не больно? - поинтересовался вдруг Игорь.
- Ничуть, - сказал я.
- Он прошел испытание болью, - прошептал Владислав. - И готов к посвящению.
- А не рано? - засомневался Игорь.
- В самый раз! - бодро отозвался я.
- Рано, - не согласился Владислав. - Но я попрошу Агишера ускорить процесс обучения. Все же Райен прав: мы теряем время. И пока бездействуем, Филин укрепляет свои позиции. Если будем медлить и дальше, то проиграем без боя.
- Проклятый Оазис! - неожиданно воскликнул Игорь. - Он мне уже осточертел! Пора, братья, взяться за шпаги!
- Тише, Игорь, - обронил Владислав. - Завтра мы возьмемся за эфесы шпаг. Но лишь затем, чтобы обучить Эдвина слепому фехтованию.
- Боюсь, братья, урок окажется для вас болезненным, - пообещал я, а братья лишь таинственно смолчали.

* * *
С утра, когда я уже не спал, но продолжал лежать в кровати с открытыми глазами и, как всегда, видеть тьму, ко мне зашел Агишер. Владислав и Игорь уже отправились на тренировки, как поступали с каждым рассветом, поэтому со старшим Д'Арчером мы были во всем доме одни и никто не слышал наш разговор.
- Вчера ты ходил к Джамбаттисту. О чем ты его спрашивал?
- Меня беспокоит священник, - признался я. - Его поведение с каждым разом, когда он приезжает из Луара, становится все более странным. Он боится - я это вижу. Но понять, чего именно опасается Джамбаттист, не могу. Думал, узнать это у него, но он не дал вразумительного ответа.
- И что же он ответил?
- Бред… Бред сумасшедшего! – воскликнул я. - Он принимает "глас бога". Думаю, наркотик затуманил ему рассудок. Ты же знаешь это, Агишер, знаешь, что Джамбаттист живет на волоске от смерти. И продолжаешь делать вид, что ничего не замечаешь. Агишер, ему нужен отдых. Святой человек не может кататься в интригах, как сыр в масле. А жернова войны уже повредили его разум. Если ты оставишь все так, как сейчас, то эти жернова его перемелют - полностью.
- Я подумаю над твоими словами, - заверил Агишер. Был он, как всегда, немногословен и задумчив, но сегодня эта задумчивость казалось чрезмерной, словно он хотел что-то сказать и не решался.
- Ты пришел только за этим? - спросил я, когда молчание затянулось.
- Нет, я пришел, чтобы вернуть тебе шпагу.
Приподнявшись, я сел в кровати и взял в руки протянутые мне ножны - холодная сталь с фигурным теснением, крепкая, лаосская. Сами ножны прямые, без изгибов, но я знал, что внутри скрылся зигзагообразный, словно ползущая змея, клинок. Именно эту шпагу мне дали после суда, обязав носить ее, не снимая. Шпагу убийцы.
- Я бы хотел взять другое оружие, - сказал я, прогоняя недобрые мысли.
- Нельзя, - сказал Агишер, быстро встал и направился вон из комнаты. - Собирайся, время не терпит, - бросил он через плечо, покидая мою обитель.
Одеваться в слепую я уже привык, но шпага, слишком длинная для моего роста, цеплялась за ноги и била в бедро - откровенно мешала. Когда я с трудом покончил с одеванием и с еще большим трудом доковылял до Седьмого колодца - места, где проходили уроки фехтования - все аларийцы были уже в сборе и ждали только меня.
Седьмым колодцем звался источник, который скопился небольшим озерцом в земных недрах и выбивался на поверхность журчащим ключом. Он дарил скудной степной флоре недостающую обычно влагу, поэтому клены и грабы, которых дальше на восток, где заканчивалась ингойская равнина, становилось заметно больше, добротно разрослись, а кустарник элоизы, походившему на гибрид роз и ольшаника, цвел с ранней весны и до поздней осени, до самих холодов.
Виды в Седьмом колодце были чарующими, но я не видел всего этого благолепия и на тот день в моей памяти сохранились лишь тьма и тяготы, которые сопутствовали мне в пути к колодцу. После дождя дорога размылась, земля под ногами была раскисшей, скользкой и в то же время вязкой, цепляющейся за подошву сапог. И все же погода радовала: дождь закончился, утих неумолимый ветер, но лишь для того, чтобы вернуться через три дня, когда природный цикл степи замкнется; на небе выступило осеннее, едва теплое, солнце.
- Все знают, что делать? - спросил Агишер и аларийцы без слов оголили сталь клинков, что-то тихо зашептали, будто читая заклинание. Я последним вырвал из ножен свою шпагу, но слов клятвы не знал, поэтому лишь молча шевелили губами.
- Сегодня, Эдвин, ты не будешь сражаться, - предупредил Агишер, когда слова клятвы были сказаны, - но будешь слушать.
Я ожидал нелегких тренировок, но, услышав эти слова, невольно расслабился. Напрасно. Уже в следующее мгновение плечо обожгло болью и это заставило меня быстро придти в себя. Я резко отпрыгнул в сторону, выставляя перед собой шпагу, и встал в боевую стойку.
- Значит, слушать? – язвительно поинтересовался я, понимая, что поединка, который уже начался, не избежать.
На мой вопрос никто не ответил. Несколько мгновений я медленно отступал, вслушиваясь в чавкающий звук, вырывающийся из-под сапог соперника. Когда противник был совсем близко, на расстоянии удара, я широкого размахнулся, но быстро сменил траекторию удара и закончил колющим выпадом, тая надежду, что угадал, где стоит соперник. И все же не угадал. Зато мой противник бил наверняка и в тот же миг быстрым ответным выпадом, пришедшимся в кисть, заставил меня выбросить оружие и схватиться за пораненную руку.
- Владислав, - обратился к аларийцу Райен. Тем, с кем я сражался, оказался именно он, человек не принадлежавший к роду Д'Арчеров. - Говоришь, Эдвин прошел испытание болью?
- Ты сомневаешься в его словах? - с вызовом спросил Игорь.
- Нет, конечно, - ухмыляясь, отозвался Райен. - Просто смотрю и не могу понять: почему он выбросил шпагу, если не чувствует боли?
Рана на руке полыхала, словно из нее вытекала не кровь, а огонь. Меня бросило в пот: то ли из-за ярости, то ли из-за бессилия. Не обращая внимания на перебранку, я все рыскал по земле, пытаясь найти свою шпагу, но не находил ее, из-за чего бесился еще больше.
- Завяжи себе глаза, чтобы не смотреть, куда не следует, - предложил Игорь.
- Агишер? – спросил разрешения Райен.
- Дайте ему повязку, - позволил старший Д'Арчер. – Уравняем шансы.
- Но Эдвин ранен, - напомнил благоразумный Владислав.
Я тем временем нащупал в грязи свою шпагу и с удовольствием взялся за приятный холодный эфес. Жар сняло, как рукой, а боль в раненом плече и кисти быстро стихла. Ярость сменилась боевым азартом и жаждой боя, я рвался в драку, как юноша, решивший показать свою силу перед дамой сердца. Разумом я понимал, что у меня меньше шансов, но горячность и нетерпение перевесили здравый рассудок:
- Справлюсь, - уверил я, выпрямляясь, отрешаясь от боли, как научился это делать, принимая «всеборца».
- А теперь слушай, Эдвин, - рассмеялся Райен. - Если, конечно, сможешь, - добавил он и с этими словами все затихли, словно в одно мгновение испарились. Не слышалось ни дуновения ветра, ни людского дыхания, ни шагов, ни вечного шума природы, которая будто вымерла после дождя, погрузилась в мертвое молчание. Весь мир вокруг окутала полная, первозданная тишина.
Свист стали, рассекающей воздух, я услышал тогда, когда уже не мог увернуться или парировать выпад. В последний момент качнулся в сторону и удар Райена лишь оцарапал мою одежду, но я все же оказался слишком медлительным... Если бы я видел! Если бы я только видел своего соперника! То с легкостью с ним совладал, без труда победил в этой простейшей казалось бы схватке, но вместо этого проиграл. Клинок Райена застыл у моей шеи. Я чуть было сам не напоролся на острие, и напоролся бы, если б не слова аларийца:
- Ты проиграл, Эдвин Младший.
Холод в его голосе разжигал во мне злобу. Я судорожно хватал леденящий осенний воздух, дышал тяжело, сбивчиво. Больше всего на свете я ненавидел проигрывать, но еще больше ненавидел свое бессилие, свою слепоту, немощность. Ярость охватила меня, погружая в свои пучины, затянула в омут бешенства. Казалось, еще мгновение и я шагну на сталь чужого клинка лишь бы успеть ударить и победить в поединке. Или хотя бы - не проиграть.
- Проиграл, - спокойным голосом сказал я. Боевой запал утихал, сердце с каждым ударом билось все ровнее. - И проиграю не раз, но так будет не вечно. Поверь мне: так будет не вечно...

* * *
- И все же жаль, что ты проиграл, - не мог успокоиться Игорь.
День подходил к концу. Мы сидели за столом своей однокомнатной - без кухни - хибары и жевали кашу, приправленную жиром и мясом сайгака. Владислав уже поел и готовился ко сну.
На реплику Игоря мне хотелось ответить, что я был ранен, что не привык к балансу шпаги и не мог орудовать ею в полную силу, что я слеп, наконец! Последнее, кстати, среди аларийцев проблемой вовсе не считалось. Для всех, кроме меня. Но я ничего не ответил своему родичу, за меня это сделал Владислав:
- Он и не мог выиграть. Если ты не забыл, его еще никто не учил владеть своим духом, а для нас, членов Братства, да еще Д'Арчеров - это весьма важно. Даже больше - первостепенно.
- Мг, мг, - с набитым ртом промычал Игорь и, жуя, добавил: - Так зачем устраивать поединок, если результат известен?
- А то ты сам не знаешь, - шурша тонким одеялом, буркнул Владислав. Они говорили так, будто меня рядом не было, что невольно начало меня раздражать. - Разведка боем. Откуда мы узнаем о его слабых сторонах, если не видели, как он сражается? Ведь каждый из нас станет ему инструктором, я обучу защите, у меня это получается лучше других, ты - нападению, твоя несдержанность делает тебя в атаке свирепым и непобедимым, Арвин научит хитростям, а Райен и Агишер как самые опытные и старшие укрепят эти знания и умения в целом.
- Ой, какой к бесам Райен? Он даже не Д'Арчер, - недовольно буркнул Игорь.
- И что? - зевая, спросил Владислав. - Его род, как и наш, стоит у истоков Братства и обладает теми же - если не большими - способностями.
- Может, вы перестанете делать вид, что меня нет? - недовольным тоном поинтересовался я, когда понял, что они будут игнорировать мое присутствие и дальше.
- Ты что, слышишь? - не то с удивлением, не то с иронией и издевкой, ответил вопросом Игорь.
- Я может и слепой, но не глухой.
- Странно, - задумчиво протянул Игорь.
- Ничего странного, - ответил Владислав. - Так и должно быть. В отличие от нашего обучения, он слеп по-настоящему.
- Пошли вы! - вспылил я и, оставив кашу недоеденной, поднялся. – Доброй ночи, братья, - недовольно буркнул на прощанье и побрел к своей кровати, которую заменял для меня пыточный стол. Улегшись, взял "всеборца" и щедро намазал им веки. Если он поможет мне прозреть - пусть жжет, пусть жжет нестерпимо. Чтобы вернуть зрение, я готов терпеть любую боль...

* * *
Тренировки возобновились с рассветом. На этот раз у «седьмого» колодца было только двое: я и Владислав.
- Вчера тебя проверяли, сегодня будем учить, - сказал он. – Для тренировок со мной тебе понадобиться льёр, который в Империи называют шпаголомателем, - с этими словами он подошел ближе и вложил мне в руку кинжал.
Я покрутил его в руках, привыкая к весу и балансу, а заодно и присматриваясь к оружию. Гарда кинжала по форме напоминала трезубец с вогнутыми внутрь концами, довольно близко прилегающими к клинку, сам клинок был толстым и крепким, но тупым, не предназначенным для укола, лишь для того, чтобы выдерживать большие нагрузки – создан, чтобы ломать – убийца клинков.
- Может подойти и восточно-ингойский «дзютте», - добавил Владислав, - но он больше приспособлен для мечей, хотя и шпагу погнуть в состоянии. Вот только и гнутой шпагой можно сражаться, а это нам ни к чему. Обращался со шпаголомателем раньше?
- Первый раз вижу, - сознался я.
- Тогда начнем с простого: я буду бить под одним и тем же углом, ты – пытаться схватить мою шпагу и вырвать из рук.
- А почему не сломать?
- Начнем с простого… - с нажимом повторил Владислав и ударил. Коротко, резко, хлестко. Так бьет стрела арбалета, от которой не увернуться даже если видишь, как она в тебя летит. Клинок Владислава я не видел, но слышал, поэтому успел вздернуть шпагу и нервно, будто неумело парировать.
- Отбивайся льёром, - напомнил Владислав.
- Добро, - отозвался я, но сказать было проще, чем сделать. Следующий выпад аларийца я также парировал шпагой. Свыкнуться с парным клинком в левой руке оказалось не так-то просто, года тренировок и выучка делали свое дело, сейчас я фехтовал только благодаря рефлексам и старой памяти. О том, чтобы переучиваться не шло и речи: стоит мне изменить свою тактику и следующий выпад я уже не отобью, не хватит ни опыта, ни прыти, да и льёр слишком короткий, чтобы вслепую ловить на него эсток Владислава.
- Брось шпагу, - приказал мой учитель.
На миг меня одолели сомнения, но твердый голос Владислава заставил меня выполнить приказ. Теперь, без шпаги, я чувствовал себя беспомощным, словно голым, будто оружие во тьме незрячести заменяло для меня всю одежду. Возможно, именно эта неуверенность и стала той причиной, по которой следующий выпад я пропустил, быть может, дрогнула рука или взяла свое окаянная слепота. Как бы там ни было, клинок Владислава едва задел нелепо выставленный льёр, пошел дальше и с силой хлестнул меня по лицу. Я упал навзничь.
Боли не было. Был страх. И неопределенность. Сперва я и не понял, почему лежу на земле? Почему возмущенно сокрушается склонившийся надо мной Владислав? Потом я провел рукой по онемевшей щеке и понял все: ранен, наверное, не смертельно, но удар разодрал кожу и плоть до кости. Кровь быстро сочилась из раны, делая лицо теплым и липким. Меня передернуло, словно в конвульсии, но я попытался себя успокоить: если во время остановить кровь, обработать рану, прижечь - выживу, а если нет… Додумать я не успел, потому как погрузился в жаркую и болезненную пучину забытья.

* * *
Тьма медленно рассеивалась, тускнела, превращалась в серость, позже – наливалась красками, оживала. Сперва я увидел небо. Чистое, прозрачное, как хрусталь горного озера. Затем я огляделся и увидел, что лежу посреди рощи, выросшей вокруг небольшого источника, бьющего ключом из-под земли. Я несколько раз моргнул, пытаясь понять: сплю ли?
Со стороны «колодца», который почему-то носил имя «седьмого» - я находился именно там – звучала музыка. Сперва я не поверил своим ушам, но позже мелодию разбавил знакомый мальчишеский голос и по спине у меня пробежали мурашки.
Последняя чаща, прощанья вино - золотое,
Молчанье - по кругу серебряный кубок идет:
Никто не вернется из этого боя,
Последнюю песню сегодня певец допоет.
Бой через смерть, страшен путь и далек.
Песня замрет в тишине…
Когда менестрель берет в руки клинок,
Лютня сгорает в огне.
Я быстро встал и пошел на звук. Разыскал менестреля довольно быстро, он сидел, прислонившись к клену, бренчал тоскливую песню и тихо пел, ни на кого не обращая внимания.
Окончился пир и допета последняя песня,
Железные струны в последний раз гладит ладонь.
Пора! На пороге застыл в ожидании вестник,
И бережно лютню певец опускает в огонь.
Чисто и звонко зарю поет рог,
Порванной вторит струне.
Когда менестрель берет в руки клинок,
Лютня сгорает в огне.
- Здравствуй, Эдвин, - сказал Винсент, закончив петь. Его стеклянный взгляд, устремленный в неведомую даль, прояснился. Кажется, к Винсенту только сейчас вернулась способность видеть и он меня наконец заметил.
- Ты не изменяешь привычкам, - улыбнувшись, припомнил я. - Даже на сталь у горла не обратишь внимания, пока не допоешь.
- Муза не любит, когда ее прерывают, - пожал плечами Винсент и, посмотрев на меня, сверкнул глазами: - Рад видеть тебя, Эдвин.
- Взаимно, Винсент, взаимно, - ответил я и сел напротив. Хотелось его обнять, пожаловаться на нелегкую судьбу, на долгую и утомительную слепоту, еще более долгие и утомительные поиски, переполненные жаждой мести и злобы. Хотелось извиниться, попросить прощение за то, что покинул в трудную минуту, в сотый раз раскаяться в своем поступке, раскаяться в том, что жив, а он – мертв. Но слова комом застыли в горле.
- Тебе надо покинуть Братство, - первым заговорил он.
- Почему? – ошарашено спросил я. – Разве ты не один из аларийцев? Разве не вступал в Братство?
- Вступал, а теперь сожалею, - признался он. - Последний пир вовсе не стал таковым, а последний бой оказался скорее первым. Не связывайся с Братством, - вновь предостерег Винсент, - оно не то, не совсем то, что ты думаешь.
- Но я слеп, Винсент. Сейчас я тебя вижу, но ты – сон, виденье, которое растает. А слепота останется. Без Братства я никогда не смогу снова видеть, никогда не прозрею.
- Когда прозреешь, будет поздно, - вещал Винсент, оживший в моем воображении, оживший в образе того же мальчишки, каким я его видел в последний раз. – Сейчас у тебя еще есть шанс, но, когда дашь клятву, пути обратно уже не будет.
- Объясни: почему? – требовательно попросил я.
- Не могу, - отвернулся Винсент и уставился на источник, вырывающийся из земли журчащим фонтаном. – Хотел бы, но не могу.
- Клятва? – предположил я.
Винсент не ответил. Стал вдруг бренчать на своей лютне, но положил руку на струны, заставив их замолчать, сделал это резко, нервно, словно отсекая лишнее.
- Уходи, - вставая, обронил он. – Уходи, пока еще есть время…
В виски ударило жуткой болью. Рана на щеке открылась и закровоточила, вернув боль, которую я избежал, потеряв сознание. Мир окутала тьма. Опасная и настойчивая, готовая снова погрузить меня в беспамятство.
- Уходи, - издалека приказал мне Винсент, а в следующий миг его юношеский образ потускнел, исчезая в темной пропасти слепоты.

Глава 14

Приходили холода, медленно, но неумолимо. Степь промерзала, готовясь к встрече зимы. Ковыль и типчак покрылись тонкой кромкой инея. Уже давно исчезли цикады, стрекозы и бабочки, попрятались в норы тушканчики и степные мышовки, спешно покидали Ингойские пределы сайгаки и куланы, уходя в более теплые места. Все жители степи уже готовилась к спячке, и лишь в лагере Алари никого не беспокоил скорый приход зимы. Меня пугала беспечность аларийцев, которые к холодам так и не запаслись едой, не раздобыли дров, не озаботились об утеплении жилищ. С одной стороны я догадывался о причине такого поведения: надеются скоро покинуть лагерь, но с другой стороны - не находил предпосылок для скорого отъезда.
Длился уже шестой месяц моего пребывания в Оазисе. Жизнь тут стояла на месте, ничего не происходило. Пилигримы и паломники приходили все реже, ингойцы, считавшие Оазис проклятым, как всегда не беспокоили. Мир для меня замер, а время остановилось. И все же за полгода, проведенных в Оазисе, я многому научился, к немалому привык, успел смириться со своей слепотой и с тем, что обещание Агишера, которое он мне давал, когда я прибыл в анклав Алари, неисполнимо.
Быть мне слепым до конца своих дней…
Что ж, пусть меня ждет такая судьба, ведь все равно тренировки и наставления моих родичей помогли мне не чувствовать от этого себя ущемленным, хотя иногда я все же топил свое горе в вине, которое привозил добродушный Джамбаттиста. Вот только появлялся священник с каждым разом все реже и сейчас заявлялся в лагерь аларийцев не чаще, чем раз в две-три недели. Приезжая, он готовил ужин, мы с братьями и Ривьери собирались за одним столом, распивали вино и лакомились приготовленными яствами, а Джамбаттист рассказывал новости из Луара, которые были все неутешительнее.
Но его так давно не было, так давно мы с аларийцами не собирались все вместе, не обсуждали Филина и его луарские интриги, а я так давно не напивался до безумства, сжигая в вине свои мысли, страхи и видения, что меня съедала тоска. И скорее все же по вину, чем по священнику и его россказням. Хотелось теперь только двух вещей: уединения и тишины.
Поэтому, чтобы побыть в одиночестве, я отдалился от лагеря, пришел к озерам, которые степняки называли колодцами и считали, что в них обитают духи. Тут никогда не было людей. Паломники не заходили так далеко, а степняки и вовсе боялись этих мест. Здесь было тихо, безупречно тихо и спокойно, здесь жила безмятежность и умиротворенность, но даже они не смогли смягчить грустную мелодию природы, ее угрюмую песню, которая звучала так болезненно и такой невероятной тяжестью сдавливала грудь, будто была в моей жизни последней.
Уныло шелестели типчак и клевер, хрустела под ногами заиндевелая земля, надсадно завывал порывистый ветер, пищали полевки из тех, что еще не успели попрятаться в норы. Грустно пела природа… навевая на сердце тоску. Или же причина была в другом? Не в природе?
Сегодня, день в день, лишь пятью годами ранее, баронет Винсент Винсигуер и сотня мальчишек, которые последовали за ним, повстречали своего врага, чтобы погибнуть в бою, защищая Алари. Они исполнили свой долг и их имена навсегда останутся высеченными на моем сердце, ведь я не остался с ними, забыл на время клятву, выкинул из головы обещания. И бежал. Бежал без оглядки. Как трус.
Проклятье! Проклятье. Проклятье…
Если бы я мог все изменить, вернуться туда и умереть. Если бы я только мог!
- День Памяти? – спросил Ривьери, на шаги которого за думами я не обратил внимания.
- День Памяти…
- Ты поступил правильно, Д’Арчер, когда покинул школу. Такова твоя судьба.
- Я предатель, которому нет прощения! – выкрикнул я, не в силах контролировать своих эмоций, которых было слишком много, чтобы и дальше сдерживать в себе. – Они пролили свою кровь, как и клялись. Они своими жизнями выложили славу Аббадона, они…
- Исполнили свой долг. Теперь ты исполнишь свой, - спокойно ответил Ривьери и если бы у меня были силы, я бы продолжил кричать и изливать душу, но мне хотелось заткнуться и остаться наедине, хотелось и дальше сидеть в ночной глуши, вслушиваться в тихую, печальную песнь природы и молчать, наслаждаюсь одиночеством, тоской и душевной болью. – Ты можешь сколько угодно раскаиваться в своем поступке, можешь прямо сейчас насадить себя на клинок и умереть, но мой тебе совет: возьми себя в руки и сделай то, зачем пришел, исполни свой долг – отомсти.
- Что я могу? Слепой и беспомощный?!
- Для чего тебя обучали? Зачем Агишер тратил время, чтобы научить стрельбе из лука. К чему пошли уроки Владислава и Игоря по фехтованию? Чтобы ты и дальше был тряпкой?
- Замолчи, Райен, замолчи, иначе пожалеешь…
- И что ты мне сделаешь? «Слепой и беспомощный»?!
- Защищайся! – предупредил я за миг до того, как оголил клинок шпаги и рванулся на голос своего соперника.
Ривьери отпрыгнул в сторону. Коротко хрустнула под его ногами промерзшая земля, тонко прозвучал звон вынимаемой из ножен стали, резко свистнул клинок. Я подставил под удар шпагу и без труда парировал выпад Райена.
И что на меня нашло? Зачем я нападал? Сейчас это казалось глупым, когда порыв злобы стих, а огненная ярость боя, сменилась привычной, холодной и бездушной, тьмой. Но Ривьери уже нельзя было остановить, ибо без дела он не вынимал клинок из ножен, и не вкладывал обратно, пока шпага не напиталась вражьей кровью. Таков был его закон. Таков был закон Алари.
Я отступил на шаг, пропуская удар, и погрузился в хитросплетения боя. Мир изменился, стал другим. Из него пропали все звуки, остались лишь шаги моего врага, биение его сердца, шум его дыхания, свист покачивающегося в его руках оружия. Раньше я был слишком глух, чтобы слышать эти тончайшие, мельчайшие звуки, еще полугодом ранее, когда только покинул Луар и оказался в Оазисе Греха, я бы не расслышал их, как бы сильно не прислушивался, но не сейчас. Сейчас я научился владеть не глазами, а слухом.
Я обучился слепому владению оружием. Далось это не сразу, пришлось пройти через долгие, болезненные тренировки, получить массу шрамов и переломов, сотню раз разувериться в своих силах и снова поверить в себя. Мои учителя, Владислав и Игорь, были неумолимы, жестоки, требовательны, несправедливы. Им было, пожалуй, наплевать на мое здоровье, они не работали со мной в пол или треть силы – сражались, как с врагом. Но результат превзошел все ожидания: я даже во тьме слепоты научился видеть соперника, чувствовать, куда пойдет его удар, слышать любой его выпад, словно умел разговаривать языком стали. Это походило на ночной поединок, когда не видишь противника и его оружие, но улавливаешь каждое движение и человека, и его меча.
Вот только ночь длится вечно…
- Ты проиграешь, Эдвин. Я не хочу твоей смерти, но знай: если я оголяю сталь, то без крови дело не обойдется. Умру либо я, либо ты.
Я уже проиграл. Десяток, сотню раз, но это в прошлом, в тех временах, когда Владислав еще мог безнаказанно изукрасить мое лицо новым шрамом, а Игорь обсмеять меня и мое бездарное умение нападать. Но день, когда я научился побеждать, пришел. Сперва это показалось случайностью. Я победил Владислава, которому не было равных в умении защищаться. И все же я выиграл в поединке. Мы в тот день пили вино, празднуя мою победу, и Владислав радовался больше остальных, словно добился своего, а позже сказал: «Ученик становится мастером лишь тогда, когда превзошел учителя. Теперь ты мастер защиты, Эдвин». Это были первая и последняя похвала, прозвучавшая из его уст. Следующим, кого мне удалось обыграть в фехтовании, был Игорь. Без умения защищаться, которому меня обучил Владислав, я бы не выстоял в поединке, но выстоял. И мы снова пили. Последним учителем, которого мне удалось превзойти, был Агишер. И тогда я мог считать свое обучение завершенным, но старший Д’Арчер считал иначе и не закончил уроки. Теперь я понял: почему?
- Я не отступлю, Ривьери. Я уже оголил клинок …
С этими словами пути обратно уже не было. Бой начался и теперь не закончиться, пока один из нас не упадет.

Райен нападал небрежно, словно со мной играючи. Он вел себя, как сытый тигр, поймавший мышь, развлекающийся, но не желающий пищи. Что ж, я готов играть по твоим правилам, Ривьери. Я буду отступать и защищаться от недолгих, одиночных выпадов, с которыми, поверь, мне справиться проще; буду делать вид, что я – мышь, но учти: иногда мышь застревает в горле и становиться причиной смерти.
Но Райен считал иначе:
- Ты боишься, Эдвин. Перебори свой страх, - советовал Ривьери, заходя с боку и молниеносно, как всегда, атакуя. Я с трудом отбил серию его выпадов, столь быстрых, что мне едва удалось различить песнь стали, чтобы вовремя защититься клинком. Отбившись, я отступил на шаг и снова приготовился к бою.
- Во мне нет страха. Я не боюсь смерти.
- Кто говорил о смерти? Ты боишься прошлого, Эдвин, и оно убивает тебя гораздо медленнее и мучительнее, чем сталь. Ты убиваешь себя сам, без чужого вмешательства.
Ривьери ударил коротко, резко, но не настолько резко, чтобы я не сумел различить шаркающий шаг, который он сделал при выпаде. Я ушел вбок и нанес ответный удар, но лишь рассек воздух.
- Что ты можешь знать о моем прошлом? О тех грехах, которые возвращаются ночными кошмарами и призраками приходят в видениях.
- Чтобы избавиться от духов прошлого, надо сжиться с ними, стать одним из призраков или простить себя. У тебя есть выбор, Д’Арчер: умереть и привыкнуть. Или простить себя.
- Не учи меня жить! – взревел я и пошел в наступление.
Злость искала выхода и нашла его. Я забыл о том, что слеп, выбросил из головы то, что слабее и неопытнее своего соперника и шел на него, как волна на терпящий крушение корабль. И волна эта готова была смыть шхуну с лица земли, но, наткнувшись на крепкие борта, откатилась. Я пробовал пробить защиту Ривьери, пытался найти его слабые места. И не находил.
Мой пыл затих, возвращая способность трезво мыслить, и я снова вернулся к защите.
- Ты не предатель, Эдвин, - отдышавшись, вновь заговорил Ривьери. – Не предатель хотя бы по тому, что вернулся, чтобы искупить свою вину. А ведь кто бы это сделал, если б ты умер?
- Это не утешает! – огрызнулся я в ответ. – Я должен был остаться с ними, остаться, чтобы умереть!
- Ты хочешь смерти? Тогда умри, - сказал Райен и я почувствовал жар в груди, который быстро сменился холодом, металлическим, стальным холодом, замораживающим и обжигающим изнутри. Ноги у меня ослабли, а голова закружилась. Я все никак не мог понять, что произошло? А когда понял, Ривьери рывком вытащил из моей груди свой клинок.
- Умри и воскресни, - издали донесся приглушенный голос моего убийцы.
Я упал на землю. Тело онемело, стало чужим, нечувствительным, мертвым. Сознание несколько мгновений не покидало меня. Где-то вдали, на грани яви и забытья еще звучал голос Ривьери:
- Умри и воскресни, Эдвин. Так гласит клятва Алари. Но запомни: обратно возвращаются лишь те, у кого нет страха. Перебори своих демонов, наследник рода, последний…
Я уже не слышал слов, а в голове витала лишь одна мысль: «я мертв».

* * *
Мне было холодно, ужасно холодно и больно. Боль облюбовала мое тело и быстро высасывала из него последние крохи жизни. Ледяная капля упала на мое лицо и по спине невольно пробежали мурашки.
Я открыл глаза. Вокруг была лишь мутная мгла, в которой неведомо от какой силы зародились серые лучи пробивающегося света. Муть прояснялась, мир постепенно обретал краски и…
Я лежал на каменном полу. Приглядевшись, понял, что нахожусь в пиршественной зале. Стены ее были изукрашены потрескавшимися фресками. Разобрать, что изображали рисунки, высеченные на них, я не смог бы при всем желании: время сделало свое дело, слизав куски гипса и в местах превратив цветные краски в белую пыль. Мой взгляд скользнул дальше. По углам стояли декоративные, тонкие колонны, которые не держали свод и были лишь прихотью зодчего. Издали они казались недвижимыми изящными, элегантным и строгими стражами, исподлобья наблюдающими за теми, кто должен был восседать за хозяйским столом, разместившимся в центре комнаты. Этот стол ломился от остывших яств, винных кувшинов и нетронутых приборов.
Кто заставил хозяев покинуть этот пир? Как я здесь оказался?
О боги! Я вижу!
Осознание этого огнем прожгло мою грудь, голова закружилась от пьянящего лучше любого вина счастья. Меня бросило в жар, сердце заколотилось запертой в клетке канарейкой, а из глаз покатились слезы. Я вижу! Я прозрел! О боги, я так долго ждал этого момента. Я уже потерял последнюю надежду, истратил веру, проклял зрячий мир и смирился со слепотой. Я ждал. И даже подумать не смел, что дождусь.
Я мертв.
Закралась страшная мысль, которая утопила скоротечное счастье в лютом горе.
Я мертв.
И пир этот в мою честь. Пир погибших хозяев, пустых комнат и призрачного, холодного и мрачного замка.
Такова цена за зрячесть - смерть? Таким образом Агишер собирался вернуть мне зрение? Подослав убийцу? Бесовские ублюдки! И почему я не поверил Винсенту, который предупреждал меня об опасности? Почему я ему не поверил?
Мне было больно. И болела не зияющая в груди рана – нет! Болела душа, которая не достигла своей цели, не выполнила задуманного, остановилась в полушаге перед чертой, за которой жизнь уже не мила. Мне надо было так мало времени, все немного, злосчастный месяц, чтобы выследить и убить Филина, предателя и нечестивца. Месяц. Всего один. И тогда я бы уже не боялся умереть. Но сейчас… сейчас я не имел права умирать. Так нелепо! Так глупо. От руки товарища…



Внезапно двери, ведущие в пиршественный зал, отворились и в широкий портал ворвалась целая свора перемазанных грязью и кровью мальчишек, одетых в бело-синие мундиры с золотыми аксельбантами. Все они тяжело дышали и лица, знакомые до безумия лица, были перекошены от ярости и страха.
Я невольно пробежал взглядом по зале. Колоны-стражи, узкий длинный стол на пятьдесят особ, центральная люстра из горного хрусталя, на которой когда-то висели штаны Филициана, именно эта досадная шутка и заставила его покинуть школу. Школу Алари. Сейчас я был там, в разрушенном пятью годами ранее замке. Это доказывали фрески, на которых теперь, после того, как они всплыли в моей памяти, без труда виднелись отражения Слепого стрелка и Черного единорога, двух основателей Братства, и третьего гостя, который пришел незванным: Авилонского Филина. Сперва три друга, а позже – два друга и общий враг. Я был в замке Алари, в зале, в котором принимали клятву наследники отцов основателей, а передо мной застыли мальчишки, отдавшие свои жизни за Братство, так и не дав клятву, ведь наследник бежал с позором.
- Братья! – воскликнул я, поднимаясь с пола, и собственный голос показался мне чужим, по-ребячески, даже по-мальчишески звонким. Я невольно коснулся своего лица, ожидая наткнуться на шрам, который оставил мне Владислав, но кожа была гладкой, как шелковое полотно. Я был юношей, которым бежал из Алари, и теперь, уже повзрослев и окрепнув, вернулся в прошлое. Чтобы изменить его. Или, чтобы остаться в нем навсегда?
Это испытание. То испытание, о котором говорил Агишер, о котором упоминал Райен, выдергивая шпагу из моей груди. Я должен сделать выбор. Я здесь за этим. Но какой выбор? Что мне надо выбирать? И из чего?
- Что ты здесь делаешь? – грозно спросил Сокол Эйнвар.
- Зачем ты вернулся? - поинтересовался Саймон, неприветливо на меня взглянув.
- И самое важное – как? Неужто прилетел на воздушном шаре? – улыбнувшись улыбкой, которая больше напоминала оскал, спросил Весельчак Дакот.
- Я здесь, чтобы умереть, - посмотрев на Эйнвара, холодно ответил я на первый вопрос и, переметнув взгляд на Саймона, продолжил: - Вернулся, чтобы искупить перед вами свою вину, принять ваши клятвы и остаться с вами до конца.
- Можешь проваливать, мы уже поклялись и не нуждаемся в повторной клятве, - ошарашил меня Валентин.
- Поклялись? Но кому?
- Винсент принадлежит роду Ривьери. Он принимал клятвы, - не поднимая головы, ответил учитель Арвелл, который склонился над истекающим кровью Вацлавом и делал ему перевязку.
- Тогда пусть примет и мой обет, - твердо решил я.
- На колено. И быстро, враги не будут ждать, - подал голос Винсент, взгляд которого был устремлен в потолок, но было ясно, что видит он там не люстру, а нечто, неведомое никому, и воображение уносит его далеко за пределы комнаты, а, возможно, и графства Алари.
Я подошел к Винсенту и припал на одно колено, баронет, который на самом деле оказался потомственным графом, оголил клинок своей шпаги и приложил его к моему плечу.
- За «Замок Поднебесный» – Алари - отдам и жизнь, и смерть, - нарочито важно заговорил я текст клятвы и в груди защемило от холода и переживания, сердце заколотилось в бешеном ритме, а дыхание замерло. Мне казалось, что я мертвец, оживленный темной силой только для того, чтобы дать эту клятву, слова которой я не мог забыть даже за пять долгих лет. И жил эти годы лишь для того, чтобы вновь вернуться в замок Алари и произнести эти слова: - Во славу и честь Его умру и воскресну, чтобы мстить и быть отмщенным. Клянусь.
Левого плеча коснулась холодная сталь, обжигающая льдом даже через плотную ткань курсантского мундира.
- Клятва принята, - выговорил Винсент и его металлический голос заставил меня содрогнуться. Правильно ли я поступил? Не ошибся ли в выборе? – Ты зря пришел, - шепотом добавил Винсигуер и, взяв меня под руку, отвел к колонам, подальше от остальных. И только убедившись, что никто не услышит его слов, продолжил: - Я принял клятву, но ты должен ее нарушить. Все, кого ты видишь в этой комнате, уже не жильцы. Ты не имеешь права повторить их судьбу. Ведь если погибнешь ты, то и они умрут понапрасну, проклятье Доккальфоров иссякнет и сила Алари навсегда померкнет. Беги, Эдвин, беги. Такова твоя судьба и ты не можешь ею пренебречь. Я прошу и умоляю тебя: беги.
- Винсент, - попытался я опротестовать, но баронет не дал мне сказать ни слова.
- В другой конце зала лестница, ведущая вниз. У пятнадцатой ступеньки найдешь факел, он – рычаг. Опустишь его и откроется потайная дверь, которая приведет тебя в кладовую. Сиди там и не высовывайся, пока легионеры не покинут Алари.
- Винсент, нет, - помотал я головой, глупо таращась на лаосца и не веря своим ушам. – Я вернулся, чтобы искупить свою вину перед вами, и хочу вместе с другими умереть в бою.
- Пойми, твоя смерть ничего не решит, - напористо убеждал меня Винсигуер, с трудом сдерживая себя, чтобы не сорваться на крик. Жилы на его молодецкой шее взбухли, баронет сжал кулаки, желваки на его скулах нервно напряглись. – Я остался, чтобы принять бой. Это мой бой, Эдвин. И я не дам тебе испортить мою судьбу.
- О чем вы шепчитесь, дамы? – расхохотался Дакот и я, искоса на него взглянув, заметил, что он не выпускает из рук кувшин с вином и уже успел охмелеть от напитка.
- Не твое дело, - рявкнул Винсент.
- О, какие мы вспыльчивые! – весело выговорил Дакот.
- Прекрати, - остудил его Саймон. – Хотят поговорить перед смертью – пусть говорят.
- Все, молчу, молчу. Нем, как рыба, пьян, как барон Краоф, - упомянул Дакот имя отца Винсента, который больше своих виноградников любил только вино, а однажды в пьяном гневе стал причиной смерти собственной супруги.
На лице Винсигуера выступил румянец гнева, но он стерпел обиду и обратился ко мне с прежней просьбой:
- Беги.
Я ничего не ответил. Не дало мне это сделать каменное ядро, которое влетело в дыру в стене и разбило пиршественный стол. Полетела на пол дорогая серебряная посуда, звеня, словно утренний колокол перед причастием. За тяжелой дубовой дверью послышался взрыв, такой гулкий, что заложило уши.
- Что это? – невольно вырвалось у меня изо рта.
- Завал разобрали, - догадался Саймон, вероятно, даже не услышав моего вопроса.
В донжон ударило сразу два ядра. Пол под ногами содрогнулся. Вацлав, словно испугавшись, застонал и его тело обмякло.
- Вацлав! – завопил звездочет Арвелл, теребя мальчишку. – Вацлав! – кричал он, но цвех не отвечал.
- Он умер, - Винсент оставил меня одного, вдали от всех, а сам подошел к Арвеллу и положил руку ему на плечо. - Умер не в бою, как мечтал, но и не в постели, чего опасался.
- Проклятая Империя, - зарыдал учитель, и я испугался, видя его слезы. У меня отняло дар речи. Я и не думал, что умирать среди друзей так тяжко. Вступив в Легион, я не страшился смерти, не боялся за жизни тех, кто гибнул со мной в строю и твердо знал, что не прыгну в полымя, спасая чужую душу. Теперь эта уверенность померкла, а страх сковал мое сердце так крепко, что оно замерло, а в горле встал ком, из-за которого я не мог проронить ни слова и лишь наблюдал за рыданиями учителя Арвелла. Звездочет, извечно строгий и скупой на эмоции, рыдал, как ребенок и проклинал врагов. Его крики болью отпечатались на моем сердце. – Проклятая Империя… я всегда боялся, что на моих руках начнут умирать дети…
- Юноши! – со смехом поправил Дакот. – Юноши, мастер, причем не последнего десятка!
- Слова Дика, - припомнил Саймон.
Имя, вылетевшее из уст Здоровяка, заставило меня содрогнуться. Дик мертв. Я знал, что все, кто сейчас рядом – мертвы. Знал это и уже смирился со смертью каждого из них, но теперь боль утрат вновь поселилась в моем сердце и я не мог заставить себя смотреть в лица мальчишек, не мог представить, что теперь стану свидетелем их кончины.
- Больше не стреляют, - прислушался Винсент.
- Ядра кончились? – несмело предложил Ирван.
- У них обед, - решил Дакот, отхлебнул вина и широко улыбнулся, показывая, что пошутил. Никто не смеялся, а красные не то от вина, не то от крови зубы Дакота вызывали оторопь. Я боялся даже представить, что чувствуют имперцы, которые вступают с ним в бой?
- Почему не стреляют? – заволновался Эдвард Аргон.
- Готовятся к штурму, - предположил его младший брат Рик.
- А может все же ядра? – хохотнул Дакот. – Плохо запаслись? Или испугались мальчишек и убежали? А? Как считаете, «наследники»? Нас могут испугаться?
- Помолчи, - обронил Винсент прежде, чем я понял, что вопрос адресован мне и баронету.
- Нет, а все же? Я, допустим, очень страшен. Особенно, когда убиваю. Хотите проверить, «наследники»? – не унимался Дакот и я не мог понять, что с ним стряслось? Весельчак и раньше был остр на словечки, но всегда знал грань и палку не перегибал. Чуть позже я понял, чему обязаны такие перемены.
- Нас слишком мало, чтобы стало еще меньше, - спокойно ответил Винсент, а я хриплым голосом выдавил из себя:
- Что с тобой, Дакот? – откашлявшись, я заговорил увереннее, но речь моя все же была сбивчивой от волнения и страха. – Я не могу понять, что с тобой происходит? Ты ли это? Возможно, я попал в геенну огненную и ты один из демонов преисподней?
- Конечно, я демон. И этот демон все думал: зачем человеку называться чужим именем, если ему нечего скрывать? И теперь понял! Правду говорят: истина в вине! – сказал он, запрокинув флягу и от души хлебнув лаосского. Небрежно вытер рукавом несколько пролившихся капель и заговорил: - Имперцы Филина пришли за тобой, Винсент, чтобы убить последнего Ривьери, а заодно расквитаться со Львом Д’Арчером, который должен был бежать, но остался. Теперь Филин разрушит родовое проклятье.
- Ты бредишь! – вмешался Саймон.
- Пусть говорит, - подкинул в руке нож Эйнвар. Я невольно отшатнулся, посчитав, что Дикий Сокол слишком опасно размахивает стилетом. Он меня всегда недолюбливал, а его умением обращаться с оружием восхищались многие учителя Алари, что говорило само за себя.
- Три рода основали Братство, - заговорил Дакот, в промежутках между слов распивая большими глотками вино. – Львы Д’Арчеры, Единороги Ревьери и Филины Доккальфара. Но Филин предал остальных и не будет ему и его наследникам покоя, пока жив хоть один Единорог, хоть один Лев. Это, оказывается, не просто сказка, не так ли, Винсент? А ты что на это скажешь, Эдвин? – Дакот остановился справа от меня, напротив баронета. Винсент не выдержал насмехательства и с размаху ударил Весельчака по лицу. Тот упал на пол, прямиком на бутыль вина, который тут же лопнул под тяжестью тела.
- Приди в себя, пьянь, - ругнулся Винсент и обратился к остальным: - Если кто-то считает, что во всех бедах виновен я или Эдвин, пусть убьет нас и отдаст тела имперцам – никто не станет сопротивляться. Ну, так как? Есть желающие?
- Я с тобой, Винсент, - отозвался Эйнвар. – Ты никогда мне не нравился, но в бою доказал, что стоишь доверия.
По спине у меня невольно пробежали мурашки. Я был среди них, меня все видели, но не замечали. Меня затмила слава Винсигуэра, слава того, кто повел мальчишек в бой. Кто я для них, для Братства? Пустое место?
Я переминался с ноги на ногу и не мог унять дрожь. Я был перепуган от тех мыслей, что лезли в мою голову, и не мог решить: бежать мне, как просил Винсент, или остаться, как велело сердце?
- Мы с тобой, Винсент, - решился Эдвард - старший Аргон, отвечающий за весь род.
Саймон и Валентин одобрительно кивнули. Арвелл последовал их примеру.
- Веди нас в бой, - вздохнул один из близнецов Ирвин.
- В бой! Устали ждать смерти, - согласился его брат Ирван.
- Подождите, - перевернувшись, заговорил Дакот. Он сел, посмотрел на левую руку в которую впилось битое стекло, укоризненно взглянул на Винсента и расхохотался: - Ты умеешь убеждать, Рогатый! Вперед! В последний бой!
- Не будем медлить, - буркнул Саймон, боясь, что растеряет свою уверенность.
- Ни для кого не секрет, что менестрель Алари ненавидит, когда его песни прерывают, - улыбаясь, так же страшно, как улыбается смерть, сказал Дакот и подхватил виуэлу баронета, оставленную у порога. – Не забыл, Винсент: ты недопел, а пир еще не окончен.
- Мы умрем, но с музыкой, - согласился Ривьери и взял протянутую ему виуэлу.
- Открывай ворота! – заорал Сокол Эйнвар.
- Умрем, смеясь! – расхохотался безумный Весельчак.
- Умрем, убивая! – подхватил Саймон.
- Умрем за Алари!
- За Братство!
- За друзей!
- Клином! – скомандовал Винсент и запел:

Последний пир еще не побежденных,
Последний пир, а «завтра» уже нет.
По кругу черный кубок обреченных,
А впереди кровавый ждет рассвет…

Младшие Аргоны открыли ворота донжона и уцелевшие аларийцы клином, поставив в своем острие учителя Арвелла и закрыв со всех сторон поющего последнюю песнь Винсента, двинулись вперед, чтобы встретить свою смерть. Я стоял, не в силах пошевелиться, ноги окаменели, вросли в пол и, казалось, стали его продолжением. Хотелось плюнуть на здравый рассудок, не выполнить просьбу баронета и присоединиться к тем, кто шел умирать, но я не сдвинулся с места. Мальчишки в праздных мундирах покинули пиршественный зал, оставив меня одного, и никто из них не посмотрел в мою сторону.
Я стоял, не шевелясь, и из глаз моих катились слезы. Что я наделал? Что?! Почему не пошел с ними? Почему остался стоять? Я не мог поверить в свою слабость, не мог поверить, что мечта, не дающая мне покоя вот уже пять лет, мечта вернуться в замок Алари и пойти в «Последний бой» вместе с другими мальчишками была так близка, а я ее упустил. Остался один, остался одиночкой, которым всегда был и думал, будто только так смогу выжить и отомстить. Я свершил свой выбор. Его от меня ждали Агишер, Райен и другие? Его?
Я упал на колени и прикрыл глаза руками. Желание покончить с собой было крепко, как никогда, даже потеряв зрение, даже став предателем в рядах убийц, я не чувствовал такого опустошения, такой гнетущей, тянущей боли. Рука невольно потянулась к поясу и взялась за холодный эфес стилета.
Я смотрел на искрящуюся от бликов свечей сталь, с глаз, не переставая, лились слезы, а в висках от волнения и прибывшей крови отбивался каждый удар сердца, словно отмеряя мгновения до моей кончины. Голова закружилась. Руки задрожали.
- Я совершил свой выбор!!! – выкрикнул я в пустоту пиршественного зала и отбросил кинжал в сторону. – Я совершил свой выбор… - рыдая, простонал я и вытер ненужные слезы.
Сердцебиение выравнивалось, волнение отступало, а на заплаканные глаза натягивалась плотная вуаль усталости и сонливости. Невольно я прикрыл веки и сам не заметил, как от переизбытка чувств не уснул, но пробудился ото сна.