Закончилась учёба в морском училище, мы защитили дипломы и коротали время, ожидая выпуска. Нас ждали лейтенантские погоны, кортик, а главное – прощание с опостылевшей казармой.
Внезапно (в вооружённых силах всё и всегда происходит только внезапно) нас огорошили известием, что весь курс приказом министра обороны направляется не во флот, а в ракетные войска стратегического назначения. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, стоило сдавать на первом курсе зачёт по вязанию морских узлов!
Прошёл торжественный день выпуска, ночное гуляние с девушками на пароходике по Неве. И вот, с предписанием в кармане, я отправился к своему первому месту службы. Название областного города, хотя и не самого большого среди областных городов отечества, звучало не так уж и плохо.
В штабе кадровик вытащил моё тощее личное дело и хмыкнул, прочитав заключительные строки первой офицерской аттестации: «Море любит. Плавать умеет. Коммунистической партии и Советскому правительству предан».
Я-то был им предан, да вот они меня предали, но тогда подобный поворот событий мне в голову не мог прийти, даже в страшном сне. Кадровик пояснил, что областной город – просто место сбора, через несколько месяцев мне предстояло отправиться к моему настоящему месту службы в город Энск. Я такого города отродясь не слыхивал, зато теперь никогда не забуду.
Меня разместили в офицерском общежитии, которое располагалось в дореволюционных казармах какого-то гренадёрского полка. Впечатление было, что его никогда с тех пор не ремонтировали.
Доносящийся из туалета шум водопада сразу напомнил стихи, которые вдохновенно читал один старлей на корабле, не зная, что включена громкоговорящая связь, и его слова разносятся по всем помещениям: «Счастьем глаза офицера горят: он заступает в воскресный наряд. Тихо струится вода в гальюне, служба военная нравится мне!».
В огромных вытянутых залах стояли двухъярусные койки с соломенными матрасами. Мне досталась верхняя койка. Подо мной расположился какой-то пожилой майор.
Для меня тогда все, кто старше тридцати лет, казались пожилыми, как в повести Куприна, где юнкера рассуждали: «Дожить до 30 лет, и застрелиться, зачем жить стариком!». Но он и в самом деле был пожилым, по крайней мере, для майора. Среди офицеров многие участвовали в Великой Отечественной войне.
В казарме, извините, в общежитии, обстановка была, как на Ноевом ковчеге, каждой твари по паре. Моряки, лётчики, артиллеристы, в общем, долго всех перечислять, легче назвать, кого не было.
Не было настоящих ракетчиков, точнее были, но единицы. Ракетные войска только-только создали, а Никита Сергеевич Хрущев на весь мир кричал, что они у нас давно существуют, и ракеты на заводах выпускают, как колбасу. Позже, когда мне довелось участвовать в контроле над разработкой и созданием морских баллистических ракет, я увидел, как изготавливают эту «колбасу», и лишний раз убедился, каким вралём был наш руководитель.
Мой сосед на нижней койке оказался особистом. Он куда-то исчезал на ночь, а под утро являлся, и укладывался спать. Я не задавал ему никаких вопросов: может человек по ночам шпионов ловит, а может у него в городе знакомая тётя, мало ли чем он занимается, да и вообще, чего задавать дурацкие вопросы, на которые никто отвечать не станет.
Тем более что тогда только эти ребята и были заняты делом, остальные маялись бездельем в ожидании отправки в часть. Степень информированности своего соседа мне довелось оценить однажды утром. Когда я одевался, он высунул голову из-под одеяла, и сказал: «Володя, ты сегодня к этим *** на Вокзальную не ходи».
Я сначала онемел, а когда обрёл дар речи, он уже храпел, снова укрывшись с головой одеялом. Дело в том, что у меня и моего приятеля, Вовки Макушина, действительно, были очень интересные планы на тот вечер, связанные как раз с посещением знакомых девиц на Вокзальной улице.
Володя Макушин прославился в своё время на всю дивизию «геройским поступком». Однажды к нам приехал первый зам. главкома Толубко, и всем офицерам устроили смотр на плацу. Офицеров тогда в ракетных частях было столько, что лейтенанты называли себя «начальник кнопки» и «командир шунта».
Генерал дошёл до Володи, что-то ему не понравилось, может быть, нахальство, с каким тот смотрел, не знаю. Но он приказал ему снять фуражку. Посмотрев на роскошную лейтенантскую пушнину, Толубко сначала даже задохнулся от возмущения, потом выпалил: «Да у Вас целая Америка на голове!».
Очевидно, эта фраза выражала высшую степень разврата, которому предавался лейтенант. Макушин, глядя прямо в глаза разъярённому генералу, спокойно ответствовал: «Когда мне будет столько лет, сколько Вам, товарищ генерал, тогда я буду носить Вашу причёску».
Я думал, что вся свита и командование дивизии от ужаса упадут в обморок. Но Толубко, не найдясь, что ответить, махнул рукой и пошёл дальше. Зато полковник, начальник штаба дивизии, потихоньку показал Володе кулак.
Но это я отвлёкся.
Днём нас собрали по тревоге, а вечером мы уже тряслись по российскому бездорожью в неудобном зелёном армейском автобусе туда, где предстояло защищать родину. Меня назначили в отделение подготовки исходных данных.
По заданной формуле, над которой трудились лучшие умы страны, чтобы привести её в такой простой вид, мы рассчитывали полётное задание для ввода в систему управления ракеты. Считали «в три руки», результаты у всех троих должны были совпасть. Но самое интересное, американцы, наверно, попадали бы в обморок, узнай они об этом: мы считали на арифмометрах «Феликс», как колхозный счетовод тётя Нюра.
Только через несколько месяцев нам вручили тяжеленные, как трактор, электрические немецкие счётные машинки из ГДР, «Рейнметалл». Исходные данные мы брали из тоненькой сов. секретной книжечки – сборника целей. Помню, что меня тогда поразила широта охвата целей нашими стратегами. Кого там только не было! На язык так и просилось: «А этих-то за что?».
В октябре 1962 года резко обострились отношения между Советским Союзом и США. К концу месяца стало ясно, что дело идёт к войне. Это особенно отчётливо чувствовали мы, ракетчики.
Примерно, с 24 октября наше отделение перешло на круглосуточную работу, спали посменно, на стульях в рабочих помещениях. В этом месте снова отвлекусь. Просто поразительно, как тогда не думали о людях, я не имею в виду период Карибского кризиса, а вообще службу. Нести суточное дежурство, без сна, на жёстких канцелярских стульях, вместо удобных кресел, было мучительной пыткой.
Мы все понимали, что первыми попадём под удар. В случае ракетно-ядерной войны сначала уничтожаются ракетные установки противника. Пусковые установки в нашей дивизии были наземными, несмотря на заявления Хрущева, что у нас все ракеты находятся в шахтах. Наше отделение размещалось вместе со штабом в дощатом бараке.
Не знаю, чья это была инициатива, но со всех нас взяли подписку в том, что мы выполним свою задачу, независимо от уровня радиации, и только после этого уйдём в укрытие. Самое смешное, что никаких укрытий в нашей части не существовало и в помине, разве что здоровенная канава около КПП.
Мне довелось стоять помощником оперативного дежурного дивизии в самые критические сутки в ночь с 26 на 27 октября, поэтому я был в курсе всех событий.
Система предупреждения несанкционированного пуска была тогда довольно несовершенной, и подкреплялась организационными мероприятиями. Честно говоря, мы вначале думали: пошумят – пошумят, и успокоятся.
Но, когда командир дивизии по команде сверху открыл сейф, достал оттуда большой пакет из коричневой, похожей на упаковочную, бумаги, сломал сургучные печати и вскрыл его, вот тогда до всех уже дошло, насколько всё серьёзно. Внутри пакета оказался ещё один, как иголка Кащея Бессмертного в яйце. Генерал спрятал второй пакет в сейф и прочитал бумаги из первого пакета.
Последовала команда в полки и дивизионы, где произвели первые подготовительные операции. Ракета летит до цели на территории нашего тогдашнего вероятного противника, и, соответственно, от него к нам, примерно пол часа. Именно столько, в случае обмена ракетно-ядерными ударами, нам было отпущено на жизнь. Никакого страха не чувствовалось.
У всех голова работала только в одном направлении: надо успеть нанести ответный удар в случае своевременного оповещения нашими радиолокационными станциями, поскольку система управления ракет требовала тогда определённого времени для раскрутки гироскопов и приведения её в рабочее состояние.
Помню, что я тогда подумал: предупредят ли население больших городов об опасности, успеют ли мои родители добежать до метро?
Мой коллега, Валерка Волков засунул голову в дверь командного пункта, чтобы спросить, когда меня подменить поесть. Начальник политотдела, единственный из присутствовавших, чувствовал себя не очень уютно среди людей, занятых делом, увидев лейтенанта, сразу встрепенулся, сунул ему типографский бланк «Боевого листка», и приказал немедленно оформить его и принести.
После этого политработник успокоился, и уже сидел со значительным лицом человека, выполнявшего ответственную работу, а Валерка, нещадно матерясь, пошёл искать цветные карандаши.
За всю свою службу я только один раз встретил среди политработников действительно дельного, глубоко порядочного человека, капитана 2 ранга Владимира Георгиевича Суржикова. Но, может быть, мне просто не повезло?
В два часа ночи командиру дивизии по ВЧ сообщили, что идут переговоры правительств, нашего и США. Под утро мы узнали, что переговоры завершились успешно, слава богу, хватило ума и у Кеннеди, и у Хрущёва вовремя остановиться. Я был тогда холостяк, терять мне, кроме собственной жизни, было нечего, переживал я, скажу честно, не за всё человечество, а только за своих родителей.
Что касается меня, то я давал присягу «не щадить себя и самой жизни…», так что знал, на что шёл. Но мне показалось, что мои старшие товарищи, начиная с генерала, будто состарились за ту тревожную ночь. У них у всех в военном городке жили семьи, жёны, дети. Что творилось в их душах, не знаю, но выглядели они не лучшим образом. А может быть, просто по молодости лет, я легче перенёс усталость и бессонные ночи?
Потом, когда меня отпустили отсыпаться, я шёл по улицам городка, мимо копошащихся у домов куриц и строго посматривавших вокруг петухов. Стоял один из последних и очень редких тёплых осенних дней. У домов, переговариваясь, сидели на скамеечках старухи в одинаковых, как военная форма, чёрных плюшевых жакетах, и грелись на солнце.
Я подумал, как хорошо, что эти старые женщины даже не подозревают, какая страшная судьба могла их ожидать.
Рисунок Елены Владимировны Панкратовой