Главное дерьмо каждого дня рождения заключается в том, что тебя начинают разом вспоминать все те уроды, которые на протяжении прошедших двенадцати месяцев позвонили тебе, от силы, пару раз. У них даже не нашлось времени приехать, когда тебе было плохо.
Пацаны не привозили дурь, когда ломало, а все эти боевые подруги давно ушедшей юности наотрез отказывались трахаться, когда Даша сваливала в командировку, или просто уходила в запой, и ты не видел ее вот уже как пару недель, а ****ься, ****ь, было охота.
Смс-ки пошли с семи утра: кто это тут у нас ранняя пташка? Какие-то едва знакомые люди из Москвы и Питера: бывшие клиенты, бывшие собутыльники.
"****ные русские, они никогда не знают, что между нами и ними час разницы во времени", - раздраженно думал разбуженный Алекс.
У них уже восемь. Наверное, записали дату дня рождения в органайзер, и поставили на рассылку стандартный текст.
И так каждый день, по списку, благо, телефонные книги насчитывают сотни контактов. Их благодушия хватит на всех.
Главное - никаких проблем, даже не приходится вспоминать о человеке, не говоря о том, чтобы вообще помнить его.
По-хорошему, поставить весь этот спам на автоматическое удаление, занести его, используя ключевое словосочетание "день рождения" и все производные, в черный список, чтобы вся эта череда безликих образов не мешала ему спать, но…
"Ты никогда не будешь свободным, пока не научишься посылать на *** тех, кто тебе несимпатичен", - обреченно думал Алекс, монотонно отправляя каждому новому абоненту, написавшему ему, свой лаконичный ответ: "Спасибо! Приятно, что вспомнил!".
Только вот быть по-настоящему свободным можно лишь в том случае, если у тебя много денег, и все эти люди зависят от тебя, каждый готов тебе что-то предложить, и жаждет взять что-то у тебя. Алекс же был завязан со всей этой людской массой, и нуждающимся был именно он. Так что, если бы ему вздумалось оборвать связь с кем-то из этих малосимпатичных ему людей, это тут же сказалось бы на его жизни, которая уже давно слилась для него с бизнесом.
Короче, если бы Алекс решил сейчас взять, и послать всех куда подальше, оставив вокруг себя только тех, кто был ему действительно дорого и нужен – как человек, а не как винтик в механизме накопления и приумножения денег, он, конечно, получил бы мимолетное ощущение триумфа и свободы. Только вот, следующий утром, как с похмелья, он бы проснулся все таким же бедным. Вероятнее всего, даже еще беднее, чем был. Потому что бизнес рухнул бы, денег стало бы меньше, намного меньше. Да и барыга очень вряд ли снабжал бы его гашишем в долг, не говоря уже о том, чтобы делать это на добровольных началах, то есть – подгонять курево бесплатно.
На *** такую дружбу.
А еще Алекс иногда завидовал Факе: он мало работал, мало (по сравнению с ним) зарабатывал, но всегда был в шоколаде. Про таких, как Фака, говорят: живет не по средствам. Даже когда он зарабатывал двести баксов в месяц (правда, в те времена доллар был долларом, а не жалкой пародией на символ мирового сионистского могущества, за который сегодня не купишь и гамбургер), он умудрялся пить "блэк лэйбл", приглашать на дом девушек, и заказывать суши, одеваясь для таких случаев исключительно в Lacoste.
"Понимаешь, все дело в твоем отношении к деньгам", - лениво объяснял Фака, когда его уже окончательно доставали вопросами о том, как так, ****ь, можно жить. – "Деньги нужно рассматривать лишь как средство, но не как цель, тогда и проблем с ними не будет. Тебе нужны деньги, ты напрягаешься, получаешь ровно столько, чтобы тебе хватило в данный конкретный момент, после чего продолжаешься заниматься своими делами, то есть - жить. Когда же этот процесс интегрируется в твою жизнь и ты, извини чувак, буквально думаешь о лэвэ, сидя на толчке, ты загоняешь сам себя в ловушку, становишься зависимым, а потом уже не можешь соскочить, потому что бабло – это как наркотики, только хуже. Потому что без травы, фена, и прочей милой дряни ты еще сможешь прожить, а вот когда лишишься своего достатка, когда жизнь снова перестанет быть тихой и сытой – это действительно будет очень плохо".
Так говорил Фака. Противнее всего было то, что Фака был прав.
Звонить же начали после девяти. Алекс мысленно порадовался, что ни его родители, ни, тем более, всевозможные родственники не знали номер его мобильного, и уж, тем более, понятия не имели, где он живет и чем занимается.
*** с ними – с родителями. Наверное, он бы смог сейчас восстановить с ними отношения. Ведь ни мама, ни отец, невзирая на свою общественную ущербность и примитивность, не доставляли ему особых хлопот, если абстрагироваться от чрезмерного внимания с их стороны, даже когда тебе уже тридцать и, как бы, уже тебе пора нянчить собственных детей, и передавать им накопленный опыт. Им же – бабушке и дедушке, уже было пора начинать принюхиваться к венкам. Фигурально выражаясь, конечно.
Да и чему они могли научить своих внуков? Что, ****ь, они дали ему – своему сыну? Да ни ***! Разве что тотальный страх перед окружающим миром – эта чертова набожность, священный ужас перед властью, толерантность и уважение по отношению к обществу и людям, каким бы убогим они ни были.
И это все, что получил он от них.
Вместо того, чтобы выпустить его в свободный полет сильной личностью, они все эти годы – пока он не окончил школу и не свалил учиться в Киев – только ломали его, елозили его сознанием, словно половой тряпкой, срывали первые проростки зарождающихся убеждений.
В столицу они приехал девственником.
Нормально, да?
Ну, если не считать той проститутки: тогда он даже не кончил.
Да и вообще среди пацанов было негласное правило: в первый раз со шлюхой – не считается. Алекс, конечно, понтовался, типа, он ****ся уже с четырнадцати лет, и все такое.
Пацаны, впрочем, ему не верили.
Несмотря на то, что он держался с ними всегда несколько особняком, и у него, в общем-то, была и своя жизнь, где, теоретически, могло найтись место какой-то милой девчушке, которую он сознательно бы прятал от этих уродов, но… Все прекрасно понимали, что никого ни у кого нет, а у Алекс кроме той престарелой – ей было уже под двадцать пять, проститутки никого в плане секса доселе не всплывало – на ****ки они его с собой не брали, а так, сам по себе, он не был способен на большие подвиги.
На первых порах Алекс еще пытался влиться в компанию, стать своим и получить таким образом доступ к вожделенной ****е одной из малолетних потаскушек, которые постоянно терлись рядом с самыми крутыми пацанами их краев.
Ну, хорошо, без понтов - покатили бы даже эти бычки, сосущие за бутылку кое-кому из его товарищей.
Но, на его пути вновь и вновь вставали родители. Несколько раз они его конкретно – со скандалом – спалили после того, как Алекс бухнул и накурился.
Желтую карточку он получил как раз перед своим пятнадцатым днем рождения. Он на спор выпил с парнями бутылку водки.
Пацаны, к слову, уже учились на первом курсе муниципального техникума – будущего у них не было, поэтому и спорить с ними было бесполезно. Если бы, даже, Алекс каким-то чудом выиграл у них это пари, и заикнулся о полтиннике, на который они забились, они бы попросту вломили бы ему ****юлей. И были бы правы на все сто процентов, ибо не ***, школота, пасть на старших разевать.
Но, Алекс проиграл.
Еще раз, уже совсем отчаявшись, он не явился домой ночевать.
В пятнадцать лет! Какой ужас!
Той ночью, увы, Алексу снова ничего не обломилось: телок, как на зло, оказалось на одну меньше, чем ребят, так что лишним в колоде оказался как раз он: ****ись все, но только не Алекс, который, по наивности, предполагал, что вот сейчас один из его так называемых друзей кончит раз, второй, третий, а потом и поделится благородно с ним своей феей.
"Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят", - зло думал Алекс, подглядывая из другой комнаты двухэтажной хаты одного из местных мажоров, которая попала в их распоряжение на время, пока его предки свалили отдыхать на моря, куда его спровадили сразу после полуночи словно прокаженного, когда телки уже были готовы ****ься.
Увы, удача вновь была не на его стороне.
В их жизни не было места лирики.
Точно также думали и его родители. Отец мало того, что основательно отлупил его ремнем, так, ко всему прочему, на несколько долгих месяцев Алекса перевели на комендантский режим, больше напоминающий домашний арест, когда бедного паренька с бушующими гормонами не выпускали никуда, кроме опостылевшей школы.
Алекс жутко завидовал своим товарищам из прошлого: у них на районе, как, наверное, и во всем городе, как следствие жестоких 90-х, было немало (иногда их количество даже преобладало) неполных семей – матери-одиночки, бухающие отцы, и дети, которые живут сами по себе.
Короче, пока он бесцельно сопел за партой и дрочил ночью под одеялом, они проходили школу жизни – каждый свою. И когда Алекс только постигал азы секса с живой девушкой, а не собственным кулаком – ночью в общаге, с какой-то мерзкой ****ью со старшего курса, его товарищи уже жили полной грудью, у некоторых даже были семьи.
"Они украли мою молодость", - с ненавистью думал Алекс о своих родителях, уже давно приняв решение порвать с ними все отношения.
Они продолжали доставать его, даже когда он закончил учебу, начал делать первые шаги в бизнесе, а потом раскрутился и стал финансово независимым молодым человеком, у которого, к тому же, появилась девушка – Даша.
Ее, к слову, его предки тоже недолюбливали. Плюс ко всему они названивали Алексу каждый день, а иногда даже по несколько раз в день, и даже вечером, когда ему просто хотелось расслабиться, и грузили, как только могут грузить родители.
Звонили и на домашний телефон, и на мобильный.
Домашние телефоны раздражали его всегда. Он просто не видел в них ничего рационального. Это было каким-то жутким пережитком прошлого, за который яростно и бессмысленно хватались такие люди, как его родители.
Алекс просил звонить ему только на мобильник, а они продолжали трезвонить и туда…
Стационарных телефонов Алекс избегал, как холеры. Кочуя с одной съемной квартиры на другую, он не шокировал новых хозяев своими тараканами на счет возможном прослушивания его разговоров (в подобные сказки на счет мобильных трубок он, почему-то, не верил), и банального пробива домашнего адреса по номеру, а лишь тихонько отключал аппарат, и прятал его куда-нибудь на антресоль. Когда же соседи, хозяева, или участковый милиционер интересовались, почему он не берет трубку, Алекс врал, что спал, или его не было дома.
Короче, он шифровался, как мог.
"Оставьте меня, ****ь, в покое", - не выдержал однажды он, когда они снова принялись компостировать ему мозг по поводу Даши, дескать – она для тебя слишком старая, и вообще она много пьет и вряд ли сможет нормально родить, а им, видите ли, подавай здоровых внуков.
Алекс сменил адрес, сменил номер мобильного, строго запретил тем его знакомым, которых знали родители, выдавать его.
Несколько раз, правда, выдавали. Тогда он просто снова менял номер телефона.
Наконец, они исчезли из его жизни навсегда.
Он очень хотел верить в это.
Алекс просто хотел забыть свое прошлое и жить только сегодняшним днем, думая, как бы, еще и о будущем. Но только не о том, что осталось там, вдалеке: не о жизни в провинции, не о бывших друзьях, не о родителях, в конце концов.
Все это безумно тяготило его.
Все в его семье были неудачниками: из поколения в поколение. И только он один сумел вырваться из этого порочного круга, перескочить на другой уровень существование, оставив душный мир их существования наполненный запахом маминых котлет и едкого одеколона отца в прошлом.
Алекс жил сейчас, не думая и не вспоминая.
Память – худшее, что есть у человека, но с ней тоже можно было бороться, чем он, собственно, и занимался все эти годы…