П О Э Т (р а с с к а з)
Есть у меня знакомый Валера Ч., тот, про которого моя жена говорит: незваный гость хуже татарина. Нет, он не татарин, и татары тут ни при чём. Просто у В. такое хобби - ходить в гости. У В. могучее обаяние, и если я по неосторожности открою дверь, то закрыть её перед гостем уже не удастся. Конечно, он не Ноздрёв, но что-то общее в характере имеется, это факт. Впрочем, заходит он ко мне редко, но каждый приход запоминается. Ему уже хорошо за сорок, работает он водителем рейсового автобуса много лет, график работы неудобный. Выходные дни посвящаются распитию спиртных напитков не очень высокого качества, хотя зарплата позволяет замахнуться и на более благородные вина. При этом В. не пьяница, как это может показаться на первый взгляд; он не бывает сильно пьяным, не дерётся, не горланит песни на всю улицу, и уж не найдете его спящим под забором. Наоборот, он давно и прочно женат, дочка замужем, сын учится в институте, обширное имущество и хозяйство, простирающееся далеко за пределы квартиры. С работы одни благодарности и грамоты. Его образ жизни опровергает все утверждения официальной медицины о вреде алкоголизма и его тяжёлых последствиях на личную жизнь, трудовую деятельность, наследственность и прочая, и прочая. Как говорится, сильна теория, мой друг, а древо жизни гордо реет. Для меня-то, конечно, в его существовании ничего загадочного скрыто не было. Ибо страдал от его визитов и сопротивлялся им как мог. Но в конце концов заинтересовался В. как явлением странным и противоречивым, и ради эксперимента стал поддаваться на его визиты. Тем более, что делать-то ничего и не надо, только открыть дверь. Ведь он в благодарность за то, что я разделяю с ним выпивку и закуску, излил на меня свою израненную душу. Тайна его пития заключалась в том, что по складу характера В. являлся философом, возможно, наблюдая жизнь из–за руля автобуса. А за спиной утренняя давка или вечерняя ругань кондуктора, впереди вечная смена времен года. Опасность как спутница любого шофера, а также ответственность за жизнь пассажиров. Всё это вместе взятое кого угодно сделает философом. Конечно, ничего этого мне он не рассказывал, я сам всё домыслил. Как истинный мыслитель В. был скромен во всём: в воспоминаниях, в выпивке, в закуске и даже в месте распития спиртных напитков. А выпивать нам приходилось иногда в его «Москвиче», который мирно догнивал посреди двора. Это был уже второй его «Москвич», первый сгнил окончательно, его распилили и сдали на металлолом. Он всегда из скромности покупал подержанный «Москвич», именно к этой марке он питал особенную любовь. Ну, как же: первая машина, купленная на первые заработанные деньги. Дальше В. на нем ездил до первой серьёзной поломки, и автомобиль превращался в импровизированный клуб-салон. В общем, он был скромен во всём. Кроме компаньонов для распития, ибо не выпивка волновала его, а последующее общение, вот где крылся скрет его дружбы с «зеленым змием». И к собеседнику, вернее к слушателю он предъявлял самые высокие требования. Все люди имеют слабость говорить и ценят хороших слушателей. Собаки здесь по праву занимают первое место, и лишь немногие люди могут его оспорить. Слушать других я всегда умел, правда, делать это, сидя в холодной машине оказалось не комфортно, зато и хмель долго не брал. Дело, конечно, не в том, что я выслушивал В. лучше собаки, а в том, что имел слабость заниматься графоманством, о чём он как-то прознал. И тут положение моё становилось безнадёжным. Ведь заиметь собеседника, умеющего не только слушать, но и понимающего, о чем любил по рассуждать В., было для него большой удачей. Всё равно как обрести свою вторую душу. А для меня печальной необходимостью, так я поплатился за своё любопытство, ибо ни к выпивке, ни к чужим душевным излияниям я не был готов. Да, создатель часто посылает человеку испытания, и нужно с честью принимать их, ведь невыполнимых он не посылает. А излияния В. казались подчас весьма диковинного свойства: например, о дурных нравах, о влиянии современных тенденций технократического общества на неокрепшие молодые умы, о неумных правителях и понимающих это подданных. Наверное, ничего плохого в этом нет, кроме банальности и того, что излагает их выпивший человек с помятым лицом в насквозь промёрзшей машине. Сократ тоже был не красавец, и жена его, как и у В., со сложным характером, и излагал он свои взгляды на улице, а не в школе. Но разница между Сократом и В. была, и она была огромной. Если первый обладал даром слова и владел логикой, то второй обладал даром запутывать смысл уже на третьем слове в предложении. Но при этом и тот, и другой философы.
Как понимаете, для того, чтобы извлекать смысл сквозь дебри наукообразных слов, а он любил их, мне требовалось богатое воображение, и проницательный философ это осознавал. И требовал, чтобы я включился в его глобальные планы, как-то: издавать общественно-политический журнал «Наше поколение», где мне отводилась роль редактора, а ему журналиста-идеолога и спонсора в одном лице. Как понимаете, протестовать этой могучей харизме глупо. Вскоре он стал приносить на наши импровизированные совещания в автомобиле свои тексты к будущему журналу. Я сказал, что прочитаю их дома. Сложности и абсурдности его текстов позавидовал бы Даниил Хармс, и я даже подумывал, не был ли В. им до своего рождения. Мне очень хотелось сравнить эти лихорадочно исписанные листки со стихами знаменитого поэта. Но В. вдруг впервые запротестовал, забрал назад свои тексты и давал мне их читать только из своих рук. Возможно, из соображений утраты оригинальности и лидерства в моих глазах в сравнении с поэтом-абсурдистом. И, по-моему, зря боялся, талант его в этой области являлся самобытным и несомненным. В общем, мучения мои продолжались довольно долго, и им не предвиделось конца. Но однажды наступил момент истины. Как обычно, он зашел ко мне домой после долгого перерыва, жены не было дома, и детей тоже. Мы устроились на кухне, В. разложил на столе принесенную выпивку и закуску. надо сказать, что общение со мной пошло ему на пользу, и то и другое он теперь покупал хорошего качества. Так что предполагалось, что я буду вознагражден за душевные труды по дешифровке его речей и текстов. Что и последовало вскоре, опять тема про журнал, издание которого откладывалось из года в год, по не зависящим от В. обстоятельствам. За это, как водится, выпили: за журнал, за наше поколение, за оригинальность его текстов, потом за нашу дружбу. Потом достали из холодильника мою выпивку и закуску. Я все глубже и глубже понимал его натуру, и всё ближе он мне казался. Потом пришла жена, и всё кончилось. В. понял всю безысходность ситуации, набросал короткое четверостишие в качестве эпилога, как я думал, к статье в свой же несуществующий журнал. Распрощался и вышел, я с виноватым видом проводил его до входной двери. Мы попрощались. После я прошел в большую комнату и посмотрел в окно, увидел на улице его удаляющуюся фигуру. Трагическую, надо вам сказать, фигуру философа и публициста. Раскрыл ладонь, в которой лежал скомканный листок со стихотворением, прочел его и поразился. Это оказалось пронзительное ясное и короткое четверостишие, как прощание с миром, который отверг его как творца, и примирение одновременно. «Господи, он же настоящий поэт! И даже не подозревает об этом», - озарило меня, и стали понятны все его тексты, эти мучения ненаписанных стихов, которым никак не выбраться наружу. Надо сказать, что стихи В. категорически не писал и считал это занятие несерьёзным для пишущего. А самих поэтов - людьми несчастными и достойными всяческого сожаления. (Нет, не буду я ему ничего говорить, пусть сам созреет для этого открытия. Ведь не поверит ни за что.) На этом и закончились мои сидения с В. Вернее, я сам сознательно свел их на нет. А стихов, насколько я знаю, он так и не пишет, и не моя в том вина. Скучно жить на этом свете, если поэт не пишет стихов.
К О Н Е Ц . 10 января (13 марта 05г.) И. Богданов.