На фотке - пикник на обочине. Слева направо - Юлия, Борис, Вика.
(конец семидесятых)
К началу зимы мы управимся, в основном, со всеми тяжёлыми работами, и будем трудиться уже вдвоём с дедом.
Он – штукатурить, класть плитку, линолеум.
Делать перегородки из остатков шпал и обивать стены и потолки вагонкой.
Мастерить встроенные шкафы и прибивать плинтуса.
А я – состоять при нём в подручных.
Некоторые виды работ – олифить, красить, наклеивать обои и декоративную плёнку в ванной и на кухне, пришлось производить мне одной – дед считал это бабским делом.
Потолки на втором этаже я частично оклеила белой потолочной бумагой, а на столовую внизу бумаги не хватило.
Родилась идея (не от хорошей жизни) использовать те же обои, что для стен.
Получилось очень даже ничего (потом узнала, что это, оказывается, последний писк моды).
Только пришлось изрядно помучиться, потому что пока я, стоя на столе, пыталась прижать к потолку вторую половину обойного куска, отклеивалась первая.
В конце концов, я сообразила управляться с каждой отдельно, разрезав кусок пополам, а в месте стыка половинок пропустила поперёк ещё один кусок.
Соседи хвалили и перенимали опыт. И вообще теперь к нам часто приходили советоваться по поводу сантехники, бойлера, необычной крыши - чтоб и их дом сделать одновременно одноэтажным и двухэтажным.
Ещё мы и печку переделали таким образом, что на месте плиты получился камин, а подтопок устроили сбоку.
Отверстие в духовку закрыли заслонкой и задекорировали металлической шторкой.
Мы недоумевали, почему камины на “гнилом Западе” делаются без заслонки – протопили, а через пять минут опять холодрыга.
Нет уж, мы пойдём другим путём.
Дым от камина у нас уходил в ту же трубу, что и от русской печи, следовательно, заслонка осталась на месте.
Просто, когда камин начинал угасать, все раскалённые угли на специальном совке оттуда перебрасывались в подтопок, у которого был свой дымовой канал, и закрывалась заслонка.
Тепло держалось!
Правда, дрова в камин следовало укладывать справа и глубже, тогда тяга была нормальной.
Если же по-другому – шторка, прикрывающая вход в русскую печь, оказывалась немного закопченной.
Но это всё мелочи по сравнению с тем погружением в сказку, которое испытываешь, глядя на горящий прямо в комнате огонь.
И если для русской печи для этого приходилось заготавливать несколько охапок дров, то для камина было достаточно нескольких полешек.
Мы поначалу даже шашлыки в камине жарили, не говоря уж о кусках колбасы и хлеба “с дымком”.
Потом дед промазал нагревающиеся места глиной, а холодные – цементом, а я окрасила всё жаростойкой бордовой краской, расписав по трафарету белыми полосками под кирпичную кладку.
Сразу признаюсь, что камин постигла та же участь, что и печь. И то, и другое не топится уже лет десять, если не больше.
Как-то не до сказки.
А тогда, в конце семидесятых, я всё никак не могла оторваться от волшебно переливающихся радугой язычков пламени, хотя давно пора бы ехать домой, в Москву.
- Сидела б дома, - проворчал дед, уже в телогрейке, по-деревенски мОя над ведром руки, на которые я ему поливала из ковшика,
- Чего ты в Москве забыла? Мотается туды-сюды, как это самое...
И подумалось: да, мой дом здесь.
Ещё недоделанный, недостроенный, собранный по крохам собственными руками, мозгами, силами и нервами...
Требующий меня ежедневно, ежечасно, пока не умеющий вообще без меня жить.
Мой до последнего гвоздя, капли краски и клейстера, который я варила из мукИ в плошке.
Это не было чувство собственности, нет.
Просто в старом свитере и заляпанных краской джинсах я никогда не чувствовала себя здесь чужой, как в мною же возведённых московских хоромах.
С кузнецовским камином и спальней “Людовик”, обитой ситцем в мелкую розочку.
В тон покрывалу “Dacron 565 484”.