(конец семидесятых)
Я всё же вернусь в тот вечер в Москву.
Но в электричке буду размышлять над словами деда.
О том, что Вика уже давно вне поля моего влияния. С самого начала ей была куда ближе свекровь с мироощущением нормальной женщины, с соответствующей шкалой ценностей: учёба, работа, семья, дети, - чем непредсказуемая мать.
Я знала, что домашние, родичи и знакомые давно меня считают “малость того”. И, наверное, со своей точки зрения, вполне обоснованно.
Как и я в свою очередь не могла понять, почему им чужды мои поиски и метания.
То есть процесс был обоюдным и осложнялся ещё тем, что, в какие бы крайности меня ни шарахало, жизнь окружающих текла стабильно и спокойно.
Они лишь с любопытством следили за мной, как зрители на трибуне за мелькающим теннисным мячиком – то из края в край площадки, то вообще за ограду...
Что за силы мной играли?
Такой уж уродилась. Не живётся бабе спокойно, и всё тут.
Все мои попытки “усовершенствовать” дочь (обливание по утрам холодной водой, фигурное катание, где она научилась делать “пистолетик”, чтение всякой там “зауми”, которой сама в её годы увлекалась), ни к чему не привели.
Умеренно побесившись с первыми влюблённостями и снижением графика успеваемости, о чём меня проинформировала, первый и последний раз вызвав в школу, классная руководительница, Вика благополучно поступит в медицинский.
В выборе профессии она, кстати, меня послушается.
В награду повезу её отдыхать в Ялту, в писательский дом творчества. Где она, не обращая внимания на крутящихся вокруг писателей и не писателей, будет ожидать писем от Андрея, с которым познакомилась на вступительных экзаменах.
Затем выйдет за него замуж, родит дочь Маргариту.
И терпеливо промучается с ним, страдающим “вредными привычками”, почти двадцать лет. Станет хирургом-офтальмологом.
Тоже надорвётся в бесплодных попытках “усовершенствовать” мужа.
И, наконец, встретит Алексея.
Но это потом.
А пока я в летящей к Москве электричке размышляла, что никому, в сущности, там не нужна. Я вручила бразды правления в руки свекрови, как только поняла, что и Борис в наших сражениях за Вику, в которой я какое-то время грезила увидеть своё непредсказуемое продолжение, целиком на стороне матери.
Я уже давно не обижаюсь за это на свекровь (Царство ей Небесное). Напротив, бесконечно ей благодарна, что взяла на себя великий труд домашних забот, дав мне возможность исполнить то, ради чего, собственно, и металась по жизненному корту неприкаянная моя душа.
Свекровь доживёт до глубокой старости, вырастив, фактически, несколько поколений.
Своих детей, сдавая в войну кровь, чтоб их прокормить, и работая, оставшись в сорок пять вдовой.
Затем пестовала нас с Борисом, потому что мы были теми самыми “взрослыми детьми”, которых всегда дома ждал обед, чистые полы и посуда, а Бориса – чистые рубашки и наглаженные брюки.
Потом – Вику с Андреем, которые в этом отношении ничуть не отличались от нас.
И, наконец – Маргариту, - ей она уже трясущимися руками, пока не слегла, подавала по утрам к компьютерному столику завтрак.
И мне разогревала обед, когда я приезжала на пару часов по делам в Москву и убегала, оставив немытую посуду.
Обо всём этом я буду думать в церкви на отпевании, молясь о её душе перед Богом.
Потому что во всём, что мне удалось или удастся совершить путного, есть огромная доля и её с виду неприметного труда.
Да и вообще доля тех людей, кто выращивает хлеб, строит дома, шьёт одежду, учит нас и лечит.
Чьими руками Господь нам даёт “хлеб насущный”, тем самым делая соавторами и соучастниками любого свершения.
И горе тем, кто злоупотребил судьбами этих людей, не оправдав перед Господином их отданные тебе таланты и время.
Как жаль, что понимание этого приходит порой слишком поздно, а чаще – никогда.
Но это уже – основы Изании, о которой я в то время и не помышляла.
Я просто объявлю о своём решении поселиться на даче. Соберу свои вещи, включая массивное немецкое кресло и спальню “Людовик” (её пришлось “разбирать”).
В нашей комнате останется лишь белый шкаф с виньетками и позолоченными ключами (на даче шкафов было навалом), старинный письменный стол, который я в своё время подарила Борису, да вполне современный диван-кровать.
Я же, наведываясь изредка в Москву, буду ночевать на раскладушке.
И ещё, конечно же, я возьму с собой Спасителя и повешу картину в своём дачном кабинете на втором этаже.
Она будет отражаться в зеркале напротив.
Забравшись с ногами в кресло со стопкой бумаги и паркером (я всегда так писала, пока не перешла на компьютер), в редкие отвоёванные для творчества часы хозяйка (она же раба) большого дома будет видеть над собой Его светлую благословляющую руку.