***

Александр Коломийцев
Александр Коломийцев


Последний бастион

рассказ



Поднявшись на второй этаж, старик, его звали Виталий Васильевич, раздосадовано оглядел людей, наполнявших коридор. Стоять придётся не меньше часа. Он ругнул себя - не копошился бы, как клуша, уже закончил бы все дела, а теперь придётся нудиться здесь, а там работа ждёт. Облегчать участь посетителей какой либо мебелью не предусматривалось, и старик опёрся спиной о стену. Молодая женщина в джинсовых брюках и лёгкой кофточке, пришедшая вслед за ним, ойкнула, посмотрела виновато.
- Я на минуточку, ладно? Скажите, что я за вами?
- Ладно, скажу, - покладисто ответил старик.
Очередь глухо и густо гудела, мужчины, женщины переговаривались между собой, ругали электрическое начальство, бесконечные перетасовки, отгоняли от окошка особо нетерпеливых ходатаев.
- Да мне только бланки договоров взять, что же я, из-за них эдакую очередищу выстою, а потом опять занимать?
- Бланки в следующем окошке выдают, здесь готовые договора принимают.
- А вот у меня отрезали свет, в апреле месяце. Ни за что, ни про что, и не докажешь ничего никому. Звонит перед обедом, я как раз из магазина пришла - у вас долг сто рублей, немедленно заплатите. Как так?  У меня всё оплачено. После обеда квитанции взяла, пошла разбираться. Показываю этой сучке - всё у меня заплачено, ей хоть бы хны, рот раззявила, кого-то на компьютере нащёлкала, руками разводит - вот, сами посмотрите, нет платежей. А я кого глядеть буду, кого я в нём понимаю, в компьютере этом? У меня квитанции есть. Так ничего и не доказала. Платите, иначе свет отрежем, вот и весь разговор. Дня два проходит, в обед за молоком в холодильник полезла, гляжу - лужа под ним натекла. Выключателем пощёлкала - нет света. У соседки спросила - у той тоже нет. Постояли, постояли, думаем - отключение, чего сделаешь?
- Ну и чо?
- Да ничо, они во всём подъезде поотключали. Знающие мужики с работы вечером пришли, разобрались. Один подключился, ну, и все за ним. Кого без света-то сидеть? Попросила, и мне подцепили.
- Ну и чо потом, без спросу-то включились? Долг-то заплатила?
- Да ничо. Вроде так и надо, они отключают, мы подключаем. Какой долг?  Переплата семь рублей. Сбой компьютера называется. Кто их разберёт, где у них сбой - в компьютерах или в головах? Никто ничо не знат, никто команды отключать не давал. Через неделю пошла опять разбираться - всё у меня заплачено, даже лишку. Меня аж затрясло, квитанцию ж показывала, зачем меня отключили? Ничего не знаю, говорит, я такой команды не давала. Поди-ка, разберись!
- За два года третий хозяин меняется. То сюда плати, то туда, то по таким квитанциям, то по эдаким. Маета одна. Им надо, и ходили бы по домам с договорами этими! Через месяц опять хозяин сменится, опять отпрашивайся, опять ходи, оформляйся, да меня с работы выгонят.
Старик не вмешивался в разговоры, но и не оставался безучастным. Ему нравилось бывать среди людей, слушать, вникать в чужие мысли, переживания. Дома ждал один и тот же собеседник, порядком надоевший - его собственное "я". Вначале старик наблюдал за двумя пенсионерками, негодующих на произвол электрического начальства, - у одной рядом с носом проросла большущая бородавка, у другой на верхней губе проглядывали белёсые усики. Изъяны внешности не придавали их лицам привлекательности, но старик чувствовал в женщинах союзниц, и ласково взглядывал на них. Потом его взор привлекла рассерженная молодушка, похорошевшая в гневе, и он возмущался вместе с ней.
Понемногу очередь продвигалась, и минут через сорок пять старик достиг вожделенного окошка. Его охватило беспричинное волнение, всё чаще возникавшее при общении с "казёнными" людьми, и торопливо, едва ли не суматошно, он протянул приготовленные экземпляры договора, объяснявшего кто такое "Энергосбыт", и кто такое "пользователь",  и почему "Энергосбыт" не несёт ответственности, но имеет право отлучать "пользователя" от лучистой энергии. Именно так, изучая неспешно договор, Виталий Васильевич расшифровал бесконечные ссылки на "объективные обстоятельства". По ту сторону окошка сидел парень лет тридцати с модной короткой стрижкой, подчёркивавшей самодовлеющую несокрушимость упитанной физиономии, имевшей отчуждённо-официальное выражение. Это неприятно кольнуло старика и заставило внутренне подобраться. Приняв листки, молодой чиновник, насупясь, согласно кивая, прочёл заполненные синими чернилами свободные строки, и спросил:
- Льготами пользуетесь?
- Да-да, ветеранскими.
- Где это видно?
- Не понял.
- Откуда я могу знать, имеете ли вы право на льготы? Удостоверение покажите, - последние слова парень произнёс раздельно и с нажимом. Взгляд его, как показалось старику, полнился нездоровым интересом. На лице же читалось раздражение, усиленное нетерпением, и оттого оно выглядело враждебным.
Мысль старика засуетилась, он понял, что его сию минуту прогонят. На глазах множества людей он будет сейчас походя, словно незначительнейшая козявка, унижен отказом, придётся идти домой, возвращаться, опять выстаивать очередь и терять попусту время, а его ждёт работа. Старик расстроился, накатило чувство обиды - он не заслужил такого обращения, дрожащая рука своевольно нырнула во внутренний карман пиджака и извлекла пенсионное удостоверение.
- Вот, пенсионное с собой. В автобусе спрашивают, всегда ношу. А ветеранское дома. Мне соседи бланки принесли, а про ветеранское удостоверение ничего не сказали, - говорил он торопливо, стараясь опередить важного чиновника, пока тот не отправил его восвояси. - Вы же дела от УПТК приняли, я им показывал удостоверение, они все данные в компьютер заложили, велели ещё и ксерокопию принести, я и ксерокопию сделал, у них же там, в УПТК. Два рубля заплатил, - уточнил он зачем-то, досадуя на себя за ненужные подробности, которые сами слетали с его языка. - Вот. Вы гляньте, пожалуйста, по компьютеру, идти за удостоверением далеко. Вы же задолженность всё равно по компьютеру проверяете.
Парень прикрыл глаза и поиграл желваками.
- Я вам русским языком объяснил - дайте удостоверение, ветеранское, пенсионное мне не нужно. Мне на договоре номер надо поставить, порядок такой. УПТК! Вы ещё про МЭС вспомните.
- А зачем тогда компьютеры? - совсем уже наивно спросил старик.
Надув щёки, парень шумно выдохнул воздух и, взывая к сочувствию, посмотрел на свою сослуживицу, сидевшую у второго окошка.
- Ну, эти деды совсем заколебали, блин. Когда не просят - полные карманы своих побрякушек приволокут и трясут перед носом. Этому льготы нужны - удостоверение дома оставил, а я должен в компьютере шарить.
- Ой, и не говори, никогда с первого раза не понимают, до чего бестолковые! - подняв хорошенькую головку, девушка на миг прервала изучение красочных  иллюстраций в многостраничной газете.
- Всё дедусь, - негодующий службист повернулся к просителю, выбрасывая в окошко бланки, - не задерживай очередь, дуй домой. Удостоверение принесёшь, тогда и будем разговаривать.
Одеревенелые пальцы скользили по бумаге, не в силах совладать с нею и поднять с гладкой поверхности. Старик спиной чувствовал недовольство изнывающих в ожидании людей, нескончаемое раздражение которых переключилось на него, и тягостное ощущение виноватости мешало ему. Кое-как, ногтями, он подцепил листки и, комкая, сжал в кулаке.
Женщина, занимавшая за ним и просившая поберечь очередь, сложила губки трубочкой, словно намеревалась поцеловать в лобик ребёнка, тут же прильнула к светлому квадрату. Мужчина, искавший, где получить бланки, назидательно выговорил ему:
- Что очередь задерживаете? Вам правильно сказали - для оформления льгот нужен документ. Столько людей ждёт, а он ради вас будет отвлекаться к компьютеру.
- Это можно сделать и потом, не обязательно сейчас.
- И-эх! Когда мы, наконец, к порядку приучимся? Сказали с документом приходить, значит нужно с ним и приходить.
Старик ядовито усмехнулся и хотел спросить про верёвочку, но законопослушный гражданин уже отворотился от него, заглядывая через плечо девушки, губы его растягивались, обозначая на щеках полукружья, из щурящихся глаз источался елей.
- Неужто и я так же на электроборовка смотрел? Быть не может! - подумал старик, нескладно отходя от стены в глубь коридора и натыкаясь на недобрый взгляд крупнотелой дамы.
- Главное,  все сведения у них и опять удостоверение неси, - проговорил он, оправдываясь.
Но дама сердилась вовсе не на него.
- Что поделаешь, они лучше нас знают, что нужно, что не нужно. Вот,  - произнесла со злостью и приподняла сумочку, - как куда идти, все документы с собой ношу. Не дай бог, на улице отнимут.
Старик приложил к стене оба экземпляра договора, пригладил ладонью и, сложив вчетверо, спрятал во внутренний карман.
Запыхавшийся, весь в поту, он вернулся через час. Второй заход отнял значительно меньше времени - у окошка стояли пять человек.
Неувязка с оформлением электрического договора нарушила сегодняшние планы Виталия Васильевича. С утра он рассчитывал разделаться с накопившимися делами  - быстренько смотаться в Энергосбыт и потом ехать на дачу. Выйдя из мрачноватого трёхэтажного куба на широкие, залитые полуденным солнцем, бетонные ступени, глянул на часы - обе стрелки сомкнулись на двенадцати. Пока доберётся домой, уложится, время перевалит за час, до дачи доедет никак не раньше трёх, а то и того позже. С его возможностями - тридцать минут работы, час отдыха - только время убьёт, да себя в дороге измотает. Ещё и инцидент со злополучным удостоверением забрал порядочно сил и теперь, после завершения крючкотворных тягот, Виталий Васильевич чувствовал себя опустошённым и ослабевшим, точнее сказать - обезволенным. Он доплёлся до автобусной остановки и сел на скамейку.
Молодая мама, сжимая ручонку сынишки, мальчонки лет пяти, нетерпеливо поглядывала вдоль улицы. Мальчуган, вытягивая руку, приседал, выворачивался всем телом назад, канючил, выпрашивая мороженое. Родительница не вынесла нытья - уговоры на отпрыска не действовали - и купила с лотка, близость которого и раздражала ребёнка, брикет в красно-синей обёртке. Подкатил коммерческий автобус, откуда-то нагрянула ватага гогочущих парней и женщина с ребёнком, замешкавшись, осталась на остановке.
- Вот теперь из-за твоего мороженого будем тут два часа сидеть. Ешь быстрей, - проворчала она с досадой, но маленький капризуля, измазав щёки, самозабвенно уплетал выпрошенное лакомство, не обращая внимания на тяготы жизни.
Общественное транспортное средство с предупредительной надписью - "Льготы не действуют", Виталий Васильевич пропустил. Торопиться теперь некуда, а три рубля всё же деньги.
Замороженное сладкое кушанье навевало ощущение прохлады и смущало не только неразумное дитя. Июньский день набирал жару и, поглядывая на молодёжь, приливами окружавшую лоток, Виталий Васильевич подумал - а почему бы ему не побаловать себя? Он не ел мороженого года два, уже и вкус не помнил, что он в самом деле - несчастные пять рублей жалеет? Переждав стайку девчонок, Виталий Васильевич подошёл к лотку, выбрал подешевле - в вафельном стаканчике.
Белая, напитанная морозом масса таяла во рту, даря забытое наслаждение. Мороженое убывало, чтобы добыть его требовалось откусить вафлю, но зубы Виталия Васильевича не могли справиться с ней. Он попробовал размягчать края неподатливого стаканчика, обсасывая их, но мороженое таяло и капало, норовя попасть на брюки, а вафля всё равно не откусывалась. Тогда он принялся отламывать от неё пальцами маленькие кусочки и ложить их в рот. Пальцы жили своей жизнью, не подчиняясь ему. Пока старик подносил руку к стаканчику, вели себя нормально, но едва он напрягал их, начинали безудержно дрожать. Женщина, выглядывая автобус, задерживала глаза на нём, её взгляды не укрылись от Виталия Васильевича, и он подумал, как ей должно быть жалко его. Пальцы сделались липкими, один кусочек вафли скользнул мимо рта и упал на колено, посадив на брюки пятно. Виталий Васильевич перехватил стаканчик в правую, испачканную руку, левой, чистой, вынул из кармана пиджака пакет для хлеба, расстелил на скамейке, положил на него мороженое и достал платок, чтобы обтереть пальцы. Замучился он с этим лакомством.
Поджатые губы и отвернувшееся лицо объяснили мимолётные взгляды и отбили аппетит. Как должно быть отвратно наблюдать еду стариков. Есть мороженое ему  расхотелось напрочь, и что делать с ним не знал, выбросить в урну - жалко, доедать на виду у брезгливо отворачивающихся людей - противно. Он положил стаканчик в полиэтиленовый пакет - закончит пиршество дома, без чужого пригляда, авось, не успеет растаять.
Тело - предатель. Оно каждую минуту предаёт его. Из-за него люди видят в нём немощного старца. Но разве он ни на что не способная развалина? Сколько ему? Конечно, не семнадцать, но и не семьдесят же три. А сколько? Тридцать, сорок, пятьдесят? Виталий Васильевич затруднялся ответить на этот вопрос, только точно знал, что не семьдесят три.


С дачей в этом году вышла осечка. Последний раз Виталий Васильевич ездил в сад месяц назад, ещё в мае. Шла самая горячая пора - он и так со своими немощами затянул посадку - а тут сердце пошло "вразнос". То, сбившись с ритма, частило и невпопад бухало, как в барабан, то, замирая, проваливалось куда-то, а колющая боль в грудине лишала сна.
Докторша в поликлинике, холодя тело фонендоскопом, прослушала его, отправила на ЭКГ, а потом выписала направление в стационар. Но в больницу Виталия Васильевича не приняли.
Сестра в приёмном покое битый час безрезультатно звонила в отделение, а потом отправила его самого узнать у заведующей - есть ли свободные места. Виталий Васильевич долго, с передыхами, уступая дорогу обременённым заботами медработникам и больным, подымался на третий этаж. Оказалось, заведующая, миловидная пухленькая женщина с ямочками на щеках, недавно пришла, несколько минут назад, поддержав под локоть, она обогнала его на лестнице. На неё тут же обрушился ворох вопросов, поэтому сестра велела ждать, и Виталий Васильевич полчаса сидел в холле, наблюдая за людьми в белых халатах и домашней одежде в шлёпанцах, обсуждавших свои проблемы: ощущения после процедур, лучшее время для посещения физиокабинета, кто из сестёр дежурит сегодня, а кто заступит завтра. Он подумал, что о нём забыли, и хотел напомнить о себе, но занялись и им.
Заведующая просмотрела все бумаги, которые он принёс с собой, и вздохнула.
- Нет мест, дедушка, - проговорила она мягко, интонациями голоса показывая, что данное обстоятельство огорчительно для неё самой. - И потом, вы, наверное, рассчитываете на бесплатное лечение, а мы по полису сейчас можем только витаминчики колоть, шприцы и те покупать придётся. Это не от меня зависит. Просто так лежать, сами понимаете, смысла нет.
Если сообщить сыновьям, они, безусловно, но Виталию Васильевичу не хотелось пугать детей своей болезнью.
- Я слышал можно лечиться на свои деньги, потом взять у вас справку и получить в страховой компании компенсацию, - спросил он, прикидывая, кто в силах дать ему в долг.
- Можно, конечно, - улыбнулась докторша. - Только после этой компенсации вас придётся в реанимацию ложить. Но что об этом говорить - всё равно мест нет. Не положу же я вас в коридоре. Если бы у вас инфаркт был, тогда другое дело, как-нибудь бы втиснули в реанимацию.
Виталию Васильевичу нравилось смотреть на симпатичную докторшу, слушать участливый голос.
- Полежите месяц дома, - продолжала она, - я вам напишу какие таблеточки купить, подождите пять минут, сестра вынесет рецепт. Вы один живёте или с родственниками? - Старик качнул головой, и докторша на минуту нахмурилась. - Ну, тогда попросите соседей, соседи же у вас есть? Пусть хлеб покупают, молочко, сами ни в коем случае по магазинам не ходите. Отлежитесь, месяц покоя и пройдёт всё. Ну уж, если не наладится, постараемся положить в стационар.
Из больницы Виталий Васильевич ушёл успокоенный: не так всё страшно, если ложить не стали и есть же ещё добрые люди на свете, не жалко доброе слово сказать. Он честно месяц вылежал дома. К концу второй недели - покой ли, таблеточки помогли - чувствовал себя значительно лучше. Как только острое колотьё в груди смазалось и стих барабан, засобирался, было на дачу, да забоялся. Боялся не за самоё себя, а представилось, как в трамвае или на участке случится приступ, и с ним, беспомощным и недвижным, кому-то придётся возиться, и какой переполох подымится среди родственников.
Помидоры приобрели снулый вид и не давали ему покоя. Он уже самостоятельно выходил в магазинчик, расположенный в первом этаже соседнего дома и прикидывал, когда сделать первую вылазку в сад. Подстегнул его вчерашний звонок.
Побеспокоила бухгалтерша из общества, Елизавета Назаровна.
Долги у него накопились - целых сто тридцать семь рублей, и дачу ему не позволят продавать, пока не рассчитается. Он вначале даже не понял - что ему не позволят продавать? Оказалось, Ольга Викторовна сообщила, Виталий Васильевич  потому сад забросил - весь сорняком зарос - что решил продать своему соседу, Селиванову, и она, Елизавета Назаровна, как член правления, настоятельно рекомендует вначале погасить долги, а потом заниматься куплей-продажей.
Виталий Васильевич онемел и несколько минут молча стоял, опустив руку с трубкой. Слова переполошившейся бухгалтерши тонули в его голове, как в вате. Елизавета Назаровна несколько раз встревожено выкрикнула:
- Вы меня слушаете, вы меня слушаете? Что вы молчите? Где вы?
Виталий Васильевич рассердился, опять этот Митька с бухгалтершей козни строят. К нему вернулся дар речи и, перейдя на фальцет, напустился на Елизавету Назаровну:
- Не продаю я ничего! Болел, вот и не ездил. Что вы мне голову морочите? Вот поправился, завтра поеду и приведу всё в порядок. Кому, какое дело до моего участка?
Напор Елизаветы Назаровны выдохнулся, она заохала, заахала, посетовала на неверную информацию, ругнула Ольгу Викторовну, у которой не язык, а помело, болтает сама не знает что, и под конец своей речи опять напомнила про долг. Виталий Васильевич пообещал рассчитаться с ближайшей пенсии и на том разговор закончился.
С чего он накопился, этот долг? В этом году на охрану не сдавал, в прошлом - на ограду собирали, раз собрали, оказалось мало, ещё потребовали, а он не добавлял. Вся ограда - железные ворота при въезде, и охрана при них в будочке сидит. Эх, было бы сил побольше, разобрался бы и с оградой, и с охраной.
Почувствовав, что разнервничался, Виталий Васильевич поскорей проглотил таблетку валерьянки и лёг на кровать поверх одеяла. Чтобы успокоиться, стал думать о давно минувших днях, когда была жива жена, дети приезжали в отпуск, привозили своих детей. Сколько гомона, гвалта, смеха раздавалось тогда в саду! Виталий Васильевич с умилением вспоминал, как учил внуков привязывать крючки, наживлять червяков. Как они, совсем маленькие, поймав такого же бестолкового окунька или чебачка, поднимали восторженную визготню. Как потом, подросшие, важничая перед самыми младшими, оставались с ним на ночь ловить лещей. Не был ли он с ними слишком строг? Виталий Васильевич корил себя за ругань, достававшуюся внукам, когда те, охотясь за первыми созревающими ягодами, топтали клубнику или рвали зелёные, чуть пожелтевшие ранетки. Проказничать в саду позволялось лишь ползункам, большенькие были обязаны соблюдать порядок. Возможно, он так и остался в их памяти строгим дедом? А хорошо ли это? Но и добреньким, слащавеньким тоже нельзя быть. Нет, пожалуй, иногда он бывал слишком строг. Теперь неизвестно кто и клубнику вытаптывает и ранетки ломает, а своим в гости приехать - денег и на один конец набрать не могут. Вообще-то, старший, если бы очень захотел, смог бы. В этом году вроде наверняка обещал ближе к осени, в августе-сентябре, заглянуть на недельку вместе с сыном Олежкой. Прошлым летом тоже обещал, но как Виталий Васильевич понял, супруге срочно деньги понадобились. Вместо приезда отделался переводом в двести рублей. Они, конечно, тоже не лишние, но лучше бы сам приехал, без денег. Обидно всё-таки, дети маленькими были, каждое лето на все каникулы привозили, сноха нежничать не уставала, а теперь денег собрать не могут. О младшем разговора нет - живёт дальше всех и без работы слоняется. Вот средний тоже мог бы навестить. Правда, в прошлом году беда приключилась, в марте уже, в гололёд, столкнулся с дорогущей иномаркой, а в ней какой-то чин ехал. Писал, будто и не он виноват, но гаишники-гибдедешники протокол хитро составили и его в аварии обвинили. И тот чин, что в иномарке сидел, уже на него "наехал", впору было квартиру продавать, чтобы рассчитаться. Хорошо старшак выручил, то-то, наверное, сноха бесилась. Писал, со всеми ремонтами вот, только этой весной разделался, "Москвичу-то" тоже досталось. А в этом году дочка институт заканчивает, самая старшая из внучек, опять траты предвидятся.
Когда-то жена сетовала - дети разлетелись за тридевять земель, всего-то раз в год и доводится свидеться. Он же посмеивался - зато наша фамилия всему Союзу известна. А теперь уж третий год не навещают, не каждый месяц и письма приходят. Правда, то средний, то старший какой-никакой переводишко к праздникам присылают. Другие и этого не видят, так что грех на детей обижаться.
И строгостью зря он себя упрекает. На прошлой неделе Виктория звонила, фантазировала - вот-вот диплом получит, устроится на приличную работу, накопит денег и на будущий год приедет в отпуск. Виктория хорошая девочка, совсем уже взрослая - двадцать два. Если бы помнила его злым дедом, стала бы звонить и говорить добрые слова? Виталий Васильевич ворошил в памяти разговор с внучкой, припоминал каждое сказанное той слово, у него выступили слёзы и, собравшись в уголках глаз, скатились по вискам. Убаюкав себя воспоминаниями, не заметил, как заснул.


Мороженое всё-таки подтаяло, на дне пакета собралась липкая жижица, и хлеб старик нёс в руке. Войдя в квартиру, сунул размякший вафельный стаканчик в морозилку, вымыл пакет и сварил на обед кашу "Геркулес". Желудок, наполнившись пищей, отобрал все силы, и Виталий Васильевич прилёг на диван. В полудрёме, прикрыв глаза, он размышлял о жизни, опять припоминались случаи, когда бывал не прав или жестокосерден, как ему теперь казалось, к подчинённым, родственникам. Он опять корил себя за это, воображал как бы поступил иначе, чтобы никто не таил на него обиды. Потом ему  припоминались праздники, шумные и обильные застолья, которые собирались здесь или, непременно с ночёвкой, на даче, память будоражили картины оживлённого многолюдья на улицах с песнями, смехом, флагами, цветами, гроздьями шаров в детских ручонках.
Звонок издал переливчатую трель, и он заторопился к двери - соседка занесла газету, старик поблагодарил и углубился в изучение городских новостей.


Утром старик поднялся раным-рано, с первыми звуками радио, посредством которого общался с внешним миром и поэтому включенным круглые сутки. Телевизор давно сломался и покрылся пылью. Его ремонт Виталий Васильевич откладывал то до будущей пенсии, то до следующего сыновнего перевода, но каждый раз выходили более важные и срочные траты, и починка в очередной раз отменялась.
Есть овсяную размазню не хотелось, да и вообще в этот ранний час аппетит ещё спал, он вскипятил чайник и напился слабенького испитого чая с сухариком, который долго размачивал, а потом катал во рту угловатые кусочки. Обследовав холодильник, положил в сумку две сосиски, две оставил на вечер, и несколько картофелин, отсыпал в баночку щепотку заварки и отрезал полбуханки хлеба, на день провизии хватит, даже останется. Спохватившись, нашёл пакетик с огуречными семенами, те огурцы, что сажал в мае, вероятно погибли. Помидоры бережно, стараясь не повредить стебли, умостил в полиэтиленовый мешок, но как ни укладывал, худосочные, бледно-зелёные верхушки всё равно выглядывали наружу. Закончив сборы, привычно глянул на вентили газовой плиты и, заперев дверь на три замка, в семь часов вышел из дома.
Трамвай был полнёхонек, на старика ворчали и шикали.
- Не мог, старый, часок подождать, пока люди на работу разъедутся? Куда торопишься?
- Дед, тут и так не повернуться, а ты со своими помидорами ломишься. Скоро урожай собирать, а ты их только высаживать насмелился.
В хвосте вагона он притиснулся к окну, заслоняя телом легкоуязвимую ношу. Через семь остановок предстояла пересадка. Обычно старик переходил на автобус, так езда занимала меньше времени, но для смены транспорта требовалось пересечь улицу и обогнуть угол здания, поэтому сегодня, нагруженный неудобной поклажей, пересел на другой трамвай. Второй отрезок пути был долгим и занимал почти час. Постепенно вагон пустел и минут через пятнадцать старик  занял одиночное сиденье, мешок устроил между колен. Последний этап был коротким и преодолевался на автобусе, курсировавшим между жилмассивом и дальними садами, зато ожидание бывало самым нудным. В былые годы Виталий Васильевич не томился в бездействии, а ходил напрямик пешком. На этом автобусе ездил преимущественно свой народ - дачники, и старика никто не высмеивал. На остановке и в автобусе он обходительно и добросердечно здоровался со знакомыми и из опасения выглядеть навязчивым, одёргивал себя за чрезмерную разговорчивость, но  слова сами срывались с его уст.
По узкой, боковой улочке он подошёл к своей дачке. Распахнутая калитка болталась на одной петле, по участку кто-то расхаживал. Старик напрягся, готовясь к схватке. Входя в ограду немного успокоился - неожиданным гостем оказался сосед - Митька Селиванов, плотный мужичок лет сорока, как он сразу не догадался - вон же и иномарка стоит.
- Здорово, дед! - небрежно приветствовал его Митька, словно он был хозяином дачи, а Виталий Васильевич незначительным и надоедливым гостем, заглянувшим с какой-то просьбишкой.
На обращение "дед", благодаря неуловим интонациям, имевшего в устах Селиванова обидное значение, Виталий Васильевич злился и в отместку звал соседа Митькой, хотя лицо того, полное довольства и жировых отложений, округлое тугое брюшко, солидная, размеренная речь, сверкающая иномарка требовали величания по имени-отчеству, но в своей жизни старик повидал и не таких пузырей, как про себя именовал Селиванова, и потуги на именитость вызывали у него небрежение.
- Здоров, здоров! Что забыл тут? - раздражённо молвил старик, складывая у крытого крылечка измучивший его груз. Дверь в домик была полуоткрыта, изуродованный косяк и исцарапанный язычок замка свидетельствовали о нахрапистости и самоуверенности незваных посетителей. Быстрым взглядом Виталий Васильевич окинул участок. На грядке с луком валялось продырявленное капроновое ведро, дорожку к навесу перегораживали переломленные грабли. Селиванов, нехорошо кривя губы, искоса следил за ним, но Виталий Васильевич, не обращая на него внимания, порывисто рванул на себя дверь в домик. Ему открылась картина разора. Стол с проломленной столешницей лежал на боку, рядом валялись стул, табуретка, кухонная посуда. Примерно половина пола отсутствовала, а оставшиеся половицы, сорванные с балок, громоздились беспорядочной кучей, пугая торчащими гвоздями. Квадратное углубление в подполье, в котором он прятал электроплитку, пустовало, а на дне его, посыпанном речным песком, отпечатался след подошвы с мелким рисунком. Все электрические приспособления: розетка, выключатель, патроны были срезаны. Старик постоял в безмолвном оцепенении и вышел на крыльцо. Эх, закурить бы!
- Чего тебе здесь надо? - спросил зло, глядя в упор на прилипчивого гостя.
- Вот, хожу смотрю. Ты что же, дачу-то совсем забросил? Сколько мне лишних хлопот доставишь? Вишенье это дурацкое развёл. Я тебе сколько раз говорил - выруби ты эту вишню, никакого толка от неё. Только место занимает и, глянь, сколько поросли пустило. А тополя? Ты посмотри сколько понаросло! Я потом замаюсь вырубать. А сорняков-то! А сорняков!
Митька специально говорил так, чтобы позлить его. Эх, приезжали бы сыновья, посмел бы он так наглеть! Старик знал, что его провоцируют и сдерживался, сколько мог, но потом всё-таки выходил из себя, именно из-за хамоватой уверенности Селиванова в безнаказанности. Ведь знает же, гад, что вытолкать его в шею немощному соседу не под силу, вот и потешается.
- Вот заехал утречком проверить - не завелись ли квартиранты, к тебе заглянул. У тебя, вишь, что творится! - продолжал глумиться Митька. - Чего ты на меня злишься? Я тебе правильно говорю. Сорняки от тебя ко мне прут. И, вообще, ты вот здраво рассуди - на фига тебе дача? Только маешься с ней. Маешься, маешься и проку тебе от неё никакого. Вон сливы с ранетками созреют, не знаешь, как домой увезти. Возишь, возишь, пока добрые люди весь твой урожай не снимут. Не надумал продавать-то? Мне только забор разгородить - какой участочек получится! Подумай, подумай, хорошую цену дам, не обижу. Но имей в виду, чем дольше думаешь, тем цена ниже.
Это Митька говорил, наверное в сотый раз и Виталий Васильевич не слушал надоевшую трепотню, а смотрел на следы оставленные паскудником на грядках. Рисунок из мелких ромбиков он видел только что в домике.
- Ах ты, гадёныш! Так это ты у меня всё искурочил?
Гладковыбритое лицо Митьки пошло пятнами.
- Ты что, ополоумел?
- Следы! - выкрикнул Виталий Васильевич и, подбежав к Митьке, схватил того за рукав рубашки. - Идём! Идём!
- Куда-а идё-ом? - презритель6о вопросил Селиванов и оттолкнул старика.
Виталий Васильевич дёрнул головой и ткнул пальцем в сторону раскрытой двери.
- В домике след такой же! Твой след, гадёныш!
- Ты меня не оскорбляй, мне не долго и по шее надавать, - угрожающе произнёс Селиванов и сделал движение к старику. - След! Вижу - дверь выломана, зашёл глянуть, в чём дело, вот и след. Понял, идиот!
У Виталия Васильевича опять два раза дёрнулась голова, и забухало в груди. Больше он не ругался, а, подняв обломок рукояти грабель, указал на калитку и бросил коротко:
- Катись!
- Ха-ха! - деланно засмеялся Митька, стараясь окончательно взбесить старика. - Напугал ты меня, напугал! Чего выкобениваешься? Всё равно ведь продашь. Хе-хе... - У калитки Селиванов остановился и, повернувшись, сказал издевательски: - Клоун ты и есть клоун! Палку схватил, на себя посмотри - прямо воин с копьём. Защитник бастиона! Только хана твоему бастиону приходит. В следующий раз приедешь и домика не найдёшь, защищать нечего будет.
Виталию Васильевичу захотелось сказать нечто значительное, чтобы самоуверенный наглец раз и навсегда понял свою никчемность.
- Домик, Митька, дело поправимое. И запомни на всю свою оставшуюся паскудную жизнь - бастионы могут пасть, когда сдаются защитники, а у меня руки болят - вверх не подымаются. И отвяжись ты от меня, не ходи, не пакости и слюни не распускай. Сказал - не продам, и точка.
- Ну  ты прямо высоким стилем заговорил. Ты не поэт случайно, стишатами не балуешься?
Последние слова Селиванов произнёс за оградой. Старик уже не обращал  на него внимания, вернулся в домик и неудачливый покупатель молча проследовал к автомашине.
Митька балбес балбесом, а угадал прямо в десятку. К даче Виталий Васильевич давно потерял меркантильный интерес. Приобретя мистическую окраску, она вышла из мира материальных понятий. Дача для него перестала быть заурядным садовым участком, на котором выращивают фрукты, овощи, или местом, куда ездят отдыхать от городской суеты. Это была пядь земли, которую он защищал. Предложения о продаже он слышал давно, первый раз года четыре назад, да, четыре года назад, вскоре после смерти жены. Тогда его атаковала Елизавета Назаровна, старавшаяся ради родственников. Узнав о чужих домогательствах на свой сад и, взвесив все "за" и "против", понял нутром, самой своей сердцевиной - продаст дачу и ляжет в гроб. Во время ночных раздумий ему представлялось, что некие, неведомые космические силы ставят опыт, с умыслом послали ему испытание и теперь наблюдают - выдержит ли этот старикан, эта развалина с трясущимися руками и дёргающейся при волнении головой, или сдастся. Устоит, значит, всё будет хорошо, сломается - можно всё отправлять в тартарары.
Уперев локти в колени, и устроив голову в раскрытых ладонях, старик посидел под навесом на скамеечке, отдыхая после двухчасовой езды и успокаиваясь после обрушившихся на него несчастий. Пусть Митька не злорадствует - не на того напал. Зрелище последствий Мамаева нашествия и свара с соседом не ввергли Виталия Васильевича в уныние, а, сконцентрировав энергию, вызвали желание идти наперекор.
Чёрт с ним, с электричеством. Есть же печурка, на которой когда-то варили уху с дымком, немного подправить и вполне чайник можно кипятить, уж для чая всегда дровец насобирает. Домиком займётся завтра-послезавтра. Поищет подходящую жестянку, у соседей спросит, и на косяк наложит накладку, а там где нет пола, землю застелит сеном. Травы, вон, cколько! Сегодня же главная задача - помидоры и сорняки, и нечего рассиживаться, пора приниматься за дело.
Старик качнул воды, набрал щепок, cухих веточек, развёл огонь в полузавалившейся печурке, дым пошёл не в трубу, а повалил из топки, из-под чайника, он закашлялся и, вытирая глаза, отошёл подальше. Пройдясь по участку, насобирал листьев чёрной смородины, сорвал по  паре листочков мяты, валерианы, вишни. Сейчас он напьётся чая и примется за работу. Пока  закипала вода, достал из схоронок топор, лопату и уже другим человеком присел на скамейку. Оглядывая деревья, заполонённые сорняками гряды, прикидывал с чего начнёт, представлял, как будет копать ровики под помидоры, качать и носить воду, вырубать поросль вишенья и тополей. Работать, надо работать! Прав был Антон Павлович. Работать, надо работать. Распустишь нюни, и всё полетит в тартарары.   
                2001г.