Аралуен - долина водяных лилий

Рефат Шакир-Алиев
 

Продолжаю описание своей «пертской» эпопеи, которое я начал в рассказе «Перт – столица Западной Австралии»: 
http://www.proza.ru/2009/12/20/278

Юна, поводив меня по больнице и представив очень приветливому персоналу отделения, где мне предстояло работать, повезла меня ознакомиться с местностью, куда я попал. Видимо, заметив во мне разочарование, которое я проявил по дороге в больницу, она решила изменить моё впечатление к лучшему.

Сразу позади госпиталя начиналась красивая долина между невысокими живописными холмами, на склонах которых приютились утопающие в буше виллы и коттеджи. Эта местность поэтично называлась «Roleystone» – «Катящийся валун». Действительно, то там, то сям из зелени виднелись огромные круглые камни, и между этими валунами, как оказалось потом, я и прожил первые полгода в Перте.

Мы долго петляли между холмами, которые становились всё выше, а зелень – всё роскошнее. Иногда из густой травы высовывались кенгуру и с любопытством глазели на проезжающую мимо машину.

– Много их здесь? – спросил я, кивнув в сторону юркнувшего в заросли животного.

– Очень много. Именно в этой местности, на холмах. Они – настоящее бедствие здесь.

– В чём проблема?

– Они огороды травят. От них даже изгороди не спасают. Мы разводим огород и уже смирились, что приходится и с кенгуру делиться урожаем, – рассмеялась Юна.

При упоминании огорода я оживился. Я ведь тоже в Австралии увлекся огородничеством; кровь крестьянских предков взыграла во мне. У меня в Мельбурне был маленький огород, где я разводил помидоры и огурцы. Овощи получались – загляденье. Одна беда – девать их некуда было во время урожая. Два холодильника были битком набиты, друзьям сетками раздавали, и, тем не менее, пропадало много.

Были также укроп и петрушка, щавель и фасоль. Картошку специально не сажал, но от компоста с картофельной кожурой урождалась и картошка. А вот с редиской терпел неудачу: вершки росли буйно, а корешки – с гулькин нос.

– Редиску прореживать надо лучше, – посоветовала Юна и стала перечислять, что у неё растёт на огороде. Некоторые названия я слышал впервые. – И всё – натуральное, органика. Никакой химии, – гордо подвела она итог своей речи.

Наконец, мы заехали в чудное место, название которого «Аraluen» мне трудно было выговорить. Юна затруднилась сказать, что это означает, сославшись на то, что в Западной Австралии много аборигенских названий с непонятным содержанием.

А я подумал, что это ведь замечательно, что сохраняются родные названия, и не всё переименовывается на свой лад, как-будто до прихода новых поселенцев, там никто не жил. Позже в интернете я раскопал, что аборигенское слово «Аралуен» переводится как «место, где растут водяные лилии». Целая поэтическая фраза в одном слове!

Как рассказала Юна, этот Аралуен, который оказался просторной долиной речушки, практически не видной из-за буйной зелени, был излюбленным местом отдыха местных жителей. В центре на пригорке находился большой благоустроенный клуб и кафе с широкой террасой, откуда открывался великолепный вид на долину. Внизу у основания холма в сотне метров от нашей террасы было просторное поле для игры в гольф, где в это время шло какое-то состязание.

Мы перекусили, любуясь природой. Юна, как менеджер медицинского сервиза, где мне предстояло работать, тактично выясняла мои планы на ближайшее будущее, и мы обсуждали, как мне лучше решить некоторые проблемы с обустройством.

Вдруг раздались аплодисменты и одобрительные выкрики. Несколько посетителей кафе, наблюдавшие с террасы за соревнованием, приветствовали удачный удар гольфиста. Громче всех выражал своё одобрение невысокий и темноволосый, добродушный на вид мужичок, сидевший рядом со мной за соседним столиком. Заметив, что я смотрю на него с весёлой улыбкой, он не преминул тут же спросить:

– Ты – испанец?

Мне этот вопрос задавали часто, не знаю почему. До поджарого тореодора со стрелками чёрных усиков мне было далеко.

– Нет, – ответил я.

– Откуда ты?

Разговор покатился по избитой дорожке общения двух иммигрантов.

– Из России, – ответил я, не мудрствуя лукаво. Объяснять, что я прибыл из Узбекистана, как я убедился по опыту здесь, значит, затягивать разговор экскурсом в географию, потому что только после объяснения, что Узбекистан, это страна, которая граничит с Афганистаном, от собеседника слышится понимающее «о-о-о...». Причём с разными оттенками: от одобрения и сочувствия до недоброжелательного взгляда и утраты интереса. А ответив, что из России, я не покривил душой, так как родился на берегу Волги.

Я ждал следующего вопроса, который мои собеседники, имеющие представление, что Россия – огромная страна, обычно спрашивают в таких беседах-знакомствах: «Из какой части России?» Причём частенько знания собеседников ограничиваются тем, что Россия состоит из двух частей: европейской – это там, где Москва, и Сибири – там, где Гулаг.

Некоторые, услышав слово «Раша», театрально поёживаются, изображая, что их знобит от холода, и шепчут: «Колд» – «морозно». На мой ответ, что я из южной части России, и там погода бывает пожарче, чем в Австралии, недоверчиво улыбаются.

На этот раз мой собеседник понимающе хмыкнул, но всё-таки внимательно оглядел меня. Похоже, он не мог понять, каким образом этот на вид испанец оказался из России. Через пару минут, видимо, свыкшись с этой информацией, он задал другой стандартный вопрос:

– Так значит, ты – русский?

Этот полувопрос-полуответ, хотя я не раз его слышал, всегда приводит меня в лёгкое замешательство. На бывшей Родине у меня проблем с этим не было. Я отвечал, что полукров, что мой отец – татарин, а мама – русская... И все понимали, вроде бы.

А для австралийцев все из России – русские («рашен»). О других национальностях, проживаюших там, мало кто слышал. Наши же соотечественники в Австралии для тех, кто по паспорту нерусский, придумали термин «русскоговорящий». Я отвечал иногда австралийцам, что я – «русскоговорящий», но чувствовалось, что они не совсем ясно воспринимали то, что я им толковал.

Я не стал на этот раз рассусоливать вопрос о моём происхождении и кивнул утвердительно. В свою очередь, я спросил:

– А ты откуда?

– Из Чили, – расплылся в улыбке мой собеседник.

– О, Сальвадор Альенде! – я отреагировал первой ассоциацией, пришедшей в голову мне, бывшему гражданину Советского Союза.

– О да, Альенде... – тут же отозвался мужичок, но, как мне показалось, без особого энтузиазма.

Я предположил, что он, мой ровесник за пятьдесят,  осторожничает по привычке, оставшейся с пиночетовских времён.

– Виктор Охара, – продолжил я демонстрацию своих скудных знаний о Чили.

А что ещё, собственно, я знал о Чили? С детства помню на карте мира узкую, выкрашенную в жёлтый цвет полоску на восточном побережье похожего на стручок перца южноамериканского материка. Пожалуй, и всё. Да, я ещё знал о Марсело Риосе, чилийском спортсмене, сенсационно ставшим лучшим теннисистом мира в конце 90-х прошлого века.

– Виктор Хара, – поправила меня женщина, сидящая за одним столиком с моим собеседником, и, судя по возрасту, была, возможно, его женой. А может быть, просто подругой. Она что-то сказала партнёру на своём языке, и тот спросил меня:

– Ты – коммунист?

Спросил без обидняков, в прямой манере, от которой я начал было отвыкать в Австралии. Впрочем, что ещё можно подумать обо мне: немолодой уже «рашен», ничего о Чили, кроме Альенде и Виктора Хары, не знает. Коммунист, одним словом.

– Нет. И не был, – ответил я, и это было сущей правдой. Я никогда ни в каких партиях или сектах не состоял. Не то, чтобы принципиально, а, скорее, инстинктивно избегал всякой партийности.

Разговор стал приобретать политический оттенок. Это естественно. Когда не о чем говорить, говорят о политике. Юна с выражением заинтересованности на лице прислушивалась к нашей беседе. Надо было выходить из разговора, но делать это резко было бы невежливо.

Тут я вспомнил, что когда-то во времена моей молодости на чемпионате мира по футболу сборная СССР проиграла Чили, и решил перевести разговор на спортивную тему, сказав:

– В Чили хорошо играют в футбол.

– Да, – подтвердил мой собеседник и продолжил, – а в России хорошие гимнасты.

Помолчав немного с задумчивым видом, он вернулся к предыдущей теме и чётко определил политическую направленность беседы:

– Россия была сильная страна. Америка разрушила Россию, - сказал чилиец и, вспомнив, видимо, недавно начавшуюся войну в Ираке, добавил, – Америка всех разрушает.

– Американцы  плохие, – развила мысль своего спутника женщина за столиком и опять что-то сказала на своём родном языке.

Понятно, что женщина, делая эту реплику, подразумевала американскую политику, а не сам народ. Если бы её можно было перенести на нью-йоркский Бродвей и спросить, что она думает о толпе людей вокруг неё, она вряд ли сказала бы что-нибудь плохое. Впрочем, о чём это я? На Бродвее же одни туристы, самих американцев мало.

Мне не раз приходилось бывать в Соединённых Штатах и общаться с американцами. Люди как люди, приветливые, общительные, готовые помочь... Такие же, как и австралийцы. У них много общего. И многое там такое же, как в Австралии. Кроме, пожалуй, уличного движения в Нью-Йорке и окрестностях. В отличии от Австралии, где доброжелательность и уступчивость обычное среди водителей явление, на дорогах Америки такая беспощадная конкуренция за место и время, что порой мороз по коже. Но это уже к политике не имеет отношения.

В этот момент в честь очередной удачи гольфиста раздался ещё один взрыв аплодисментов, который вернул нас из Америки в Аралуен. Мои соседи вскочили со своих мест и ринулись к ограде террасы, чтобы рукоплесканиями поприветствовать игрока.

Нам пора было закругляться. Юна вопросительно взглянула на меня, и я согласно кивнул головой. Мы встали и попрощались с чилийской парой, причём Юна сделала это с очень милой улыбкой. Во всяком случае, приветливее, чем я. Ничего не попишешь, австралийское воспитание!


Иллюстрация: Белые какаду в парке Армадейла, Перт, Австралия. Фото автора.