Девушку звали Боракчин. У нее были внимательные глаза. Это поражало сразу. Не круглое нежное и румяное лицо. Не четкий контур подбородка. Не красивые ровные зубы, которые очень украшали ее улыбку. Глаза. В длинных и узких бойницах по линии, будто разделяющей ее чуточку вытянутое лицо пополам. Она вся была немного похожа на высокий кувшин, на утес, под которым течет быстрая река, каких много в горах. Тугие сплетенные в косы черные ее волосы. Тяжелые и плотные, но живые, живущие дружно, хотя каждый волосок на особицу. И их прикосновение было прохладным , быстрым. Таким ожидаемым и всегда неожиданным. Будто она умела управлять их жизнью. Это потом он понял, что такие как она, умеют управлять каждой частицей своего тела. Что такие как она умеют управлять судьбами людей.
Высокая и стройная с длинной талией, которая чувствовалась даже в тяжелом праздничном одеянии с его ожерельями из блестящих пластинок и колец. Ноги ее выполняли какой-то только ей созвучный танец, когда проходила мимо гостей в окружении служанок и подруг, с глазами, опущенными к полу. И он ловил единственное мгновение. Оно было как ритуал. Когда она на миг бросала взгляд на празднующих. И ему казалось, что в эту частицу времени она выхватывала из вереницы лиц только его, тогда почти безусое лицо.
Она быстро стала важной персоной при дворе. Боракчин-хатун. Женой Великого хана Угэдея. Ей было тринадцать лет, когда стареющий многомудрый хан захотел ласки ее тела, тепла ее рук, ночного шепота губ, ее наивной юности и обожания. Она научилась сложной игре, которая шла вокруг трона, внимала словам китайских советников хана, слушала доклады кешиктенов, даже стала нашептывать ему свои наблюдения. Все впитывали ее темные внимательные глаза, которые она вскидывала порой на говорящего. Каждое его движение она превращала в разгадку тайных мыслей в запутанном шитье дворцовых интриг. И прежде всего мыслей старшей жены хана – Туракины-хатун, рядом с которой почти всегда находился наследник – Гуюк. Гибкий и ловкий. Гордый и высокомерный. Уже жаждущий трона.
Но вскоре грянул великий поход на вечерние страны и Гуюк был послан под знамена Бату-хана и тумены его неслись по кипчакским степям, лесным тропам в далекой Руси и полонинам Карпатских гор. И в этом походе он поссорился насмерть с Бату-ханом. Наверное уже тогда он почувствовал в нем человека, который не даст ему стать властелином империи, который превосходит его в умении управлять народами и усмирять честолюбие своих нойонов. И совершил непоправимое для монгола. Бросил соратников. Ушел обратно в степь. На позор своему роду. Под гнев своего отца. Все это видел он, Ногай. Молодой и дерзкий. Удачливый и смелый. Уже тогда ставший умелым вожаком, любимцем свой тысячи, приближенный к самому Бату-хану, хану, которого все звали Саин-хан, что значит мудрый. И в беспечности молодой удали, в бесконечной скачке к «последнему морю», почему –то иногда вспоминались ему темные внимательные глаза этой девчонки – Боракчин. Уже недоступной. Недосягаемой.
Но видно больше других знал о делах каракорумских Гуюк. Всемогущая Туракина-хатун частенько слала к нему гонцов. Знал он о близкой смерти отца. Странно ранней. Неожиданной для всех. Пятьдесят пять лет – возраст не дряхлый. Но отлетела душа Великого хана к богу Тенгри, не успел он примерно наказать дезертира, но и к двору Гуюка не пустили. Несколько лет метался он по окраинам. Пока мятежи и недовольство других чингизидов не заставили Туракину, которая сумела прибрать к себе власть в Великом Улусе в свои руки, призвать его к себе. Кого страхом, кого увещеваниями, кого мздой - всех держала в подчинении она вместе с хитрой своей советчицей Фатимой. И все эти годы таилась по родичам Боракчин, опасаясь старшей жены Угедея, помнила та, кто был мил хану в последние дни. Хорошо, что детей у нее не было от Великого хана, другие соперницы были для Туракины опасней – одна Сорктутани-бели, жена Толуя со своими сыновьями-богатырями чего стоила. Все как на подбор – Мунке, Хубилай, Хулагу, Ари-Буга. Поди такую удержи. В дальних вечерних странах и слыхать не слыхали, чтоб женщины правили воинами, а в Великом Улусе – случилось. Как смерч ворвался Гуюк и воссел на трон. Запытал Фатиму, мать при нем как-то быстро угасла. Отцовских советников разогнал, опозорил, разорил. И ринулся в поход на Саин-хана. Но не прошли даром полтора года его самодурства. Слег и умер в этом походе Гуюк-хан. Внезапно это было. И возвел Саин-хан на трон деда Мунке, товарища своего по походам, воина плоть от плоти, который во всем будет послушен своему старшему брату.
И вместе с Берке, третьим сыном Джучи, братом родным Бату, на том курултае блистал верный нойон джучидский Ногай. В свои тридцать лет он был изрядно красив и богат. Тысячи воинов подчинялись ему. Немногие могли с ним равняться. И снова его глаза взглядом быстрым встречала прекрасная Боракчин. Но опять недосягаемая, потому что взял ее в жены Бату-хан, прослышав про красоту и ум этой женщины, потому что почетно иметь женой вдову Великого Хана. А потом она снова стала вдовой и снова стала женой, теперь уже сына Бату –Тукана. Быстро неслись годы. И сам Ногай мужал и сердце его покрывалось коростой. Потому что усобицы разрывали страну. Брат воевал с братом, племянники с внуками и дядьями. Кровь и предательство разрушали гармонию державы Чингиз-хана. Только знал он, что родился у Боракчин-хатун сын Туда-Менгу. Но редко тогда был он при дворе. Много поручений он выполнял своего начальника – хана Берке, ставшего скоро владетелем улуса Джучи.
Но навсегда он запомнит день, когда повелит ему Берке поймать бежавшую из дворца Боракчин-хатун. Помня уроки Туракины, захотела она стать правительницей Джучиева Улуса, возведя на трон своего младенца-сына. И помощь попросила у брата Великого хана – Хулагу. Почернел и осунулся он в этой погоне. Измена есть измена. В предгорьях нагнал он ее и повез обратно в Сарай. Впервые рядом они были так долго. И ловил он опять этот взгляд темных ее глаз. И не раз хотел изменить своему долгу и подчиниться чарам ее, запаху ее, рукам ее, почувствовать тяжесть ее кос на своих плечах. Изорвал свое сердце, но сделал все, что приказано…
Он не видел, как пытали ее, как отнимали ее сына, не слышал какие слова говорила она прежде, чем завернули ее в ткань, чтобы утопить в реке. Только трещину дала его вера в свое назначение служить Великой Ясе, иначе теперь глядел он на мир, почувствовал, что мир этот хрупок и сильный может его изменить. Таким он стал - будущий Ногай-хан.