Оленька разглядывала свое личико в зеркало с гордостью: прекрасные, огромные глазищи отрастила себе Олюшка-Оля, с ресницами такими, что хоть в пучки их собирай! А брови-то, брови! Как мосты над Невой! Губки у Олечки мармеладные, носик точеный - красавица! А вот сестренке не повезло... Ни бровей, ни ресниц не видать - альбиноска! Волосы белые, жидкие, сама бледная, глазки прозрачные, розоватые - даже страшно! Несчастная она, Маринка! Парни ее вниманием не балуют - странная слишком, во всем странная. Задумчивая, рассеянная, печальная... На днях вот платье себе раздобыла где-то - в горошек. Старомодное до того, что просто ужас - такой горох годах, наверное, в сороковых был популярен! Точно! У Аркашки фотография бабушки на серванте стоит - Галина Сергеевна на ней точно в таком вот платье! Ну надо же...
Однако пора уже к Аркашке бежать - в последний раз перед сессией отведать его поцелуев! А то и вовсе в последний раз: если снова начнет бухтеть и бесчувственной ее назовет - распрощается Ольчик с ним навсегда! Не видит он, что за пропасть между ними - пропасть целей и планов на жизнь! У них много общего, слишком много: общие интересы, общие увлечения, общие друзья... И за всем этим не видит Аркашка главного: Олюшка выйдет замуж только за дельного человека - такого, как она сама! А Аркашка мечтатель и лодырь! Цель у него в жизни ("цель" - ха-ха!) - либо стать героем, либо открыть в себе гения - что-то проще и ближе к реальности ему не интересно. А не станет и не откроет, так в монастырь или в секту какую уйдет - в святые подастся! Только так он себе свою жизнь представляет... А одевается неряшливо, и в комнате у него вечно кавардак! На мониторе слой пыли в палец толщиной, клавиатура чаем залита, клавиши к пальцам прилипают! А мышь! Вот уж действительно, мышь! Грязная, будто из помойного ведра только вылезла - ужас!
- Если жить в кавардаке, - говорила она ему, - то и в душе будет кавардак! Если жить в нищете, то и в душе будет нищета, а в голове - бессмыслица и хандра.
Оле виделось два варианта жизни: или большой, хороший дом с красивой обстановкой, дорогая машина, и стильная одежда, или пьянство, разврат и лишнее место в жизни, и секта Свидетелей Иеговы в итоге.
- Или ты реально строишь свой мир, как свой дом, - внушала она жениху, - или живешь какой-нибудь иллюзией...
А еще Олюшка-Оля - устала. Она устала от него, от предчувствия неизбежного его разочарования в ней. Аркашка - идеалист, чуть что - сразу в ужасе отшатнется! Гадостей наговорит непременно... Решено! Пусть только посмеет хоть слово поперек сказать - или они расстаются на время сессии, или расстаются навсегда!
Оленька обулась в лакированные туфельки-лодочки и отправилась навстречу судьбе своей - будь что будет! Решение было принято, и она даже сочла возможным заранее пожалеть жениха: несчастный ты дурачок, Аркашка! Смешной. И имя у тебя смешное! Тебе бы такую, как Маринка! Да почему же такую? Саму бы Маринку! Для нее имя твое - это имя большой тайны, строго хранимой, упрямо оберегаемой. Влюблена - к бабке не ходи! А ты и не замечаешь... Или заметил уже? Не слепой ведь! Стоит тебе у нас дома появиться - она сама не своя! Теряется, замирает... Вся в задумчивом смущении каком-то... Хотя она вообще задумчива и мечтательна - мог и не разглядеть. Интересно, как бы Маришка призналась тебе в любви? Как это делают такие вот романтические несмышленыши? Да молча, наверное - между строк, одними глазами... Лепеча что-нибудь обыденное, пунктиром, заложив руки за спину, с независимым видом, призналась бы как в преступлении, как в подвиге... Да уж, вы-то друг друга стоите! Из Маришки вышла бы прекрасная боевая подруга - революционерка или разбойничья невеста! Тихая, кроткая, но в любви - это очень чувствуется - пойдет без оглядки до самого до конца! Да...
Ольга вернулась домой только вечером - не то взвинченная, не то окрыленная - сама не поймет. Смотрит - родителей нет, да и Маринки что-то не видно и не слышно. Прошла в дальнюю комнату - самую тихую. Там лучше всего думается, слаще всего плачется! Открыла дверь и увидела Маринку - лежит на кровати поверх покрывала в своем нелепом платье, тихая такая, даже дыхания не слышно. Тревожно кольнуло в груди - что-то с Маринкой не так... Подошла - платье-то, что за ерунда! - все горошинки превратились в дырочки - все-все-все! Тут же рядом на полу лежал большой отцов дырокол - тоже ребус, зачем он Маринке понадобился? Мать честная! Да это ж она дыроколом - платье-то! Совсем чокнулась! А рядом с дыроколом... Пузырек из-под снотворного - пустой!
- Маринка! Ты что наделала, дура!
Сестра повернула голову и тихонько улыбнулась ей:
- Олюшка, как хорошо, что ты пришла... Я так хотела тебе все рассказать... Лежала вот сейчас и мысленно с тобой все разговаривала...
- Ты что наделала, Маринка! Ты это выпила?
- Нет... Пузырек пустой взяла, мама их не выбрасывает - я в него горошинки складывала...
- Какие горошинки? Зачем?
- С платья... Я его у Галины Сергеевны выпросила - Аркаша фотографию показывал, она там в этом платье... Перед войной еще... И Аркашин дед рядом с ней... Он говорит: вот были люди - настоящие... И любить умели по-настоящему... А сейчас - не люди, а так... Я и подумала: приду к нему в этом платье - он все сразу и поймет... Пока перешивала под фигуру - все мечтала... мечтала...
Тут Маринка вдруг разрыдалась. Лицо в ладошки спрятала и страшно так воздух глотает, будто с болью, с надрывом. Ольга побежала на кухню, принесла стакан воды - напоила Маринку, лицо обтерла:
- Ну, и дальше-то что? Не пойму я!
- Да что-что... Ты ушла, а я и думаю: вот ведь, действительно, люди-то были... А я? У родной сестры жениха увести мечтаю, сука! Все горошинки папкиным дыроколом из платья выбила и в пузырек сложила... Как мечту свою! Нашептала я на эти горошинки - чтобы если мечта эта любовью полна, если есть в ней живительная сила настоящая, то пусть она сбудется, хоть и грех... а если все от зависти только да от одиночества - так пусть в яд превратится мечта моя, пусть сдохну я, гадина, отравлюсь собственным ядом и все тут! Ну, и вот... Кажется, и правда, отравилась... Тошно мне, Ольчик! Внутри все горит и тошно - будто душа из тела вон просится!
Оленька удивленно и медленно усмехнулась:
- Ты это брось... Как маленькая, ей-Богу...
Помолчала. Глядит на сестру глазами своими огромными - стеклянно глядит, неподвижно:
- Мы с Аркашкой расстались - только что. Навсегда, понимаешь? Маринка аж подпрыгнула - враз помирать перестала! Глянула - словно скальпелем Ольку рассекла пополам. Поняла - правда!
- Олька! Оль... ка... как же...
- Да надоел!
Маринка вздрогнула.
- Оль... Я пойду, ладно? Мне тут... Ну...
Она тихонько, боком, не отрывая испуганно-восторженного взгляда от Ольки, скользнула в коридор.
- Прости... Ольчик, прости!..
Хлопнула дверь.
Оленька представила, как сестренка бежит теперь в своей сверхэротичной обновке к Аркашкиному подъезду, распахивает дверь... Ломаная спираль лестничных маршей, приятный холодок перил, которых только что касалась ее, Оленькина рука! Четвертый этаж - Маринка звонит и просит позвать его...
Он выйдет и сразу же все поймет! Даже если не замечал ничего до сих пор! Маринка что-нибудь залепечет - спрятав руки за спину, сверкая глазами своими говорящими, краснея и задыхаясь... И он скажет: какой же я был слепой! Что я с Олькой этой возился!..
Вот теперь можно и поплакать всласть! Только не долго - завтра сессия начинается, не хватало еще с больной головой на экзамены заявиться! Ну, Маринка, если не сдам завтра древнерусскую литературу, припомню я тебе это платье в горошек!