Они приехали из Киева в начале 94 года. Семья из 4 человек. Произошло это почти случайно. Ни особого стремления или, тем более, желания куда-либо ехать не было. Просто напросто уехали родственники и друзья, в стране разруха, как-то всё сразу изменилось, вот они собрались, и поехали.
Это были обычные люди, те которых в советские времена относили к прослойке – интеллигенция. Он служил в областной газете корректором. Работа многого не приносила, но была спокойная, "чистая" и это его полностью устраивало. Она же, сразу после окончания Киевской консерватории, устроилась в музыкальную школу преподавателем сольфеджио и скрипки. Дети учились хорошо. Сын ходил на фехтование, а дочь – к маме, в муз.школу.
Жизнь текла тихо, без особых потрясений.
Но случился горбачев, развалилась страна, появились новые люди, новые отношения. Что-то они могли принять, а что-то вызывало у них полное отторжение.
Однажды дочь пришла из школы вся в слезах: какие-то подонки стали приставать к ней, обозвали грязной жидовкой и облили всё платье зеленкой. Он пошел разбираться. И был страшно удивлен – до этого, такой милый директор, сейчас оказался совсем другим человеком, вдруг заговорил с ним на украинском и, как-то глумливо ухмыляясь, заявил, что во всем виновата сама дочь – мол подала повод (?).
Конечно, этот случай не был, как говорится, «последней каплей», но заставил задуматься. И вот, начались разговоры: надо что-то делать. Ехать, не ехать? И куда ехать? Америка, Израиль?
Наконец, они решились.
С трудом удалось продать квартиру, а вместе с ней обстановку и книги. В добавок этот армянин из Баку взял и машину, и дачу.
Так собрали сумасшедшую сумму, почти шесть тысяч долларов! И, поехали в Израиль, на родину предков.
Здесь оказалось, что шесть тысяч это не такие уж и огромные деньги, как они думали там, в Киеве. Надо работать. Без языка? А ульпан? А планы вернуться в профессию?
В те годы в Израиле с работой было очень сложно - приезжих много, все или почти все согласны на любую работу. Но, ему подфартило, по протекции одного знакомого его устроили дворником. Платили 8.15 шекелей в час. Работа была тяжелая. Приходилось по жаре "проходить" более десяти километров за день и с непривычки давалась ему очень и очень тяжело. О каком уж тут ульпане могла идти речь? Сил хватало только придти домой после работы, рухнуть в продавленную койку, а с утра опять – на улицу.
Ей не так «повезло». Она долго ходила по всяким "коах-адамам" - работы нигде не было. Наконец, через несколько месяцев, заплатив 300 шекелей, она устроилась. Её взяли на салатную фабрику, в цех по приготовлению хумуса. 8 часов на ногах, около огромных горячих чанов – работка была ещё та! Но, зато, по пятницам, после общей уборки цехов, хозяин разрешал им, работникам,брать домой по килограмму любых салатов, оставшихся с недели.
Работала она хорошо, ответственно и, поэтому, её вскоре, перевели в особо важный, по мнению хозяина, цех – цех по приготовлению селедочной икры. Работа заключалась в следующем: из огромных 400 литровых бочек, привозимых из Норвегии, надо было достать сельдь, почистить, разрезать, если была икра, то почистить и её, сняв все пленки, разложить по баночкам, смешав с майонезом. Красота! Но, пока рыба была сверху. Затем приходилось вставать на табурет, выбирать в ручную рыбу со следующих рядов и так до самого дна бочки. Когда же сельдь оставалась в самом низу, то брали небольшую лестницу и кто-нибудь забирался внутрь и оттуда доставал рыбу для других разделочниц. И это ещё было пол-беды, главное же было в рассоле, в котором находилась рыба. Он был настолько "ядреный", что следовало надевать по две пары резиновых толстых перчаток и верхнюю пару менять каждые 3 часа работы, так как солью её разъедало полностью.
Этот день уже с утра не задался. Опять какие-то проблемы у детей, ныл муж, "он устал и "так больше не может"", и что-то уж сильно разболелся живот - вчера была её очередь лезть в бочку. Придя на работу, она то ли по забывчивости, то ли ещё почему, не проверила свои перчатки, как это она делала ежедневно, надувая их воздухом. Одним словом, она почувствовала небольшое жжение на правой руке только во второй половине дня, но мысли были заняты другим и она не обратила на это особого внимания. В конце работы зуд настолько усилился, что терпеть стало невозможно. Когда она стала снимать перчатки, то страшно испугалась: кожа пальцев правой руки потрескалась, из ранок сочилась кровь. Пока добралась до дома, с рукой произошло нечто ужасное, пальцы уже не кровоточили, но распухли и превратились в какие-то "сардельки" с просвечивающимися сосудами, кожа на ладони почернела и страшно зудела, запястье отекло так, что невозможно было пошевелить и боль, боль была запредельная. Она смотрела на свои, когда-то такие красивые руки, руки скрипача, и не верила своим глазам. Боль, отчаяние, вся эта нескладная жизнь обрушились на неё. Она не плакала, слёз не было. Она выла, монотонно раскачиваясь над своей искалеченной рукой.
Пришел муж. У него день, тоже, выдался тяжелым. Ноги распухли и болели, да ещё выпил зачем-то на этой жаре - голова трещала неимоверно. Надо было как-то помочь, пожалеть её.
Он положил руку ей на голову, стал гладить, что-то бубнить о том, что всё пройдет, образуется. Потом замолчал и, вдруг, не найдя ничего более подходящего, странно оскалясь, сказал: "ничего, потерпи. Зато мы на Родине!"