Рассказ
Тамара Худякова
Жизнь человека, как свеча на ветру
1
Наш поселок разместился на крутом высоком берегу, по которому от пристани длинно, ужом вьется вверх песчано-глинистая дорога.
По ее сторонам на пригорке примостились дворы с кустами спеющей черемухи, белоствольными березками, могучими темными елями, окружая бревенчатые частные домики, поблескивающие на летнем жарком солнце стеклами окон и почерневшими стенами от времени и дождей.
За ними заросший крапивой со старой оградой из толстых досок хоздвор МТС и конюшни. Через дорогу двухэтажная контора из вековых бревен уперлась задним фасадом в идущий от реки по всему пологому склону совхозный огород, с созревающими овощами и немереными плантациями картофеля. Выше за мельницей огород вклинивается в поселок длинными грядками золотистого лука, идет рядом с дорогой до самого сельмага и пекарни.
От магазина дорога по деревянному мостку над быстрым ручьем поднимается между обрывом над огородом с пейзажами бесконечных таежных просторов окружающих серебристо-синюю гладь Ангары и старой березовой рощей с трибуной и кладбищем погибших в восемнадцатом году белогвардейцев (могилы их покрытые зеленой ковровой травкой виднеются над землей едва заметными бугорками).
Роща только на период празднования революционных дат и Дня Победы отходит к взрослым. Тогда к трибуне, состоящей из строганных почерневших досок с решетчатым ограждением на четырех деревянных брусьях, вкопанных в землю, приходят жители с красными флагами, гармошками, портретами Ленина, Сталина, членов правительства. Строем под звуки барабана и горна подходят пионеры в красных галстуках. Все окружают трибуну, с которой выступают: директор совхоза, директор школы, какие-то военные, прибывавшие из райцентра, коммунисты, комсомольцы, кто-то из пионеров декламирует стихи, посвященные дню празднования.
Праздники заканчиваются, и роща вновь становится полной собственностью ребятни. Там в летнее время, когда не бегаем на речку купаться или не заняты поливкой и прополкой травы в своих огородах играем в прятки, войну, лапту, городки, в чику, в зоску. Гоняем футбол, лазаем по деревьям, прыгаем через скакалки. Качаемся на качеле, устроенной нашим отцом на сучковатом ответвлении большой крепкой березы, стоящей между двумя елями в конце рощи прямо под окнами нашей квартиры.
Другой раз, поздними вечерами залезаем по приставной лестнице на трибуну, окруженную зеленью развесистых ветвей, свисающих с высоких стройных берез. Рассказываем друг другу страшные истории про привидения, покойников. Ведь мы чувствуем, что все же находимся на кладбище.
А бесстрашный десятилетний Валька-сосед, мой одногодок из провала крайней к дороге могилы под склоненной березой достал череп, и теперь с другими мальчишками гоняют вместо футбола. Взрослым нет никакого дела. Тем более череп-то принадлежит одному из врагов народа…
Выслушивая страшные рассказы, домой возвращаюсь в возбуждении с диким взглядом, подолгу не могу уснуть.
2.
Наш дом тоже стоит на могилках. Узнали об этом, когда в прошлом году увеличивая под картофель подполье, отец выкопал гроб – его убрали, но глинистый выступ остался. Теперь ставим свечки, или керосиновую лампу, или лучины, когда зимними днями и вечерами вместе со старшей двенадцатилетней сестрой и шестилетним братом перебираем картошку, почти единственную кормилицу семьи.
Не очень боюсь находиться там, но иной раз рассказанная очередная страшная история сестрой, доводит до нервной дрожи, от страха мурашки бегают по спине, пулей выскакиваю наверх…
Квартира у нас большая, состоит из трех комнат, прихожей и кухни с квадратным обеденным столом, к которому со стороны стены приставлен высокий стульчик для младшей сестренки.
Родители гостеприимные, хлебосольные, поэтому к нам часто заезжают интересные люди.
Одним из таких был Михаил Петрович, боевой товарищ нашего отца.
В качестве ревизора уже приезжал два раза из райцентра в совхозную контору. И вот снова прибыл. В возрасте пятидесяти лет статен, по-военному подтянут, с планками ранений, орденов на темно-коричневой под ремень гимнастерке, в галифе, блестящих сапогах, с неизменной полевой сумкой, пахнущей кожей (этот запах учуяла еще в первый приезд, когда мыла полы в комнате, а сумка висела на спинке кровати). Никогда не улыбающееся продолговатое лицо: худое, строгое, какое-то коричневое, с глубокими морщинистыми складками на впалых щеках обрамлено густой шевелюрой волнистых когда-то черных волос, сейчас же обильно побеленных сединою, всегда аккуратно зачесанных назад. В неестественно светлых, как от постоянной боли глазах, ушедших вглубь под высокий лоб виднеется непроходимая печаль…
С ним и в этот раз, как и в прошлые посещения, приехала жена Дарья Ивановна. Маленькая старушка: чистенькая, аккуратненькая, сухонькая с седыми волосами, собранными на затылке в небольшой пучочек на трясущейся голове, в строгом коричневом платье с белым воротничком как у школьницы. Когда держит в трясущихся руках чашку с чаем или блюдечко, то никак не может попасть в рот…. В первый их приезд прошлым летом, подумала, что это мать Михаила Петровича. Но мама потихоньку шепнула – жена.
Из разговоров взрослых знала, что во время войны Михаил Петрович был генералом. Познакомились с отцом, когда того раненного отец спас от плена во время атаки немцев. В жестоком бою под деревней в районе Орловско-Курской дуги помощники его погибли, а десяток немцев прорвались и окружили его.
В это-то время в засаде находился наш отец со снайперской винтовкой. Увидел захваченного; оценил обстановку: принял решение отбить у немцев. Благодаря меткости в стрельбе, уложил нескольких. Остальные на мгновение растерялись: отступили. Этого хватило, чтобы помочь выйти раненому из окружения.
Вернувшись из госпиталя, в первую очередь разыскал отважного бойца. Когда выяснилось, что еще и земляка, то уже не расставался с опытным снайпером до последнего его ранения.
На очередном задании в конце третьего года войны отцу от разорвавшейся неподалеку мины осколком напрочь отрезало левую руку чуть ниже плеча. После излечения, списали подчистую: вернулся домой.
Генерал же продолжал сражаться с врагами, дошел до Берлина. Там встретил День Победы и там, на следующий день встретил трагедию своей семьи…
3
Почти ничего не знала про тот день, а очень хотелось знать, что произошло? Но взрослые обходили эту тему и разговора не заводили.
И вот сегодня вечером гости уже отдыхали, мы же засиделись допоздна на крылечке. В летний вечер было тепло, солнце уже скрылось, но еще оставило за собой понизу темно-синего неба оранжевый, под цвет жарков след.
В это время уютно сиделось на высоком, удобном, хорошо продуваемом чисто отмытом крылечке, и комары здесь не так донимали. Да и от них еще рядом тлел в погнутом, видавшем виды цинковом тазике дымокур из кизяков и обвивал дымком, разбавленным свежим воздухом.
Любили посидеть так вместе после длинного, наполненного событиями дня.
Мама отдыхала от работы на совхозном огороде, куда с женщинами ходила то на полив, то на прополку, теперь вот на сбор урожая, отдыхала и от домашних хлопот, наваливавшихся с избытком. А мы от своих детских дел, которых за день скапливалось столько много, что едва хватало сил доползти до заветного крылечка и наконец-то отдохнуть.
На этот раз все же решила удовлетворить свое любопытство по поводу наших гостей. Уж больно какие-то отрешенные, вроде бы вместе, но так же как-то отделены друг от друга. Живут каждый в своем непонятном мирке. Попросила маму рассказать о них. Нина поддержала. Даже Толик, хоть и маленький еще, но с любопытством уставил на нее ожидающие глазенки.
Матушка окатила нас мягким, любящим взглядом больших лазоревых глаз, как бы приласкала. Сняла с головы светлый платок в мелкий синий горошек,чуть наклонила лобастую голову с копной светлых густых волос, скрученных и забранных на затылке под гребенку, мне погрозила пальцем, пожурила:
– Ну и любопытная ты у меня не по годам. Все тебе надо знать.
– Да, хочу знать, а если не буду знать, то лопну от любопытства. Тогда сама пожалеешь, – пригрозила.
Родительница приобняла меня, протяжно вздохнула, посерьезнела, посидела некоторое время молча, будто подыскивала слова, которые бы не так ранили нас и начала рассказывать:
– Михаил Петрович с Дарьей Ивановной на второй день после окончания войны остались на всей земле совершенно одни. До этого же их семья была полной чашей и самой счастливой!..
С молодых лет офицером служил в рядах Красной Армии в разных концах страны, и в малых, и в больших городах. Дарьюшка молодая, красивая, веселая, полная сил и энергии повсюду следовала за ним, и это ее не тяготило: лишь бы любимый был рядом!..
Рождение тройняшек: Андрея, Василия, Анечки не остановило бродячей жизни. Он выполнял воинский долг, а его семья с легкостью продолжала менять гарнизоны, заставы.
Но когда настало время отдать тех в школу, решили: должны учится на одном месте. Только тогда осели в Красноярске.
– Родители души не чаяли в своих детях…. А те выросли красивыми, светлыми не только душами, но и внешностью: сыновья стали статными, сильными, русоволосыми, синеглазыми; дочка стройная, с копной прозрачно-светлых волос в косе. Лицом белая, с глазами тоже синими, сияющими, как ангарская вода под солнцем в летний денек. Не одно уже сердце ровесников покорилось ей, но сама не торопилась отдать кому-то свое…
Пришло время выбирать профессии. Василий поступил в летное училище, Андрей – в танковое. Дочка стала учиться в медицинском институте.
Учеба подходила к концу, когда началась Великая Отечественная война. Муж и сыновья сразу ушли на фронт. Вскоре за ними добровольцем ушла дочь. Даша осталась одна; каждое утро в определенное время молилась за них; Бог в течение всей войны миловал. Считала, что благодаря ее молитвам Господь сохраняет родных людей…
Так прожила долгих четыре года.
Наконец-то наступила радость. И счастливая мать и жена уже зачеркивала дни в календаре до возвращения домой долгожданных.
Но судьба распорядилась по-своему: им всем вместе на этом свете уже не суждено было свидеться…
Печаль пронеслась во взгляде,предательски задрожал голос, заставил замолчать, а мы предчувствуя что-то страшное, придвинулись ближе. И все же поборов волнение, глубоко вздохнула,продолжила:
– Девятого мая в день Победы братья узнали, что в Берлине находиться и сестра. Договорились встретиться утром десятого у нее в госпитале. Потом все вместе решили поехать к отцу, который тоже уже находился рядом.
Анечка все утро готовилась к встрече. Наконец-то увидела Василия и Андрея, выскочила на крыльцо.
Сослуживцы и ходячие раненые облепили окна: не так часто можно увидеть встречу живых, невредимых, прошедших ад войны близких людей…
Откуда-то объявились фотокорреспонденты…
А на улице буйствовала весна! Солнце ярко светило на голубом небе. Нежная изумрудь травки покрывала искореженную землю. Оставшиеся израненные осколками снарядов деревья принаряжались в зеленые листочки. Тишина нарушалась только чириканьем воробьишек,хлопотливым порханьем синиц, колдующих над гнездами.
Два брата – молодые, мужественные офицеры, при орденах и медалях уже бежали навстречу любимой сестре.
Анечка же светлая ликом, тоненькая, прекрасная, в белом весеннем платьице спорхнула со ступенек к ним.
Вот уже руки их встретились, вот вспыхнули фотоаппараты…. Вот братья, перебивая друг друга, торопливо заговорили: « Здравствуй Анютка, наша любимая сестренка!» «Ты еще краше стала за эти годы!»
Она воскликнула: «Братья мои белые лебеди, – так в довоенной жизни звала. – Прилетели!»
Но что это?.. Звенящую тишину мира разорвала пулеметная очередь.
И, как обожженные лепестки нежной лилии на страшном огне, руки их стали отдаляться друг от друга. Подкошенные оказались на весенней земле, чтобы больше уже никогда с нее не подняться.
Военный патруль кинулся в развалины дома напротив. Только два дня назад его разбомбили – уж очень сильно сопротивлялись фашисты. После бомбежки прочесали все закоулки развалин, но подвала никто не заметил. Оттуда-то и выполз последний недобитый враг с пулеметом, забитым полной обоймой.
В плен не взяли.
Но разве вернешь погибших?..
Сестра и оба брата лежали в центре собравшихся…. Лаковая туфелька слетела с ножки Ани и валялась в сторонке, другая слететь не успела.
По зеленой траве текущим медом полураспустилась золотистая коса. Ласковый ветерок играл легким платьем и большим прозрачным шарфиком, принакрывшим ее и словно шевелил нежные цветочки сирени.
От теплого сквознячка трепыхались короткие светлые волосы братьев…
Они лежали на земле красивые, молодые, но уже не живые. Застывшие синие глаза всех троих, казалось, удивленно устремились к небу с единственным вопросом: «Разве такое должно было случиться?..»
Наша рассказчица смахнула концом платка набежавшие слезы, смолкла, задумалась; видно было, как трудно дается рассказ.
У меня перехватило дыхание: пораженная, долго не могла вздохнуть полной грудью. Раньше тоже слышала разные истории о войне, но воспринимала как что-то далекое и не реальное (ведь после войны прошло уже больше пяти лет), а тут вдруг столкнулась с живыми свидетелями трагедии.
До боли в сердце стало жаль тетю Дарью, которую как не пыталась, так и не смогла представить молодой, сильной, счастливой, красивой…
Тем временем мама немного успокоилась и стала рассказывать дальше:
– Об их встрече и гибели сразу узнали все. Две фотографии: первая с соединенными руками, радостными лицами, вторая – с разъединенными, падающими, но еще не упавшими, лицами удивленными, но уже мертвыми, попали в газеты.
На похороны стеклось много народа. Прибыл и их отец, мгновенно поседевший… Убитый горем подал в отставку, снял погоны, поехал домой к своей жене, своей Дарьюшке. Но там встретила не его жена, когда-то цветущая, счастливая женщина, а совсем седая, усохшая, суетящаяся старушка.
Увидела, бросилась с рыданиями, прокричала: «Это я!.. Я виновата в смерти детей!.. Я проспала их!.. Сильно крепко уснула десятого мая и проспала час, в который ежедневно в течение всей войны молилась Господу, чтобы не оставлял своего покровительства над всеми вами. Десятого же… помолиться… опоздала,… их убили…. Нет мне прощения!»
Он как мог, утешал ее, а у самого от горя душа почернела…
Но он мужчина, опора для этой слабой женщины…. Что она там говорит?.. Проспала?.. Так ведь должна же была когда-то свободно вздохнуть. Подумала, что конец войне, беды-то уже не должно быть…
Но беда, как и радость, всегда ходит рядом…
В городе оставаться не было сил, промаявшись там несколько лет, решил увезти жену на Ангару, в дом, где раньше жила его мать, к которой часто до войны приезжали на отдых всей семьей летом. Повзрослев, дети самостоятельно навещали бабушку на каникулах.
Известие о гибели внуков и внучки та не перенесла…
Перемена места жительства в жизни жены ничего не изменила. Видел, что Дарьюшка угасает, снедаемая чувством вины и уже ни на миг не расстается.
Устроившись работать бухгалтером-ревизором с разъездом по селам и деревням района, чтобы как-то отвлечься, чем-то заняться и не находиться в опустевшем доме, берет и ее всегда с собой…
4.
На улице уже совсем потемнело. На небе засияли звезды, когда мама закончила рассказывать. Мы прижались к ней: теплой, родной, еще по-девичьи стройной и не хотели расходиться.
На крыльцо вышел заспанный отец: большой, сильный, с левым пустым рукавом в белой нательной бязевой рубахе, таких же кальсонах оставшихся еще с фронта; позевывая и поглаживая правой рукой крупную лысеющую голову, вымолвил:
– Полуночники, не пора ли вам на покой? Ведь завтра вновь будет день насыщенным.
Нехотя разбрелись по кроватям. Долго ворочалась, не спала. Всю трясло как другой раз после страшных историй рассказанных на трибуне, но там истории рассказывались с выдумками рассказчиков, а эта история была не выдуманная – настоящая. Ужасалась жестокости мира, в котором так просто лишают жизни людей: словно ветер гасит свечу…
И теперь стало понятным, от какой боли осветлились глаза Михаила Петровича и почему всегда берет с собой молчаливую жену.
Дарья Ивановна ушедшая только в себя, нас детей не замечает. Теперь знаем об их трагедии, относимся с сочувствием, с каким-то недетским состраданием и любопытством. Мимо тети Дарьи стараемся проходить на цыпочках, тихо, чтобы не нарушать зыбкого покоя.
С мамой она разговаривает, но всегда об одном и том же (в голосе столько муки, горя, тоски!). Всякий раз поднимает седую голову, устремляет страдальческие глаза и восклицает:
– Леночка,… милая!.. Это я, я в их смерти повинна…. Это я в тот день потеряла контроль над собой…. Это я отступила от правил, благодаря которым они четыре года сберегались!.. Го-о-с-с-с-п-о-о-о-д-и-и-и!.. Нет мне прощения!
Мама как может, утешает, но та всякий раз этих утешений не слышит, только шепчет: «Я, я во всем виновата»…
5.
А уже в четвертый приезд под Новый год Михаил Петрович прибыл один.
Оказалось, что перед самым отъездом похоронил свою многострадальную жену. Она тихо умерла ночью, как заснула…
Оберегали его, как могли, старались предугадать все желания. А он, как всегда был печален, замкнут и еще больше похудел, осунулся…
Через две недели закончил свою работу и засобирался домой. При расставании мама наказывала:
– Михаил Петрович! Держитесь, жить надо дальше.
Ревизор печально глянул на нее и задал вопрос:
– А для чего? – та не нашлась что ответить…
Подъехавший возница на рыжем мерине, запряженном в кошеву, усадил его. Дружно поподтыкали тулуп со всех сторон. Мама в тайне перекрестила.
Михаил Петрович прощаясь с отцом за руку, притянул к себе, устало шепнул:
– Прощай, друг. Спасибо тебе за все.
Крепко обнялись. Быстро оттолкнул отца, помахал нам на прощанье рукой.
Кучер заподергивал вожжами, цокнул языком и, помахивая кнутиком, стал покрикивать на застоявшуюся, окуржевшую лошадь:
– Но, но, н-н-н-о-о-о!..
Возок тронулся с места и через минуту растаял в утреннем морозе за магазином. Опечаленные вернулись в теплое жилье.
Мама вздохнула, сказала:
– Бедный, бедный замерзнет с дороги, а дома некому чашку с горячим чаем подать. Разве такую жизнь заслужил? Господи, прости мою душу грешную за все мои думы и мысли, – и вновь перекрестилась…
Погрустив, вернулись к ежедневной суете…
6.
А потом ранним летом получили известие о смерти Михаила Петровича. Выходит, в прошлый раз его приезд к нам был последним. Ненадолго пережил свою Дарьюшку. Всего на полгода…
Маму весть о его смерти застала на кухне. Долго сидела в задумчивости, потом легонько встряхнула головой, отгоняя печальные мысли (всегда так делала, когда нужно было освободиться от них), повернулась к открытому окну, задержала взгляд на синем небе, видневшемся через зеленую листву стройных огромных берез рощи. Вдруг просветлела лицом, перекрестилась и тихо сказала:
– Значит так и должно быть. Ну и, слава Богу,… теперь они все вместе в Царствии Небесном…
Эвенск, 1999 г