Из комсомола с позором.
Эту историю мама рассказала недавно. Грустная и смешная история…
-В комсомол меня, - рассказывала мама, - приняли в сентябре сорок третьего года. И как одну из лучших учениц школы вместе с подругой, Ниной Игошиной, направили в конце октября на комсомольскую конференцию в район.
Война войной, а двадцати пятилетие образования Комсомола собирались отметить достойно.
Сразу надо сказать, с подружкой Ниной мы происходили из самых бедных семей в деревне. А во время войны обнищали и того больше.
У Нины отца убили ещё в сорок первом году, а наш в это время был призван во вспомогательные тыловые части и умирал в Кунгуре, в госпитале, от недоедания и ослабленной сердечной деятельности. Мы, правда, об этом не знали.
Школьный секретарь комсомольской организации нас проинструктировал: оденьтесь получше, понаряднее, придите пораньше, не опаздывайте.
Начало конференции на полдень назначено, в клубе районного центра.
Идти – двадцать километров. Выходить нужно в три, самое позднее, в четыре, утра. Это сейчас, да если бы по асфальту, за четыре-пять часов добежали. А тогда…. Осень поздняя, грязь. Обычно, к этому времени первый снег ложится, дорога подмерзает.
В этот раз дорога раскисла, дожди. На телеге, и то с трудом проехать, а не то, что пешком грязь месить.
Вышли в третьем часу ночи, дорога хоть и по полям, но идти страшно. В деревнях ни огонёчка, собаки и те не брешут, ленятся.
Дождик моросит, грязь чавкает. Лапти намокли, вот-вот развалятся, обмотки холстяные тоже давно промокли.
Одеты мы были в кошули. Кошуля – тулупчик деревенский, грубой выделки, и не из овчины, обычно, а из телячьей или коровьей шкуры. Тяжёлая она, грубая и неудобная. Если намокнет, ещё тяжелей становится и противно вонять начинает. Демисезонных пальто в деревне ни у кого не было. Кошуля - за счастье, не у всех есть. По осени из пиджачков, фуфаек и овчинных душегреек сразу в кошули переодевались.
Идём с Ниной, от кошуль распарились, словно в бане, на ногах по пуду грязи налипло, еле ими ворочаем. Сапоги, которые мама дала в Даровском поносить, на конференции, перекинуты через плечо. Тяжёлой колодкой по спине бьют.
Ко всему – заплутали. Свернули перед районным посёлком не в ту сторону и начали от него удаляться.
В ту пору наш внешний мирок от деревни всего на несколько километров распространялся. Затюканные, несмышлёные росли, сейчас бы сказали – дикие. В Даровское один раз, ещё до войны, с отцом на лошади ездили. Не мудрено было в темноте заблудиться.
Рассветать стало, а мы от посёлка уже километров пять в сторону отошли. Одумались вовремя, спросили в первой деревне, и из последних сил бегом бежать обратно.
Вошли в посёлок, сапоги надели, а лапти с обмотками на куст, сушиться, повесили. К утру вызвездило, подмораживать стало, солнышко взошло.
Кое-как добрались до клуба. На входе бумажки показали, где было написано, что мы – делегаты от Тороповской семилетней школы. С трудом внутрь протиснулись.
Народу - огромное количество. Наверное, человек двести. Мы такого чуда и не видали раньше.
Проходы узенькие остались, лавки заняты, на подоконниках и тех сидят. Куда ни сунемся, везде шипят: «Куда прётесь, кулёмы»?
Подружка, Нина, в бок пихает и заявляет: «Смотри, впереди, на сцене, столы стоят, а за ними столько стульев пустых. Полезли, - говорит, - скорей, пока и там не заняли»!
Пролезли мы к сцене, сбоку по лесенке забрались и с краю, как бедные родственники, устроились. В зале смешки пошли, редкие хлопки, аплодисменты.
Мы, как две клуши, в пол головами уткнулись, из узелков по лепёшке достали и кушаем.
Помещение большое, украшено еловыми ветками, кумачовыми бантами и транспарантами. Сзади, за сценой, портреты Ленина и Сталина в профиль. Лампами подсвечиваются. Торжественно и красиво.
Вдруг сбоку сцены из-за портьер однорукий мужичок выглядывает. Молодой, во френче, сапогах хромовых. Жудит на нас: «Вы чего, девки, в президиум залезли! А ну давай, в зал спущайтесь»!
Мы головы вжали, но отвечаем: «Чего, дядька, лаешься? Вишь, в зале местов нет! Вот и сидим здесь».
Он злое лицо состроил и ещё страшнее бранится: «Брысь из президиума! Сейчас конференция начнётся»!
В зале захлопали в ладоши, заулюлюкали, засмеялись. Поняли мы, над нами смеются. Узелки схватили и в зал. Там народу набилось и того больше, но в углу, у полукруглой печки, вроде есть ещё место.
Мы туда и пробились. Нина кошулю сняла, а я нет. Мне мама наказывала: «Ты, девка, кошулю-то не сымай. Снимешь – сопрут! В чём обратно пойдёшь»?
Стою я в кошуле, к печке прислонилась. Печка жаркая, а мне через рогожу и не так сильно печёт. Только вонять плохо выделанной кожей стало. Вокруг уже косятся, носы зажимают.
Началась конференция. Стулья в президиуме позанимали. На трибуну то один оратор выйдет, то другой. Все, как один, Сталина хвалят, армию и начальников, а ещё победы в боях.
Вроде всё интересно. Говорят складно, в ладоши хлопают. Но ведь разморило совсем меня. В кошуле тепло, даже жарко. Воздух спёртый. Из-за усталости дрёма накатывает.
Не заметила, как сползла по печке вниз, к металлическому окошку топки.
Очнулась оттого, что схватили меня под руки, тащат на улицу. Орут: «Горишь ведь, девка»!
Я с спросонья ничего понять не могу, за соседей руками цепляюсь. Тех, кто меня вытаскивает, укусить пытаюсь. Кричу: «Не трогайте меня, дядьки»!
Еле вытащили во двор. Сзади из ведра поливают. Кошуля дымится и жжёной шерстью пахнет.
Стащили с меня кошулю, а на спине дыра больше чем с кулак прогорела, сзади рубаха портяная тоже обуглилась, чуть не до кожи прожгло.
В конференции перерыв объявили. Мужичонок, во френче, ко мне пробрался, расспросил, кто такая и откуда прибыла. Записал всё и сильно ругался, будто я нарошно конференцию сорвать хотела.
Молодёжь комсомольская надо мной смеётся, пальцами показывает. В перерыве многие еду, что с собой взяли, с кипятком кушают.
Потом колокольчиком дренькнули, мол, пора и конференцию продолжать. Заспешили все внутрь, места занимать. А меня не пускают.
Подружка, Нина, рядом стоит.
«Ну её к ляду, - говорит, - конференцию эту. Пошли домой, до ночи успеем».
Делать нечего. Пошли. Из посёлка вышли, к кусту, где лапти сушились, подходим. Ни обмоток, ни лаптей нет. Украли. Тут уж я в рёв. Обидно, сходила на конференцию. Комсомольские дядьки на ней ругались, кошулю прожгла, а ещё лапти с обмотками проворонила. Убьёт мамка…
Но делать нечего. Сапоги сняли, ноги портянками обвязали и пошли с рёвом обратно. Почти босые…
Позднее из райкома пришла бумага, и меня исключили из комсомола за попытку сорвать юбилейную конференцию.