Мой дед был царем. Бабушка так и называла его - царь.
Каждый день ровно в два часа у деда срабатывали биологические часы, и он, неожиданно проснувшись, громко хлопал в ладоши. При этом обращался к миру:
- Обедать!
Бабушка по-доброму ворчала:
- Гляди-ка. Царь наш проснулся… Обедать просят… - и накрывала на стол.
Так что я, в некотором роде, - принц.
Мой дед был человек основательный. Имел он дом, огромный сарай, забитый всякой всячиной, яблоневый сад и деревянный клозет, оборудованный электролампочкой. Дед любил после обеда открыть калитку, выйти на улицу и посидеть на лавочке в тени. Вокруг него бродили соседские козы. Иногда мимо проходили люди. Все они почтительно здоровались с дедом. Он сидел, глядя вдаль, туда, где желтоватый пруд сливался с «чертовой горой». Глаза его туманились, козы заходили во двор и жрали огурцы…
Иногда дед рассказывал мне сказки. То были дивные, неслыханные сказки. От них веяло древностью, и странные герои в них действовали, подчиняясь какой-то своей, странной логике. После этих сказок я долго не мог заснуть. Однако, сказки эти я очень любил и все просил у деда:
- Расскажи про хорька…
Каждый день часов в десять дед ходил в магазин и приносил еще горячий хлеб. Хлеб был настолько хорош, что все ели его просто так – случалось он не доживал и до обеда. Никогда в жизни мне не встречался больше такой вкусный хлеб…
Перед обедом деду полагалась рюмка водки «для аппетита», а после обеда он садился на свой «трон» - жесткую, бугристую кушетку возле печки, брал в руки газету «Правда» и мгновенно на пол-часа засыпал.
Проснувшись, дед шел заниматься хозяйством. Хозяйство было обширное. Когда-то дед держал свиней и коров, потом увлекался последовательно пчеловодством, птицеводством, выращиванием арбузов и длинных вьетнамских огурцов. Арбузы эти я застал. В уральском климате они вырастали до размеров гандбольного мячика и годились разве что для потехи.
В часы досуга дед боролся с мухами. Имелось у него страшное оружие – резиновая мухобойка. Оружием этим дед овладел в совершенстве - весь дом был усыпан искалеченными трупиками. Однако, вместо погибших вставали на крыло новые эскадрильи. Примерно раз в год бабушка оглядывала дом и говорила:
- Белить пора. Опять весь потолок в мушиных говнах…
Когда мухобойка терялась, в ход шла газета «Правда». Мухи ее особенно боялись…
Настоящей страстью деда были яблоки. Росли они и правда – на зависть всем соседям - крупными, вкусными и красивыми. Их было очень много. По осени яблоками была заполнена любая мало-мальская посудина. Их продавали ведрами соседям с дальних улиц, дарили соседям с ближних, ими кормили меня, моих сестер и всех, кто случайно заглянул на минутку спросить как дела. Из них варили варенье и компоты, их сушили на солнце. И все равно они не кончались. Тысячами их ссыпали в выгребную яму, но на следующий год они вырастали снова.
Однажды, в огород повадились лазить по ночам какие-то личности. Дед почистил свою двустволку и организовал засаду. Устроился под ветвистой «антоновкой». Когда воры появились и занялись сбором яблочного урожая – дед подпустил их поближе и жахнул в воздух дуплетом в метре от них. Один из злоумышленников, тихо ойкнув и по-бабьи всплеснув руками, лишился чувств и пал прямо к дедовым ногам, а второй побежал во тьму, застрял в заборе, заорал высоким дурным голосом, потом вырвался и был таков. В свете фонаря было установлено, что взятый в плен преступник - это Витька Козлов – тридцатилетний оболтус с крайней улицы. Дед пошел домой и по телефону позвонил его отцу, которому недавно отдал за так три отменных саженца «уральской наливной». Трубку никто не взял. Витьку привели в чувство с помощью нашатыря, но он замкнулся, мычал нечленораздельное и на прямые вопросы отвечал закатыванием глаз и крупной, мутной слезой. Бабушка испугалась за его психику и упросила деда сжалиться. Неверной походкой по длинной синусоиде Витька отбыл восвояси. Утром по следам на влажной земле, которые оставил второй преступник, дед вышел прямиком к дому Витькиного отца. Тот встретил его бледнее смерти в куртке с оторванным рукавом. Рукав этот дед нашел на своем заборе и захватил с собой. Состоялась краткая беседа. Витькин отец работал в местной геодезической конторе водопроводчиком. Через неделю во дворе у деда пробурили скважину, проложили трубу и поставили торчком блестящий кран. На колонку с ведрами больше никто никогда не ходил…
Потом я неожиданно вырос. Об этом свидетельствовала шишка на лбу от постоянных ударов о косяк при входе в дом, ставший вдруг таким маленьким. Деду было под восемьдесят. Он совсем исхудал, как-то высох и передвигался с трудом, но был по-прежнему активен. Летом самолично выкрасил крышу и просмолил лодку. Но силы уж были не те, и однажды он позвал нас с приятелем помочь ему с колкой дров. Мы с радостью приехали и пол дня задорно махали кувалдами, забивая клинья в кряжистые чурбаки. Дед наблюдал за нами сидя на своей лавочке. Потом сказал:
- Силы в вас много, а расходуете попусту…
Он взял колун. С минуту внимательно осматривал особо заковыристое полено, изучая переплетение волокон и расположение сучков, потом примерился и, слегка замахнувшись, нанес один-единственный удар, и - о, чудо, полено раскололось, как спелый арбуз. Мы стояли, открыв рты…
- Вот как надо. – сказал дед и довольный собой уселся обратно на лавочку.
Под конец жизни дед решил выращивать виноград. В первый же год собрал приличный урожай «Изабеллы». В боковой летней комнате появились веселые стеклянные бутыли, на горлышко которых были натянуты аптечные перчатки. Эти резиновые, голосующие руки очень хотелось пожать. И они приветливо тянулись к людям, символизируя великую объединяющую силу вина – от изысканного французского «Шато Гривьер» до простой, не чищенной бормотухи. Сам дед уже давно не пил ничего, кроме кефира, а вот соседям вино понравилось. Посыпались заказы. Кроме того в дом к деду, как пчелы на мед, потянулись какие-то малознакомые личности. Бабушке это не нравилось, и виноделие было решено сократить до размеров узко-семейных потребностей…
Дед пережил бабушку лет на пять. Умер во сне - остановилось сердце. В доме было чисто прибрано и во всей обстановке чувствовалась умелая женская рука. Да и поговаривали на похоронах соседи, что дед собирался снова жениться… В стране в это время царил хаос. Было начало девяностых. Иногда мне кажется, что дед просто решил уйти, чтобы не видеть всего этого бардака… На поминках кто-то сказал:
- Вот и остались мы без нашего царя…
Теперь я часто мысленно возвращаюсь в те свои счастливые годы и понимаю, что дед только казался мне беззаботным, уверенным человеком. Рожденный в Запорожье, он унаследовал целый уезд. Родители его сгинули в урагане войн, революций и репрессий. Не одно фамильное древо в тот период изрядно облысело. Воспитывал его троюродный дядя, который и объяснил ему чего надо бояться. О своем происхождении дед намертво молчал вплоть до 80-х годов. Служил на заводе, эвакуированном из-под Москвы. Умудрился не вступить в партию и не писать доносов. Поставил на ноги сына – моего отца. И вдоволь насладился внуками. Думаю, все это было не так уж просто. И страшно становится, когда чуть погружаешься в это липкое, с запахом крови советское прошлое и чувствуешь его дыхание, и удивительно насколько оно близко, если я, не знающий ни голода, ни войн, ощущаю этот ужас через много десятилетий.
Мой дед, насколько я могу судить, никогда не отличался особой широтой суждений или силой мысли. Не страдал о судьбах русской интеллигенции. Всю жизнь честно работал. Иногда казался вздорным и капризным. Говорят, обижал бабушку. Но было в нем что-то неуловимо аристократическое, по-хорошему барское – даже не в характере, не в манерах, а скорее в отношении к окружающей его вселенной. Он жил как хотел, насколько позволяли сложные обстоятельства. Боюсь, я не смогу это выразить. Нельзя сказать, чтобы он шел против ветра, но и по ветру он не катился в пыли, а стоял, подняв воротник и придерживая свою фетровую шляпу… Даже болезнь Паркинсона, проявившаяся в нем лет в шестьдесят, к изумлению врачей, как-то сама собой быстро погасла, оставив его гордо посаженной голове частое, петушиное тремоло…
Я благодарен ему за то, что он выжил. Ведь если бы этого не случилось, не случилось бы и меня, и моих сестер, и моей дочери. Не случилось бы части тех событий, которые, причудливо сплетаясь, толкают этот мир вперед.