Введение в философию

Отдельные идеи, включенные в предлагаемый курс лекций, заимствованы из курса “Христианство и философия”, который автор читал с 1997 по 2002 в Московской консерватории им. П.И.Чайковского и из курса лекций по философии для катехизаторов, прочитанного в 2000-2002 в Центре катехизации при Апостольской администратуре для католиков латинского обряда Европейской части Российской Федерации. Пособие адресовано в первую очередь катехизаторам, но может быть использовано и другими лицами.


Лекция 1

“Абсолютная” польза философии


        Выдающийся шотландский философ Уильям Гамильтон (1788-1856) впервые ввел понятие “абсолютная польза” (absolute utility) применительно к философии. Абсолютная польза противопоставляется Гамильтоном относительной пользе. Об относительной пользе мы говорим тогда, когда, например, преодолеваем какое-либо препятствие на пути к цели. Так, мы говорим, что занятия спортом полезны для здоровья. Можно поэтому говорить об относительной пользе спорта. Но было бы странно утверждать, что окончательная цель человеческого существования заключается в достижении выдающихся спортивных результатов. Ведь как бы быстро ни бегал человек, антилопа все равно бежит быстрее любого спринтера, а слон поднимает большие тяжести, чем любой штангист.

         Вы спросите, в чем же заключается эта окончательная цель. Уильям Гамильтон ответил бы вам, что цель и смысл человеческого существования заключается в достижении счастья и совершенства. Причем, отмечает Гамильтон, между счастьем и совершенством человека есть прямая связь. Что есть счастье, как не совершенное владение своим телом и духом? Ведь страдание мы испытываем тогда, когда в силу какого-либо недостатка не способны реализовать свои действия или же когда требования, предъявляемые к нам, превышают наши возможности. Но наличие недостатков или ограниченность возможностей суть следствия нашего несовершенства. Таким образом, совершенство и счастье взаимосвязаны.

         Но что есть совершенство для человека? Является ли совершенным человеком спортсмен, установивший новый мировой рекорд в беге или поднятии тяжестей? Мы отвечаем на этот вопрос отрицательно, так как совершенство человека следует, прежде всего, искать в том, что отделяет человека от всего остального мира. Быстро пробежать, как мы уже говорили, может и антилопа. Но ни антилопа, ни слон, ни обезьяна не имеют того, что имеет человек – один во всей материальной вселенной, – а именно, сознания. Английский богослов Фрэнк Шид полушутя-полусерьезно сказал: «Если бы свинья осознала себя свиньей, ее бы следовало крестить, ибо сознание доказывало бы наличие у нее бессмертной души».

         Здесь обычно меня прерывают и задают один и тот же вопрос: «Откуда я знаю, что животные не обладают сознанием?» Я всегда отвечаю одно и то же, а именно, ссылаюсь на т.н. «бритву Оккама»: «Нельзя умножать сущности без необходимости». Пока животные ничем не проявили наличие у них сознания, следует проявлять в этом вопросе здоровый скептицизм, иначе мы можем уйти в бесконечность в наших гипотезах. Кроме «бритвы Оккама» можно сослаться на сформулированный Лейбницем принцип достаточного основания, который гласит: «Всякое суждение должно быть обосновано». Разумеется, принцип достаточного основания не распространяется на аксиомы, и поэтому, если вы положили в качестве аксиомы для своего мировоззрения, что животные имеют сознание, хотя никогда его не проявляют, то это ваше право. В бытность мою студентом физфака МГУ мне довелось слышать следующий анекдот о профессоре, который во время лекции говорил: «Обозначим тета через тета нулевое, индекс ноль в дальнейшем будем опускать». Короче, речь идет о бессмысленной операции. Так же, вероятно, обстоит дело и с постулированием наличия сознания у животных.

         Итак, если вы согласитесь со мной в том, что самым уникальным свойством человека является сознание, то вам будет не так сложно согласиться и с тем, что именно в сфере сознания должно осуществляться стремление человека к совершенству и именно здесь находится ключ к его счастью. Одному из семи греческих мудрецов, а именно, Хилону, вопросившему дельфийского оракула: «Что есть наилучшее из всего?», – пифия ответила: «Познать самого себя». Слова «Познай себя» были впоследствии выгравированы на архитраве храма Аполлона в Дельфах. Недавно о них вспоминал Папа Иоанн Павел II в своей энциклике Fides et ratio («Вера и разум»).

         В чем притягательность этих слов, точнее, этого призыва, для античного и для современного человека? Во-первых, они задают направление размышлений и поиска: не разбрасываться вовне, но сконцентрироваться внутри. На языке психологов эта концентрация сознания на себе самом называется рефлексией (от лат. reflexio – отражение), хотя правильнее было бы назвать ее фокусировкой, если уже пользоваться терминами из области оптики. Я сказал «притягательность рефлексии», но у нее есть и немало противников. Некоторые уничижительно называют рефлексию «самокопанием». Меркантильные люди не любят рефлексию, потому что она не приносит денег (ведь все деньги находятся вне человека). Не любят рефлексию и некоторые писатели, например, Борис Пастернак. Последний в своем романе «Доктор Живаго» сравнивал сознание со снопом света, исходящим от фар паровоза. Сознание, как и фары, должно освещать путь. Если же направить свет от фар в кабину машиниста (это и будет отражение, т.е. рефлексия в ее исходном смысле), то машинист ослепнет и произойдет крушение. Психологи любят рассказывать анекдот о сороконожке, которая задумалась, как это ей удается ходить одновременно всеми сорока ножками, а как только задумалась, утратила координацию движений и остановилась.

         Несмотря на наличие противников, принцип рефлексии до сих пор привлекает многих людей своей седой древностью и надеждами «разобраться в себе». Человек, ставящий целью «познать самого себя», вызывает уважение, и его отношение к жизни можно назвать серьезным. А серьезное отношение к жизни есть, по мнению одного польского аскета, первая ступенька на пути к совершенству.

         Наверняка выражение «путь к совершенству» кому-то напомнило религию, а кому-то даже и коммунизм. В наши дни человек предпочитает не идти куда-то, а просто стоять. У молодежи в моде сленговый глагол «грузить» в значении «осложнять жизнь», «отнимать время и энергию». Иисусу Христу, сказавшему: «Возьми крест свой и следуй за Мною», – современные молодые люди, скорее всего, ответили бы: «Не грузи нас!» Тем не менее никто не может отрицать, что мы уже нагружены жизнью, которая дана нам помимо нашей воли. Так что, хотим мы этого или нет, нам все равно суждено двигаться, т.е. идти по какому-то пути, хотя бы просто по пути к старости.

         Греческий философ Платон не был так уж глуп, когда определял философию как «размышление о смерти». Мы можем спорить о массе проблем, но само существование кладбищ лучше всякого словесного аргумента доказывает правоту известного афоризма: «Человек смертен». А если вспомнить роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», можно добавить: «А иногда внезапно смертен» – и чтение надписей на могильных плитах даст множество подтверждений и этого «дополнительного» афоризма.

        О каком же совершенстве можно говорить перед лицом смерти? Греческие философы задумывались и об этом. Один из первых греческих мудрецов, Фалес, знаменитый тем, что предсказал солнечное затмение, учил, что «души бессмертны». Таким образом, понятия «душа» и «бессмертие» – это одни из первых слов, различимых в младенческом лепете зарождающейся философии.

        Но вы, наверняка, возмутитесь и скажете, что никакой души нет, а бессмертие бывает только в сказках и в компьютерных играх. Отдавая должное вашему здоровому скептицизму, все же вынужден буду заметить, что в философии каждое утверждение, сколь бы очевидным или, напротив, абсурдным оно ни казалось, следует обосновывать. Это в беседе вы можете ограничиваться «аргументами» типа: «Ты что, с дуба рухнул?» и т.п. Иными словами, если вы отрицаете существование души, вы обязаны обосновать свою позицию. На вас, говоря словами древних, лежит onus probandi («бремя доказательства»).

        И вот, как только я не в шутку, а всерьез потребую от вас доказательство несуществования души, вы поймете, насколько просто доказывать существование чего-либо, например кислорода в воздухе, и как трудно доказывать несуществование чего-либо (может быть, просто прибор не регистрирует или не придумали еще такой прибор).

        Итак, разговор, начавшийся с тезиса об «абсолютной пользе» философии привел нас к понятиям души и бессмертия. Им мы и посвятим следующую лекцию.


Лекция 2

Понятия «души» и «бессмертия» как первые слова философского языка


        Как мы показали в предыдущей лекции, без учения о душе и ее бессмертии невозможно продолжать разговор о совершенстве человека. Если рассуждать по аналогии, можно привести следующий пример. Если бы гравитационная постоянная была бы больше, чем та, которую мы имеем в действительности, то вселенная претерпела бы «Большое сжатие» еще до того, как появился бы человек. Так и курс философии пришлось бы прекратить после первой же лекции, если бы смерть полагала предел всем человеческим стремлениям к совершенству. «Станем есть и пить, ибо завтра умрем» – эти слова апостола Павла сделались бы нашей единственным мировоззрением, и чтение курса лекций по философии превратилось бы для преподавателя и студентов в тягостную формальность. Однако само существование в русском, английском, немецком и иных языках слова «душа» вселяет надежду, что не все так мрачно. Вы возразите, что во многих языках есть слова, обозначающие несуществующие вещи: кентавр, русалка и т.п. Чтобы провести здесь нужное разграничение, следует совершить небольшой экскурс, посвященный разделению сферы профанного и сакрального. Многие, вероятно, помнят стихотворение А.Блока «Благовещение», заканчивающееся словами: “Profani, procul ite, locus hic amoris sacer est”.

        В переводе на русский язык эта фраза звучит следующим образом: «Прочь, непосвященные, сие место любви священно». Итак, чтобы отделить знание непосвященных (профанное знание) от знания посвященных (наука), мы должны исследовать вопрос о возникновении научного знания. И если мы зададимся вопросом: «Откуду есть пошла наука» (аллюзия на «Повесть временных лет»), то мы неизбежно придем к древним мудрецам – Фалесу Милетскому, Пифагору Самосскому и др. и обнаружим у них четко сложившиеся представления о бессмертии души (а у Пифагора дополнительно – и учение о переселении душ).

        Любопытно, что Фалес, Пифагор и другие греческие философы  осознавали свою «посвященность», т.е. непохожесть на большинство людей. Когда Фалеса спросили, почему он не стремится разбогатеть, он ответил: «Кто обладает мудростью, тот обладает всем» (это изречение Фалеса очень нравилось Спинозе). На вопрос флиунтского тирана, что есть философия, Пифагор ответил: «Как на игры одни приходят, чтобы состязаться, другие – чтобы торговать, а третьи – чтобы смотреть, так и в этой жизни одни стремятся к славе, другие – к богатству, и лишь философы жаждут одной только истины». Еще один древний философ – Анаксагор – на вопрос соотечественников, заботит ли его судьба родины, ответил: "Заботит", – и указал на небо. Характерны также две эпиграммы на Гераклита Эфесского, которые приводит Диоген Лаэртский в своей книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов»:


        Я – Гераклит. Что вы мне не даете покоя, невежды?

        Я не для вас, а для тех, кто понимает меня.

        …

        Не торопись дочитать до конца Гераклита-эфесца –

        Книга его – это путь, трудный для пешей стопы,

        Мрак беспросветный и тьма. Но если тебя посвященный

        Вводит на эту тропу – солнца светлее она.


        Вернемся, однако, к теме нашей лекции. Трудно сейчас понять, какой именно смысл вкладывал Фалес в свое утверждение, что «души бессмертны». Но оба понятия «душа» (psyche) и «бессмертие» (athanasia) прочно вошли в европейскую культуру. Приведу лишь два примера из русской классической литературы. Первый – это стихотворение Ф.И. Тютчева «Певучесть есть в морских волнах…»:


        Откуда, как разлад возник?

        И отчего же в общем хоре

        Душа не то поет, что море,

        И ропщет мыслящий тростник?


        Это – о душе. А вот и о бессмертии (А.С.Пушкин «Пир во время чумы»):


        Все, все, что гибелью грозит,

        Для сердца смертного таит

        Неизъяснимы наслажденья –

        Бессмертья, может быть, залог.


        Наиболее значимым для сохранения этих терминов в европейской культуре было использование их в иудео-христианской традиции, начиная с Септуагинты (перевода Библии на греческий язык): «Да произведет вода пресмыкающихся, души живые» (Быт. 1, 20) и посланий апостола Павла: «Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою» (1 Кор. 15, 54) - и кончая византийскими богослужебными текстами, переведенными на славянский язык солунскими братьями Кириллом и Мефодием. Например, строки из молитвы «Богородице, Дево»: «…Благословен плод чрева Твоего, яко родила еси Христа Спаса, Избавителя душам нашим», - или: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас».

        Разумеется, дело тут не только в «придумывании термина», того, что англичане называют «to coin the term» («вычеканить» термин). Ведь прилагательное «бессмертный» испокон веков использовалось греками применительно к богам и встречается задолго до Фалеса (например у Гомера). Да и душа (psyche), одного корня с прилагательным psychros – холодный и глаголом psycho – дуть, дышать, охлаждать, также древнего происхождение. Новизна не в терминах, а в их сочетании: «бессмертие души»!

        Наконец, следует ответить на вопрос, почему мы начали разговор о бессмертии души со ссылок на авторитет Фалеса и Пифагора. Ведь еще Фрэнсис Бэкон учил о том, что авторитеты – это «идолы театра». В конце концов, у материалистов есть свои авторитеты: Демокрит, Эпикур, Лукреций Кар. На это возражение я отвечаю следующим образом: в любых рассуждениях человек исходит из некоторых аксиом, в противном случае, обоснование любого утверждения неизбежно приводит к дурной бесконечности. Бессмертие души для меня аксиома, ссылки же на Фалеса и Пифагора, равно как упоминания У. Гамильтона, М.А. Булгакова, Пушкина и Тютчева – не более чем украшение. Специфика гуманитарного знания – и здесь я позволю себе не согласиться с Ф. Бэконом, – требует передачи знаний от учителя к ученику и уважения к учителю. Другое дело, что всякий имеет право выбрать себе учителя. То, что я выбираю Фалеса и Пифагора – это мое право. В разгар коммунистического периода Пифагора называли «идеологом рабовладельческой аристократии». Сейчас, к счастью, времена изменились.




Лекция 3.

В чем секрет притягательности образа Сократа?


        В наши дни лекцию о Сократе приходится начинать несколько необычным образом, а именно, с доказательства существования Сократа. Это связано с появлением новых «исторических» трудов небезызвестного академика Фоменко, в которых права на реальное существование лишаются не только отдельные личности, но и целые исторические эпохи. Ввиду популярности идей Фоменко, особенно в среде близких ему по духу естественников, мне приходилось, например в аудиториях Физтеха, встречать скептические взгляды и реплики, когда я пытался говорить о Сократе как о реальном человеке.

        Сразу оговорюсь, что я не сторонник принимать на веру любые сообщения древних и утверждать реальное существование таких античных героев, как Геракл и Прометей. Но о Сократе имеется достаточно свидетельств его современников, как дружественных, так и враждебных ему, а потому, отрицая реальность существования Сократа, я могу с тем же основанием отрицать реальность существования каждого из присутствующих в аудитории студентов, тем более, что у меня нет никаких оснований рассчитывать на то, что их будет помнить большинство живущих на Земле людей через две с половиной тысячи лет. Вообще я бы советовал моим студентам, равно как и всем тем, кому попадут в руки записи этих лекций, задуматься о том, в чем секрет долголетия памяти о человеке, например о Сократе. Я еще мог бы понять, что о Сократе помнят в Греции, так сказать, «на родине героя». Но почему о Сократе знают все присутствующие в  аудитории и все читающие конспекты этих лекций? Как удалось (выражаясь современным языком) так «раскрутить» это имя без всякой рекламы? Ответ может быть только один: Сократу удалось затронуть те главные проблемы, которые волнуют всякого человека всякой эпохи. Он мыслил вечными категориями, не обращая внимания на преходящие вещи и обстоятельства. Он рассуждал о жизни и смерти, о мудрости и безумии, об истине и лжи, о добре и зле. Его не интересовали городские сплетни, политические события, стоимость товаров – если бы он рассуждал об этом, это могло быть интересно ему самому и его современникам, но было бы скучно и непонятно человеку другой другой эпохи, а потому Сократ был бы неизбежно забыт.

         Но в рассуждении о вечных вещах лишь часть секрета популярности Сократа. Вторая часть секрета – в умении Сократа влиять на современников, особенно на молодежь, что признавали и его противники, и что стало одним из пунктов обвинения, выдвинутых против него афинскими судьями. Наконец, третья и последняя часть секрета – незаслуженная жестокость вынесенного Сократу смертного приговора и то мужество, с которым Сократ его выслушал, и то, что он смирился с ним и не захотел отправиться в изгнание (что значило бы признать правоту своих судей и перечеркнуть все свое учение).

         Таким образом, в лице Сократа, еще более рельефно, чем в лице Фалеса, Пифагора и Гераклита, о которых у нас сохранились лишь отрывочные и зачастую противоречивые сведения, перед нами предстает настоящий философ, «равнодушный к славе и деньгам и жадный до одной только истины». Но вы можете возразить, что Сократ претерпел смерть ради славы своего имени. Да, мужественное принятие смертного приговора способствовало упрочению славы Сократа, но в своих беседах Сократ стремился лишь к выяснению истины, он, быть может, и не подозревал (а еще менее его слушатели), что «невинные» беседы о том, что есть истинная мудрость и красота, способны спровоцировать такую сильную ненависть и привести к столь жестокой развязке.

         Как известно, в таксономии (теории классификаций) действует «принцип Урманцева», согласно которому все можно сравнивать со всем. Таким образом, при желании можно сравнить Сократа с Людовиком XIV, Гитлером или Мао Цзэдуном. Но я предлагаю сравнить Сократа с Иоанном Крестителем. В диалоге «Теэтет» содержатся следующие слова Сократа: «Сам я в мудрости уже неплоден, и за что меня многие порицали, – что-де я все выспрашиваю у других, а сам никаких ответов никогда не даю, потому что сам никакой мудрости не ведаю, – это правда. А причина вот в чем: Бог понуждает меня принимать, роды же мне воспрещает. Так что сам я не такой уж особенный мудрец, и самому мне не выпала удача произвести на свет настоящий плод – плод моей души». Сравним эти слова Сократа с тем, что сказал о себе Иоанн Креститель: «Идущий за мною более меня… Ему должно расти, а мне умаляться». Миссия Иоанна Крестителя – пробуждать в людях покаяние, т.е. недовольство прожитой жизнью, своими грехами и ошибками, но только Иисус Христос, идущий вслед за Иоанном, способен вдохнуть в душу кающегося новую жизнь («Я крещу водой в покаяние, идущий за мною будет крестить Духом Святым и огнем»). Также и Сократ может лишь принимать «роды души», но зачатие мудрости происходит от Бога.

         Подчеркнем, что Сократ, как и Иоанн Креститель, четко знает свою миссию и ее пределы, он не думает о себе более, чем подобает. В этом смирении и верности вверенному ему служению Сократ достигает своего величия. Можно сказать, что Сократа прославил Бог. Вот главная причина долговечности (а мы добавим: бессмертия) памяти о Сократе. В заупокойной службе есть слова: «И сотвори ему (усопшему) вечную память». Подобную «вечную память» сотворил Бог Сократу за честно выполненную миссию.

         Юстин Мученик называет Сократа, как и Гераклита, «христианином до Христа». Если Гераклит удостоился такой чести за учение о Логосе, подготовившее греков к уразумению слов Иоанна Богослова о том, что «в начале было Слово», то за что удостоился такой чести Сократ? Василий Кесарийский – христианский богослов IV века – повторяет определение философии, данное Сократом: «Философия есть размышление о смерти» (PG 29, p. ccxcvii). Это определение Сократ дает в диалоге «Федон». Сначала он говорит: «Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью». Затем он продолжает: «Истинные философы много думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди». Вообще, главная идея диалога «Федон» — доказать бессмертие души и необходимость очищения души, чтобы после смерти душа пребывала счастливой: «Если душа бессмертна, она требует заботы не только на нынешнее время, которое мы называем своей жизнью, но на все времена, и, если кто не заботится о своей душе, впредь мы будем считать это грозной опасностью. Если бы смерть была концом всему, она была бы счастливой находкой для дурных людей: скончавшись, они разом избавлялись бы и от тела, и — вместе с душой — от собственной порочности. Но на самом-то деле, раз выяснилось, что душа бессмертна, для нее нет, видно, иного прибежища и спасения от бедствий, кроме единственного: стать как можно лучше и как можно разумнее. Ведь душа не уносит с собою в Аид ничего, кроме воспитания и образа жизни, и они-то, говорят, доставляют умершему либо неоценимую пользу, либо чинят непоправимый вред с самого начала его пути в загробный мир». Это учение Сократа согласуется с учением Христа: «Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф 10, 39). Впрочем, есть и различие между Христом и Сократом. Сократ учит о предсуществовании души до рождения человека. Согласно Сократу, душа вселяется в тело, как в темницу. Отсюда у Сократа мы видим презрение к телу. Христианский философ IV века нашей эры Лактанций, излагая учение Сократа о предсуществовании души до рождения человека, возводит его к учению античных философов Ферекида Сиросского и его ученика Пифагора (De vita beata, VIII, 7-8). Христианство не могло принять учение Сократа о предсуществовании душ и учение пифагорейцев о переселении душ в другие тела. Учение христианского богослова III века н.э. Оригена, который склонялся к мнению Сократа и пифагорейцев о предсуществовании душ, было осуждено на поместном Константинопольском соборе 543 года. Также надо отметить, что если Сократ встретил смерть спокойно и даже с радостью (о чем свидетельствует рассказ о последних часах жизни Сократа в диалоге «Федон»), то Христос встречает смерть в муке и тоске. В Гефсиманском саду Христос молится Отцу: «Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф 26, 39). Характерно, что и Сократу смерть предстает в качестве чаши с ядом, но, в отличие от Христа, Сократ не просил бога о спасении и отвергает план бегства, который ему предлагают ученики. Впрочем, и Христос не позволяет своим ученикам защищать Себя. Он говорит Петру: «Возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч, мечом погибнут. Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов ангелов? Как же сбудутся Писания, что так должно быть?» (Мф 26, 52-53). Смерть Сократа и смерть Иисуса противопоставляет уже Жан-Жак Руссо в своей книге «Эмиль, или О воспитании»: «Смерть Сократа, спокойно философствующего со своими друзьями, является наиболее сладостной, какой только можно желать; смерть Иисуса, умирающего в мучениях, оскорбляемого, осмеиваемого, проклинаемого всем народом, является самой ужасной, какую только можно себе вообразить» (J.-J. Rousseau. Emile: ou, De l’education. V. 2. Paris, 1820, p. 283). Мысль Руссо продолжает российский филолог и культуролог Сергей Аверинцев в статье «Истоки и развитие раннехристианской литературы»: «В своем качестве неправедно казненного Христос сопоставим с героем платоновской "Апологии Сократа" (это сравнение и проводят некоторые раннехристианские авторы); но если Сократ своим социальным статусом свободного афинского гражданина гарантирован от всякого унижающего насилия и его "красивая" смерть от чаши с цикутой излучает иллюзию преодоления смерти силой мысли, то Христос умирает "рабской" смертью на кресте после бичевания, пощечин и плевков. Мало того, схождение бога в мир людей заходит так далеко, что он даже внутри собственной души в решающую минуту лишен защищающей стоической невозмутимости и предан жестокому "борению" (Лк, 22, 44) со страхом смерти и тоской одиночества. Христа резко отличает от всех идеализированных мудрецов, мифологических героев и других типов сверхчеловека то, что он не свободен от пытки страха; ему приходится терзаться страхом до кровавого пота. Ужас Христа перед ожидающей его участью вызывал особенно резкие отзывы языческих критиков христианства (Кельса), правильно усмотревших в этой черте психологию социально отверженного, лишенного всех общественных гарантий человека» (С.С. Аверинцев. Истоки и развитие раннехристианской литературы/ История всемирной литературы. Т. 1. М., 1983, с. 506). Похожие мысли высказывает и поэт Иосиф Бродский в своем эссе «Путешествие в Стамбул»: «Если в  Афинах Сократ был судим открытым судом, имел  возможность произнести речь  — целых три! —  в  свою защиту, в Исфагане или,  скажем,  в  Багдаде такого Сократа  просто бы посадили  на кол — или  содрали бы с него живьем кожу, — и  дело с  концом,  и  не было  бы  вам ни  диалогов  Платона,  ни неоплатонизма,  ни  всего  прочего  — как  их действительно  и  не  было на Востоке» (И. А. Бродский. Сочинения. Т. 5. СПб., 1999, с. 295). Т.е. Бродский увидел бы в позорной казни, которую пришлось претерпеть Христу, лишь проявление присущего Востоку деспотизма и неуважения к правам личности. Для христиан же проблема глубже. Христианин должен ответить на вопрос: почему Христос решил родиться на Востоке и претерпеть именно по-восточному жестокую казнь?


Лекция 4

Творец и творение


        Каждый из нас при внимательном рассмотрении самого себя вынужден признать свое появление на свет чем-то вовсе не необходимым и не добровольным. Нас не спросили, хотим ли мы существовать или нет.

        Из этого факта можно при желании сделать далеко идущие выводы. Наиболее «экономичный» (с точки зрения принципа «экономии мышления», предложенного философом и физиком Эрнстом Махом) вывод заключается в том, что существует некая Первопричина, переведшая и нас, и весь мир (в момент Большого Взрыва) из небытия в бытие. Наиболее полно учение о Боге как о Творце всего сущего сформулировал еврейский вождь и пророк Моисей (если кто-то сомневается в существовании Моисея, я отсылаю его к предыдущей лекции, где уже обсуждался вопрос о существовании Сократа). Согласно повествованию библейской книги «Исход», ангел (т.е. посланник Бога) явился Моисею при горе Синай и сообщил, что имя Бога – Сущий. Таким образом, впервые у евреев мы встречаем в самом имени Бога указание на Его главное определение как «Сущего par excellence». У индусов, персов и арабов Бог этимологически определяется соответственно как «Див» (свет), «Бага» (господин) и «Аллах» (всевышний). Славянское «Богъ» происходит, скорее всего, от авестийского «бага» (доля, участь) и означает «богатый, счастливый». Лишь у евреев Бог определяет Себя через предикат бытия: «Я есть Тот, Кто есть» (Исх. 3,14).

        Отметим, что в самом древнем переводе Библии на иностранный (нееврейский) язык, а именно, в греческом переводе, получившем название «Септуагинта» (от греч. «семьдесят» – по числу переводчиков), фрагмент Исх. 3,14 звучит следующим образом: «Ego eimi ho on» (Аз есмь Сущий). Таким образом подчеркивается мысль, что Бог есть необходимое сущее, в то время как все прочее существует контингентно (от лат. contingens – касающийся. граничащий), т.е. в зависимости от воли Божией, иными словами, могло бы и не существовать. Не может не существовать только Бог, поэтому Он и только Он вправе называть себя Сущим с большой буквы (или, как в греческом языке, с определенным артиклем).

        Любопыно, что причастие «ho on» (сущий) – мужского рода. Это говорит о том, что Бог есть чистое действие (actus purus), в нем нет ничего потенциального, становящегося, изменяемого. В паре противоположностей «актуальное – потенциальное» актуальное соответствует активному, т.е. мужскому, а потенциальное – пассивному, т.е. женскому началу. Не случайно слово «творение» в старославянском, латинском и греческом языках женского рода («тварь», «creatura», «ktisma»). Из самого смысла слов ясно, что Творец есть начало активное, а творение – пассивное, поэтому Богу как Творцу всего сущего подобает имя мужского рода, а творению в собирательном смысле как созданному Богом, подобает имя женского рода. Древние языки этим требованиям здравого смысла удовлетворяют.


Лекция 5

Вера


         Слово «Бог» у русского человека прочно ассоциируется со словом «вера», а люди, признающие существование Бога, в русском языке называются «верующими». В свете сказанного нами в предыдущей лекции подобная ассоциация представляется странной, ведь вера – это акт воли, в то время как понятие Бога формируется разумом. Дело, однако, в том, что не все формируемые разумом понятия принимаются человеческим сознанием как объективно существующие, т.е. реальные. Ведь разум может придумать и химеру, например кентавра или инопланетянина, из чего вовсе не следует, что кентавры или инопланетяне реально существуют. Таким образом, все понятия, которые создаются нашим интеллектом, проходят своеобразный фильтр или цензуру воли. Именно воля призвана решать, достаточно ли у нас оснований, чтобы признать сформированное интеллектом понятие объективно существующим. Из этого решения воли уже будет следовать, насколько серьезно мы должны будем отнестись к данным понятиям. Наличие такой цензуры необходимо для того, чтобы человек адекватно воспринимал окружающий мир. Ошибки цензуры (как в сторону чрезмерной строгости, так и в сторону чрезмерной мягкости) чреваты серьезными последствиями. Например, если человек отрицает существование радиации или не верит в ее негативное воздействие на здоровье, он рискует, в случае пребывания, к примеру, в Чернобыльской зоне, получить большую дозу излучения и испортить свое здоровье. Итак, слишком строгая цензура, на практике оборачивающаяся неверием, может повредить человеку. Обратных примеров, а именно, когда человек становится жертвой излишней доверчивости, можно привести, пожалуй, еще больше. Классический пример постепенного исчезновения цензуры приводит Гоголь в повести «Записки сумасшедшего»: сначала герою кажется, что он понимает язык комнатных собачек, потом он воображает себя испанским королем Фердинандом VIII, потом теряет счет времени.

         Понятны опасения большинства людей, не желающих оказаться в положении гоголевского героя, а потому люди, как правило, неохотно решаются принять что-либо на веру, или, говоря языком схоластов, совершить «акт веры». Акт веры – это всегда риск, и тот, кто совершает его впервые, испытывает ощущения человека, прыгающего с обрыва в реку. Я сам испытал нечто подобное, когда впервые, под влиянием книги В.С. Соловьева «Духовные основы жизни», всерьез задумался о существовании Бога. Мне тогда показалось, что я схожу с ума: ведь никто из окружавших меня взрослых людей, включая профессоров физического факультета МГУ, где я тогда учился, не принимал идею Бога всерьез.

        Почему сейчас вера в Бога представляется мне оправданной с точки зрения разума, и я уже не боюсь сердитых профессоров физфака? Ответ на этот вопрос следует начать издалека. Начну с того, что в вере, как и во всем прочем, следует выделять объективный и субъективный элемент. Объективный элемент – это предмет веры, субъективный – человек, который совершает акт веры. В соответствии с принципом «Познай самого себя» мы должны обратить внимание, например, на то, что мы не помним, как и где мы родились (об этом мы знаем только со слов родителей и из записей в соответствующих документах) и не знаем даты и обстоятельств нашей, увы, неизбежной смерти. Вообще, как показал Декарт, все наши суждения содержат элемент неопределенности, кроме одного: «Я мыслю, следовательно, существую». Это изречение было сформулировано Декартом как единственная несомненная истина. Формулируя это утверждение, Декарт действовал как продолжатель философской традиции, идущей от греческого мудреца Хилона, которому, по преданию, пифия сказала: «Познай самого себя», и знаменитого Сократа («Я знаю, что ничего не знаю»). Почему Декарт подвергал все сомнению, кроме истины о собственном существовании? Вовсе не оттого, что он был скептиком: на самом деле, он боялся стать жертвой обмана со стороны дьявола. Подробнее об этом мы поговорим в лекции, посвященной злу. Итак: «Я мыслю, следовательно, существую». Но кто такой «Я»? Интроспекция («Познай самого себя») показывает, что во мне нет ничего, что делало бы мое существование необходимым. Короче, я контингентное сущее. Я не имею источника бытия в себе самом, я не вызвал себя из небытия к бытию, я не выбирал своих родителей и т.п. Значит, за это ответственен кто-то другой, и этот другой есть Бог, т.е. необходимое Сущее.

        Здесь обычно шутники задают вопрос: «А кто сотворил Бога?» Как и многие другие вопросы шутников, этот вопрос бессмысленный. С таким же успехом можно спросить: «А где у треугольника четвертый угол?» Ответ: у треугольника по определению не может быть четвертого угла. Другое дело, что сами определения иногда бывают маловразумительными, особенно, когда речь идет об определении таких основополагающих понятий, как «число», «точка», «масса», «бытие». Математик П.С. Моденов любил рассказывать, как он однажды решил дать определение понятию «величина» и понес это определение на рецензию академику Делоне. Академик прочел определение и сказал: «Из этого определения я могу заключить, что величина – это Вы». Если кого-то не убеждает этот анекдот, пусть вдумается в эвклидово определение точки: «Точка – это то, что не имеет частей».

        Так что без веры не обойтись. Что касается веры в Бога, то следует отметить, что логического противоречия в определении Бога нет. Вопрос: «Кто сотворил Бога?» бессмыслен, потому что если бы Бог был сотворен, Он был бы контингентным сущим, но это противоречит определению Бога. Иными словами, вера не противоречит разуму, но превосходит его, выходит в область, находящуюся за пределами его компетентности.


Лекция 6

Учитель и ученик


         Многие, вероятно, проходили в школе повесть киргизского писателя Чингиза Айтматова «Первый учитель». Можно поставить вопрос: кто был первым учителем человечества? Ответ ясен из предыдущей лекции. Первым учителем человечества был Бог, и первым уроком Бога является сам акт творения мира из ничего. Даже если бы не было никакого сверхъестественного откровения от Бога, мир учил бы человека непосредственно, как он и поныне учит атеистов. Но Бог из любви к людям даровал им особое учительство: Он наставлял их Сам. Первые уроки от Бога получили еще наши прародители. Эти уроки зафиксированы в священных книгах иудеев, мусульман и христиан. Обратимся к тексту первых глав книги Бытия. Сотворив человека, Бог дает ему заповедь: «Не ешь от плода древа познания добра и зла». Таким образом, Бог предостерегает человека от самостоятельного получения знаний непосредственно от созерцания творений, в т.ч. от других людей, а также от падших духов, вступивших в конфликт с Богом. Бог Сам желает быть первым учителем человека. Нарушив заповедь, человек изменил Богу и сделался недостоин иметь Бога своим учителем. Однако Бог оставил человеку Свой голос внутри него: это голос совести, или сознания (что по-латыни обозначается одним и тем же термином conscientia). Обратите внимание, что голос Бога, обращенный к Каину, совершившему убийство, очень напоминает голос совести («Где Авель, брат твой?… Что ты сделал?»). Таким образом, совесть, или сознание, становится вторым учителем человека. Теперь нам в новом свете открывается смысл слов, сказанных пифией мудрецу Хилону: «Познай самого себя», т.е. вслушивайся в голос своего сознания, внимай своей совести. Внимая своей совести, человек слышит голос Бога в своей душе.

        Однако голос совести у многих людей заглушается другими голосами: голосом страстей, прежде всего вожделения и страха, голосом общественного мнения (ведь человек, согласно Аристотелю, «общественное животное»), наконец, голосом дьявола-искусителя. Поэтому Бог посылает сверхъестественное откровение через Моисея и других пророков, а в «конце времен» Сам сходит на землю, чтобы, как некогда в Эдеме, беседовать с людьми «с глазу на глаз». Однако философия этим не отменяется. Ведь во времена Сократа никто из греков не знал о тех чудесах, которые творил Бог с евреями через Моисея. Поэтому для учеников Сократа голос совести оказывался единственным каналом для общения с Богом. Надо сказать, что этот канал, если его привести в судоходное состояние, т.е. старательно прочистить, является очень надежным средством общения с Богом. Вспомним, что фараон так и не внял Моисею, несмотря на чудеса, а Платон внял Сократу без всяких чудес. В конце концов, цель человека – достичь совершенства, интеллектуального и нравственного, а религия, в т.ч. и богооткровенная, лишь средство достижения совершенства.

         Здесь нам могут возразить, что следование голосу совести неспособно привести человека к богообщению без веры. На это можно ответить, что вера также должна быть просвещенной, иначе она вырождается в суеверие, как вера греков в их многочисленных богов. Поэтому для воспитании просвещенной веры человеку также необходимо внимать голосу совести. Но как сделать свою совесть чуткой? Здесь человеку необходим учитель, иначе его совесть не разовьется. История знает два типа учителя: Моисей и Сократ, философ и пророк. Однако между ними, несмотря на очевидные различия, есть и некоторое сходство. Оба они призваны Богом, хотя каждый по-своему, оба они были чудесным образом хранимы Богом с детства. Сократ в своей защитительной речи в афинском ареопаге говорит о том, что с детства он слышал голос демона (согласно греческим представлениям, не обязательно злого существа), предупреждавшего о грозящей опасности и запрещавшего совершать некоторые поступки. Моисей, еще будучи младенцем, был спасен дочерью фараона от неминуемой гибели, т.к. в то время фараон издал приказ умерщвлять еврейских детей мужского пола. И Сократ, и Моисей достигли маститой старости, и их миссия не прервалась с их смертью, но была продолжена их преданными учениками, соответственно, Платоном и Иисусом Навином. Идеальный ученик становится как бы сыном учителя, причем сыном любящим и послушным. Можно сказать, что Моисей сформировал совесть евреев, а Сократ – совесть язычников. Но как именно происходит процесс обучения? Для того, чтобы понять это, нам необходимо будет ознакомиться с материалом, содержащимся в следующей лекции.






Лекция 7

Мужчина и женщина


          Издревле философы искали начало мира. Как сообщает Цицерон в своем сочинении «О природе богов», «Фалес Милетский началом всего сущего считал воду, а Бога — тем Умом, Который из воды все сотворил». Вода (лат. aqua) — существительное женского рода, по природе она пассивна, принимает форму сосуда (хотя по-гречески вода — hydor — почему-то среднего рода). Бог (лат. Deus) — существительное мужского рода, по природе Он активен, творит мир. Таковым мыслили древние мужское начало. У Платона Демиург (греч. Demiourgos, м.) — активное начало, Творец мира; Он творит мир из бесформенной, пассивной материи (греч. hyle, ж.). Эта же мысль зафиксирована в Библии, в книге Премудрости Соломона: «Не невозможно было для всемогущей руки Твоей, создавшей мир из необразного вещества (ktisasa ton kosmon ex amorphou hyles) наслать на них (язычников) множество медведей или сворепых львов…» (Прем. 11, 18). Символы мужского и женского начала мы находим и в евангельских притчах: «Вышел сеятель сеять… иное семя упало в тучную землю…». Сеятель – активное, мужское начало, согласно истолкованию притчи, это Сын Человеческий, т.е. Иисус Христос, семя – среднего рода, т.е. как бы посреди мужского и женского, земля (греч. ge, ж.) – пассивное, женское, восприемлющее начало. Обратим внимание, что слово «пассивный» происходит от лат. «patior» — страдать. Таким образом, если в притче о сеятеле Сын Человеческий предстает как активное, мужское начало, то в сценах страстей Он же предстает как претерпевающий страдания, т.е. олицетворяющий женское начало. В этом тайна Божественного кенозиса, т.е. умаления Бога. Бог «уничижил Себя Самого, приняв зрак раба… быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп. 2, 7-8). Это невозможно в исламе, там Аллах только активное начало, Он посылает Коран, но Сам не страдает. Отсюда характерное для ислама презрение к женщине, ибо в ней меньше явлен образ Аллаха, чем в мужчине. Отсюда же культ рыцаря-джигита (мужское начало), унаследованный западноевропейским средневековьем, и презрение к рабу, на долю которого приходятся страдания (женское начало). Не так в России:


         Эти бедные селенья,

         Эта скудная природа –

         Край родной долготерпенья,

         Край ты русского народа!


         Как плохо понимал Анатоль Франс ветхозаветного Бога, когда упрекал Его в деспотизме и ревности и сравнивал с «племенным вождем». Ведь именно ветхозаветный Бог готовил нам величайший дар – Он послал Своего Сына, чтобы Тот пострадал и умер за наши грехи. Впрочем, Сын уже в Троице причастен неким образом женскому началу, ибо он «рожден» (genitus), хотя и «несотворен» (non factus), т.е. в меньшей степени причастен женскому началу, чем творение (тварь, ktisma, creatura). Однако, воплотившись (плоть, sarx, caro – женского рода), Он сделался еще в большей степени причастен женскому началу, что дополнительно подчеркивается целевой причиной воплощения (passus et sepultus est – пострадал и был погребен), однако в образе мужчины, а не женщины (passus, а не passa), что соответствует центральному месту Сына в Троице. Сын в Троице имеет и мужское, и женское начало. С одной стороны, Он рожден Отцом, абсолютно мужским началом (аа – активно-активным, ибо Отец рождает Сына и изводит Святого Духа), с другой – Он изводит вместе с Отцом в одном акте «духновения» (spiratio activa) Святого Духа (так по Фоме Аквинскому). Таким образом, Сын является в Троице активно-пассивным началом (ар). Духу Святому, исходящему от Отца и Сына, из всех Лиц Троицы в наибольшей степени присуще женственное начало, ибо он исходит от Отца и Сына, потому именно Он нисходит на Деву Марию, ибо Он ближе ей, как носитель двойного женственного начала (рр, изводим от Отца и Сына, «исходящ», procedens), и становится ее Супругом, ибо все же женственность Св. Духа как Творца несравнима с женственностью твари, т.е. в отношении творений Св. Дух выступает как активное, мужское начало, что и отражено в имени «Господь [истинный]», которое усвояет Св. Духу Никео-Константинопольский символ веры, а также в евангельском имени «Утешитель, греч. Parakletos, м».

         Теперь, в свете сказанного о мужском и женском начале, нам легче понять, что такое обучение, и внести необходимые дополнения в предыдущую лекцию, которая как бы оборвалась на полуслове. Если мужское – это актуальное, а женское – потенциальное, т.е. возможное, то, поскольку, согласно Фоме Аквинскому, обучение есть переход обучаемого из состояния возможности обладания знанием в состояние действительного обладания знанием, то в обучении имеется и мужское, и женское начало. Мужским началом является учитель, актуально обладающий знанием, а женским началом является ученик, обладающий знанием лишь потенциально. Если вспомнить первое доказательство бытия Божия, принадлежащее тому же Фоме Аквинскому, то выясняется, что обучение есть частный случай движения, понимаемого как переход из состояния возможности в состояние действительности. В первом доказательстве бытия Божия говорится, что все, что движется, движимо другим (omne quod movetur, ab alio movetur). Как видим, в латинском оригинале употреблена страдательная (женская) форма глагола «movere». Т.о. ученик движим учителем и является пассивным началом. Учитель подобен огню, обладающему актуальной теплотой, а ученик – дровам, могущим воспламениться под действием огня. Этот пример с огнем как раз приводит Фома Аквинский как общий пример движения в первом доказательстве бытия Божия. Отметим, кстати, что Бог является, согласно Фоме Аквинскому, первопричиной всякого движения, а, следовательно, и обучения, которое есть частный случай движения. Интересно, что вообще движение понимается Фомой Аквинским (здесь он, впрочем, следует Аристотелю) как переход женского начала в мужское под воздействием мужского. Парадигмой движения, таким образом, становится оплодотворение. Отметим, между прочим, что акт (actus) – существительное мужского рода, а возможность (potentia) – существительное женского рода. Но в оплодотворении женское начало зачинает новую жизнь, которую потом оно же призвано произвести на свет, родить, и в этом женщина уподобляется самому мужскому из начал – Богу Отцу. По Гегелю, можно было бы говорить о снятии противоположности мужского и женского в акте зачатия. Интересно, что зачатие по-латыни звучит как conceptio и является однокоренным с «концептом» (conceptus), т.е. зачатой интеллектом идеей. Сам глагол «понимать» (capere) в латинском языке также является однокоренным с существительным «зачатие». Таким образом, можно сказать, что понимание в интеллектуальной сфере играет ту же роль, что и зачатие в сфере физиологической. Действие учителя должно привести к зачатию учеником новой идеи. Причем, как заметил Платон в диалоге «Теэтет», активное начало, порождающее правильную мысль в сознании ученика – это Сам Бог, а роль учителя сводится к тому, чтобы проследить, чтобы мысль была выношена и не появилась на свет преждевременно, чтобы родился «здоровый ребенок», а не «выкидыш». Как бы то ни было, ученик отождествляется с женским началом, будь то зачинающим, будь то рождающим. Но почему обучение не всегда бывает эффективным, т.е. плодотворным? Ответу на этот вопрос посвящена следующая лекция.



Лекция 8

Зло и его причины


         Когда речь заходит о проблеме зла, на ум невольно приходят уже цитировавшиеся нами тютчевские строки: "Откуда, как разлад возник?" Здесь, очевидно, скрывается какая-то тайна, ибо противоположные начала: активное и пассивное, мужское и женское, актуальное и потенциальное – казалось бы, самой природой устремлены друг к другу. Камень падает вниз, протон соединяется с электроном, образуя атом водорода, мужчина соединяется с женщиной, образуя семью, пчела собирает нектар, философ созерцает Бога. Взаимное тяготение мужского и женского начал друг к другу мы называем любовью. Любовь, по Аристотелю, Фоме Аквинскому и Данте, «движет Солнце и светила». Откуда же разлад? Попробуем обратиться к источнику разлада: бунту Сатаны. Он, будучи по отношению к Богу женским началом (как и всякое творение), не пожелал реализовать свое женское начало в служении Богу, но захотел сам стать равным Богу, т.е. изжить свою тварность (non serviam –не буду служить!). Таким образом, воля Сатаны пришла в противоречие с его естеством. В чем причина этого иррационального желания – перестать быть творением и уподобиться Богу во всем? И так ли уж оно иррационально? Еще Дунс Скот говорил, что человек «способен к бесконечности» («capax infiniti»). А ангел тем более! Но каждый человек и ангел должен достигать бесконечности (или обожения) упорядоченным образом. Поэтому Фома Аквинский считал именно неупорядоченную жажду богоподобия причиной грехопадения Сатаны. Равно и прародители согрешили желанием «стать как боги, знающие добро и зло». Напротив, Дева Мария, воплотила и в своей природе, и в своем послушании идеал чистой женственности: «Се, раба Господня, да будет мне по слову твоему».

         Как исцелить последствия разлада? «Человекам это невозможно, но все возможно Богу». Может быть, как пишет отец Сергий Булгаков, удастся достичь всеобщего восстановления (апокатастасиса), так как Сатана, будучи творением, не сможет навечно устоять в своем бунте против Бога и, в конце концов, вынужден будет покориться той любви, которая призвана соединить Творца и творение?

         Особый вопрос состоит в том, насколько ангелам вообще, и Сатане в частности, присуща рефлексия, типа «Познай самого себя» Хилона или декартовского «Сogito, ergo sum». Вообще, что есть рефлексия: дар Божий, шаг к покаянию, необходимый после возникновения разлада, или начало богоуподобления? Также очень важно знать, возможна ли рефлексия и вообще философия в аду, или же там люди пребывают под своего рода гипнозом, осуществляемым падшими ангелами, и делаются неспособными к самостоятельному мышлению? Ответ на этот вопрос дал бы ключ к решению проблемы зла.


Лекция 9

Аскеза


          Если ад означает конец рефлексии, то задача человека не позволить своему сознанию впасть в «рефлексивную кому». Для этого требуется разорвать связь с дьяволом, являющимся причиной и носителем зла. Учитывая мстительность дьявола и его постоянство во зле, а также то, что Сам Господь Иисус Христос охарактеризовал дьявола как «человекоубийцу», разрыв с дьяволом небезопасен для человека. Ведь разорвав отношения с дьяволом, мы навлекаем на себя его ненависть со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наша прародительница Ева, хотя и не предвидела, но, возможно, предчувствовала тяжесть этих последствий, а потому, испугавшись (!), продолжала разговор с дьяволом (явившимся ей в образе змея), и лишь затем любопытство и вожделение пришли на место страху. Можно сказать, что страх вызвал у Евы ту самую «рефлексивную кому», которая может стать уделом человека, оказавшегося в аду. Как иначе объяснить то затмение сознания, в котором Ева предпочла оскорбить непослушанием Творца ради того, чтобы не поссориться с творением. Но не будем слишком строги к Еве, ибо от нее тогда была еще сокрыта «тайна беззакония», о которой мы говорили в предыдущей лекции, т.е. тайна грехопадения ангелов.

          Итак, человек призван сражаться с дьяволом, желает он этого или нет. Причем, если в имени человека нет ничего воинственного (в еврейском «адам» созвучен «адамах» — красная глина), то само имя дьявола (diabolos) в переводе с греческого означает "противник". О борьбе с дьяволом аскеты говорят, что на нее надо выходить голым, чтобы дьяволу не за что было тебя схватить. В классической греко-римской борьбе ускользнуть — значит победить (по крайней мере, не проиграть), а голому ускользнуть легче — оттого римские легионеры брили бороду и не отращивали волосы. Однако, как мы убедились, анализируя природу человека, ему свойственно любить, а цель любви — единение с любимым. Человек желает этого единения, причем, в силу своей духовно-телесной природы, желает сделать это единение осязательным, тактильным, что неизбежно порождает страсть, также способную привести к «рефлексивной коме», и в результате человек делается легкой добычей дьявола. Но как, не отказываясь от любви, к которой мы призваны по природе и по заповеди, не допустить возникновения страсти? Этому и учит аскетика – искусство искусств, как назвал ее отец Павел Флоренский. Ангел сказал авве Арсению: «Бегай людей, и спасешься». Авва Макарий был томим столь сильным искушением бежать из египетской пустыни в Рим для того, чтобы лечить множество находившихся в Риме больных, что стал перетаскивать с места на место мешки с песком, т.е. удручать себя явно бессмысленной работой. Когда кто-то из проходивших в тот момент мимо спросил его: «Авва, что ты делаешь?», — он ответил: «Изнуряю изнуряющего меня». Создается впечатление, что и авва Арсений, и авва Макарий препятствуют делам любви, некоторые могут упрекнуть их в духовном скопчестве, но в действительности все не так просто. Возьмем другую крайность: прелюбодей тоже может заявить, что он движим любовью, извечной тоской мужского начала по женскому (сравни поэму Маяковского «Облако в штанах»). На одном полюсе аскеты, на другом — декаденты. Где же середина? Во-первых, у каждого свой крест. То, что было искушением для аввы Арсения, оказалось спасительным для матери Терезы Калькуттской. Авва Арсений бегал людей, а оптинский старец Леонид открыл свою келью для всех желающих. Главное, исполниться духом Христа. Аскеза необходима, когда человек борется с дьяволом, только борьба эта проходит по-разному: у аввы Макария в пустыне, а у матери Терезы — на больничной койке. В Откровении Иоанна Богослова сказано: «И рассвирепел дракон на Жену, и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени Ее, сохраняющими заповеди Божии и имеющими свидетельство Иисуса Христа» (Откр. 12,17). Под Женой понимается Богородица или Церковь Христова. Но в этой борьбе бывают и периоды относительного мира (сравни апокалиптический образ Сатаны, «связанного на тысячу лет»), когда можно предаться любви к людям без опасности попасть в плен страстям. Древнекитайский мудрец Конфуций говорил: «В семьдесят лет (т.е. достигнув возраста духовной зрелости – И.Л.) я мог следовать влечениям моего сердца: они не отклоняли меня от прямого пути». Два раза в год св. Бенедикт позволял себе встречаться со своей сестрой св. Схоластикой. Вняв мольбам св. Клары, св. Франциск Ассизский назначил ей свидание, на котором произошло чудо. Пример аскетизма в личных отношениях дает Иисус Христос: «Каждый год родители Его ходили в Иерусалим на праздник Пасхи. И когда Он был двенадцати лет, пришли они также по обычаю в Иерусалим на праздник. Когда же, по окончании дней праздника, возвращались, остался Отрок Иисус в Иерусалиме; и не заметили того Иосиф и Матерь Его; но думали, что Он идет с другими. Пройдя же дневной путь, стали искать Его между родственниками и знакомыми. И, не найдя Его, возвратились в Иерусалим, ища Его. Через три дня нашли Его в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их … И, увидев Его, удивились; и Матерь Его сказала Ему: Чадо! Что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем вам было искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» (Лк. 2, 41-49). Странный ответ, — комментирует уже упоминавшийся нами английский богослов Ф. Шид, — для послушного ребенка, видящего свою мать в таком волнении! И тот же Ф. Шид говорит, что здесь была явлена великая жертва и великий аскетизм как со стороны Богородицы, так и со стороны Иисуса Христа. Другой урок аскетизма Господь дает на браке в Кане Галилейской: «Что мне и тебе, Жено?» – это ответ на призыв помочь людям. И правильно толкует происходившее писатель-христианин Венедикт Ерофеев: «Да брось ты, — отмахнулся я сам от себя, — разве суета мне твоя нужна? Люди разве твои нужны? Вот ведь Искупитель даже, и даже Маме своей родной, и то говорил: "Что мне до тебя?" А уж тем более мне — что мне до этих суетящихся и постылых?» Но не Господь ли порицал жестокосердных: «Я алкал, и вы не дали Мне есть, жаждал, и не напоили Меня»? Значит, заключает Ф. Шид, здесь идет речь в первую очередь о духовном голоде и о духовной жажде. Показывая пример аскетизма, побеждая дьявола, мы утоляем главную жажду человека – жажду Бога и бессмертия. Девственность Марии также подчеркивает необходимость аскезы, равно как и девственность Иисуса Христа, Иоанна Крестителя и Иоанна Богослова. Но физическая девственность не может положить предел любви духовной, которую воспел Платон в диалоге «Пир». О душах можно молиться и в пустыне. Кажется, св. Тереза Младенца Иисуса сказала, что письма монахинь – это фальшивые деньги (по сравнению с молитвами, которые суть деньги подлинные).

           Здесь можно поставить проблему сопоставления стоицизма и христианства. Стоики – философская школа, основанная греческим философом Зеноном Китийским ок. 300 г. до н.э. в Афинах и получивашая свое названия от портика (греч. «стоя») на афинской агоре, где собирались ученики Зенона, прославилась своим учением о покорности судьбе. В изложении Сенеки это учение о покорности судьбе звучит так: «Судьбы желающего ведут, а нежелающего тащат» (Ducunt volentem fata, nolentem trahunt), хотя на самом деле эти слова принадлежат греческому философу-стоику Клеанфу (III в. до н.э.), а Сенека лишь перевел их с греческого на латинский язык. В Новом Завете мы часто встречаем стоические формулировки. Например, в Евангелии от Луки Христос говорит: «Возьми крест свой и следуй за Мною» (Лк 9, 23). Если толковать эти слова в стоическом смысле, то крест – это fatum (судьба). Также в стоическом смысле можно истолковать слова Христа из Евангелия от Матфея: «Надлежит всему тому быть» (Мф 24, 7). Из контекста видно, что речь идет о войнах и других бедствиях, которые будут иметь место на протяжении человеческой истории, и даже приход на землю Иисуса Христа не может здесь ничего изменить. То же самое мы находим и в Апокалипсисе Иоанна: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга» (Откр 6, 4). Португальский богослов-кармелит Иоанн де Сильвейра в комментарии к этому стиху Апокалипсиса пишет: «Ибо очень большой был меч гонений тиранов на христиан, как из-за большого числа мучеников, так что от Нерона до Константина меньше чем за триста лет в Риме увенчаны мученичеством были более 200 тысяч мучеников, так и из-за жестокости казней» (Ioannes da Sylveira. Commentaria in Apocalypsim Ioannis Apostoli. Antverpiae, 1666, p. 303). Отсюда и другая стоическая идея в христианстве: идея «терпения». Уже Тертуллиан, христианский апологет начала III в. н.э., пишет трактат «О терпении» (De patientia), в котором рекомендует отличать «христианское терпение», «небесное и истинное» от «ложного» терпения язычников. Действительно, Тертуллиану надо было отличать христианское терпение от языческого, ибо слово «терпение» (patientia) существовало в латинском языке уже со времен комедиографа Плавта (254-184 гг. до н.э.). Римские христиане, писавшие на латинском языке, переводя греческое слово «hypomone» латинским «patientia» (терпение), например, в знаменитой фразе из Апокалипсиса: «Здесь терпение и вера святых» (Откр 13, 10) (Hic est patientia et fides sanctorum), невольно нагружали его стоическим смыслом. Сравни знаменитую речь Цицерона против Катилины: «Доколе, Катилина, ты будешь злоупотреблять терпением нашим (patientia nostra)?». Сенека в книге «О постоянстве мудреца» (De constantia sapientis) приводит в качестве примера терпение Сократа: «Посмотрим на примеры тех, коих терпение (patientiam) мы хвалим: например, Сократа, который не обижался на комедии, в которых его изображали, и над содержащимися в них шутками смеялся не меньше, чем тогда, когда его супруга Ксантиппа вылила на него ушат помоев» (De constantia sapientis XVIII, 6). К стоической позиции призывал и православный епископ Игнатий Брянчанинов: «Отступление попущено Богом: не покусись остановить его немощною рукою твоею. Устранись, охранись от него сам: и этого с тебя достаточно. Ознакомься с духом времени, изучи его, чтоб по возможности избегнуть влияния его» (Игнатий Брянчанинов. О кончине мира. М., 1992, с. 34). Также слова Сенеки о том, что судьбы желающего ведут, а нежелающего тащат, цитирует немецкий философ Освальд Шпенглер в конце 2 тома своей книги «Закат Европы» (O. Spengler. Der Untergang des Abendlandes. B. 2. Welthistorische Perspektiven. M;nchen, 1922, S. 635).



Лекция 10

Наказание


          Каждый свободный акт воли является определенным событием в духовном мире и оказывает влияние на другие события и в духовном, и в материальном мире, в каком-то смысле даже творит новый мир. На это обстоятельство впервые указал испанский богослов Луис Молина. Таким образом, каждый акт воли способен вызвать бесконечную цепь событий. Акт воли Сатаны, сказавшего: «Не буду служить», — сотворил иной мир, нежели тот, который желал бы видеть Бог, а потому Сатана совершил грех (т.е. оказал сопротивление воле своего Творца). Мне могут возразить, что Бог предвидел непослушание Сатаны, а потому мы не в праве говорить, что Сатане удалось вмешаться в планы Божии. Здесь антиномия: с одной стороны, апостол Павел восклицает: «Бог всех заключил в непослушание, чтобы всех помиловать. О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (Рим. 11, 32-33). Но с другой стороны, Иисус в день Своего торжественного входа в Иерусалим сетует на слепоту иудеев: «И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем и сказал: о, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих» (Лк. 19, 41-42). Так что жители Иерусалима сами навлекли на себя бедствие, которое Иисус так желал предотвратить, а значит, создали тот мир, в котором Иерусалим должен быть разрушен.

           За каждый грех следует наказание. Как сказал Ф. Шид, мы властны над нашими действиями, но не властны над последствиями наших действий. За грех непослушания воле Божией Сатана наказан ниспадением с неба. Но ведь Сатана совершил и другие грехи, например, он искушал Еву в раю и вовлек ее в грехопадение. Следует ли какое-то особое наказание за этот грех? Осмелимся утверждать, что за совращение Евы дьявол был наказан особым образом: ему было предречено поражение от Жены, являющейся Новой Евой, т.е. от Девы Марии. Это особенно унизительное для Сатаны наказание: быть побежденным не Богом и даже не ангелом, но низшим по природе (в сравнении с ангелами) существом – человеком, притом не мужчиной, а женщиной, которая, как мы показали в предыдущих лекциях, является пассивным началом и, согласно Аристотелю, даже уступает мужчине в разуме (впрочем, Лотеранская литания именует Деву Марию "Престолом мудрости" ). Наверняка в ходе мировой истории воспоследовали и другие наказания для дьявола: по мнению некоторых богословов, его окончательное осуждение состоялось лишь после смерти и воскресения Иисуса Христа. К числу наказаний для дьявола и ангелов его помимо уготованного им «огня вечного» относятся «быть скованным на тысячу лет» во время евхаристического царства Иисуса Христа, быть побежденным «юношами», посылаемым в нечистых животных и т.п.

          Если Бог предусмотрел наказания за грехи ангелов, то Он же предусмотрел и наказания за грехи людей. Еве после ее грехопадения было сказано, что она «в муках будет рождать детей». Речь идет не только о родовых муках по плоти, но и о том, что Сократ назвал «родами души», и это наказание добровольно взяла на себя и Новая Ева – Дева Мария, описанная в Откровении Иоанна Богослова в образе «Жены, облеченной в Солнце» («Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения», Откр. 12, 2). Однако первым наказанием за грех был стыд, и это наказание также добровольно взяли на себя Иисус Христос и Дева Мария (равно как они взяли на себя и наказание смертью, но лишь в той его части, которая касается разлучения души и тела – «смертью да умрете», а не в той, что касается тления – «прах ты и в прах возвратишься»). Дополнительное наказание за убийство Авеля получает Каин – ему запрещено заниматься земледелием, ибо он пролил кровь. Потоп был наказанием древним жителям за духовный блуд с бесами, жители Содома и Гоморры были наказаны за противоестественные грехи плоти, Онан – за недостойный потомка Авраама поступок («изливал семя на землю»). Наказанием Фараону за ожесточение была смерть его первенца и т.п.

        Наказания, хотя и смягчают последствия греха и вразумляют людей, в частности, пробуждают в них рефлексию и ее специфическую разновидность, именуемую «покаянием», т.е. изменением ума (греч. metanoia), неспособны полностью вернуть утраченную мировую гармонию. Для этого необходимо нечто большее. Об этом в следующей лекции.







Лекция 11

Спасение


           От чего мы должны быть спасены? История свидетельствует о том, что человек не спасается от наказания, ибо здесь было бы противоречие, т.к. само наказание является для него спасительным (по слав. наказание – синоним наставления, обучения). Но мы не спасаемся ни от наказания, ни через наказание. Что-то еще необходимо, что будет являться истинным спасением. В богословии распространено мнение, что наказание не может спасти нас от первородного греха, что первородный грех сделал нас достойными вечного осуждения. Однако в Библии об этом не говорится прямо. По крайней мере, из всех библейских текстов следует, что вечное осуждение есть кара за личный грех, за сознательное противление Богу, да и то, лишь в том случае, если грешник не являет ни малейших признаков раскаяния. Само вечное осуждение именуется в Откровении Иоанна Богослова «второй смертью». Если «первая смерть» — это разлучение души с телом, то «вторая смерть» — это разлучение человека с Богом, причем навечно, навсегда. Именно от «второй смерти» и надобно спасти человека, и для этого и пострадал и умер на кресте Иисус Христос Сын Божий.

           Учение о спасении является, пожалуй, наиболее значимым предметом споров между различными богословскими школами. Согласно Ансельму Кентерберийскому, Иисус Христос спас нас от первородного греха, принеся за нас выкуп Богу Отцу. В этой теории, получившей на Востоке название «юридической», есть много неясностей. Во-первых, безусловно, слабым местом теории Ансельма является безличный характер отношений между спасенным и Спасителем. Поскольку главной виной человека является безличный первородный грех, передающийся по наследству и наличествующий даже у младенцев, этот грех не является следствием свободного выбора человека, а, следовательно, не может быть наказан вечным разлучением с Богом. «Возмездие за грех смерть» – говорит апостол Павел, но какая смерть, «первая» или «вторая»? Этого апостол не уточняет. Кроме того, искупление также осуществляется безлично, поскольку во времена Ансельма большинство людей получало крещение, т.е. освобождение от первородного греха, в младенчестве, т.е. в бессознательном возрасте. Соответственно моменту личных отношений с Искупителем уделяется второстепенное место во всей средневековой духовности. Отметим, что согласно Откровению Иоанна Богослова, т.е. тому тексту, где мы находим выражение «смерть вторая», вечного осуждения удостаиваются те, которые поклонились зверю или образу его, т.е. дьяволу, иными словами, сознательно отреклись от Иисуса Христа. Но обвинить Адама и Еву в сознательном отречении от Иисуса Христа, тем более в поклонении змею, было бы натяжкой, ведь наши прародители вообще не ведали о «тайне беззакония» (т.е. о бунте ангелов), так как до своего грехопадения не вкушали плодов с древа познания добра и зла. Если мы примем, что одним из элементов спасения является знание, прежде всего, знание «добра и зла», т.е. тайны беззакония, и сформированный на основе этого знания сознательный и свободный выбор добра, то мы приходим к выводу, что учительная и пророческая миссия Христа так же важны, как и Его священническая миссия. Нас спасает один и тот же Сын Божий, и пребывающий в Лоне Троицы до воплощения, и страдающий на кресте, и снимающий печати с книги пред Сидящим на престоле. Поясним сказанное. Христос — Священник, Учитель и Пророк — в соответствии с тремя этапами Его жизни: до воплощения, от воплощения до вознесения, после вознесения. Иногда троякое служение Христа обозначают иначе: Царь, Священник и Пророк, но Царь — это не разновидность служения, а то, что объемлет все три разновидности. Равно и сущее лучше воспринимать не в свете томистской триады: единое, истинное, благое, а по Вл. Соловьеву — Добро, Истина, Красота (а единство объемлет все). В триаде Добро, Истина, Красота, как и в трояком служении Христа как Священника, Учителя и Пророка можно увидеть некую параллель с Троицей: священническое служение, к которому относится все, связанное с крестной жертвой, смертью и воскресением, а также пребыванием под видами хлеба и вина в Евхаристии — символ Бога Отца, учительское служение — явлено в Евангелии — символ Бога Сына, пророческое служение — явлено в Откровении Иоанна Богослова — символ Святого Духа. И тут же, рискуя безнадежно удалиться от темы, не могу не сопоставить три свойства сущего по Вл. Соловьеву с тремя Лицами Троицы: добро — Отец, истина — Сын, красота — Святой Дух. В добре тем самым подчеркивается абсолютно мужское, т.е. активное начало (ибо добро только действует), в истине — смешанное, мужское и женское (ибо истина и действует, и созерцается), а в красоте — чисто женское (ибо красота только созерцается). Средневековая церковь подчеркивала священническую миссию Христа, делала меньший упор на учительскую и практически игнорировала пророческую (Откровение Иоанна Богослова не было включено в круг богослужебных чтений). Если бы миссия Иисуса Христа сводилась только к священнической ее составляющей (т.е. искуплению) — а такой именно вывод можно сделать, читая Ансельма — то зачем было Христу учить апостолов и народ, а затем уже по воскресении Своем явиться Павлу и Иоанну, чтобы открыть им тайны будущего? Не достаточно ли было Ему молча умереть?

         Средневековый этап истории Церкви закончился и на смену Ансельму, подчеркивавшему священническую миссию Христа, пришел Лютер, подчеркивавший Его учительную миссию. Католики, увидев как правду, так и ложь протестантизма, провели т.н. Тридентскую реформу (от Тридента или Тренто, города, где в 1545-1563 состоялся знаменитый Тридентский собор). Тридентская реформа, с одной стороны, указала на еще одно измерение священнической миссии Христа — ниспослание благодати — а с другой, подчеркнула важность учительской миссии, обнародовав т.н. Тридентский катехизис. Но пророческая миссия Христа еще ждет деятелей масштаба Лютера или соборов, сравнимых с Тридентским, чтобы на нее было обращено подобающее ей внимание.

          Задача Церкви по раскрытию пророческой миссии состоит в том, чтобы ввести человека в живое общение с Иисусом Христом, а это невозможно без церковного прочтения книги Откровения Иоанна Богослова. Верующие должны услышать, внимая богослужебным чтениям литургического года, слова из этой книги, например: «Се, стою у двери и стучу. Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3, 20). Пока что живое общение верующих с воскресшим и прославленным Иисусом Христом, в котором вершина и печать спасения, Церковь всячески ограничивает, часто даже старается не допустить, объявляет его прелестью (т.е. заблуждением), подменяет его «церковным учительством». Невольно вспоминается восклицание одной католички, приводимое (впрочем, с долей иронии) Ф. Шидом: «Бедный Святой Дух, Он находится в таком пренебрежении!» Трагедию тех душ, которых Господь избрал для осуществления своего пророческого служения, мы видим, читая жизнеописания Джеммы Гальгани, Хозефы Менендес, Фаустины Ковальской. Наконец, важно отметить, что пророческое служение проходит под знаком Св. Духа, значит, является наиболее женственным, а значит, в нем особую роль призвана играть Дева Мария. Может быть, в этом и заключается тайна т.н. «Марианской эпохи» (Marian Age), провозвестником которой был св. Людовик Гриньон де Монфор, написавший замечательное сочинение «Об истинном почитании Девы Марии»? Но здесь мы уже незаметно переходим к тем следующей, и последней, лекции.


Лекция 12

Прошлое, настоящее и будущее


           Настоящее для нас предстоит в трех видах: Хилон, получающий от пифии повеление: «Познай самого себя», Иоанн Креститель, обращающийся к толпам с призывом: «Покайтесь», и Декарт, замысливший в избе на печи свое знаменитое «Мыслю, следовательно, существую». Иными словами, настоящее – это рефлексия, неподвижная точка в истории философии. Нам, живущим после Хилона, Иоанна Крестителя и Декарта уже недоступна жизнь людей, которые, подобно общественным насекомым, не отделяют себя от коллектива. Сначала человек должен осознать себя человеком, т.е. точкой в гигантской системе декартовых (!) координат, где масштаб задается раем и адом, грехопадением и искуплением, Богом и Сатаной. И только потом приходит осознание себя мужчиной, женщиной, евреем, язычником и т.п. Если же человек сразу говорит: «Я еврей, я старообрядец, я католик, я мусульманин, я коммунист» — не пройдя через Хилонову максиму, не покаявшись в своих грехах, не ощутив универсального сомнения и не схватившись за соломинку «Соgito», — он рискует стать рабом своей идеологии или религиозной системы.

          Именно через философию человек приходит к идее Бога и осознанию необходимости веры. В прошлом вселенной и человечества философа интересуют только два события: Большой Взрыв и воплощение Сына Божия. В будущем философ ожидает только Второго Пришествия и Страшного Суда.

          В чем специфика нашего момента? Мы находимся на участке временной оси после Большого Взрыва и воплощения, но перед Вторым Пришествием. Отец Сергий Булгаков, единственный из богословов (исключая, быть может, Иоахима Флорского), отважившийся создать христианскую философию истории, надеется, что нас ожидает еще т.н. «евхаристическая парусия» или хилиастическая эпоха, т.е. тысячелетнее царство Христово. По Иоахиму Флорскому, это будет царство Святого Духа. Если это так, то наступление этого царства будет четвертой особой точкой на временной оси вселенной. И если оно наступит, то только тогда, когда все люди, атомизировавшиеся и прошедшие сквозь декартово сомнение, осознают себя чадами Божиими и уверуют в спасение, даруемое в живом общении с распятым, воскресшим и вознесшимся Иисусом Христом. Эти люди составят новый народ, в котором не будет «ни эллина, ни иудея, ни скифа, ни варвара, ни раба, ни свободного». Это и будет эпоха пророческого служения Церкви, которая увенчает предыдущие эпохи священства и учительства, не отменяя их, но приводя к совершенству. И эта эпоха пройдет в философии под знаком красоты, в богословии под знаком пророчества, в истории под знаком Святого Духа.


1 – 18 сентября 2002 г.

Москва

“Философия в наши дни может существовать только как история философии, как уяснение, распространение и осуществление мировой мудрости”.
Арсений Гулыга
“Tristis ac severus philosophus”
Гай Луцилий
Лекции по истории философии
Римский философ-стоик Эпиктет, современник Нерона, как-то сказал: грамматика может помочь написать письмо. Но на вопрос: писать письмо или не писать, грамматика не отвечает и ответить не может. (when you must write something to your friend, grammar will tell you what words you should write; but whether you should write or not, grammar will not tell you.) Т.е. философия нужна там, где надо принять решение. Вот вы поступили на Физтех, сделали философский выбор, еще не будучи философами. Впрочем, другой философ – Шопенгауэр – говорит, что настоящему художнику не нужна эстетика, а настоящему праведнику, святому – не нужна этика (primarily and according to its inner nature, virtue, like genius, is innate, and just as the collective efforts of all professors of aesthetics cannot give anyone the ability to produce works of genius, i.e. true works of art, professors of ethics and preachers of virtue cannot turn an ignoble character into one that is virtuous and noble). То же самое говорил и Фейнман о т.н. «специалистах по философии науки» - что они лишь мельтешат вокруг науки. И Ландау, не отрицая необходимости для физика гуманитарной культуры и сам будучи разносторонне образованным человеком, тем не менее делил науки на «естественные, неестественные и противоестественные». Как же быть в этой ситуации? Можно обратиться к прошлому, надеясь в нем найти ответ на вопрос. Вы все как физики понимаете важность начальных условий. Каковы же были начальные условия? Когда вообще образовались первые университеты? И какова была в них роль философии? Рудиментом этого является само название научной степени PhD – доктор философии. Как и М.А. – Master of Arts, магистр искусств (см. обложку первого издания книги Дарвина «The Origin of Species»). Более того, Ньютон назвал свой труд по небесной механике «Математические начала натуральной философии». Декарт – изобретатель аналитической геометрии – был философом. К философам причисляют и Паскаля, хотя в школе его проходят как основоположника гидростатики («закон Паскаля»). И давление измеряют в паскалях. Но для философов Паскаль – философ, автор книги «Мысли». И когда Ницше упоминает о Паскале, то, конечно, не имеет в виду его вклад в гидростатику. Нельзя также сказать, что физикам не нужна философия. Иначе как объяснить появление такой книги, как книга Вернера Гейзенберга «Физика и философия»? Или книги Нильса Бора: «Атомная физика и человеческое познание»? Или книги Эрвина Шредингера: «Что такое жизнь с точки зрения физики»? Сподвижник Дарвина Томас Гексли выступал с лекциями по этике. Сам Дарвин в письмах к своим друзьям ставил философские вопросы, например: можно ли доверять нашему мозгу, если он эволюционировал из обезьяньего? Ну и наконец, когда Ландау рассуждал о месте естествознания в системе наук, он рассуждал не как естествоиспытатель, но как философ.
Наконец, такое соображение. Сейчас большинство ученых женится и производит потомство. Времена монахов и убежденных холостяков кончились. Но если вы воспитываете ребенка, вы обязаны отвечать на его вопросы, А ребенок часто задает настоящие философские вопросы. И последнее. Любой человек так или иначе сталкивается с болезнью, старостью и смертью. Вспомните легенду о юноше Гаутаме, который стал основателем буддизма. Вы скажете, мы еще молодые, мы об этом «подумаем завтра». Но вот Гаутама так не рассуждал, он не «прокрастинировал».
По-моему, для введения достаточно. Если кто-то не убедился, пусть обратится к опыту Гарвардского, Оксфордского, Берлинского, Парижского или Йельского университетов или Массачусетского технологического института. Везде есть философия.
+++
Теперь о слове «философия». Сначала у Гераклита в одном из фрагментов встречается слово «философы» in accusative («мужи-философы» philos’ophous ‘andras). По сведениям, которые сообщает Диоген Лаэртский (но это уже III век н.э.), впервые слово «философ» сочинил Пифагор. До Пифагора этого слова в греческом языке не было. Т.е. это неологизм. У Гомера и Гесиода нет слова «философ». Но до слова «философ» было слово «софос» (т.е. мудрец). Было «семь греческих мудрецов» (Plutarch says there were in fact five wise men, two were added later). Были, впрочем, и семь греческих поваров, о которых пишет малоизвестный компилятор III в. н.э. Афиней Навкратийский в своем сочинении «Пир мудрецов». Двое из них (не поваров, а философов!) очень известны: это Фалес и Солон. Одному из семи мудрецов, Хилону, приписывают знаменитое утверждение «Познай самого себя» (оно украсит архитрав святилища Аполлона в Дельфах, another one is “Ne quid  nimis”), другому – Бианту – «Все мое ношу с собой». Известен и сборник изречений, атрибутируемый всем семи мудрецам. Изречения из этого сборника напоминают обычные поговорки (т.н. народная мудрость), например: «Следуй за Богом», «Подчиняйся закону», «Поклоняйся богам», «Почитай своих родителей», «Подчиняйся (буквально: позволь себя подчинить) справедливости», «Знай то, чему научился», «Лови благоприятный момент», «Будь верен себе». В этом смысле «мудрость» греческая мало чем отличается от мудрости всех прочих народов. И если бы на семи греческих мудрецах все остановилось, нам нечего было бы изучать.
Что нового привнесла «любовь к мудрости»? Слово «философия», по-видимому, появилось позднее, чем слово «философ». У Аристотеля мы уже встречаем и слово «философ», и глагол «философствовать», и причастие «философствующий». Из знаменитого определения «философа» как человека, жаждущего одной лишь мудрости и презирающего торговлю и состязания, следует, что занятие философией – это призвание. Но почему оно оказалось востребованным в Древней Греции? Дело в том, что в Древней Греции был большой спрос на риторику и диалектику. Диалектика – это от слова «логос». Само слово «логос» - многозначное. См. Сцену из Фауста: 
Geschrieben steht: "Im Anfang war das Wort!"
  Hier stock ich schon! Wer hilft mir weiter fort?
  Ich kann das Wort so hoch unmoeglich schaetzen,
  Ich muss es anders uebersetzen,
  Wenn ich vom Geiste recht erleuchtet bin.
  Geschrieben steht: Im Anfang war der Sinn.
  Bedenke wohl die erste Zeile,
  Dass deine Feder sich nicht uebereile!
  Ist es der Sinn, der alles wirkt und schafft?
  Es sollte stehn: Im Anfang war die Kraft!
  Doch, auch indem ich dieses niederschreibe,
  Schon warnt mich was, dass ich dabei nicht bleibe.
  Mir hilft der Geist! Auf einmal seh ich Rat
  Und schreibe getrost: Im Anfang war die Tat!
 «Диа» означает «через», «диалог» - «беседа», «диалектика» - искусство вести беседу, в более широком смысле – искусство рассуждать. Слово «диалектика» вовсю используется в платоновских диалогах. Согласно Платону, диалектика – это особое искусство, которому надо обучаться. И обучать диалектике взялись т.н. софисты или учителя мудрости (не мудрецы). Чем же тогда философ отличается от софиста? Разница очень тонкая. Софист – это тот, кто обучает диалектике и риторике за деньги. Задача софиста сходна с задачей адвоката или пиарщика – убедить людей в правоте данной идеи. А правильна ли эта идея сама по себе – софиста не интересует. Он даже считает, что вопрос об истине самой по себе – праздный. Истина – это предмет договоренности или мнения. С этим утверждением спорил Сократ, поэтому называл себя, как и Пифагор, не софистом, а философом, т.е. человеком, любящим мудрость. Pythagoras called the principles he taught philosophia or love of wisdom, but not sophia or wisdom. For he criticized the Seven Wise Men, as they were called, who lived before his time, saying that no man is wise, being human, and many a time, by reason of the weakness of his nature, has not the strength to bring all matters to a successful issue, but that he who emulates both the ways and the manner of life of a wise man may more fittingly be called a "lover of wisdom." (Diodorus of Sicily).
Аристотель вводит еще одно слово: «физиолог», т.е. человек, рассуждающий о природе (фюсис). К числу первых физиологов oтносят Фалеса Милетского, его ученика Анаксимандра, ученика Анаксимандра – Анаксимена, а также Гераклита, Пифагора и Демокрита. Об их взглядах на природу и о том, что было «началом всех вещей» Аристотель пишет в первой книге «Метафизики». Кстати, “метафизика” - тоже искусственное слово, которым сам Аристотель не пользовался: это слово придумали уже после смерти Аристотеля его ученики и последователи, когда решили расположить в определенном порядке сохранившиеся записи его лекций и назвавшие “метафизикой”лекции о «первой философии», которые шли после лекций о физике (т.е. о природе). В дальнейшем слова, придуманные Аристотелем («физиолог») и учениками Аристотеля («метафизика»), имели уже свою жизнь.
Надо сказать еще о двух словах, придуманных философами, - это «космос» (у Гомера kosmetor = военачальник), «атом» и “академия”. Это тоже слова с большой и славной последующей судьбой, без которых немыслим современный язык. Также надо упомянуть о том, как усваивали философские термины, придуманные греками, римляне. Слово «софос» («мудрец») они переводили своим словом «sapiens» или «vir sapiens», а вот слово «философия» предпочли просто транслитерировать (наверное, из-за нелюбви к составным словам). А греки, как известно, обожают составные слова – и нас научили: «многоочитое» (Мандельштам), «двухметроворостую» (Маяковский)... Также слово «атом» предпочли транслитерировать, а для слов «кенон» («пустое») нашли хорошее слово vacuum, которое прижилось в физике. Также «фюсис» перевели как «natura», а «космос» как «mundus».
Осевое время. Теорминимум Ландау. «Только неразумное (alogon) вызывает отвращение у человека (zoon logikon)» (Эпиктет) “To the rational animal only is the irrational intolerable”. School (этимология). Эпиктет о неблагодарности. За что убили Сократа? Гераклит: «Прекраснейший мир подобен куче мусора» («скрытая гармония лучше явной»). «Все течет». Диоген Синопский. Живет в бочке. «Не загораживай мне солнца». Сократ против Гиппия: что есть прекрасное? Ответ Гиппия: «Прекрасное – это прекрасная девушка». Кречмер о шизоидах, эпилептоидах и циклоидах.

Теперь поговорим о Фалесе. На примере Фалеса мы сталкиваемся с проблемой т.н. «фрагментов». Или – говоря шире – с проблемой подлинности. Насколько можно верить свидетельствам о Фалесе и фрагментам из его трудов, приводимых другими, более поздними античными авторами?
Аристотель утверждает, что философия родилась из удивления.
It is through wonder that men now begin and originally began to philosophize; wondering in the first place at obvious perplexities, and then by gradual progression raising questions about the greater matters too, e.g. about the changes of the moon and of the sun, about the stars and about the origin of the universe. Now he who wonders and is perplexed feels that he is ignorant (thus the myth-lover is in a sense a philosopher, since myths are composed of wonders); therefore if it was to escape ignorance that men studied philosophy, it is obvious that they pursued science for the sake of knowledge, and not for any practical utility.
Гален утверждает (this fragment is considered by Diels “angeblich”), что Фалес написал книгу «О началах» и даже приводит из нее цитату. Но до нас эта книга Фалеса, конечно, не дошла. Непонятно, читал ли эту книгу сам Аристотель. Вот, например, судьба одного из положений Фалеса. Аристотель цитирует это положение следующим образом:   Thales, the founder of this school of philosophy, says the permanent entity is water (which is why he also propounded that the earth floats on water). Presumably he derived this assumption from seeing that the nutriment of everything is moist, and that heat itself is generated from moisture and depends upon it for its existence (and that from which a thing is generated is always its first principle). He derived his assumption, then, from this; and also from the fact that the seeds of everything have a moist nature, whereas water is the first principle of the nature of moist things. А у Цицерона в диалоге «О природе богов» мы находим другое изложение: «Фалес началом всех вещей считал воду, Бога же тем умом, который из воды все сотворил». Кому верить, непонятно. Читал ли Цицерон Фалеса или какие-то книги, в которых сохранились цитаты из Фалеса, но которые до нас не дошли? Сейчас это очень трудно установить. Что же, нет ничего достоверного? В таком смысле, как в математике или физике, конечно, нет. Но можно говорить о «вероятности». С большой вероятностью можно утверждать, что Фалес существовал, что он жил в VII-VI вв. до н.э., что он был по национальности финикийцем, что он был родом из Милета (греческой колонии в Малой Азии), что он началом всех вещей считал воду, что он был первым, кто поставил вопрос о «начале всех вещей» and “began to meditate about nature” (Diogenes Laertius). Доказал ли он теорему Фалеса, сказать трудно. Прокл пишет в комментариях к «Началам» Эвклида, что он доказал, что вертикальные углы равны (duabus rectis lineis se invicem secantibus, anguli ad verticem aequali sunt). Мы также имеем свидетельство Плиния Старшего, что Фалес, находясь в Египте, измерил высоту египетских пирамид. Согласно Плинию, он применил метод подобия, отталкиваясь от тени, которую отбрасывают пирамиды. Это отдаленно напоминает содержание теоремы Фалеса: роль параллельных прямых выполняют солнечные лучи.
О Фалесе рассказывают одну занимательную историю. Впервые мы встречаем эту историю в диалоге Платона «Теэтет». Выдуманная это история или реальная, не так уж важно. Она превратилась в притчу. История же довольно необычная. Рассказывают, что как-то раз Фалес пошел наблюдать звезды (естественно, это было ночью), и поскольку было темно, упал в колодец ("phrear", может быть, по иронии судьбы, наполненный водой). И вот, когда он лежал (или барахтался) в этом колодце и стонал, проходила мимо какая-то молодая фракийская служанка (witty Thracian servant girl) и сказала Фалесу: «О Фалес, Фалес, ты думаешь познать звезды, а не видишь того, что у тебя под ногами». Why, take the case of Thales, Theodorus. While he was studying the stars and looking upwards, he fell into a pit, and a neat, witty Thracian servant girl jeered at him, they say, because he was so eager to know the things in the sky that he could not see what was there before him at his very feet. The same jest applies to all who pass their lives in philosophy. Интересна трактовка этой притчи разными философами. Скептики, такие как Тертуллиан, в этой ситуации целиком на стороне служанки. А Сократ (в диалоге «Теэтет») рассказывает эту притчу ученикам, чтобы показать, что мудрец кажется людям непосвященным глупцом и вызывает у них смех. Конечно, это связано с неопределенным общественным статусом философа. Египетский жрец, наблюдавший звезды, никогда бы не попал в такую глупую ситуацию. Также эту историю вспоминает и Фома Аквинский в комментариях к «Никомаховой этике» Аристотеля (сам Аристотель, кстати, об этой истории умалчивает), но делает вывод тот же, что и Сократ, хотя и называет служанку «старухой» (vetula) – так и у Диогена Лаэртского, а вместо колодца у него «яма» (fovea – и у Диогена Лаэртского тоже). Вот что конкретно пишет Аrистотель в «Никомаховой этике»:
 This is why people say that men like Anaxagoras and Thales ‘may be wise but are not prudent,’ when they see them display ignorance of their own interests; and while admitting them to possess a knowledge that is rare, marvellous, difficult and even superhuman, they yet declare this knowledge to be useless, because these sages do not seek to know the things that are good for human beings.
Также рассказывают (Diogenes Laertius), что Фалес первым вписал в круг прямоугольный треугольник и принес в жертву быка. А Пифагор, когда доказал теорему, носящую его имя,  принес в жертву сто быков (гекатомба).
Теперь о Германе Дильсе и «Фрагментах досократиков». Этот подвиг могли совершить только немецкие наборщики. И он на все времена. Сейчас уже не найдешь таких фанатов, как Герман Дильс. Тогда еще не было Интернета, поиск велся по книгам.
Теперь о Гераклите. Гераклит – «человек бессловесен перед демоном, как ребенок перед взрослым» (правило Лопиталя: отношение человека к демону 0, отношение демона к Богу 0 – получается неопределенность). Но на самом деле смысл другой: человек слушает демона (своего гения), как ребенок взрослого. И переход к теме «гений Сократа». Эфес. Храм Артемиды. Одно из чудес света. А другие чудеса света? Египетские пирамиды, висячие сады Семирамиды, Фаросский маяк, Колосс Зевса, Мавзолей, Иерусалимский храм... И кто такая Артемида? Девственница. Диана. Играл с детьми, хотя был знатного рода. То же самое и Анаксагор: «Mihi valda est cura patriae, ostenso caelo». «Все течет». «Холодное нагревается, горячее остывает, влажное высыхает, сухое увлажняется». Надо понять, что было четыре элемента и две пары свойств (и как из этих двух пар свойств получаются элементы: холодное и сухое – земля, холодное и влажное – вода, горячее и влажное – воздух, горячее и сухое – огонь). Борьба, война (polemos) – она делает одних свободными, а других рабами. И «логос». Здесь важно вспомнить, что писал неоплатоник III в. н.э. Амелий об апостоле Иоанне, которого он называет «варваром»: «This then was the Word, on whom as being eternal depended the existence of the things that were made, as Heracleitus also would maintain, and the same forsooth of whom, as set in the rank and dignity of the beginning, the Barbarian maintains that He was with God and was God: through whom absolutely all things were made; in whom the living creature, and life, and being had their birth: and that He came down into bodies, and clothed Himself in flesh, and appeared as man, yet showing withal even then the majesty of His nature; aye, indeed, even after dissolution He was restored to deity, and is a God, such as He was before He came down to dwell in the body, and the flesh, and Man.'. Самовозрастающий (eauton aukson). Гераклит, согласно Аристотелю, утверждал, что логос один и тот же для всех людей, но все люди рождаются непонимающими. Позднее Джон Локк разовьет эту мысль.
“В одну и ту же реку нельзя войти дважды ” (Platon, Cratyl 402 a). Гераклит говорил: «Мы существуем и не существуем». Аристотель спорит с Гераклитом в начале 4 книги «Метафизики» (1005 b 20-25). По Аристотелю, ничто не может одновременно и существовать, и не существовать. Еще одно важное изречение Гераклита, над которым стоит задуматься: «Оракул не говорит (прямо) и не скрывает, но знаменует». И еще: «Человек бессловесен перед демоном, как ребенок перед взрослым». «Подобен куче мусора прекраснейший мир».
Фалес был холостяк (хотя Томас Стэнли приводит какое-то свидетельство о том, что он был женат). Установить точно что-либо очень трудно. Надо просто тщательно взвешивать фрагменты. Например, Тертуллиан говорит, что Фалес, будучи спрошен Крезом о богах, попросил время на размышление. Но другие источники (Cicero, De natura deorum) приписывают это Симониду, беседующему с сицилийским тираном Геороном I. Диоген Лаэртский о диалоге Фалеса с матерью относительно женитьбы («Слишком рано», «Слишком поздно»).
Демокрит и Гиппократ (обязательно картинка). Смех и Демокрит (цитата из Бахтина). Демокрит – смеющийся философ. For I came to Athens and no one knew me. Sexual intercourse is a mild apoplexy.By convention sweet and by convention bitter, by convention hot, by convention cold, by convention color; but in reality atoms and void. Democritus laughs at all human affairs (Philostratus. Life of Apollonius, VIII, 7.14). Умер сразу после Тесмофорий, вдыхая запах свежего хлеба (или меда).Democritus Junior (Роберт Бертон). «Атомос» (том, дихотомия). Пустота («кенон»), кеносис, вакуум. Индивидуум и атом. Понятие бесконечности («апейрон») и бесконечного («апейрос»). Уже есть у Аристотеля (прилагательное «апейрос» применительно к числу демокритовских атомов). Эпикур: «Hospes, hic bene manebis. Hic summum bonum voluptas est». Тит Лукреций Кар. Умер от любовного напитка. Amatorius poculus. Hieronymus in Chronicon. «Titus Lucretius poeta nascitur, qui postea amatorio poculo in furorem versus» Логический конец материалиста. Материализм – вырожденный случай. Рассказать о Диагоре Атеисте. Рассказ взят из диалога Цицерона «О природе богов». Там два рассказа: первый – о святилище Посейдона, второй – о корабле, терпящем бедствие.
Пифагор и пифагорейцы. Аристотель о них в «Метафизике». Плутарх: «De E apud Delphos». Самос и Кротон. Филолай Кротонский. 10 небесных тел. Очаг не виден (как и в мифе о пещере). Музыка сфер и новое платье короля (Андерсен). Золотое бедро. Теорема Пифагора (сто быков). Несоизмеримость стороны и диагонали квадрата.
Диоген Синопский. Бочка, Александр Македонский, фонарь. Рафаэль: Диоген с чашкой. Пиррон. Свинья при кораблекрушении (или буре). Эпохе.
Рассказать о Томасе Стэнли. Кембридж. Показать «первый учебник истории философии». Перевод на латинский язык (издан в Венеции в 3 томах, 1731). .
Сократ.
Cicero, Tusculanae Disputationes 4.80:
Zopyrus, who claimed to discern every man’s nature from his appearance, accused Socrates in company of a number of vices which he enumerated, and when he was ridiculed by the rest who said they failed to recognize such vices in Socrates, Socrates himself came to his rescue by saying that he was naturally inclined to the vices named, but had cast them out of him by the help of reason.
Qui autem natura dicuntur iracundi aut misericordes aut invidi aut tale quid, ei sunt constituti quasi mala valetudine animi, sanabiles tamen, ut Socrates dicitur: cum multa in conventu vitia conlegisset in eum Zopyrus, qui se naturam cuiusque ex forma perspicere profitebatur, derisus est a ceteris, qui illa in Socrate vitia non agnoscerent, ab ipso autem Socrate sublevatus, cum illa sibi insita, sed ratione a se deiecta diceret.

Cicero, De Fato 10-11:
Again, do we not read how Socrates was stigmatized by the physiognomist Zopyrus, who professed to discover men’s entire characters and natures from their body, eyes, face and brow? He said that Socrates was stupid and thick-witted, because he had not got hollows in the neck above the collar-bone - he used to say that these portions of his anatomy were blocked and topped up: he also added that he was addicted to women - at which Alcibiades is said to have given a loud guffaw! But it is possible that these defects may be due to natural causes; but their eradication and entire removal, recalling the man himself from the serious vices to which he was inclined, does not rest with natural causes, but with will, effort, training: and if the potency and the existence of fate is proved from the theory of divination, all of these will be done away with.
Socraten nonne legimus quem ad modum notarit Zopyrus physiognomon, qui se profitebatur hominum mores naturasque ex corpore, oculis, vultu, fronte pernoscere? stupidum esse Socraten dixit et bardum, quod iugula concava non haberet - obstructas eas partes et obturatas esse dicebat; addidit etiam mulierosum; in quo Alcibiades cachinnum dicitur sustulisse. Sed haec ex naturalibus causis vitia nasci possunt, extirpari autem et funditus tolli, ut is ipse, qui ad ea propensus fuerit, a tantis vitiis avocetur, non est id positum in naturalibus causis, sed in voluntate, studio, disciplina.

Апология. Гений Сократа. О демоне и гении. Плутарх «De genio Socratis». Максим Тирский «De genio Socratis». Это по-гречески. Там «демон». Апулей «De deo Socratis» (по-латыни). Порочность Сократа и победа над пороками. Определение философии: Meditatio mortis («мел’ете тан’ату» Phaedo, 81a). Акушерка («майевтика»). Ницше о Сократе («Сумерки идолов»). Сократ не физиолог, а моралист. «Я знаю, что ничего не знаю». Платон (на 40 лет моложе). Ксантиппа (семь упоминаний): у Элиана (растоптала пирог), у Ксенофонта (о норовистых лошадях: Ксенофонт. «Пир». Ксантиппа «свирепейшая», ср. «весьма свирепые» Мф 8,28), у Плутарха (перевернула стол), у Эпиктета (ругала Сократа за скудное угощение гостям), у Сенеки (вылила помои на голову – иллюстрация!), у Оригена (вечное возвращение), у Галена (мать похожа на Ксантиппу). Софисты. Протагор: «Человек есть мера всех вещей»; «О богах не могу сказать, что они есть или что их нет, ибо этому мешает и неясность вопроса, и краткость человеческой жизни». Диагор Атеист (Мелосский). А Венера Милосская. Хотя речь идет об одном и том же острове. Горгий («Ничего не существует»). Его же: «Оправдание Елены». Фрасимах: «Право есть сила, а сила есть право». Право сильного. Притча о льве: prima pars mea est, quia rex animalium sum. Упрек Гиппию в том, что он «considers himself a specialist in too many fields». Фрасимах (1 книга Государства). Упреки в  «Горгии» (философия – занятие для молодых людей). Смерть (повелел ученикам принести в жертву петуха). Т.е. жизнь есть болезнь. Ницше об этом (с возмущением в книге «Сумерки идолов»). А Шопенгауэр согласился бы с Сократом. Гегель о Сократе: «Сократ, следовательно, противопоставил судебному приговору свою совесть и объявил себя оправданным перед судом своей совести. Но никакой народ, и меньше всего свободный народ, да еще столь свободный, как афинский народ, не может признавать суда совести, который не знает никакого другого сознания исполнения своей обязанности, кроме как сознания этой совести [...]. Ибо первым принципом государства является вообще то, что не существует никакого высшего разума, совести, добропорядочности – назовите это как угодно – помимо того, что государство признает таковым» («Лекции по истории философии»). Платон. «Государство». Истинный и кажущийся праведник (Джерард Мэнли Хопкинс о Платоне как пророчествующем о Христе). Философы, стражники и земледельцы (разум, воля, эмоции). Голова, грудь, живот. Ближневосточная чревность (Розанов, Аверинцев). Ницше и Лоуренс об эросе. У Платона эрос внизу. «Миф о Пещере». Хайдеггер об этом (понимают ли узники, что они «в ситуации»?). Пребывание в Египте. «Законы». Обвинение в тоталитаризме (Поппер). Обвинение в идеализме (Ленин: «линия Платона и линия Демокрита»).
Аристотель. Четыре причины. Четыре жидкости. Четыре элемента. Четыре добродетели. Истина. «Veritas secundum se semper amatur, sed per accidens potest haberi odio» (Фома Аквинский. Комментарий к Первой книге «Сентенций» Петра Ломбардского). «Philosophia prima considerat universalem veritatem entium» (Фома Аквинский. Комментарии к «Метафизике» Аристотеля). «Licet nullus homo veritatis perfectam cognitionem adipisci possit, tamen nullus homo est ita expers veritatis, quin aliquid de veritate cognoscat» (Он же и там же). «In foribus, idest in januis domorum, quis delinquet?» (Он же и там же). Знание теряется и вновь приобретается (об этом у Прокла в комментариях к первой книге «Начал» Эвклида: Divinus Aristoteles dixit easdem sententias saepe ad homines pervenire juxta quasdam ordinatas ipsius orbis convolutiones). Аристотель: «Whereas every art and philosophy has probably been repeatedly developed to the utmost and has perished again, these beliefs of theirs have been preserved as a relic of former knowledge».  Четыре элемента. Спор с Гераклитом Эфесским (начало 4 книги Метафизики). Душа. Эфир. Теофраст. Выборы преемника через вино (Aulus Gellius. Noctes Atticae, 13, 5: “Tum Aristoteles Rhodium petit, degustat: Firmum, inquit, hercle vinum, et jucundum. Petit mox Lesbium, quo item degustato: Utrunque, inquit oppido bonum, sed hedion ho lesbios”). Римская империя. Цицерон. Трансляция. Academia. Переводы. «Тускуланские беседы». «О природе богов».  Стоики. Клеанф «Зевс». Державин «Бог». «Detachment from external circumstances». «Apatheia». Золото испытывается огнем. «Amor fati». Драйзер (“Finansist”, “Titan”, «Стоик”). «To comply with natural law». Сенека. Свидетельство об Эпикуре. Утешение к Марции. Марция добродетельная, а раньше, по-видимому, была порочной. Нерон. Эпафродит. Эпиктет. Неблагодарность. Устройство мужчины и женщины. Ночной горшок. (Nam apud alium quidem consentaneum fuerit rationi, matulam domino praebere; id solum intuentem, se, nisi praebuerit, plagas accepturum et cibo cariturum […] aut alii non modo praebere matulam intolerabile videtur, verum etiam, ut ipsi alius praebeat, pati). Свидетельство о галилеянах (что они научились не бояться смерти): “WHAT makes the tyrant formidable? The guards, you say, and their swords, and the men of the bedchamber and those who exclude them who would enter. Why then if you bring a boy (child) to the tyrant when he is with his guards, is he not afraid; or is it because the child does not understand these things? If then any man does understand what guards are and that they have swords, and comes to the tyrant for this very purpose because he wishes to die on account of some circumstance and seeks to die easily by the hand of another, is he afraid of the guards? No, for he wishes for the thing which makes the guards formidable. If then any man neither wishing to die nor to live by all means, but only as it may be permitted, approaches the tyrant, what hinders him from approaching the tyrant without fear? Nothing. If then a man has the same opinion about his property as the man whom I have instanced has about his body; and also about his children and his wife: and in a word is so affected by some madness or despair that he cares not whether he possesses them or not, but like children who are playing with shells care (quarrel) about the play, but do not trouble themselves about the shells, so he too has set no value on the materials (things), but values the pleasure that he has with them and the occupation, what tyrant is then formidable to him or what guards or what swords?”“ Then through madness is it possible for a man to be so disposed towards these things, and the Galilaeans through habit, and is it possible that no man can learn from reason and from demonstration that God has made all the things in the universe and the universe itself completely free from hindrance and perfect, and the parts of it for the use of the whole? Discouses 4.7). Сильнее – не значит умнее. Не дать сломить себя. “Quis ergo est qui hoc illi accomodavit, et illud huic? Quis vero, qui vaginam gladio accomodavit, gladiumque vaginae? […] Quid? Mas et femina, et itriusque ad coitum propensio et partibus ad eam rem destinatis utendi facultas, nonne haec artificem declarant?” Ориген (о Цельсе): «He also directs us to Epictetus, whose firmness is justly admired, although his saying when his leg was broken by his master is not to be compared with the marvellous acts and words of Jesus which Celsus refuses to believe; and these words were accompanied by such a divine power, that even to this day they convert not only some of the more ignorant and simple, but many also of the most enlightened of men» (Origenes. Contra Celsum, VII, 54). Влияние на Паскаля и Кьеркегора. Эпиктет о двух условиях для осознания провидения Божия: «Ex rebus singulis, quae in mundo sunt vel fiunt, facile est providentiam laudibus prosequi; si cui duo haec insint, facultas naturam cuiusque rei perspiciendi, et gratus animus». Марк Аврелий (“While antiquity exists for us, we, for antiquity, do not” – Joseph Brodsky “Homage to Marcus Aurelius”). Уважение к Эпиктету. Жена и сын. Любовница сына (Марсия). Ее покровительство будущему Папе Каллисту. Попутно свидетельство о римской синагоге. Роль греческого языка. Эпиктет (умер в Никополисе) и Марк Аврелий писали по-гречески. Плиний Младший (кекрика). Гален, Плутарх, Секст Эмпирик – тоже по-гречески. Аполлоний Тианский о вырубке винных лоз и запрещении кастрировать людей (противоречивость этих двух декретов Домициана).
Ближний Восток. Еще раз вспомнить Амелия. Руссо о Сократе и Христе. Запад и Восток. Бродский «Путешествие в Стамбул». Евреи. Септуагинта. Иосиф Флавий. Филон Александрийский. Ироды. Иродиада и Саломея. Оскар Уайлд и др. Художники (голова Иоанна Крестителя на блюде). Иосиф Флавий об Иоанне Крестителе. Сенека о евреях. Клавдий и евреи. Иудейская война. Веспасиан и Тит (Olet? у Светония). Светоний «Жизнь двенадцати цезарей» о христианах. Тацит о них же. Плиний Младший о них, Гален о них, Марк Аврелий о них. Марк Аврелий о евреях: «Ille enim cum Palaestinam transiret, Aegyptum petens, Iudaeorum faetentium et tumultuantium saepe taedio percitus, dolenter dicitur exclamasse: 'O Macromanni, o Quadi, o Sarmatae, tandem alios vobis inquietiores inveni’». Молчание Плутарха. Акты мучеников (Перпетуя и Фелицитата: урцеол. Пассионарность). Тертуллиан. Семя-кровь, душа-христианка, что общего между Афинами и Иерусалимом. Рассказать о Шестове («Афины и Иерусалим»). Христиан – львам. Верую, ибо абсурдно. Академия и церковь. “Haec et nos risimus aliquando. De vestris sumus: Fiunt non nascuntur Christiani”. Неоплатоники. Плотин. Пико делла Мирандола об основной идее неоплатонизма. Минтурны (там, согласно Афинею, жил Апиций). Жизнь на вилле. Порфирий. «Четырнадцать книг против христиан». Прокл. Молился Эскулапу. Толковал «Начала» Эвклида. Считал, что знания теряются (мнение Аристотеля).  Христианский неоплатонизм. Дионисий Ареопагит. Боэций. Явление философии в виде девы. П и TH. Иоанн Скот Эриугена. «О разделении природы» (De divisione naturae). Григорий I. Five great landings (Цезарь, англы и саксы, Августин Кентерберийский, Вильгельм Завоеватель, Вильгельм Оранский): “There are five great landings in English history, each of vast importance, - the landing of Julius Caesar, which first revealed us to the civilized world, and the civilized world to us; the landing of Hengist and Horsa, which gave us our English forefathers, and our English characters; the landing of Augustine, which gave us our Latin Christianity; the landing of William the Conqueror, which gave us our Norman aristocracy; the landing of William III., which gave us our free constitution”. Символическое видение мира: «In the same spirit that had dictated his playful speeches to the three children, he began to draw morals from the name and act of the locust. ‘Rightly it is called Locusta’, he said, ‘because it seems to say to us ‘Loco Sta’, that is, ‘stay in your place. I see that we shall not be able to finish our journey» (слова Папы Григория I, собиравшегося, еще до своего избрания на папский престол, проповедовать христианство в Англии). Вспомнить изречение Гераклита о дельфийском оракуле. Ансельм Кентерберийский. Cur Deus homo? Онтологическое доказательство. Августин Иппонский. Исповедь. Новый жанр. Потом подражания: Абеляр «Historia calamitatum mearum», Данте «Vita nuova», Петрарка, Руссо, Лев Толстой. Идея истории: по кругу блуждают язычники (in circuitu impii ambulabunt). Из «О граде Божием» XII, 14. 6 этапов (senectus) (De diversis quaestionibus, LVIII, 2), а у Бонавентуры еще и senium (sexta aetas dicitur senium). Полемика с Пелагием о благодати.
Абеляр. Его отношение к Ансельму Ланскому. Ансельм Ланский толкует Апокалипсис (древко лука – Ветхий Завет, тетива – Новый Завет). Оказывается, такое толкование уже приводил Папа Григорий I. «Диалог между философом, иудеем и христианином». «Sic et non». “There’s the respect/ That makes calamity of so long life”. В чем преимущество философа: он может цитировать и Ветхий, и Новый Завет, но он не обязан в них верить и защищать все, что там сказано (а его противники обязаны прислушиваться к нему и вообще ко всякому, кто пытается тольковать их священные книги). Ученик Абеляра – Петр Ломбардский. «Книга сентенций». Ее комментировали многие: Фома Аквинский, Дунс Скот, Мартин Лютер, Доминго де Сото. Была даже ученая степень: «магистр теологии» или «Magister Sententiarum». Начало книги «Сентенций» из Августина: всякая наука либо о вещах, либо о знаках.
Кто такой святой Франциск? Его биография. Ломброзо о нем. («The son of a religious woman, Francis of Assisi was forced to devote himself to business after receiving only the elements of education from the priests of S. Giorgio. Being rich, and able to spend money as he pleased, he became the life and soul of the joyous companies of young men, whose custom it was to go about the city by day and night, singing and diverting themselves. He seemed to be the son of a great prince rather than of a merchant. The citizens of Assisi called him "the flower of youths," and his companions deferred to him as to their leader. He excelled in singing, his biographers praise his sweet and powerful voice; and he was also dexterous in feats of arms. When taken prisoner, in a skirmish between the burghers of Perugia and those of Assisi, he encouraged his companions in prison, and exhorted them to cheerfulness both by word and example. His naturally refined and noble disposition was shown both in his person and manners, and in a liberality which delighted in giving to the poor»). Байрон, Лютер, Ницше, Лев Толстой, Д.Г. Лоуренс o нем. Фрески Джотто в базилике Св. Франциска. Франциск как основоположник итальянской литературы. Обращение к брату солнцу (это свяzано с тем, что солнце в итальянском языке мужского рода), сестре луне (луна - женского рода). Пастернак «Сестра моя жизнь». Данте о Франциске в «Божественной комедии». Петрарка. «De remediis utriusque fortunae». В смысле, как вести себя в благоприятных и неблагоприятных обстоятельствах. Автобиография (De origine, vita, conversatione, et studiorum suorum successu). Сравнить Петрарку с Абеляром.Рассказать об Авиньоне и Монпелье. Арнальд из Виллановы.
Козимо Старый. Флоренция. Флорентийский собор. Марсилио Фичино. 1462 год. Перевод Платона и комментарии. Перевод Плотина. Чосер и Боккаччо. «De mulieribus сlaris». Образ алхимика у Чосера. «De viris illustribus» Петрарки. Савонарола. «De triumpho crucis». Энгельс о титанах: “The Renaissance was an epoch, which called for giants and produced giants: giants in the power of thought, passion and character, in universality and learning”. Фрейд о Леонардо да Винчи и Синьорелли. Вазари о Леонардо да Винчи (как он рисовал «Тайную Вечерю»). «Осень средневековья». Хёйзинга. Ян ван Эйк. Гентский алтарь. Агнец.
Макиавелли. “Gone is the real historical sense of a Machiavelli who wrested a few hours from each busy day in which ‘to don regal and courtly garments, enter the court of the ancients and speak with them” (Allan Bloom “The Closing of the American Mind”). Коперник. Роль провинциальных университетов. Stefan Falimirz. О водках (1534). Лютер. Ломброзо о нем: “Luther attributed his physical pains and his dreams to the arts of the devil, though all those of which he has left us a description are clearly due to nervous phenomena. He often suffered, e.g., from an anguish which nothing could lighten, caused, according to him, by the anger of an offended God. At 27, he began to be seized with attacks of giddiness, accompanied by headaches and noises in the ears, which returned at the ages of 32, 38, 40, and 52, especially when he was on a journey. At thirty-eight, moreover, he had a real hallucination, perhaps favoured by excessive solitude. ‘When, in 1521,’ he writes, ‘I was in my Patmos, in a room which was entered by no one except two pages who brought me my food, I heard, one evening, after I was in bed, nuts moving inside a sack, and flying of themselves against the ceiling and all round my bed. Scarcely had I gone to sleep, when I heard a tremendous noise, as if many berries were being thrown over; I rose, and cried, ‘Who art thou?’ commended myself to Christ,’ &c. In the church at Wittenberg, he had just begun explaining the Epistle to the Romans, and hail reached the words, ‘The just shall live by faith,’ when he felt these ideas penetrate his mind, and heard that sentence repeated aloud several times in his ear. In 1507, he heard the same words when on his journey to Rome, and again in a voice of thunder, as he was dragging himself up the steps of the Scala Santa. ‘Not seldom,’ he confesses, ‘has it happened to me to awake about midnight, and dispute with Satan concerning the Mass,’ and he details the many arguments adduced by the Devil”. Индульгенции. Франциск Скорина. Иван Федоров. «Ссора монахов». Молот ведьм. Дюрер. Меланхолия (гравюра). «Всадники Апокалипсиса». Гуманизм. Николай Кузанский. “De conjecturis”: “Since the unity of humanity is contracted in a human way, it seems to enfold everything according to the nature of this contraction. For the power of its unity embraces the universe and encloses it inside the boundaries of its region, such that nothing of all of its potentiality escapes […] Man is indeed god, but not absolutely, since he is man; he is therefore a human god. Man is also the world, but not everything contractedly, since he is man. Man is therefore a microcosm or a human world”. “Regio igitur ipsa humanitatis deum atque universum mundum humanali sua potential ambit. Potest igitur homo esse humanus deus atque, ut deus, humaniter potest esse humanus angelus, humana bestia, humanus leo aut ursus aut aliud quodcumque. Intra enim humanitatis potentiam omnia suo exsistunt modo”. “The region of humanity therefore embraces God and the whole world in its human potentiality. Man can therefore be a human god and just as he can be god in a human way, so can he also be a human angel, a human animal, a human lion or bear or anything else. Within the potentiality everything indeed exists in its mode. In humanity everything is therefore unfolded in a human way, as in the universe in a universal manner, because it exists as a human world. Everything then is enfolded in it in a human manner, since it is a human god. For humanity is unity, which is also infinity contracted humanly”. Пико делла Мирандола. “О достоинстве человека” (“De hominis dignitate”). Кальвин и Игнатий Лойола. Рабле: “Beati, qui in domino moriuntur” (Бахтин. «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса»). Парижский университет. Клятва на Монмартре (15 August 1534). Монтень. Гиеньский колледж. Интерес к Плутарху.
Анатомия. Анатомия меланхолии. Анатомия римской мессы. Джироламо Кардано. Скорбь о сыне и как исцелился от нее: «Lapidem quem collo suspensum habes in os impone et quamdiu habebis, filii non recordaberis. Et somno illico solutus, cogitabam: quid smaragdo cum oblivione? Credidit in spem praeter spem et reputatum est ei ad justitiam». («Thus overwhelmed, I sought distraction in vain in study or in play. In vain I bit myself and struck my arms and legs. It was my third night of sleeplessness, about two hours before dawn. I saw that there was nothing else for me but to die or go mad. Therefore I prayed God to snatch me entirely away from life. And then, against my expectation, sleep took possession of me, and at the same time I heard a person approaching me, whose form I could not see, but who said, 'Why grieve about your son? Put into your mouth the precious stone which you bear suspended from your neck, and as long as you carry it there you will not think of your son.' On waking up, I asked myself what connection there could be between forgetfulness and an emerald j but as I had no other resource, I recalled the sacred words, Credidit et reputatum ei est ad justitiam', I put the emerald into my mouth, and then, against all expectation, everything that recalled my son vanished from my memory. It was so for a year and a half. It was only during my meals, and at my public lectures, when I was unable to keep the precious stone in my mouth, that I fell back into my old grief»).
Галилей: посещение его Мильтоном и Гоббсом. Предшественники Галилея в XIII-XIV веках. Предшественники в XVI веке (Бенедетти: «Hoc autem in loco Aristoteles non consideravit, quod similiter de terra dici posset, quando ipsa ita eminus prospiceretur, imo absque dubio putandum est, quod si terra luce Solis praedita esset, et aliquis ipsam ab octavo orbe vellet videre, nullo pacto cerneret, cum sidera illa quae primae magnitudinis vocantur, et quae plusquam centies majora ipsa terra putantur non nisi ut puncta videantur”. Diversarum speculationum mathematicarum et physicarum… Turin, 1585). Прижизненное издание «Диалогов» на латинском языке. Эпиграф к «Письмам о солнечных пятнах». «Звездный вестник». Пять вопросов Роберта Беллармина. Паскаль. Гримальди. Риччоли. «Новый Альмагест», «Реформированная хронология».
Фрэнсис Бэкон. История протестантизма в Англии (не связана ни с одним из «great landings»). Генрих VIII. Екатерина Арагонская – дочь Фердинанда и Изабеллы, ee племянник Карл V). Анна Болейн (у Джерома в «Трое в одной лодке»: “There are the ruins of an old priory in the grounds of Ankerwyke House, which is close to Picnic Point, and it was round about the grounds of this old priory that Henry VIII. is said to have waited for and met Anne Boleyn.  He also used to meet her at Hever Castle in Kent, and also somewhere near St. Albans.  It must have been difficult for the people of England in those days to have found a spot where these thoughtless young folk were not spooning”). Томас Мор. «Утопия». Казнь. Закрытие монастырей. Байрону досталось Ньюстедское аббатство (до секуляризации монастырей там жили августинские каноники). Четыре типа идолов: idola tribus, idola fori, idola specus, idola theatri. “Instauratio magna scientiarum”. Роберт Бертон «Анатомия меланхолии». Гоббс. “De regno tenebrarum”. Весь смысл моей книги в том, чтобы люди подчинялись законам (“totius operis scopus est, ut demonstrarem praetextum nullum esse posse, quo legum violatio excusare possit”). Дюрер «Меланхолия». Democritus junior. Почему? Демокрит – отец анатомии. Демокрит и Гиппократ. Опыты Гримальди: с магнитными стружками, дифракция, с призмой, с трубкой Торричелли. «Новая Атлантида». Рене Декарт. Иезуитская коллегия Ла Флеш (поступил в 1604 году на Пасху, т.е. ему было 8 лет). Участие в захоронении сердца Генриха IV (4 июня 1610 года). Сны. Чтение стихотворения Авсония: «Quod vitae sectabor iter, si plena tumultu sunt fora?» Cogito ergo sum. “Meditationes de prima philosophia”. Иезуитские медитации. Игнатий Лойола. «Духовные упражнения». «Рассуждения о методе». Шеллинг о роли Декарта в отказе от схоластики. Паломничество в Лорето. “Index librorum prohibitorum” (1704). “Bene vixit, qui bene latuit”. 1 января 1619 года: “Hoc mundi theatrum conscensurus, in quo hactenus spectator extiti, larvatus prodeo”. «Tria mirabilia fecit Dominus: res ex nihilo, liberum arbitrium et Hominem Deum». Подробнее о свободе воли. Нужно будет для подготовки к Канту. Луис Молина (“Coguntur enim fateri, Deum infinita creabilia intelligere, quae tamen nunquam creare poterit” – Спиноза о возможных мирах, критика молинизма). Возможные миры. Лейбниц «Теодицея». Эпикур: «Живи незаметно». Декарт и Паскаль. «Бог Авраама, Исаака и Иакова». Амулет Паскаля. Divertissement. Охота на зайцев, игра в биллиард, наука. «Dereliquerunt me fontem aquae vivae». Мыслящий тростник. Пари Паскаля.
Ньютон. Его чудачества: «He confined himself to a small quantity of bread, during all the time, with a little sack and water, of which, without any regulation, except that he took as he found a craving or failure of spirits». Спиноза. О нем подробнее. «Signum reprobationis in vultu gerens». Колерус о пауках. “Sedulo curavi humanas actiones non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere”. Nullum datur contingens. Спиноза и дети (поощрял их ходить на службу в кальвинистский храм: “He put the children in mind of going often to Church, and taught them to be obedient and dutiful to their parents”).
Просвещение. «The Enlightenment on the whole was an expression of struggle of the then progressive class of bourgeoisie against feudalism». Стерн. «The Koran»: «Intuition and sensibility are the only organs of genius or of virtue». “Whenever I have a mind for a thorough feast of weeping, I need only turn over to the history of Sir Thomas More’s life, and read that passage in it, where his daughter, Mrs. Roper, meets him in the street, returning to the Tower, immediately after his condemnation – My father! Oh! my father! Sad luxury, to vulgar minds unknown!” (Он же, там же). Сентиментализм. «Дерзай мыслить» (Кант) – девиз Просвещения (статья «Что такое просвещение?», 1784 год).
Вольтер (1694-1778). «Dans les arts du genie, tout est l’ouvrage de l’instinct» (Вольтер. Письмо к Дидро от 20 апреля 1773 года). Происхождение (родился в Париже) и тайна псевдонима. Учеба у иезуитов в коллегии Людовика Великого в Париже.  Путешествие в Англию (1726-1729), знакомство с сочинениями Ньютона. Мадам Эмили Дю Шатле (1706 – 1749). Лиссабонское землетрясение (сравнить реакцию Вольтера и Руссо). «Поэма о лиссабонском землетрясении, произошедшем 1 ноября 1755 года». Критика тезиса Поупа-Лейбница. «Кандид, или Оптимист» (1759, разгар Семилетней войны). Объяснение имени: «candidus». Роман Битова «Пушкинский дом». «Униженные и оскорбленные» Достоевского. Маркиза Дю Шатле – прототип Кунигунды. Возделывать свой сад. Вольтер и Елизавета Петровна (заказ на биографию Петра Великого). Вольтер и Екатерина II (маркиз Пугачев, отношение к убийству Петра III). Вольтер и Пушкин. Вольтер и Ницше: «На знамени Просвещения написаны три имени: Петрарка, Эразм, Вольтер»).  Rousseau (1712-1778). Son of Isaak, a watchmaker from Geneva. Kalvin, Theodore Beza. Devil, idolatry. Remember the destiny of Pierre Bayle. Conversion to Catholicism (compare with Bayle’s conversion). Love to an aristocratic woman Francoise-Louise de Warens. Working as a tutor. Stealing wine (problem with bread). Friendship with Diderot. Who is Diderot, his stay in the Jesuit College in Langres. His place as a chief editor of the Encyclopedie. His forgetfulness. His visit to Russia. His concept of genius. His detainment in Chateau de Vincennes (in July-November 1749. Role of Emilie Du Chatelet in his release). “Illumination of Vincennes”. Academie de Dijon. The main idea of the treatise. Spartans, Romans, Germans, Turks. Ahmed III and the first typography in Istanbul (1729-1742). Polemics with the Archbishop of Paris about the original sin (the concept of the “noble savage”). Conflict with Hume. Confessions. Comparison of Jesus and Socrates. “The death of Socrates, who breathed his last in philosophical conversation with his friends, is the mildest death that nature could desire; while the death of Jesus, expiring in torment, injured, inhumanly treated, mocked and cursed by an assembly of people, is the most horrible one, that a mortal could apprehend”.  Погребение на острове. Посмертное почитание. Паломничества. Руссо и Пушкин («Защитник вольности и прав/В сем случае совсем неправ»). Руссо и Лев Толстой.
Кант. «Aber der Heiligkeit der Pflicht allein alles nachsetzen und sich bewusst werden,
dass man es koenne, weil unsere eigene Vernunft dieses als ihr Gebot anerkennt und sagt, dass man es tun solle,
das heisst sich gleichsam selbst ueber die Sinnenwelt gaenzlich erheben» (“Критика практического разума”). «Кенигсбергский китаизм». “«True world»,  «Morality as essence of the world» - these two most virulent errors that exist – were again, thanks to a wily-shrewd skepticism, if not demonstrable, at least no longer refutable” – Ницше о Канте («Антихрист»). Кенигсберг. Рождение в бедной семье (9 детей, 3 умерли в младенчестве). Профессор в Кенигсбергском университете. Интерес к космологии (вера в обитателей планет). Русская оккупация. Просил профессорскую кафедру у Елизаветы Петровны. Предложение переехать в Галле (1778). Отказ. Дважды избирался ректором Кенигсбергского университета (в 1786 и 1788). С 1787 – член Берлинской академии наук. Чтение Руссо и занятие педагогикой. Аверинцев: «бытие – связка». Томас де Квинси «Последние дни Иммануила Канта». Что такое интеллигентность? «Страшен Бог без морали» (How dreadful, though, is God without morality; Wie schrecklich ist aber ein Gott ohne Moralitaet). Рассуждения Канта о вопросе японцев: «Почему Бог не убьет дьявола» («Father Charlevoix reports that, when he recounted to his Iroquois pupil of catechism all the evil that the evil spirit has brought into the initially good creation and how this spirit still constantly seeks to foil the best divine arrangements, the pupil asked him with indignation, But why does not God strike the devil dead?»). Шарлеруа: «Des que chacun eut pris sa place, un de ces Religieux Idolatres demanda au Pere, comment il accordoit le peche originel et la chute des Anges, avec la bonte infinie, la supreme sagesse, et la tout-puissance de Dieu? Car enfin, si votre Dieu prevoyoit ces peches et les terribles fuites, qu’ils devoient avoir, ou il ne les prevoyoit pas: s‘il ne les prevoyoit pas, ses lumieres sont bornees, et il n’est pas tel, que vous le predendez. S’il les prevoyoit, pourquoi n’a-t-il pas empeche ce qui devoit etre la cause de tant des maux?» Антиномии чистого разума. Шопенгауэр о Канте: избавил нас от “еврейского реализма” (realistisch juedische Grundansicht). Альтюссер: «Whenever Lenin finds a criticism of Kant in Hegel’s texts, he approves». Болезнь Канта: привязанность к сыру чеддер. Женщина спросила: «Который час», а Кант испугался, что она решила украсть у него часы (идея ущерба). Ночные страхи. Обеды Канта (музы и грации). Людвиг Боровский. Вино медок. Кофе. Пиво. Табак (Флоренский). Лютеранские священники в окружении Канта. Васянский. Карамзин о Канте (1789). Нравственный императив. «Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас». Четыре вопроса Канта: «Что я могу знать? Что я должен делать? На что я смею надеяться? Что есть человек?». «Вещь в себе». Кант и Михаил Булгаков. Балтийский федеральный университет им. И. Канта.  Ницше о Канте: великий кенигсбергский китаец. “Kant got so angry that she fled in fear” (женщина только спросила у Канта: «Который час?»).
Фихте (1762-1814)
Бедное детство. «Критика всякого откровения» (1792) (а Шеллинг – за откровение). «О призвании человека» (1800). «Оn the Vocation of Man» или «О предназначении человека» (On the destination of man). По-немецки: Die Bestimmung des Menschen (Человек все понимает, видит причинные связи, ориентируется в мире, отделяет истину от заблуждения. Но только не может ответить на один вопрос: каково призвание человека? Зачем он живет?). Все-таки ближе к «призванию». Die Stimme = голос. Речи к немецкой нации (5 этапов). Вступление в масонскую ложу (1793). Атеизм: конфликт с Гете. Возглавил кафедру философии в Берлинском университете (1809). Влияние на Шопенгауэра, который слушал лекции Фихте в 1811-1812.
Шеллинг (1775-1854)
Учился в Тюбингене вместе с Гегелем на богословском факультете. Мюнхенский период. Встреча с Киреевским. Шеллинг о Декарте. Лекции 1841-42 года в Берлине: Кьеркегор, Бакунин, Энгельс. «Почему вообще что-то есть, когда могло ничего не быть?». Критика Шеллинга Кьеркегором. «Я слишком стар, чтобы посещать лекции, а он слишком стар, чтобы их читать». Шеллингу было тогда 66 лет. Первая лекция 15 ноября 1841 года.
Гегель (1770-1831)
Образование: богословский факультет Тюбингенского университета.  Лекция 22 октября 1818 года при вступлении на должность профессора философии Берлинского университета. «Немецкий дух», «плоское мышление», «пустое и поверхностное знание, именующее себя просвещением».
Учение о всемирно-исторической личности. A World-historical individual is not so unwise as to indulge a variety of wishes to divide his regards. He is devoted to the One Aim, regardless of all else. It is even possible that such men may treat other great, even sacred interests, inconsiderately; conduct what is indeed obnoxious to moral reprehension. But so mighty a form must trample down many an innocent flower – crush to pieces many an object in its path. (Ein Welthistorisches Individuum hat nicht die Nuechternheit dies und jenes zu wollen, viel Ruecksichten zu nehmen, sondern es gehoehrt ganz ruecksichtslos dem Einen Zwecke an. So ist es auch der Fall, dass sie andre grosse, ja heilige Interessen leichtsinnig behandeln, welches Benehmen sich freilich dem moralischen Tadel unterwirft. Aber solche grosse Gestalt muss manche unschuldige Blume zertreten, manches zertruemmern auf ihrem Wege) (Введение в «Философию истории»).
Ницше: без Гегеля не было бы Дарвина. Nehmen wir drittens den erstaunlichen Griff Hegel’s, der damit durch alle logischen Gewohnheiten und Verwoehnungen durchgriff, als er zu lehren wagte, dass die Artbegriffe sich aus einander entwickeln: mit welchem Satze die Geister in Europa zur letzten grossen wissenschaftlichen Bewegung praeformirt wurden, zum Darwinismus – denn ohne Hegel kein Darwin (Веселая наука).
Наполеон под Йеной – мировой дух на коне: Den Kaiser — diese Weltseele — sah ich durch die Stadt zum Rekognoszieren hinausreiten; — es ist in der Tat eine wunderbare Empfindung, ein solches Individuum zu sehen, das hier auf einem Punkt konzentriert, auf einem Pferde sitzend, ueber die Welt uebergreift und sie beherrscht.
Negotium est nobis cum juventute; curae nobis sunt litterae, artes, rerum divinarum humanarumque scientia; occupati sumus contemplando, docendo, praeparandis animis ad pericula et labores futuros. (18 октября 1829 года -  ректорская речь в Берлинском университете).
Гегель и Гете вместе обедали. И. П. Эккерман. «Разговоры с Гете». 18 октября 1827. Здесь Гегель, которого Гете лично уважает, хотя некоторые порожденные его философией плоды ему и не совсем по вкусу. Гете устроил в честь Гегеля званый вечер...Беседа коснулась сущности диалектики. «Это в основе своей не что иное, - сказал Гегель, - как урегулированный и методически разработанный дух противоречия, который присущ каждому человеку». «Жаль только, - вставил Гете, - что такого рода изысканными приемами мышления часто злоупотребляют и применяют их для того, чтобы истинное представить ложным, а ложное истинным». «Да, это, конечно, бывает, - возразил Гегель, - но только с людьми, которые духовно больны». 
«Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Гегель о Спинозе: «Высшая самостоятельность человека состоит вообще в том, чтобы знать себя как то, что всецело определяется абсолютной идеей. Такое сознание и поведение Спиноза называет ”amor intellectualis Dei”» (Наука логики, 1812).
Шопенгауэр о Гегеле: “Ich moechte mit Christus sagen, ich lehre die Wahrheit und ich bin die Wahrheit”
«Преображение необходимости в свободу» (Энциклопедия философских наук)
Философия Гегеля — алгебра революции; она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского. от мира преданий, переживших себя (Герцен, Былое и думы).
Гегель: «Религия не может иметь случайного содержания (Der wahre Glaube hat keinen zufaelligen Inhalt)». «Много или мало вина досталось гостям на свадьбе в Кане Галилейской – это совершенно безразлично» (Ob bei der Hochzeit zu Kana die Gaeste mehr oder weniger Wein bekamen, ist ganz gleichgueltig).
Энгельс о фразе Гегеля: «Все действительное разумно, все разумное действительно».
Сартр о диалектике раба и господина у Гегеля. «Мы видели лишь то, чем является рабство по отношению к господству. Но оно есть самосознание. А потому нам нужно рассмотреть теперь, что есть оно в себе самом и для себя самого».
Кьеркегор (1813-1855)
Детство. Рассказ об отце. История с Региной Ольсен. 1841 год – окончание теологического факультета Копенгагенского университета и поездка в Берлин на лекции Шеллинга. Вторая поездка в Берлин (отплытие 8 мая 1843 года). Книга «Или-или» (против диалектики Гегеля). Три этапа: эстетический, этический, религиозный (Дон Жуан, Сократ, Авраам). Рембрандт. «Жертвоприношение Авраама». Георг Брандес о Кьеркегоре и Ницше. Ich habe mir fuer meine naechste Reise nach Deutschland vorgesetzt, mich mit dem psychologischen Problem Kierkegaard zu beschaeftigen (Ницше Брандесу 19 февраля 1888 года).
Hegel has never done justice to the category of transition (Кьеркегор). Leap. Пари Паскаля и прыжок Кьеркегора.
Кьеркегор и Нильс Бор.
Кьеркегор – если христианство хочет показать себя интеллигентным, оно умерло. Авраам – не интеллигент.

Шопенгауэр (1788-1860)
Детство, мать – писательница. Жили в Веймаре, где и Гёте. Самоубийство отца 20 апреля 1805 года. Артуру 17 лет. Слушал лекции Фихте в Берлинском университете в 1811-12. Влияние Канта и Фихте (отказ от «еврейского реалистического взгляда на мир»). Индия против Иудеи (но тут он неправ: а Аристотель?). Конфронтация с Гегелем в Берлине 23 марта 1820 года (Шопенгауэр читает пробную лекцию в Берлинском университете). Первое издание книги «Мир как воля и представление». 18 января 1819 года. Отправил один экземпляр Гете (через свою сестру Адель и издателя Брокгауза). (Первая встреча с Гете состоялась в 1813 году в Веймаре). Гете был очень рад (воспоминания Адели о словах Оттилии, дочери Гете: «A few days later Ottilie told me that her father sits down with the book and reads it with an eagerness as she had never before seen in him. He said to her that he now had an entire year’s pleasure, since he was going to read it from beginning to end»).
Несмотря на положительный отзыв Гете, в целом выход книги прошел незамеченным, что вызвало у Шопенгауэра разочарование. Как и у Юма неуспех его книги “A Treatise of Human Nature: Being an Attempt to Introduce the Experimental Method of Reasoning into Human Thought” (1739). Юму было 28 лет в момент выхода книги, Шопенгауэру – 30 лет. Но «Историю Германии» Шопенгауэр писать не стал. Вспомнить рассказ о Гегеле («Я есть истина»). Шопенгауэр считал себя «первым последовательным немецким атеистом» (Ницше о Шопенгауэре): “As a philosopher, Schopenhauer was the first admitted and inexorable atheist among us Germans… The ungodliness of existence was for him something given, palpable” (Веселая наука, 357).
Второе издание «Мира...» вышло в 1844 году, через 3 года после «Сущности христианства» Фейербаха. Влияние Шопенгауэра: Вагнер, Ницше, Лев Толстой, Чехов. У Чехова в пьесе «Дядя Ваня»: «Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел... Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский... Я зарапортовался! Я с ума схожу... Матушка, я в отчаянии! Матушка!»
Сходство с Дарвином. «До сих пор явлениями воли считали только те изменения, которые не имеют другого основания, кроме мотива, т.е. представления, поэтому волю приписывали в природе одному лишь человеку и, в крайнем случае, животным, ибо познание, представление, как я уже упомянул в другом месте, – это, конечно, истинный и исключительный характер животности. Но то, что воля действует и там, где ею не руководит познание, это лучше всего показывают инстинкт и художественные порывы животных. То, что последние обладают представлениями и познанием, здесь не принимается в расчет, ибо цель, к которой они приближаются так, как если бы она была сознательным мотивом, остается им совершенно неведомой; их поступки совершаются здесь не по мотивам, не руководятся представлением, и из этого прежде всего и яснее всего видно, что воля действует и без всякого познания. Годовалая птица не имеет представления о яйцах, для которых она строит гнездо, а молодой паук – о добыче, для которой он ткет свою паутину; муравьиный лев не имеет представления о муравье, которому он впервые роет ямку; личинка жука-оленя, когда ей предстоит сделаться жуком-самцом, прогрызает в дереве отверстие, где совершится ее превращение, вдвое большее, чем если бы ей надо было обратиться в самку: она делает это в первом случае для того, чтобы приготовить место для рогов, о которых она не имеет еще никакого представления. Очевидно, что в таких действиях этих животных, как и в остальных, проявляется воля, но деятельность ее слепа и хотя сопровождается познанием, но не руководится им».
Третье издание «Мира...» в 1859, одновременно с книгой Дарвина «On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life». Влияние индуизма и буддизма. «Буддийский ренессанс» - но не получилось!
Альберт Швейцер о Шопенгауэре: «Элементарная этика вновь завоевывает свое место в мыслящем мировоззрении. Отсюда понятен и тот восторг, который вызвал Шопенгауэр, когда он наконец стал известен. Тот факт, что в течение сорока лет игнорировалось все значительное, что он изложил в своих трудах, останется самым интересным событием в истории европейского мышления».
«Das ist Sache der Gnade»: Schopenhauer's nature contained an extraordinarily dangerous dualism. Few thinkers have felt as he did the complete and unmistakable certainty of genius within them; and his genius made him the highest of all promises,—that there could be no deeper furrow than that which he was ploughing in the ground of the modern world. He knew one half of his being to be fulfilled according to its strength, with no other need; and he followed with greatness and dignity his vocation of consolidating his victory. In the other half there was a gnawing aspiration, which we can understand, when we hear that he turned away with a sad look from the picture of Rance, the founder of the Trappists, with the words: "That is a matter of grace." For genius evermore yearns after holiness as it sees further and more clearly from its watch-tower than other men, deep into the reconciliation of Thought and Being, the kingdom of peace and the denial of the will, and up to that other shore, of which the Indians speak.
Витгенштейн о Шопенгауэре: «Можно назвать Шопенгауэра грубым мыслителем. У него есть утонченность, но на определенном уровне она вдруг исчезает, и он становится невыносимо грубым. Где начинается истинная глубина, он заканчивается. Можно сказать, что он никогда не оценивает себя».
Призыв к безбрачию и аскетизму: Франциск vs. Лютер: “Here quite properly belongs the life of Saint Francis of Assisi, that true personification of asceticism and example for all mendicant monks”
“Cравните же с этими фактами утверждение Лютера: “Ubi natura, quemadmodum a Deo nobis insita est, fertur ac rapitur, fieri nullo modo potest, ut extra matrimonium caste vivatur” (Там, где природа, как она вложена в нас Богом, без задержки стремится по своему пути, — там никоим образом невозможно, чтобы люди вне брака жили целомудренно”)”.
Ницше прочел «Мир...» Шопенгауэра в октябре 1865 года и немедленно «обратился».
Ницше (1844-1900)
Сын пастора. Мать – дочь пастора. «Because his mother continually had to scrape the bottom of the barrel to provide Fritz with schooling, books, bread and board, he had to be temperate in explaining to Franziska his turn from anticipated vocational theological ministry to philology and music». Боннский университет – теология, Лейпцигский университет – филология. 1867 – служба в армии, упал с лошади, переломы, разрыв грудных мышц. Студенческая дуэль, шрам на носу. Базельский университет. Кафедра классической филологии. Профессор в 24 года (1869). Преподавал в Базеле до 1879. Рождение трагедии из духа музыки (1872). Geistreiche Schwiemelei= духовная нетрезвость (Ричль). Несвоевременные размышления (1873-1876). Утренняя заря (1881): критика Паскаля («Deus absconditus»). “No one was more eloquent than Pascal in speaking of the “hidden
God " and the reasons why He had to keep Himself hidden, all of which indicates clearly enough that Pascal himself could never make his mind easy on this point : but he speaks with such confidence that one is led to imagine that he must have been let into the secret at some time or other. He seemed to have some idea that the deus absconditus bore a few slight traces of immorality ; and he felt too much ashamed and afraid of acknowledging this to himself: consequently, like a man who is afraid, he spoke as loudly as he could”.
Заратустра и увлечение Лу Саломе (апрель-ноябрь 1882, сделал ей предложение 13 мая 1882 в Люцерне).
Август Стриндберг и Ницше. Стендаль: «Красота – обещание счастья». Достоевский: «Записки из подполья», «Записки из Мертвого дома», «Униженные и оскорбленные», «Бесы».
Переписка с Брандесом.
Антихристианин. Ressentiment.
Влияние Ницше: Хайдеггер, Фуко. Ницше как Аристотель XXI века.
Ницше о Платоне: «Религиозное помешательство Платона» (идеомания).
Ницше и конец гуманизма.
Ницше и Кант.
Маркс (1818-1883)
Родился в Трире. Еврей. Учеба на юридическом факультере в Боннском, а затем в Берлинском университете. Год окончания учебы – 1841.
Диссертация о Демокрите и Эпикуре.
Учился в Трире с младшим братом Женни фон Вестфален. В браке было 7 детей. Муж Элеоноры Маркс – Эвелинг – дружил с Дарвином.
Дружба с Энгельсом. «Манифест коммунистической партии». Материализм. Увлечение Фейербахом. «Капитал». Отчуждение (Entfremdung).
Маркс или Вебер. Кто прав?
Энгельс и эдипов комплекс.
Первый Интернационал.
Русские марксисты.
Зигмунд Фрейд (1856-1939)
Natuerlich ist Jenseits des Lustprinzips eine Anspielung auf Jenseits von Gut und Boese. Фрейд взял сочинения Ницше в Лондон.
Биография. Венский университет. Женитьба. Отношения со свояченицей.
Увлечение кокаином (1884), посещение Франции (1885).
Гипноз. Бессознательное. Влияние Шопенгауэра. «Память у них (безумных) поражается в том смысле, что нить ее рвется, рушится ее стройная связь, и становится невозможным равномерное связное воспоминание прошлого».
Эпизод в Италии. Забыл фамилию живописца (Синьорелли). «Затеривание». Эпизод с Юнгом. Эдипов комплекс. Объясняющий потенциал (Энгельс и Отто Вейнингер). Перенос. Эрос и танатос. «Недовольство культурой». Предсказание сталинских репрессий. Фрейд о поисках смысла жизни (повторяет мысль Нордау: «If this train of thought is seriously considered, it will be recognised at once as nonsensical. The question ‘Wherefor am I alive?’ is incorrectly and superficially put. It tacitly presupposes the idea of finality in nature… The masses live quietly and are clear in their minds as to the aim of life not because they have a simple faith, but because they are healthy, because they like to feel themselves alive, because life gives them, in every organic function, in every manifestation of their powers, at every moment, some gratification… The simple faith is the accidental accompanying phenomenon of their natural optimism»). Фрейд о Леонардо да Винчи. Сублимация.
Влияние Фрейда: Мишель Фуко.
Фрейд и Стефан Цвейг.
Освальд Шпенглер (1880-1936)
Образование (университет Галле). Кант когда-то отказался преподавать в Галле. Диссертация о Гераклите (защитил со второй попытки в 1904 году).
Сходство с Шопенгауэром (одиночество, непризнанность).
Влияние Ницше: последний человек
Weltstadt, кочевники, отрыв от земли.
Псевдоморфоза. Россия при Петре I
8 типов цивилизаций. Отличие культуры от цивилизации.
Отношение греков и египтян к смерти.
Фаустовский человек. Дон Жуан как разновидность фаустовского человека. Капитализм как фаустовский проект. Ньютоновское понятие бесцельного движения как фаустовская идея.
Отличие готического собора от византийских храмов. Арабо-византийская цивилизация. Магический человек. Евреи как магические люди (Отто Вейнингер). Аполлоновский человек. Эпикур не думает о смерти. Призывает жить незаметно. Плутарх – последний аполлоновский человек.
Вопросы к Шпенглеру: что есть Возрождение? Почему отказались от готики? Был ли Лютер фаустовским человеком?
Шпенглер о России. Роль Достоевского. Знак России – равнина. «Все виновны за всех».
Большевики – татаро-монголы.
Разочарование Шпенглера в русско-сибирской цивилизации.
Мартин Хайдеггер (1889-1976)
Юность. Образование у иезуитов. Причины отказа от призвания. Учеба на теологическом факультете Фрайбургского университета. Ученичество у Гуссерля. Ханна Арендт. Эдит Штайн. Ректор Фрайбургского университета.
Хайдеггер и нацизм. Абрахам а Санта Клара (1644-1709)
Спецкурсы Хайдеггера в нацистский период: Ницше, Парменид, Анаксимандр, Гераклит, Гёльдерлин, Гегель.
Запрет на преподавание (1945-1951). Что значит думать?
Ханна Арендт.
Гадамер – ученик Хайдеггера.
Хайдеггер о смысле истории.
«Забвение о бытии» (Seinvergessenheit)
Попросил священника Бернхарда Вельте похоронить его по католическому обряду.
Хайдеггер и антисемитизм (Weltjudentum): «Das Weltjudentum, aufgestachelt durch die aus Deutschland hinausgelassenen Emigranten, ist ueberall unfassbar und braucht sich bei aller Machtentfaltung nirgends an kriegerischen Handlungen zu beteiligen, wogegen uns nur bleibt, das beste Blut der Besten des eigenen Volkes zu opfern.»
Жан-Поль Сартр (1905-1980)
Учился в Эколь Нормаль. Там встретил Симону де Бовуар в 1929 году.
"Бытие и ничто". Диалектика раба и господина.
«Тошнота» (Меланхолия). «Мухи». Amour necessaire et amour contingent.
«Экзистенциализм – это гуманизм».
Письмо в защиту Бродского. Отказ от Нобелевской премии.
Сартр и Достоевский (жизненный проект Раскольникова)
Де Голль: «Нельзя арестовывать Вольтера»

Альбер Камю (1913-1960)
Из Алжира. Учился в Алжирском университете. Магистр философии («Неоплатонизм и христианская мысль»). Туберкулез. Дневники.
Миф о Сизифе. Абсурд.
«Посторонний» - сюжет.
Камю и Достоевский («Братья Карамазовы»)
Отношение к Венгерской революции.
Смерть.
Чезаре Ломброзо (1835-1909)
Родился в Вероне в еврейской семье. Окончил медицинский факультет университета Павии. Преподавал в Турине.
«I have often thought that these reserved and melancholy men owe their extraordinary, almost godlike acuteness of insight to a temporary disturbance of their whole mechanism. One may notice how it brings them now to sublime, now to insane thoughts. They themselves fancy that some godlike being rises up within them, seeks them out and uses them. How near is genius to madness! Yet one is locked up and bound with chains whilst to the other we raise monuments».
Ницше: «Where is the madness with which you should be inoculated?» (“Wo ist der Wahnsinn, mit dem ihr geimpft werden muesstet?”)
In 1958 the great quantum physicist Niels Bohr attended a talk given by physicist Wolfgang Pauli. At the end of the talk, which the audience received unfavorably, Bohr remarked: “We all agree that your theory is crazy. The question which divides us is whether it is crazy enough”.
Кьеркегор: «For this dementia is the genius’s suffering in existence, it is the expression for, if I dare say so, the divine envy, while genius is the expression of the divine partiality… In what relation does madness stand to genius? Cfn the one be constructed out of the other? In what sense and to what extent is the genius master of his madness?”
Кречмер: «The psychopaths are always there, but in cool times of peace we give medical reports on them, and in times of social fever they are our masters».
Кант: «All change makes me anxious, even if it seems to contribute greatly to the improvement of situation. I believe I must pay attention to this instinct of my nature, if I still want to lengthen somewhat the thread, which fate spins very thinly and delicately for me… I have already prescribed the route I want to take. I will begin my course and nothing shall prevent me from continuing it».
Нордау: «A perception arouses a representation which summons into consciousness a thousand other associated representations. The healthy mind suppresses the representations which are contradictory to, or not rationally connected with, the first perception. This the weakminded cannot do. The mere similarity of sound determines the current of his thought. He hears a word, and feels compelled to repeat it, once or oftener, sometimes to the extent of ‘Echolalia’; or it calls into his consciousness other words similar to it in sound, but not connected with it in meaning, whereupon he thinks and talks in a series of completely disconnected rhymes».
Рассел: «Through the long years
I sought peace,
I found ecstasy, I found anguish,
I found madness,
I found loneliness.
I found the solitary pain,
That gnaws the heart,
But peace I did not find.
Now old and near my end,
I have known you,
And, knowing you,
I have found both ecstasy and peace,
I know rest
After so many lonely years
I know what life and love may be».
Эдит Финч. Последняя (четвертая) жена Рассела (с 1952 г.). Рассел (1872-1970), Финч (1900-1978).
Дональд Дэви (1922-1995) об Эзре Паунде:
«To be sure, he was out of his mind. But American society has refused to see him as therefore a special case. Nor is this unjust, for madness is one of the risks that poet runs».
Эзра Паунд:
«It has been your habit for long to do away
With good writers,
You either drive them mad, or else you
Blink at their suicides,
Or else you condone their drugs, and talk
Of insanity and genius,
But I will not go mad to please you» (Poems from Blast, 1914).
Эдгар По: «I became insane, with long intervals of horrible sanity. During those fits of absolute unconsciousness, I drank… my enemies referred the insanity to the drink, rather than the drink to the insanity».
Вольфганг Паули: «Brilliance, though, does not guarantee an easy life, and for much of his life Pauli fought deep depression that began in his early thirties when his much-loved mother commited suicide in 1927 and his first marriage to a nightclub singer ended in a bitter divorce in 1930. Close to the nervous breakdown and following his father’s advice, he sought the help of the psychoanalyst Carl Jung».
Роберт Оппенгеймер: «Far from home and under great pressure, Robert again began suffering from depression. One day, his friend Jeffries Wyman visited Robert, and found him lying on the floor moaning and rolling from side to side».
Эрнест Хемингуэй: «As he neared the end of his life, Hemingway frightened his friends with his paranoid delusions. The famous author believed the government was plotting against him and that he was constantly followed by federal agents who wiretapped his telephones… Hemingway was hospitalized in a psychiatric institution, but his treatment failed. On July 2, 1961, he commited suicide. He was 61 years old».
Джером Сэлинджер (по воспоминаниям его дочери Маргарет): «Fiction, other worlds, other realities, were, for my father, far more real than living flora and fauna, flesh and blood. I remember once we were looking out of his living room window together at the beautiful view of field and forest, a patchwork of farms and mountains fading into the far distance. He waved a hand across it all as if to wipe it out and said: ‘All of this is maya, all an illusion’»
Нордау (1849-1923)
Окончил медицинский факультет Будапештского университета (1872)
Дегенерация
Посвящение Ломброзо
Сионизм
Критика Вагнера, Шопенгауэра, Толстого, Ницше.
Richard Wagner is in himself alone charged with a greater abundance of degeneration than all the degenerates put together with whom we have hitherto become acquainted.
Scents acquire a high importance in their works. Tolstoi (in War and Peace) represents to us Prince Pierre suddenly deciding on marrying the Princess Helene when he smells her fragrance at a ball. In the narrative entitled The Cossacks he never mentions the uncle leroschka without speaking of the smell he emitted.
The degenerate and insane are the predestined disciples of Schopenhauer and Hartmann, and need only to acquire a knowledge of Buddhism to become converts to it.
Wagner was an enthusiastic admirer of all graphomaniacs who came in his way and he even gathered round him a court of select graphomaniacs, among whom may be mentioned Nietzsche, whose insanity compelled his confinement in a madhouse.
As in Ibsen ego-mania has found its poet, so in Nietzsche it has found its philosopher.
Луи Альтюссер (1918-1990)
Родился 16 октября 1918 года в 15 км. от города Алжир. Роды принимала русская женщина.
Убил свою жену Элен Ритман 16 ноября 1980.
16 января 1968 года. Дорогой Мераб!... Ты в моих мыслях. Любящий тебя, Луи.

Людвиг Витгенштейн (1889-1951)
Детство, образование. Манчестер, Кембридж. Встречи с Фреге и Расселом. Поиск носорога в аудитории (In one of the earliest encounters between Russell and Wittgenstein, they debated about whether a rhinoceros was in the room.  Monk quotes Russell’s account of the event: “Wittgenstein refused to admit that it was certain that there was not a rhinoceros in the room,” then after looking underneath desks for the beast, Russell concluded, “My German engineer, I think, is a fool.”  Presumably, Wittgenstein thought that “nothing empirical is knowable-I asked him to admit that there was not a rhinoceros in the room, but he wouldn’t.”)
Первая мировая война. Увлечение Достоевским («Братья Карамазовы») и Толстым («Исповедь»).
Логико-философский трактат
Инцидент в начальной школе
Отношение к книгам Рассела ("Russell's books should be bound in two colours: those dealing with mathematical logic in red -- and all students of philosophy should read them; those dealing with ethics and politics in blue -- and no one should be allowed to read them”).
Кочерга Витгенштейна (You should not threaten visiting lecturers with pokers – example of a moral rule)
Языковые игры
Отношение к Вейнингеру, Шпенглеру и Шопенгауэру.
Мишель Фуко (1926-1984)
Детство. Эколь Нормаль. Испытал влияние Луи Альтюссера. Даже вступил под его влиянием в компартию в 1950 году. Перевел «Антропологию» Канта на французский язык. Книга «Ницше, Фрейд, Маркс» (1964). Эти трое своими книгами (соответственно,"Рождение трагедии" и «Генеалогия морали», «Капитал» и «Истолкование сновидений») нанесли раны западной мысли (blessure provoquee dans la pensee occidentale par ces oeuvres ) (учителя подозрения – Поль Рикер).
История безумия
История сексуальности
Слова и вещи (перевод Автономовой и Визгина)
Поездка в США, наркотики и СПИД
Пауль Фейерабенд (1924-1994)
«A few years ago I became interested in my ancestors and the early years of my life. The immediate reason was the fiftieth anniversary of Austria’s 1938 unification with Germany».
Родился в Вене. Учился в Венском университете на разных факультетах (уже после войны). Воевал на Северо-Западном фронте. Ранен в Лейпциге. Встреча с Поппером на Альбахском форуме 1948.
Против метода (1975). Вспомнить фельдъегеря у Достоевского («Дневник писателя», 1876).
Прощай разум 1987
Преподавал в Беркли с 1959 по 1990
Умер в Женеве от рака мозга
Убивая время 1995

Герман Гессе (1877-1962)
Поступил в лютеранскую семинарию в 1891 году, бежал оттуда в марте 1892 года, в мае 1892 попытка самоубийства.
«O Freunde, nicht diese Toene» (из «Оды к радости» Бетховена).
Игра в бисер (1943) до этого см. Хёйзинга «Homo ludens»
Transcendere
Аверинцев и перевод на русский язык


Джордж Оруэлл (1903-1950)
Джура (остров в Шотландии, где делают одноименное виски). Там писал 1984 (с 1946 по 1949).
Эйлин О’Шонесси (1905-1945)
Соня Оруэлл (1918-1980). Женился 13 октября 1949.

History and philosophy of science.


History – genetic approach. Otto Toeplitz: “Calculus: a genetic approach”. Cartesian coordinate system – abscissa (/ab’si:s;/), ordinate  /’o:di:n;t/ Y-axis /’aeksi:s/, X-axis. If a continuous function changes sign, then it must somewhere cross the X-axis.  When does the function cross the X axis? Why should there be something rather than nothing. Science: a genetic approach. Scire. Scientia. Sciens. Stefan Collini. Introduction Charles Percy Snow The Two Cultures. 1834 William Whewell The Connection of the Sciences. Some ingenious gentleman proposed that by analogy with artist they might form scientist. 
Wise man. Odysseus /ou’disju:s/  or Ulysses /ju:’lisi:z/. Solomon. Solomon’s judgement. The judgement of Solomon.
7 wise men in Ancient Greece. The seven sages of Greece. Wisdom. Sapientia. ;;;;;.
The first sage – Thales
The second sage – Solon /’solen/
The third sage – Cleobulus /kli’obju:les/ Moderation is best in all things. Esto modus in rebus. ;;;;;; ;;;;;;;.
Chilon /kailen/ Do not desire the impossible" (Greek: ;; ;;;;;;;;; ;;;;;;;;
Bias (/’bai;s/; Omnia mea mecum porto
Pittacus (/’pit;k;s/;  ;;;;; ;;;;'o;,  Know thy opportunity
Periander (/’peri’;nd;r/ added later with Cleobulus, according to Plutarch.
Two sages were added later (according to Plutarch / (/’plu:ta:rk/; / De E apud Delphos (on the E at Delphi). Note also these inscriptions here, ‘Know thyself’ and ‘Avoid extremes,’ how many philosophic inquiries have they set on foot, and what a horde of discourses has sprung up from each, as from a seed!
Ausonius (/o:’so:ni;s/;. Ludus septem sapientium. The Masque \’maesk\ of the Seven Sages. There we read that Solon wrote at Delphi ;;;;; ;;;;;;; which in our tongue is Know thyself (Nosce te).
 Thales /’thei’liz/ as a first scientist says the permanent entity is water.  Thales, the founder of this school of philosophy, says the permanent entity is water (which is why he also propounded that the earth floats on water). Presumably he derived this assumption from seeing that the nutriment /;nju;tr;m(;)nt// of everything is moist, and that heat itself is generated from moisture and depends upon it for its existence (and that from which a thing is generated is always its first principle). He derived his assumption, then, from this; and also from the fact that the seeds of everything have a moist nature, whereas water is the first principle of the nature of moist things. Primordial substance (Vitruvius). Thales primum aquam putavit omnium rerum esse principium.
 According to Proclus  (/’prokl;s / Thales proved that the vertical angles are congruent. (duabus rectis lineis se invicem secantibus, anguli ad verticem aequali sunt)
Why, take the case of Thales. While he was studying the stars and looking upwards, he fell into a pit, and a neat, witty Thracian servant girl jeered at him, they say, because he was so eager to know the things in the sky that he could not see what was there before him at his very feet. The same jest applies to all who pass their lives in philosophy.
Neat witty Thracian /threishn/ servant girl. While he was studying the stars…
All things are full of gods
The most learned of the Greek going to Egypt: Solon, Plato, Thales, Pythagoras (Plutarch On the Isis /’aisis/and Osiris /o’sairis/)
If indeed Thales composed Astronomy which is attributed to him. began to meditate about nature
I have seen a tyrant /tairant/ an old man (a great wonder)
 to free himself from the pressing solicitations of his mother who advised him to marry, said at first, 'tis not yet time; and when, now he was growing old, she repeated her admonition, replied, nor is it now time.
It is through wonder that men now begin and originally began to philosophize; wondering in the first place at obvious perplexities, and then by gradual progression raising questions about the greater matters too, e.g. about the changes of the moon and of the sun, about the stars and about the origin of the universe. Now he who wonders and is perplexed feels that he is ignorant (thus the myth /mith/-lover is in a sense a philosopher, since myths are composed of wonders); therefore if it was to escape ignorance that men studied philosophy, it is obvious that they pursued science for the sake of knowledge, and not for any practical utility /ju:’t;l;ti/.
To the rational animal only is the irrational intolerable
Pythagoras called the principles he taught philosophia or love of wisdom, but not sophia or wisdom. For he criticized the Seven Wise Men, as they were called, who lived before his time, saying that no man is wise, being human, and many a time, by reason of the weakness of his nature, has not the strength to bring all matters to a successful issue, but that he who emulates both the ways and the manner of life of a wise man may more fittingly be called a "lover of wisdom." (Diodorus /(/da;;’d;:r;s ‘s;kj;l;s// of Sicily).
(when you must write something to your friend, grammar will tell you what words you should write; but whether you should write or not, grammar will not tell you.)
primarily and according to its inner nature, virtue, like genius, is innate, and just as the collective efforts of all professors of aesthetics /is’;etiks/ cannot give anyone the ability to produce works of genius, i.e. true works of art, professors of ethics and preachers of virtue cannot turn an ignoble character into one that is virtuous and noble
This is why people say that men like Anaxagoras and Thales ‘may be wise but are not prudent,’ when they see them display ignorance of their own interests; and while admitting them to possess a knowledge that is rare, marvellous, difficult and even superhuman, they yet declare this knowledge to be useless, because these sages do not seek to know the things that are good for human beings.

'Tis written: "In the Beginning was the Word."
Here am I balked / bo:lkt/: who, now can help afford?
The Word?—impossible so high to rate it;
And otherwise must I translate it.
If by the Spirit I am truly taught.
Then thus: "In the Beginning was the Thought"
This first line let me weigh /wei/ completely,
Lest my impatient pen proceed too fleetly.
Is it the Thought which works, creates, indeed?
"In the Beginning was the Power," I read.
Yet, as I write, a warning is suggested,
That I the sense may not have fairly tested.
The Spirit aids me: now I see the light!
"In the Beginning was the Act," I write.
Geschrieben steht: "Im Anfang war das Wort!"
  Hier stock ich schon! Wer hilft mir weiter fort?
  Ich kann das Wort so hoch unm;glich sch;tzen,
  Ich mu; es anders ;bersetzen,
  Wenn ich vom Geiste recht erleuchtet bin.
  Geschrieben steht: Im Anfang war der Sinn.
  Bedenke wohl die erste Zeile,
  Da; deine Feder sich nicht ;bereile!
  Ist es der Sinn, der alles wirkt und schafft?
  Es sollte stehn: Im Anfang war die Kraft!
  Doch, auch indem ich dieses niederschreibe,
  Schon warnt mich was, da; ich dabei nicht bleibe.
  Mir hilft der Geist! Auf einmal seh ich Rat
  Und schreibe getrost: Im Anfang war die Tat!


 Heraclitus fire
;o ;; ;;;’o; ;;;; ;;; ;; ;;; ;’;;;;; How can one hide from that which never sets?
Men that love wisdom must be inquirers into very many things indeed.
The lord whose is the oracle at Delphi neither speaks nor hides his meaning, but gives a sign ;;;; ;;;;; ;;;; ;;;;;;; ;;;; ;;;;;;;;
This then was the Word, on whom as being eternal depended the existence of the things that were made, as Heracleitus also would maintain, of whom, as set in the rank and dignity of the beginning, the Barbarian maintains that He was with God and was God: through whom absolutely all things were made; in whom the living creature, and life, and being had their birth: and that He came down into bodies, and clothed Himself in flesh, and appeared as man, yet showing even then the majesty of His nature; indeed, even after dissolution He was restored to deity, and is a God, such as He was before He came down to dwell in the body, and the flesh, and Man.'
 This world, which is the same for all, no one of gods or men has made. But it always was, is, and will be: an ever-living Fire, with measures of it kindling, and measures going out.
If all things were turned to smoke, the nostrils would distinguish them.
Heraclitus Ephesius, qui propter obscuritatem scriptorium a Graecis ;;o;;;;;; est appellatus
ignem (Vitruvius /Vi’trju:vies/)
And on such grounds it is that those who held
The stuff of things is fire, and out of fire
Alone the cosmic sum is formed, are seen
Mightily from true reason to have lapsed.
Of whom, chief leader to do battle, comes
That Heraclitus, famous for dark speech
Among the silly, not the serious Greeks
Who search for truth (Lucretius /lu’krishies/)
For, as Heraclitus saith, it is the same thing to be dead and alive, asleep and awake
 Perpetuo risu pulmonem agitare solebat Democritus (Democritus /d;’m;kr;t;s/, at every step he took, His sides with inextinguished laughter shook). Juvenal /’d;u:v;n(;)l/ Satires /’sat;;;z/.
Vacuum /’vekju:m/
For I came to Athens and no one knew me. Sexual intercourse is a mild apoplexy.By convention sweet and by convention bitter, by convention hot, by convention cold, by convention color; but in reality atoms and void. Democritus laughs at all human affairs (Philostratus. Life of Apollonius, VIII, 7.14).
Эпикур: «Hospes, hic bene manebis. Hic summum bonum voluptas est». 
immo multi inveniuntur negasse Deum esse, sicut omnes philosophi qui non posuerunt causam agentem, ut Democritus et quidam alii.
Respondeo dicendum quod quidam totaliter providentiam negaverunt, sicut           Democritus et Epicurei / /’;p;kj;(;)’ri:;nz/, ponentes mundum factum esse casu.
Democritus, qui dixit ex concursu atomorum factum esse hunc mundum, et alios infinitos.
Contra hunc articulum primo quidem erravit Democritus et Epicurus / /;p;’kj;;r;s//, ponentes quod nec materia mundi nec ipsa mundi compositio est a Deo, sed quod mundus est casu factus per concursum corporum indivisibilium, quae rerum           principia aestimabant.
sicut posuit Democritus, lumen esse quasdam decisiones defluentes a corporis lucidis: scilicet atomos quosdam.
non bene dixit Democritus, qui opinatus fuit, quod si medium, quod est inter rem visam et oculum esset vacuum, quod posset aliquid quantumcumque parvum videri per quantamcumque distantiam, puta si formica esset in caelo. Sed hoc est impossibile.
Democritus enim posuit indivisibilia corpora quae dicuntur atomi, esse principia omnium rerum.
Democritus et Leucippus /lju:’sipes/, posuerunt rerum principia plenum et inane, sive vacuum; quorum plenum est ens, et vacuum sive inane non ens.
 necesse est esse aliquem finem motus localis; non autem in infinitum fertur corpus naturale, idest ad aliquod indeterminatum, sicut posuit Democritus motum atomorum
If, however, it is the nature of a void to move upward and of a plenum to move downward, and therefore each causes a like movement in other things, there was no need to raise the question why composite bodies are some light and some heavy; they had only to explain why these two things are themselves light and heavy respectively, and to give, further, the reason why the plenum and the void are not eternally separated.
Sed quidam philosophi qui dicuntur Pythagorici / /p;;’;a;;ri:;nz//, in partibus Italiae commorantes, e contra dixerunt quod ignis positus est in medio mundi: terra autem, ad modum unius stellarum, movetur circulariter circa medium mundi, et suo motu facit noctem et diem, secundum diversam habitudinem sui ad solem.
“The death of Socrates, who breathed his last in philosophical conversation with his friends, is the mildest death that nature could desire; while the death of Jesus, expiring in torment, injured, inhumanly treated, mocked and cursed by an assembly of people, is the most horrible one, that a mortal could apprehend”.
Cicero, Tusculanae Disputationes 4.80:
Zopyrus, who claimed to discern every man’s nature from his appearance, accused Socrates in company of a number of vices which he enumerated, and when he was ridiculed by the rest who said they failed to recognize such vices in Socrates, Socrates himself came to his rescue by saying that he was naturally inclined to the vices named, but had cast them out of him by the help of reason.
Cicero, De Fato 10-11:
Again, do we not read how Socrates was stigmatized by the physiognomist Zopyrus, who professed to discover men’s entire characters and natures from their body, eyes, face and brow? He said that Socrates was stupid and thick-witted, because he had not got hollows in the neck above the collar-bone - he used to say that these portions of his anatomy were blocked and topped up: he also added that he was addicted to women - at which Alcibiades is said to have given a loud guffaw! But it is possible that these defects may be due to natural causes; but their eradication and entire removal, recalling the man himself from the serious vices to which he was inclined, does not rest with natural causes, but with will, effort, training: and if the potency and the existence of fate is proved from the theory of divination, all of these will be done away with.
Whereas every art and philosophy has probably been repeatedly developed to the utmost and has perished again, these beliefs of theirs have been preserved as a relic of former knowledge.
Four humors: (1) blood, spring, air, sanguine (2) yellow bile, summer, fire, choleric (3) black bile, autumn, earth, melancholic /melen’kolik/, (4) phlegm /flem/, winter, water, phlegmatic /fleg’maetik/ melancholy /’melenkoli/
Galen /(/;eilen//, Hippocrates /h;’p;kr;ti:z/, Avicenna /av;’s;n;/
Youngster – spring – blood – air – sanguine (/’sa;;w;n/)
Man – summer – yellow bile – fire – choleric (/’k;l;r;k/)
Senior age – autumn – black bile – earth – melancholic (/m;l;n’k;l;k/)
Old age – winter – phlegm (/fl;m/) – water – phlegmatic (/fl;;’matik/)
Four causes
Material cause
Formal cause
Efficient cause
Final cause
“WHAT makes the tyrant formidable? The guards, you say, and their swords, and the men of the bedchamber and those who exclude them who would enter. Why then if you bring a boy (child) to the tyrant when he is with his guards, is he not afraid; or is it because the child does not understand these things? If then any man does understand what guards are and that they have swords, and comes to the tyrant for this very purpose because he wishes to die on account of some circumstance and seeks to die easily by the hand of another, is he afraid of the guards? No, for he wishes for the thing which makes the guards formidable. If then any man neither wishing to die nor to live by all means, but only as it may be permitted, approaches the tyrant, what hinders him from approaching the tyrant without fear? Nothing. If then a man has the same opinion about his property as the man whom I have instanced has about his body; and also about his children and his wife: and in a word is so affected by some madness or despair that he cares not whether he possesses them or not, but like children who are playing with shells care (quarrel) about the play, but do not trouble themselves about the shells, so he too has set no value on the materials (things), but values the pleasure that he has with them and the occupation, what tyrant is then formidable to him or what guards or what swords?”“ Then through madness is it possible for a man to be so disposed towards these things, and the Galilaeans through habit, and is it possible that no man can learn from reason and from demonstration that God has made all the things in the universe and the universe itself completely free from hindrance and perfect, and the parts of it for the use of the whole? Discouses 4.7).
«He also directs us to Epictetus, whose firmness is justly admired, although his saying when his leg was broken by his master is not to be compared with the marvellous acts and words of Jesus which Celsus refuses to believe; and these words were accompanied by such a divine power, that even to this day they convert not only some of the more ignorant and simple, but many also of the most enlightened of men» (Origenes. Contra Celsum, VII, 54).
“While antiquity exists for us, we, for antiquity, do not” – Joseph Brodsky “Homage to Marcus Aurelius”.
Sublunar /sab’lu:n(;)/ world
Ether (/’i:;;/) Late Middle English: from Old French, or via Latin from Greek aith;r upper air, from the base of aithein burn, shine. Originally the word denoted a substance believed to occupy space beyond the sphere of the moon.
No, I shall not all die. My soul in hallowed berth (/b;:;/)
Of art shall brave decay and from my dust take wing,
And I shall be renowned (/ri’naund/) whilst (/wilst/) on this mortal earth
               Even one poet lives to sing.


The moon certainly agrees with the earth in its shape, which is indubitably spherical. This follows necessarily from its disc being seen perfectly circular, and from the manner of its receiving light from the sun.

Simplicio: I admit the first, that is, the spherical shape, though even in this there is a difficulty; for I consider the moon’s sphere to be as smooth and polished, as a mirror, whereas / /weer’aez/ / that of this earth that we touch with our hands is very rough and rugged.

Simplicio: I think without any doubt that the surface which reflected the light more brilliantly would look lighter to me, and the other darker.

Buridan: Sed haec solutio non est sufficiens, quia nos dicemus quod talis reflexio ab omni parte parietis ad oculum nostrum est propter asperitatem parietis, nam propter illam asperitatem radii undique et ad omnem partem refranguntur. Sed si paries esset perfecte lenis sicut est speculum de calibe factum, tunc maxima claritas non appareret per toturn parietem sed solum in parte praedicta. Et hoc vos videtis manifesto in aqua quiescente, quod una sola parva pars repraesentabit vobis intense lumen solis vel astri sed moveatis aliqualiter aquam ut non sit ita lenis, illa lux diffundetur per magnam partem aquae. Modo nos supponimus lunam esse perfecte lenem sine aliqua asperitate; talia enim credidit Aristoteles esse omnia corpora caelestia. Et ideo alii ponunt probabilius quod licet luna non sit actu lucida ut de se possit movere diaphanum, tamen est in potentia propinqua per suam naturalem dispositionem ad luciditatem, et reducitur ad actum lucendi per casum luminis solis super eam; sicut etiam colores non sunt in actu sufficienti de se ad movendum diaphanum, sed sunt in actu sufficienti per lumen cadens super eos.

The great Russian chemist Mendeleyev in his classic book “Fundamentals of Chemistry” presents Boscovich’s theory, and says that Boscovich was the founder of modern atomism, and marks him with Copernicus as the pride of the Western Slavs.

Interestingly, a similar thought is given by philosopher F. Nietzsche who said that Boscovich with Copernicus was so far “the largest and the most victorious opponent to illusion” and that his work was the biggest triumph over the senses that has so far been made on Earth.

Though almost entirely overlooked, the influence of Roger Joseph Boscovich on Friedrich Nietzsche’s thought began early in Nietzsche’s years in Basel and lasted until his mental eclipse in early 1889: “I do not believe in ‘matter’ and  consider Boscovich one of the turning points like Copernicus”.
Je pense donc qu’il faut renoncer a tout amas de matiere continue, et qu’il convient de regarder plutot les dernieres particules des corps comme des points sans etendue, non contigus, centres d’action des forces repulsives et attractives par lesquelles seules, apres tout, les corps jouent un role et manifestent leur existence. C’est le systeme propose il y a bientot un siecle par un mathematicien distingue, le P. Boscowich, homme positif et plein de bon sens, et le newtonien le plus consequent qu’il y ait eu peut-etre.

Nietzsche: “He [Boscovich] has thought atomic theory to its conclusion” (letter to Gast, March 20, 1882).

Beyond Good and Evil: “For, while Copernicus persuaded us to believe, against all the senses, that the earth was not fixed in place, Boscovich taught us to abjure the belief in the last “fixed and certain’ thing regarding the Earth, namely the belief in ‘material’, in ‘matter’, in the residue of Earth, the little lump that is the atom: es war der grosste Triumph ueber die Sinne, der bisher auf Erden errungen worden ist”
Dank vorerst jenem Polen Boscovich, der, mitsammt dem Polen Kopernicus, bisher der groesste und siegreichste Gegner des Augenscheins war. Waehrend naemlich Kopernicus uns ueberredet hat zu glauben, wider alle Sinne, dass die Erde nicht fest steht, lehrte Boscovich dem Glauben an das Letzte, was von der Erde "feststand", abschwaeren, dem Glauben an den "Stoff", an die "Materie", an das Erdenrest- und Kluempchen-Atom: es war der groesste Triumph ueber die Sinne, der bisher auf Erden errungen worden ist.
благодаря прежде всего тому поляку Боcковичу, который, совместно с поляком Коперником, был до сих пор сильнейшим и победоноснейшим противником очевидности. Тогда как именно Коперник убедил нас верить, наперекор всем чувствам, что земля не стоит непоколебимо, Боскович учил, что надо отречься от веры в последнее, что оставалось «непоколебимого» от земли, от веры в «вещество», в «материю», в остаток земного, в комочек - атом. Это был величайший триумф над чувствами из всех достигнутых доселе на земле
Так как современное представление естествоиспытателей о веществе содержит в себе нечто совершенно иное, чем то, что имели в виду древние метафизики, то полезно, в виде примера, привести существенные черты учения Босковича, которого ныне повсюду считают в некотором смысле основателем современных представлений о веществе. Оно изложено им в 1758-1764 гг. в Philosophiae naturalis theoria reducta ad unicam legem virium in natura existentium. Боскович считает вещество состоящим из атомов, а атомы математическими точками или центрами сил. Эти силы изменяются с расстоянием так, что за некоторым очень малым расстоянием все атомы а следовательно и все их совокупности притягиваются по закону Ньютона, но на меньших расстояниях волнообразно сменяются сферы постепенно ослабляющегося притяжения и нарастающего (по мере приближения) отталкивания. Наконец, на наименьшим расстоянии остается только отталкивательное действие потому атомы считаться не могут.
And, now that we have got it, the best thing we can do is to get rid of the rigid nucleus altogether, and substitute for it an atom of Boscovich — a mathematical point endowed with mass and with powers of acting at a distance on other atoms. (Maxwell, 1882)
I agree with you that the conception of atoms having length breadth and thickness, and also acting on each other at a distance, is an unscientific fusion of two irreconcilable modes of thinking. If we are to give up a continuum, let us try what we can do with the force-points of Boscovich, each of which has a determinate mass.
And Abraham took the wood of the burnt offering, and laid it upon Isaac his son; and he took the fire in his hand, and a knife; and they went both of them together.
And Isaac spake unto Abraham his father, and said, My father: and he said, Here am I, my son. And he said, Behold the fire and the wood: but where is the lamb for a burnt offering?
And Abraham said, My son, God will provide himself a lamb for a burnt offering: so they went both of them together.
And they came to the place which God had told him of; and Abraham built an altar there, and laid the wood in order, and bound Isaac his son, and laid him on the altar upon the wood.
And Abraham stretched forth his hand, and took the knife to slay his son.

Accepit autem ligna holocausti et imposuit Isaac filio suo. Consecratur sacris hostia ministeriis, et commendatur futura. Ligna Isaac sibi vexit, Christus sibi patibulam crucis portavit. Abraham comitabatur filium, Pater Christum. Nec Isaac solus, nec Jesus solus. Denique ait: Solum me relinquetis, et non sum solus, quia Pater mecum est.
Behold, the hour cometh, yea, is now come, that ye shall be scattered, every man to his own, and shall leave me alone: and yet I am not alone, because the Father is with me.
On 19 April 1611 Bellarmine sent a letter to “the Mathematicians of the Collegio Romano. Bellarmine went on in his letter to ask specifically, whether they agreed that (1) there are multitudes of fixed stars, invisible to the unaided eye and, in particular, that the Milky Way and nebulas are agglomerations of very dim stars (Se approvano la moltitudine delle Stelle Fisse invisibili con il solo occhio naturale, e in particolare della Via Lattea e delle Nebulose, che siano congerie di minutissime stelle); (2) that Saturn /’saten/ is not a single simple star but is three stars joined together (Saturno non sia una semplice stella, ma tre stelle congiunte insieme); (3) that Venus changes shape, waxing /waksin/ and waning like the moon (La stella di Venere abbia le mutazioni di figure, crescendo e scemando come la Luna); (4) that the moon has a rough and uneven surface (La Luna abbia la superficie aspera ed ineguale); and (5) finally, that around Juppiter four movable stars travel with various motions and speeds (Intorno al pianeta di Giove discorrino quattro stelle mobile, e di movimenti tra loro differenti e velocissimi).
Thomas a Kempis. On the imitation of Christ.
Omnis homo naturaliter scire desiderat. Sed scientia, sine
timore Dei, quid impetrat? Melior est profecto rusticus humilis qui
Deo servit, quam superbus philosophus qui, se neglecto, cursum coeli
considerat.

There is naturally in every man a desire to know, but what
profiteth knowledge without the fear of God? Better of a surety
is a lowly peasant who serveth God, than a proud philosopher who
watcheth the stars and neglecteth the knowledge of himself.

“There are five great landings in English history, each of vast importance, - the landing of Julius Caesar, which first revealed us to the civilized world, and the civilized world to us; the landing of Hengist and Horsa, which gave us our English forefathers, and our English characters; the landing of Augustine, which gave us our Latin Christianity; the landing of William the Conqueror, which gave us our Norman aristocracy; the landing of William III., which gave us our free constitution”.

Quadam die cum advenientibus nuper negociatoribus multa venalia in forum Romanae urbis fuissent proposita, multique ad emendum undique confluxissent: contigit et Gregorium virum deo dignissimum praeterire: qui cernens inter alia pueros corpore candidos, forma pulcherrimos, vultu venustos… Ille respondit: de Britannia insula, cuius incolarum omnium facies simili candore fulgescit. Gregorius dixit: Christiani sunt, iisdem insulani, an adhuc paganis erroribus implicantur. Mercator respondit: Non sunt Christiani, sed paganis tenentur laqueis irretiti. Tunc Gregorius graviter ingemiscens, inquit: quam splendidas facies princeps tenebrarum nunc possidet, tantaque frontis species vacuam ab interna dei gratia mentem gestat.  Rursum interrogavit, quod esset vocabulus gentis. Mercator respondit: Angli vocantur. At ille: bene, inquit, Angli, quasi angeli, quia angelicas vultus habent.
That Gregory, who was afterwards raised to the Popedom, was one day led into the market-place at Rome, with a great concourse of persons, to look at a large importation of foreign merchandise, which had just arrived. Among other articles, there were some boys exposed for sale like cattle. There was nothing remarkable in this, for it was the custom everywhere in that age, and had been so from the times immemorial: but he was struck by the appearance of the boys, their fine clear skins, the beauty of their flaxen or golden hair, and their ingenuous countenances; so that he asked, from what country they came; and when he was told from the island of Britain, where the inhabitants in general were of that complexion and comeliness, he inquired if the people were Christians, and sighed for compassion at hearing that they were in a state of Pagan darkness. Upon asking further, to what particular nation they belonged, and being told that they were Angles, he played upon the word with a compassionate and pious feeling, and said: “Well may they be so called, for they are like Angels”. From that day the conversion of the Anglo-Saxons became a favourite object with Gregory. He was so much beloved in Rome, that great opposition (it was felt) would be made to his going; and therefore he started from his convent with a small band of his companions in the strictest secrecy. But it was one of the many cases that we see in human life, where even the best men are prevented from accomplishing the objects they have most at heart. He had advanced three days along the great northern road, which leads through the Flaminian gate from Rome to the Alps, when they halted as usual to rest at noon. They were lying down in a meadow, and Gregory was reading; suddenly a locust leapt upon his book, and sat motionless on the page. In the same spirit that had dictated his playful speeches to the three children, he began to draw morals from the name and act of the locust. " Rightly is it called Locusta," he said, " because it seems to say to us ' Loco Sta,' " that is, " stay in your place. I see that we shall not be able to finish our journey. But rise, load the mules, and let us get on as far as we can." It was whilst they were in the act of discussing this incident that there galloped to the spot messengers, who had ridden after him at full speed from the Pope, to command his instant return.
To be, or not to be? That is the question—
Whether ’tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles,
And, by opposing, end them? To die, to sleep—
No more—and by a sleep to say we end
The heartache and the thousand natural shocks
That flesh is heir to—’tis a consummation
Devoutly to be wished! To die, to sleep.
To sleep, perchance to dream—ay, there’s the rub,
For in that sleep of death what dreams may come
When we have shuffled off this mortal coil,
Must give us pause. There’s the respect
That makes calamity of so long life.


«The son of a religious woman, Francis of Assisi was forced to devote himself to business after receiving only the elements of education from the priests of S. Giorgio. Being rich, and able to spend money as he pleased, he became the life and soul of the joyous companies of young men, whose custom it was to go about the city by day and night, singing and diverting themselves. He seemed to be the son of a great prince rather than of a merchant. The citizens of Assisi called him "the flower of youths," and his companions deferred to him as to their leader. He excelled in singing, his biographers praise his sweet and powerful voice; and he was also dexterous in feats of arms. When taken prisoner, in a skirmish between the burghers of Perugia and those of Assisi, he encouraged his companions in prison, and exhorted them to cheerfulness both by word and example. His naturally refined and noble disposition was shown both in his person and manners, and in a liberality which delighted in giving to the poor».
The third experience is this: a ship drawn swiftly in the river even against the flow of the river, after the drawing has ceased, cannot be stopped quickly, but continues to move for a long time. And yet a sailor on deck does not feel any air from behind pushing him. He feels only the air from the front resisting him.
Also it follows that you would throw a feather / ‘f;;;/ farther than a stone and something less heavy farther than something heavier, assuming equal magnitudes and shapes. Experience shows this to be false.
As King Ashoka spread non-violent Buddhism, he did so with the unabashedly violent means of a consummate warrior. The non-rusting iron pillars erected by him, or in his memory, witness a technological skill still unexplained today.
This takes us back to around 1400 when the in-thing for academics was to obtain copies (almost invariably written in quasi-shorthand) of Buridan’s commentaries on Aristotle’s On the Heavens.Even greater was the demand for similar commentaries by Oresme, Buridan’s successor in the chair of philosophy at the Sorbonne. Oresme discussed in detail the advantages of assuming the daily rotation of the earth. A major physical difficulty within this assumption was why bodies not fixed to the earth—birds, clouds, and even stones dropped from a tower— did not fall behind on a fast rotating globe. Oresme’s answer was that the earth’s rotation was imparted even to such bodies and was kept undiminished by them.
Robert Oppenheimer
Atom and Void: Essays on Science and Community
The first theory of relativity, at least in the Western world, does not date from the twentieth century. It dates from the thirteenth and early fourteenth, from the Paris school of natural philosophers, of whom Buridan /’bju:riden/ and Oresme /o’resm/ are the best known.
… The new viewpoint was called the theory of impetus / ‘;mp;t;s/, which we would today say was the theory of momentum //, namely that the constant impetus of the body was something that needed no explanation and that all you had to explain was change in its impetus, change in its motion, change in its momentum. This, as you know, was also Galileo’s / ;al;’le;;;z/ view.
Question 117, Article 1. Whether one man can teach another?
Objection 1. It would seem that one man cannot teach another. For the Lord says (Matthew 22:8): "Be not you called Rabbi": on which the gloss of Jerome says, "Lest you give to men the honor due to God." Therefore to be a master is properly an honor due to God. But it belongs to a master to teach. Therefore man cannot teach, and this is proper to God.
As stated above, the teacher only brings exterior help as the physician who heals: but just as the interior nature is the principal cause of the healing, so the interior light of the intellect is the principal cause of knowledge. But both of these are from God. Therefore as of God is it written: "Who healeth all thy diseases" (Psalm 102:3); so of Him is it written: "He that teacheth man knowledge" (Psalm 93:10), inasmuch as "the light of His countenance is signed upon us" (Psalm 4:7), through which light all things are shown to us.
Objection 2. Further, if one man teaches another this is only inasmuch as he acts through his own knowledge, so as to cause knowledge in the other. But a quality through which anyone acts so as to produce his like, is an active quailty. Therefore it follows that knowledge is an active quality just as heat is.
As Averroes / ;’v;r;;i:z/ argues, the teacher does not cause knowledge in the disciple after the manner of a natural active cause. Wherefore knowledge need not be an active quality: but is the principle by which one is directed in teaching, just as art is the principle by which one is directed in working.
Objection 3. Further, for knowledge we require inlellectual light, and the species of the thing understood. But a man cannot cause either of these in another man. Therefore a man cannot by teaching cause knowledge in another man.
The master does not cause the intellectual light in the disciple, nor does he cause the intelligible species directly: but he moves the disciple by teaching, so that the latter, by the power of his intellect, forms intelligible concepts, the signs of which are proposed to him from without.
Objection 4. Further, the teacher does nothing in regard to a disciple save to propose to him certain signs, so as to signify something by words or gestures. But it is not possible to teach anyone so as to cause knowledge in him, by putting signs before him. For these are signs either of things that he knows, or of things he does not know. If of things that he knows, he to whom these signs are proposed is already in the possession of Knowledge, and does not acquire it from the master. If they are signs of things that he does not know, he can learn nothing there from: for instance, if one were to speak Greek to a man who only knows Latin, he would learn nothing thereby. Therefore in no way can a man cause knowledge in another by teaching him.
The signs proposed by the master to the disciple are of things known in a general and confused manner; but not known in detail and distinctly.
Now the master leads the disciple from things known to knowledge of the unknown, in a twofold manner.
Firstly, by proposing to him certain helps or means of instruction, which his intellect can use for the acquisition of science: for instance, he may put before him certain less universal propositions, of which nevertheless the disciple is able to judge from previous knowledge: or he may propose to him some sensible examples, either by way of likeness or of opposition, or something of the sort, from which the intellect of the learner is led to the knowledge of truth previously unknown.
Secondly, by strengthening the intellect of the learner; not, indeed, by some active power as of a higher nature, as explained above of the angelic enlightenment, because all human intellects are of one grade in the natural order; but inasmuch as he proposes to the disciple the order of principles to conclusions, by reason of his not having sufficient collating power to be able to draw the conclusions from the principles. Hence the Philosopher says (Poster. i, 2) that "a demonstration is a syllogism that causes knowledge." In this way a demonstrator causes his hearer to know.
We must therefore decide the question differently, by saying that the teacher causes knowledge in the learner, by reducing him from potentiality to act, as the Philosopher says (Phys. viii, 4).
Article 3. Whether God exists?
Objection 1. It seems that God does not exist; because if one of two contraries be infinite, the other would be altogether destroyed. But the word "God" means that He is infinite goodness. If, therefore, God existed, there would be no evil discoverable; but there is evil in the world. Therefore God does not exist.
Objection 2. Further, it is superfluous to suppose that what can be accounted for by a few principles has been produced by many. But it seems that everything we see in the world can be accounted for by other principles, supposing God did not exist. For all natural things can be reduced to one principle which is nature; and all voluntary things can be reduced to one principle which is human reason, or will. Therefore there is no need to suppose God’s existence.
Reply to Objection 1. As Augustine says (Enchiridion xi): "Since God is the highest good, He would not allow any evil to exist in His works, unless His omnipotence and goodness were such as to bring good even out of evil." This is part of the infinite goodness of God, that He should allow evil to exist, and out of it produce good.
Reply to Objection 2. Since nature works for a determinate end under the direction of a higher agent, whatever is done by nature must needs be traced back to God, as to its first cause. So also whatever is done voluntarily must also be traced back to some higher cause other than human reason or will, since these can change or fail; for all things that are changeable and capable of defect must be traced back to an immovable and self-necessary first principle.
Ad primum sic proceditur. Videtur quod homo non possit alium docere. Dicit enim dominus, Matth. XXIII, nolite vocari Rabbi; ubi dicit Glossa Hieronymi, ne divinum honorem hominibus tribuatis. Esse ergo magistrum pertinet proprie ad divinum honorem. Sed docere est proprium magistri. Homo ergo non potest docere, sed hoc est proprium Dei.
Praeterea, si homo alium docet, hoc non est nisi inquantum agit per scientiam suam ad causandum scientiam in alio. Sed qualitas per quam aliquis agit ad faciendum sibi simile, est qualitas activa. Ergo sequitur quod scientia sit qualitas activa, sicut et calor.
Praeterea, ad scientiam requiritur lumen intelligibile, et species rei intellectae. Sed neutrum istorum potest causare unus homo in alio. Ergo unus homo non potest docendo causare scientiam in alio.
Praeterea, doctor nihil agit ad discipulum nisi quod proponit ei quaedam signa, vel vocibus aliquid significando, vel nutibus. Sed proponendo signa non potest aliquis alium docere, causando in eo scientiam. Quia aut proponit signa rerum notarum; aut rerum ignotarum. Si rerum notarum, ille ergo cui signa proponuntur, iam habet scientiam, et eam non acquirit a magistro. Si autem rerum ignotarum, per huiusmodi signa nihil addiscit, sicut si aliquis proponeret alicui Latino verba Graeca, quorum significationem ignoraret, per hoc eum docere non posset. Nullo ergo modo unus homo potest, alium docendo, scientiam in eo causare.
Ducit autem magister discipulum ex praecognitis in cognitionem ignotorum, dupliciter. Primo quidem, proponendo ei aliqua auxilia vel instrumenta, quibus intellectus eius utatur ad scientiam acquirendam, puta cum proponit ei aliquas propositiones minus universales, quas tamen ex praecognitis discipulus diiudicare potest; vel cum proponit ei aliqua sensibilia exempla, vel similia, vel opposita, vel aliqua huiusmodi ex quibus intellectus addiscentis manuducitur in cognitionem veritatis ignotae. Alio modo, cum confortat intellectum addiscentis; non quidem aliqua virtute activa quasi superioris naturae, sicut supra dictum est de Angelis illuminantibus, quia omnes humani intellectus sunt unius gradus in ordine naturae; sed inquantum proponit discipulo ordinem principiorum ad conclusiones, qui forte per seipsum non haberet tantam virtutem collativam, ut ex principiis posset conclusiones deducere. Et ideo dicitur in I Poster., quod demonstratio est syllogismus faciens scire. Et per hunc modum ille qui demonstrat, auditorem scientem facit.
Ad primum ergo dicendum quod, sicut iam dictum est, homo docens solummodo exterius ministerium adhibet, sicut medicus sanans, sed sicut natura interior est principalis causa sanationis, ita et interius lumen intellectus est principalis causa scientiae. Utrumque autem horum est a Deo. Et ideo sicut de Deo dicitur, qui sanat omnes infirmitates tuas; ita de eo dicitur, qui docet hominem scientiam, inquantum lumen vultus eius super nos signatur, per quod nobis omnia ostenduntur.
Ad secundum dicendum quod doctor non causat scientiam in discipulo per modum agentis naturalis, ut Averroes obiicit. Unde non oportet quod scientia sit qualitas activa, sed est principium quo aliquis dirigitur in docendo, sicut ars est principium quo aliquis dirigitur in operando.
Ad tertium dicendum quod magister non causat lumen intelligibile in discipulo, nec directe species intelligibiles, sed movet discipulum per suam doctrinam ad hoc, quod ipse per virtutem sui intellectus formet intelligibiles conceptiones, quarum signa sibi proponit exterius.
Ad quartum dicendum quod signa quae magister discipulo proponit, sunt rerum notarum in universali, et sub quadam confusione; sed ignotarum in particulari, et sub quadam distinctione. Et ideo cum quisque per seipsum scientiam acquirit, non potest dici docere seipsum, vel esse sui ipsius magister, quia non praeexistit in eo scientia completa, qualis requiritur in magistro.
Primo, utrum unus homo possit docere alium, causando in ipso scientiam. Secundo, utrum homo possit docere Angelum.
Si gravitas generalis legem vis proportionalis inverse quadrato distantiae, quam non accurate servat, sed quamproxime, uti diximus in priore parte, retinet ad sensum non mutatam solum per totum planetarium et cometarium systema, fieri utique poterit, ut curva virium non habeat illud postremum crus asymptoticum TV, habens pro asymptote ipsam rectam AC, sed iterum secet axem, et se contorqueat circa ipsum.
Dalton’s packed spheres in contact with one another didn’t work for Davy… how could things contract when cooled if they are in contact and the atoms were hard spheres? There must be space between atoms if atoms are to be considered. Thus atoms must both repell and attract. Also if the attractive/repulsive force was purely radial and spherically symmetric, how could solids form that were more than just blobs? [How crystals?] Dalton’s theory also had jumps in atomic weights and no continunity. Continuity was hard to get rid of for Davy. Attraction of atoms didn’t explain the regular forms that occurred. Contraction with cooling suggested that there must be spaces between the hard spheres of Daltonian atoms. All this seemed silly to Davy. He liked Boscovich.
Accipe fistulam vitream ex uno tantum capite apertam, eamque reple hydrargyro, quo item repletum sit aliud vas: mox appone digitum ori fistulae, eamque converte, ita ut sursum verger extremum vitro ipso conclusum, deorsum autem os digito obseratum: deinde hydrargyro in vase contento immerge os fistulae simulque manum, seu digitum illud obstruentem, descendendo infra superficiem hydrargyri in vase positi, quanta est crassities trium circiter digitorum, ac tandem amove digitum, ut posit descendere hydrargyrum ex fistula in vas subjectum. Hoc facto videbis illico descendere quidem per fistulam, sed non totam hydrargyrum, quia ratione sua gravitates non debet manere suspensum, et elevatum in aere altius, quam subjectum hydrargyrum, cui jam continuatur: at neque potest deserere vitream fistulam, seu spatium in ea contentum, nisi ad illud replendum accurat aliud corpus levius hydrargyro. Cum neque aer ipse pervadere possit vitream fistulam, neque in promptu sit aliud corpus, quod vel fistulam permeet, vel insinuet se per hydrargyrum in vase contentum, propterea compensatis rerum exigentiis, ne hydrargyrum violenter omnino suspensum maneat, neve spatium omni corpore vacuatum remaneat; extraguntur ab ipso hydrargyro partes subtiliores, seu spiritus per illud dispersi, et ad superiorem partem fistulae accurunt ea vi, et quantitate, quae requiritur, ut quantum fieri potest vitata omni violentia satisfiat praedictae rerum exigentiae.
Theoricae mediceorum planetarum ex causis physicis deductae. Florentiae, 1666
Praeclare magnus ille vates, ac philosophus mihi expressisse videtur praecipuam, praestantioremque humanarum felicitatum hisce carminibus:
Sed nil suavius est, bene quam munita tenere
Edita doctrina sapientum templa serena
'Tis sweet, when, down the mighty main, the winds
Roll up its waste of waters, from the land
To watch another's labouring anguish far,
Not that we joyously delight that man
Should thus be smitten, but because 'tis sweet
To mark what evils we ourselves be spared;
'Tis sweet, again, to view the mighty strife
Of armies embattled yonder o'er the plains,
Ourselves no sharers in the peril; but naught
There is more goodly than to hold the high
Serene plateaus, well fortressed by the wise,
Whence thou may'st look below on other men
And see them ev'rywhere wand'ring, all dispersed
In their lone seeking for the road of life;
Rivals in genius, or emulous in rank,
Pressing through days and nights with hugest toil
For summits of power and mastery of the world.
Sacrum nempe ac divinum templum sapientum doctrina divinitati, ac aeternitati erigitur, ducaturque, in quo absque ulla procellarum, ac tempestatum perturbation immotum suavissima serenitate, nec interrupta felicitate perseverat. Non dissimile templum magnus ille Galilaeus praeclara sua, et admirabili doctrina edidit, et regali, ac glorioso nomini Mediceo, non in hisce infimis, ac terrenis regionibus, sed in supremo ipso Caelo, ac Ioviali solio e fundamentis erexit, atque tuae gloriosissimae prosapiae dicavit.
Sed, absque alia demonstratione, nonne quisque intueri potest falsitatem opinionis Aristotelis?  Si enim motus servant mediorum proportionem: quia igitur lignum in aёre quidem descendit, in aqua vero minime, et, consequenter, motus in aёre ad motum in aqua nullam habet proportionem, ergo et raritas aёris ad raritatem aquae nullam habebit proportionem: quo quid absurdius?
Николай Кузанский. “De conjecturis”: “Since the unity of humanity is contracted in a human way, it seems to enfold everything according to the nature of this contraction. For the power of its unity embraces the universe and encloses it inside the boundaries of its region, such that nothing of all of its potentiality escapes […] Man is indeed god, but not absolutely, since he is man; he is therefore a human god. Man is also the world, but not everything contractedly, since he is man. Man is therefore a microcosm or a human world. The region of humanity therefore embraces God and the whole world in its human potentiality. Man can therefore be a human god and just as he can be god in a human way, so can he also be a human angel, a human animal, a human lion or bear or anything else. Within the potentiality everything indeed exists in its mode. In humanity everything is therefore unfolded in a human way, as in the universe in a universal manner, because it exists as a human world. Everything then is enfolded in it in a human manner, since it is a human god. For humanity is unity, which is also infinity contracted humanly”.
«Thus overwhelmed, I sought distraction in vain in study or in play. In vain I bit myself and struck my arms and legs. It was my third night of sleeplessness, about two hours before dawn. I saw that there was nothing else for me but to die or go mad. Therefore I prayed God to snatch me entirely away from life. And then, against my expectation, sleep took possession of me, and at the same time I heard a person approaching me, whose form I could not see, but who said, 'Why grieve about your son? Put into your mouth the precious stone which you bear suspended from your neck, and as long as you carry it there you will not think of your son.' On waking up, I asked myself what connection there could be between forgetfulness and an emerald j but as I had no other resource, I recalled the sacred words, Credidit et reputatum ei est ad justitiam', I put the emerald into my mouth, and then, against all expectation, everything that recalled my son vanished from my memory. It was so for a year and a half. It was only during my meals, and at my public lectures, when I was unable to keep the precious stone in my mouth, that I fell back into my old grief».
“Gone is the real historical sense of a Machiavelli who wrested a few hours from each busy day in which ‘to don regal and courtly garments, enter the court of the ancients and speak with them” (Allan Bloom “The Closing of the American Mind”).
“Luther attributed his physical pains and his dreams to the arts of the devil, though all those of which he has left us a description are clearly due to nervous phenomena. He often suffered, e.g., from an anguish which nothing could lighten, caused, according to him, by the anger of an offended God. At 27, he began to be seized with attacks of giddiness, accompanied by headaches and noises in the ears, which returned at the ages of 32, 38, 40, and 52, especially when he was on a journey. At thirty-eight, moreover, he had a real hallucination, perhaps favoured by excessive solitude. ‘When, in 1521,’ he writes, ‘I was in my Patmos, in a room which was entered by no one except two pages who brought me my food, I heard, one evening, after I was in bed, nuts moving inside a sack, and flying of themselves against the ceiling and all round my bed. Scarcely had I gone to sleep, when I heard a tremendous noise, as if many berries were being thrown over; I rose, and cried, ‘Who art thou?’ commended myself to Christ,’ &c. In the church at Wittenberg, he had just begun explaining the Epistle to the Romans, and hail reached the words, ‘The just shall live by faith,’ when he felt these ideas penetrate his mind, and heard that sentence repeated aloud several times in his ear. In 1507, he heard the same words when on his journey to Rome, and again in a voice of thunder, as he was dragging himself up the steps of the Scala Santa. ‘Not seldom,’ he confesses, ‘has it happened to me to awake about midnight, and dispute with Satan concerning the Mass,’ and he details the many arguments adduced by the Devil”.
Dianoia astronomica, optica, physica, qua Syderei Nuncij rumor de quatuor planetis ; Galilaeo Galilaeo mathematico celeberrimo recens perspicill; cuiusdam ope conspectis, vanus redditur.
Septem a Deo potius quam ab ipsa natura attributae sunt animalibus fenestrae, et in capitis domicilio collocatae, unde per reliquum corporis tabernaculum aer ad illuminandum, ad fovendum et nutriendum admittitur, quae in praecipua microcosmi parte statutae sunt, duae nares, duo oculi, duae aures, et os unum. Sic in caelo tamquam in macrocosmo duas beneficas stellas, duas maleficas, luminaria duo, et vagum et indifferens unicum Mercurii sydus Deus posuit  et constituit.
“Just as in the microcosm there are seven ‘windows’ in the head (two nostrils, two eyes, two ears, and a mouth), so in the macrocosm God has placed two beneficent stars (Jupiter, Venus), two maleficent stars (Mars, Saturn), two luminaries (sun and moon), and one indifferent star (Mercury). The seven days of the week follow from these. Finally, since ancient times the alchemists had made each of the seven metals correspond to one of the planets; gold to the sun, silver to the moon, copper to Venus, quicksilver to Mercury, iron to Mars, tin to Jupiter, lead to Saturn.
Hence it seemeth to me (arguing with all due modesty) that I might easily be induced to believe,* that if the Terrestrial Globe were bored throw the centre, a Canon bullet descending through that Well, would acquire by that time it came to the centre, such an impulse of velocity, that, it having passed beyond the centre, would spring it upwards the other way, as great a space, as that was wherewith it had descended, all the way beyond the centre diminishing the velocity with decreasements like to the increasements acquired in the descent: and the time spent in this second motion of ascent, I believe, would be equal to the time of descent.
Albert of Saxony: “If  an opening were made from here to the centre of the earth and beyond and a heavy object fell through this opening or hole, upon reaching the centre it would pass beyond and begin to go upward by means of this accidental and acquired property [the impetus]; then it would fall back again and come and go several times just as we can observe in the case of a heavy object hanging from a beam by a long cord. And so it would be moved oscillating about the centre until there no longer would be any such impetus in it, and then it would come to rest”.
Juxta illud etiam diceretur quod si terra esset perforata totaliter, et per illud foramen descenderet unum grave bene velociter versus centrum, tunc quando medium gravitatis illius corporis descendentis esset medium mundi illud corpus adhuc ulterius moveretur, versus aliam partem caeli, propter impetum nondum in ipso corruptum. Et sic in ascendendo, quando ille impetus deficeret, ille grave econverso descenderet. Et in tali descensu iterum acqureret sibi quondam parvum impetum, quo iterum moveretur ultra centrum, et illo impetu corrupto iterum descenderet et sic movererut circa centrum titubando tam diu, quod non amplius in eo esset talis impetus, et tunc quiesceret.

Quidam antiquorum erant talis opinionis, ut terra moveretur ab occidente in orientem complendo in die naturali unam circulationem, et ut calum quiesceret, et per hoc crediderunt posse salvare apparentias illas quas nos salvamus ex motu caeli. Sicut ut sol aliquando est nobis in oriente, aliquando in medio caeli, aliquando in occidente, aliquando in angulo noctis, credentes terram se habere sicut assaturam, et solem sicut ignem assantem, modo sic ignis non movetur circa assaturam, sed assatura movetur circa ignem. Ita dixerunt solem non moveri circa terram, sed magis terram circa solem.
To take a single example: Albert of Saxony, who was rector of Paris University in the 1350s, expounded these ancient opinions in his Questions on Aristotle’s On the Heavens and the Earth, concluding: Hence they said that the Sun does not move around the Earth, but rather the Earth around the Sun. It is no surprise to find that Albert concluded in favour of Aristotle; but his Questions, with their account of this alternative view, was reprinted no fewer than six times during the lifetime of Copernicus.
Quod quidem non occurit secundum pulcherrimam Aristarchi Samii opinionem, divinitus a Nicolao Copernico expressam, contra quam nil plane valent rationes ab Aristotele, neque etiam a Ptolomeo propositae.
Giovanni Battista Benedetti (1530-1590) was a precursor of Galileo in refuting Aristotelean errors as to motion; he also preferred the “theory of Aristarchus  (/;r;’st;:rk;s/;, explained in a divine manner by Copernicus, against which the arguments of Aristotle are of no value”.  Samos /’se;m;s/.
«Hoc autem in loco Aristoteles non consideravit, quod similiter de terra dici posset, quando ipsa ita eminus prospiceretur, imo absque dubio putandum est, quod si terra luce Solis praedita esset, et aliquis ipsam ab octavo orbe vellet videre, nullo pacto cerneret, cum sidera illa quae primae magnitudinis vocantur, et quae plusquam centies majora ipsa terra putantur non nisi ut puncta videantur”.
My first opportunity to pursue in depth some of the ideas set forth below was provided by three years as a Junior Fellow of the Society of Fellows of Harvard University. Without that period of freedom the transition to a new field of study would have been far more difficult and might not have been achieved. Part of my time in those years was devoted to history of science proper. In particular I continued to study the writings of Alexandre Koyr; and first encountered those of Emile Meyerson, H;l;ne Metzger, and Anneliese Maier. More clearly than most other recent scholars, this group has shown what it was like to think scientifically in a period when the canons of scientific thought were very different from those current today. Particularly influential were Alexandre Koyr;, ;tudes Galil;ennes (3 vols.; Paris, 1939); Emile Meyerson, Identity and Reality, trans. Kate Loewenberg (New York, 1930); and Anneliese Maier, Die Vorl;ufer Galileis im 14. Jahrhundert (“Studien zur Naturphilosophie der Sp;tscholastik”; Rome, 1949).
“When a certain phenomenon strikes our attention, it appears emigmatic at first, but after having studied it, we can explain it and we say that we know its cause. What do these terms exactly mean? What is a scientific explanation? What is the cause for which we were looking?” ;mile Meyerson (French: [m;j;;s;n]; 12 February 1859 – 2 December 1933) was a Polish-born French epistemologist, chemist, and philosopher of science. Meyerson was born in Lublin, Poland. He died in his sleep of a heart attack at the age of 74.
“Less than one hundred years ago the predominant view of the importance of the Middle Ages for the history of science was that it had no importance at all. At best, the Middle Ages was held to be a “stationary period” when science was in question. In the earlier years of the present century, however,  this view began to be questioned and then corrected. Foremost among such historians was Anneliese Maier. She began her work on medieval science in the late 1930’s. She focused much of her early research on the study of Galileo’s forerunners or at least on those ideas which seemed to provide a background for Galileo.
There came to the Council of Ferrara in 1438 a venerable Greek, named Georgius Gemistus, who seems to have been already more than eighty years old. He had held high office under the Emperors of the East, and had come to Italy ostensibly to work for the reunion of the Eastern and Western Churches; but in reality he cared for none of these things. While men like Bessarion looked to the salvation of Greece by means of reunion with the Church of Rome, Gemistus probably said in his heart: "A plague on both your Churches." An ardent Neo-Platonist, a student
of Zoroaster arid other philosophers of old, he dreamed of the restoration of ancient Greece and her liberation from her Turkish assailants by a renovation of the antique virtues of the Greeks themselves; from the "Republic" of Plato and
the old constitution of Lacedaemon, he had conceived the idea of a new State to be founded upon a new religion, which was to be a combination of Platonic philosophy with the classical mythology of Greece. When, in the following year, he accompanied the council to Florence, he seemed to the Florentines a true reincarnation of the Greek spirit of the past. At the instigation of Cosimo de'
Medici, he wrote a treatise contrasting the rival systems of Plato and Aristotle, naturally giving the preference to the former, but did not wait for the conclusion of the prolonged literary controversy which this aroused among the Greek
scholars in Italy.
In the meanwhile, the seeds that Gemistus had sown in Florence had borne fruit in the mind of Cosimo de' Medici. He had conceived the idea of making Florence the centre of Platonic philosophy, and of creating a Platonic Academy on the
model of that which had existed in Athens. He found the instrument he needed in the person of ducflion Marsilio Ficino, the son of a physician of Figline in the Valdarno, whom he bade abandon his father's profession, and look to healing men's minds rather than their bodies. In 1463, he commissioned him to produce a complete Latin translation of Plato's dialogues, giving him a farm near the Medicean villa at Careggi and a house in Florence itself, that he might be enabled to work in ease and comfort. The translation took about fourteen years and was finished in 1477.

It is a Principle of the Platonists, That every created thing hath a threefold being: Causal, Formal, Participated. In the Sun there is no heat, that being but an elementary quality, not of Celestial nature: yet is the Sun the cause and Fountain of all heat. Fire is hot by nature, and its proper form : Wood is not hot of itself, yet is capable of receiving that quality by Fire. Thus hath heat its Causal being in the Sun, its Formal in the Fire, its Participated in the Fuel. The most noble and perfect of these is the Causal : and therefore Platonists assert, That all excellencies are in God after this manner of being: That in God is nothing, but from him all things; That Intellect is not in him, but that he is the original spring of every Intellect. Such is Plotinus's meaning, when he affirms, " God neither understands nor knows;" that is to say, after a formal way.
One of the most frequently cited testimonies for Ficino’s Academy comes in his letter to Cosimo de Medici, dated 4 September 1462. In this Ficino thanks Cosimo for his patronage, and states: I have no way at all of repaying you for such great gifts except by painstakingly devoting myself to those Platonic volumes you have so generously offered me; by duly cultivating the Academy you have furnished for me, as though it were a kind of shrine for contemplation (academiam quam nobis in agro Corregio parasti veluti quoddam contemplationis sacellam legitime colam)
Sed haec necessitatem non habent. Quod enim primo dicitur, quod Deus agit per suum esse et non per aliquid superadditum, verum est: sed esse suum non est distinctum a suo intelligere, sicut in nobis, nec etiam a suo velle: unde producit secundum intelligere et velle suum. In his autem quae producuntur ab aliquo agente inquantum est intelligens et volens, oportet esse illud quod producitur, hoc modo sicut est intellectum a producente; non autem eo modo quo est ipse producens secundum suum esse. Unde, sicut non oportet quod id quod est productum a Deo producente secundum suum esse, sit in aliis conditionibus tale quale est esse divinum, sed quale est determinatum per eius intelligere; ita non est necessarium quod id quod est productum a Deo, sit tam diuturnum quantum Deus, sed quantum determinatum est per intellectum ipsius. Et hoc etiam potest dici circa quantitatem dimensivam caeli. Quod enim caelum habeat tantam quantitatem et non maiorem, provenit ex determinatione intellectus divini determinantis sibi talem quantitatem, et coaptantis ei naturam proportionatam tali quantitati: sicut etiam exemit ipsum a contrariis, ut esset ingenitum et incorruptibile, ut dicitur in littera. Quod enim dicit recte fecisse naturam, importat actionem intellectus agentis propter aliquem finem: non enim alia natura superior exemit eum a contrariis nisi divina. Similiter, quod dicit bonitatem divinam fuisse vacantem et otiosam ante productionem mundi, non habet rationem. Otiosum enim dicitur quod non consequitur finem ad quem est: bonitas autem Dei non est propter creaturas. Unde creaturae essent otiosae si non consequerentur divinam bonitatem: divina autem bonitas non esset otiosa, etiam si nullam unquam creaturam produxisset.
If what we are discussing were a point of law or of the humanities (qualche punto di legge o di altri studi umani), in which neither true nor false exists (ne i quali non e ne verita ne falsita), one might trust in subtlety of mind and readiness of tongue and in the greater experience of the writers, and expect him who excelled in those things to make his reasoning most plausible, and one might judge it to be the best. But in the natural sciences (scienze naturali), whose conclusions are true and necessary and have nothing to do with human will, one must take care not to place oneself in the defense of error; for here a thousand Demostheneses and a thousand Aristotles would be left in the lurch by every mediocre /midi’ouke/ wit who happened to hit upon the truth (resterebbero a piede contra ad ogni mediocre ingegno che auto ventura di apprendersi al vero).
Dicunt autem quidam quod isti poetae et philosophi, et praecipue Plato, non sic intellexerunt secundum quod sonat secundum superficiem verborum; sed suam sapientiam volebant quibusdam fabulis et aenigmaticis locutionibus occultare; et quod Aristotelis consuetudo fuit in pluribus non obiicere contra intellectum eorum, qui erat sanus, sed contra verba eorum, ne aliquis ex tali modo loquendi errorem incurreret, sicut dicit Simplicius in commento. Alexander tamen voluit quod Plato et alii antiqui philosophi hoc intellexerunt quod verba eorum exterius sonant; et sic Aristoteles non solum contra verba, sed contra intellectum eorum conatus est argumentari. Quidquid autem horum sit, non est nobis multum curandum: quia studium philosophiae non est ad hoc quod sciatur quid homines senserint, sed qualiter se habeat veritas rerum.
«The Enlightenment on the whole was an expression of struggle of the then progressive class of bourgeoisie against feudalism». Стерн. «The Koran»: «Intuition and sensibility are the only organs of genius or of virtue». “Whenever I have a mind for a thorough feast of weeping, I need only turn over to the history of Sir Thomas More’s life, and read that passage in it, where his daughter, Mrs. Roper, meets him in the street, returning to the Tower, immediately after his condemnation – My father! Oh! my father! Sad luxury, to vulgar minds unknown!”
Why it is as it is and why it exists at all? In raising such questions the cosmologist introduces a metaphysical question about the existence of a Creator who, by choosing one specific world, decides why the world becomes what it is, which is the reason it exists at all.
«Father Charlevoix reports that, when he recounted to his Iroquois pupil of catechism all the evil that the evil spirit has brought into the initially good creation and how this spirit still constantly seeks to foil the best divine arrangements, the pupil asked him with indignation, But why does not God strike the devil dead?»
“Kant got so angry that she fled in fear”
A World-historical individual is not so unwise as to indulge a variety of wishes to divide his regards. He is devoted to the One Aim, regardless of all else. It is even possible that such men may treat other great, even sacred interests, inconsiderately; conduct what is indeed obnoxious to moral reprehension. But so mighty a form must trample down many an innocent flower – crush to pieces many an object in its path.
Schopenhauer's nature contained an extraordinarily dangerous dualism. Few thinkers have felt as he did the complete and unmistakable certainty of genius within them; and his genius made him the highest of all promises,—that there could be no deeper furrow than that which he was ploughing in the ground of the modern world. He knew one half of his being to be fulfilled according to its strength, with no other need; and he followed with greatness and dignity his vocation of consolidating his victory. In the other half there was a gnawing aspiration, which we can understand, when we hear that he turned away with a sad look from the picture of Rance, the founder of the Trappists, with the words: "That is a matter of grace." For genius evermore yearns after holiness as it sees further and more clearly from its watch-tower than other men, deep into the reconciliation of Thought and Being, the kingdom of peace and the denial of the will, and up to that other shore, of which the Indians speak.
«Because his mother continually had to scrape the bottom of the barrel to provide Fritz with schooling, books, bread and board, he had to be temperate in explaining to Franziska his turn from anticipated vocational theological ministry to philology and music»
“No one was more eloquent than Pascal in speaking of the “hidden
God " and the reasons why He had to keep Himself hidden, all of which indicates clearly enough that Pascal himself could never make his mind easy on this point : but he speaks with such confidence that one is led to imagine that he must have been let into the secret at some time or other. He seemed to have some idea that the deus absconditus bore a few slight traces of immorality ; and he felt too much ashamed and afraid of acknowledging this to himself: consequently, like a man who is afraid, he spoke as loudly as he could”.
«If this train of thought is seriously considered, it will be recognised at once as nonsensical. The question ‘Wherefor am I alive?’ is incorrectly and superficially put. It tacitly presupposes the idea of finality in nature… The masses live quietly and are clear in their minds as to the aim of life not because they have a simple faith, but because they are healthy, because they like to feel themselves alive, because life gives them, in every organic function, in every manifestation of their powers, at every moment, some gratification… The simple faith is the accidental accompanying phenomenon of their natural optimism»
«I have often thought that these reserved and melancholy men owe their extraordinary, almost godlike acuteness of insight to a temporary disturbance of their whole mechanism. One may notice how it brings them now to sublime, now to insane thoughts. They themselves fancy that some godlike being rises up within them, seeks them out and uses them. How near is genius to madness! Yet one is locked up and bound with chains whilst to the other we raise monuments».
«Where is the madness with which you should be inoculated?»
In 1958 the great quantum physicist Niels Bohr attended a talk given by physicist Wolfgang Pauli. At the end of the talk, which the audience received unfavorably, Bohr remarked: “We all agree that your theory is crazy. The question which divides us is whether it is crazy enough”.
Кьеркегор: «For this dementia is the genius’s suffering in existence, it is the expression for, if I dare say so, the divine envy, while genius is the expression of the divine partiality… In what relation does madness stand to genius? Cfn the one be constructed out of the other? In what sense and to what extent is the genius master of his madness?”
Кречмер: «The psychopaths are always there, but in cool times of peace we give medical reports on them, and in times of social fever they are our masters».
Кант: «All change makes me anxious, even if it seems to contribute greatly to the improvement of situation. I believe I must pay attention to this instinct of my nature, if I still want to lengthen somewhat the thread, which fate spins very thinly and delicately for me… I have already prescribed the route I want to take. I will begin my course and nothing shall prevent me from continuing it».
Нордау: «A perception arouses a representation which summons into consciousness a thousand other associated representations. The healthy mind suppresses the representations which are contradictory to, or not rationally connected with, the first perception. This the weakminded cannot do. The mere similarity of sound determines the current of his thought. He hears a word, and feels compelled to repeat it, once or oftener, sometimes to the extent of ‘Echolalia’; or it calls into his consciousness other words similar to it in sound, but not connected with it in meaning, whereupon he thinks and talks in a series of completely disconnected rhymes».
Рассел: «Through the long years
I sought peace,
I found ecstasy, I found anguish,
I found madness,
I found loneliness.
I found the solitary pain,
That gnaws the heart,
But peace I did not find.
Now old and near my end,
I have known you,
And, knowing you,
I have found both ecstasy and peace,
I know rest
After so many lonely years
I know what life and love may be».
Эдит Финч. Последняя (четвертая) жена Рассела (с 1952 г.). Рассел (1872-1970), Финч (1900-1978).
Дональд Дэви (1922-1995) об Эзре Паунде:
«To be sure, he was out of his mind. But American society has refused to see him as therefore a special case. Nor is this unjust, for madness is one of the risks that poet runs».
Эзра Паунд:
«It has been your habit for long to do away
With good writers,
You either drive them mad, or else you
Blink at their suicides,
Or else you condone their drugs, and talk
Of insanity and genius,
But I will not go mad to please you» (Poems from Blast, 1914).
Эдгар По: «I became insane, with long intervals of horrible sanity. During those fits of absolute unconsciousness, I drank… my enemies referred the insanity to the drink, rather than the drink to the insanity».
Вольфганг Паули: «Brilliance, though, does not guarantee an easy life, and for much of his life Pauli fought deep depression that began in his early thirties when his much-loved mother commited suicide in 1927 and his first marriage to a nightclub singer ended in a bitter divorce in 1930. Close to the nervous breakdown and following his father’s advice, he sought the help of the psychoanalyst Carl Jung».
Роберт Оппенгеймер: «Far from home and under great pressure, Robert again began suffering from depression. One day, his friend Jeffries Wyman visited Robert, and found him lying on the floor moaning and rolling from side to side».
Эрнест Хемингуэй: «As he neared the end of his life, Hemingway frightened his friends with his paranoid delusions. The famous author believed the government was plotting against him and that he was constantly followed by federal agents who wiretapped his telephones… Hemingway was hospitalized in a psychiatric institution, but his treatment failed. On July 2, 1961, he commited suicide. He was 61 years old».
Джером Сэлинджер (по воспоминаниям его дочери Маргарет): «Fiction, other worlds, other realities, were, for my father, far more real than living flora and fauna, flesh and blood. I remember once we were looking out of his living room window together at the beautiful view of field and forest, a patchwork of farms and mountains fading into the far distance. He waved a hand across it all as if to wipe it out and said: ‘All of this is maya, all an illusion’»
Нордау (1849-1923)
Окончил медицинский факультет Будапештского университета (1872)
Дегенерация
Посвящение Ломброзо
Сионизм
Критика Вагнера, Шопенгауэра, Толстого, Ницше.
Richard Wagner is in himself alone charged with a greater abundance of degeneration than all the degenerates put together with whom we have hitherto become acquainted.
Scents acquire a high importance in their works. Tolstoi (in War and Peace) represents to us Prince Pierre suddenly deciding on marrying the Princess Helene when he smells her fragrance at a ball. In the narrative entitled The Cossacks he never mentions the uncle leroschka without speaking of the smell he emitted.
The degenerate and insane are the predestined disciples of Schopenhauer and Hartmann, and need only to acquire a knowledge of Buddhism to become converts to it.
Wagner was an enthusiastic admirer of all graphomaniacs who came in his way and he even gathered round him a court of select graphomaniacs, among whom may be mentioned Nietzsche, whose insanity compelled his confinement in a madhouse.
As in Ibsen ego-mania has found its poet, so in Nietzsche it has found its philosopher.
In one of the earliest encounters between Russell and Wittgenstein, they debated about whether a rhinoceros was in the room.  Monk quotes Russell’s account of the event: “Wittgenstein refused to admit that it was certain that there was not a rhinoceros in the room,” then after looking underneath desks for the beast, Russell concluded, “My German engineer, I think, is a fool.”  Presumably, Wittgenstein thought that “nothing empirical is knowable-I asked him to admit that there was not a rhinoceros in the room, but he wouldn’t.”
"Russell's books should be bound in two colours: those dealing with mathematical logic in red -- and all students of philosophy should read them; those dealing with ethics and politics in blue -- and no one should be allowed to read them”
You should not threaten visiting lecturers with pokers – example of a moral rule.
«A few years ago I became interested in my ancestors and the early years of my life. The immediate reason was the fiftieth anniversary of Austria’s 1938 unification with Germany».

Христианство является крупнейшей из современных мировых религий. Общее количество христиан в мире (включая католиков, православных и протестантов) составляет более 2 млрд. человек. Только в одной католической церкви имеется более 400 тысяч служителей культа и около 1 млн. монахов и монахинь, т.е. людей, посвятивших свою жизнь Богу особым образом. Разумеется, возникает желание проследить историю возникновения такой религии, как христианство. Прежде всего, следует обратить внимание на этимологию. Христианство произошло от греческого слова «Христос», что означает «помазанник», от греч. «хризма» - «елей». Но в свою очередь слово «христос» появилось в греческом переводе еврейской Библии, в частности, книги Псалмов Давида, например такого стиха: «Господь крепость народа Своего и спасительная защита помазанника Своего» (Пс 27, 8). В древнееврейском языке слово «помазанник» звучит как «машиах». В позднем иудаизме (V-I вв. до н.э.) у евреев появилось учение о пришествии в мир «помазанника», который установит во всем мире царство добра и справедливости.  Когда с проповедью покаяния выступил в Палестине еврей Иисус из Назарета, некоторые евреи (в основном из палестинской провинции Галилея) признали в нем «машиаха», т.е. Христа. В то время сама Палестина была частью Римской империи. Образованные римляне, например, Плиний Старший, кое-что знали об истории евреев, населявших Палестину, но эти сведения были фрагментарные. Хотя в Александрийской библиотеке имелся перевод еврейских свяященных текстов на греческий язык, ученые античного мира никогда его не цитировали. Единственное исключение представлял собой ученый еврей Филон Александрийский (ок. 25 до н.э. – ок. 50 н.э.), писавший по-гречески и пытавшийся синтезировать греческую философию и еврейскую Библию. О евреях в Римской империи заговорили лишь во времена императора Клавдия, например, когда он в 49 г. н.э. изгнал евреев из Рима. Историк II в. н.э. Светоний пишет, что в то время евреи Рима «бунтовали, подстрекаемые неким Хрестом». Из этого сообщения видно, что о христианстве даже в начале II века образованные римляне имели весьма смутное представление. Тем временем христианство стали принимать образованные римляне и греки. Есть вероятность, что к их числу относился Климент Римский (ставший христианским епископом Рима ок. 90 г. н.э.), который является автором одного из самых ранних христианских текстов – Первого послания к Коринфянам, написанного на греческом языке. Если мы примем версию, что Климент не был евреем, а племянником римского императора Веспасиана, то Первое послание к Коринфянам Климента будет первым христианским текстом, написанным неевреем. Другим христианским автором, вероятно, нееврейского происхождения был Ерм, брат Папы Пия I, написавший книгу «Пастырь». И уже точно неевреем был обратившийся в христианство философ Юстин (ок. 100-165), написавший несколько апологетических трактатов на греческом языке. Так постепенно христианство, наряду с несомненными еврейскими корнями (ибо зародилось в Палестине в еврейской среде) приобретает греческие корни. Ближе к концу II века н.э. появляются и первые христианские сочинения на латинском языке, например, Фрагмент Муратори – отрывок из неизвестного христианского сочинения, содержащий перечень священных книг христиан. Фрагмент Муратори датируется концом II в. Примерно в это же время появляются «Акты святых Перпетуи и Фелицитаты», написанные на латинском языке и повествующие о мученической кончине христианок Перпетуи и Фелицитаты в Карфагене в 203 году. Историки считают эти «Акты» подлинным произведением начала III века, отредактированным неким переписчиком (возможно, Тертуллианом). Сам Тертуллиан (ок. 155 – ок. 220), безусловно, занимает выдающееся место среди ранних христианских латиноязычных авторов. Ему принадлежат несколько десятков произведений, написанных на литературном латинском языке, т.к. до своего обращения Тертуллиан, сын римского центуриона, приобрел хорошее классическое образование и был адвокатом.  Так, к началу третьего века формируется корпус христианской литературы, содержащий в зародыше всю дальнейшую идеологию христианства. Этот корпус состоит из сочинений еврейского происхождения: Ветхий Завет и Новый Завет, сочинений христиан грекоязычных (Климент, Ерм,Юстин Мученик и др.) и христиан латиноязычных (автор Фрагмента Муратори, Перпетуя Карфагенская, Тертуллиан и др.).
+++
Досократиками называют греческих философов, живших до Сократа. Их сочинения утеряны, сохранились лишь фрагменты. Лучшим изданием фрагментов досократиков считается издание, осуществленное немецким ученым Германом Дильсом (1848-1922). Наиболее известные досократики – Фалес, Гераклит, Пифагор, Демокрит, Парменид, Эмпедокл.  Рассмотрим каждого из них и попытаемся найти у них идеи, сходные с идеями христианства. Фалес Милетский – один из семи греческих мудрецов. Остальные шесть – это Питтак, Биант, Солон, Клеобул, Мисон, Хилон. Хилон известен тем, что ему приписывают изречение «Познай самого себя». Это сходно с христианской позицией, отраженной в Апокалипсисе: «Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужны; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр 3, 17). Фалесу приписывается утверждение, что от Бога не скроется не только злое дело, но и злое помышление (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, I, 1). О Гераклите Юстин Мученик (см. лекцию 1) писал: «Мы научены, что Христос есть перворожденный Бога, и мы выше объявили, что Он есть Слово, коему причастен весь род человеческий. Те, которые жили согласно с Словом, суть христиане, хотя бы считались за безбожников: таковы между эллинами — Сократ и Гераклит и им подобные» (Иустин. Апология // Сочинения Святого Иустина Философа и Мученика. М., 1995. I, 46). Что же было такого в философии Гераклита Эфесского, что побудило Юстина Мученика назвать его «христианином»? Думаю, что это учение Гераклита о Логосе.  Само понятие «логоса» как смысла мира введено в философию Гераклитом. Но ведь со слов «В начале было Слово (Логос)» начинается Евангелие от Иоанна. Как же не увидеть в Гераклите предтечу Христа? Безусловно, можно найти христианские идеи и у Пифагора. Пифагор впервые назвал мир «космосом», т.е. чем-то упорядоченным. Это означает, что у мира есть Творец, «косметор». Пифагор основал школу, в которой прославился его ученик Филолай. Филон Александрийский (см. лекцию 1) в своем сочинении  «О сотворении мира» цитирует Филолая: «Существует Творец и Владыка всех вещей - Бог, всегда единый, неизменный, неподвижный, подобный Самому Себе, отличный от всего другого» (см. H. Diels. Die Fragmente der Vorsokratiker. Berlin, 1903, S. 257). Демокрит, пожалуй, дальше всех из досократиков отстоит от христианских идей, так как считает, что в основе мира лежат атомы и пустота. Это позволило Ленину считать Демокрита основоположником материализма.  В своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин даже говорит о «гносеологической линии Демокрита», т.е. о материалистической линии. С другой стороны, христианский апологет III века Климент Александрийский старается заполучить Демокрита в союзники, цитируя в своем сочинении «Строматы» такие его высказывания, как «Врачебным искусством исцеляются телесные болезни, мудрость же освобождает душу от страстей» или «Соитие есть малая эпилепсия». Еще ближе к христианству Парменид с его идеей «единого бытия», которое легко можно отождествить с Богом. Вторая важная для христианства идея Парменида – это проводимое им различие между «истиной» и «мнением». Ведь в христианстве четко проводится мысль, что «мнить» - это еще не значит знать истину.  Например, в Евангелии от Иоанна цитируются такие слова Иисуса: «Изгонят вас из синагог; даже наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу» (Ин 16, 2). В греческом подлиннике употреблен глагол «докейн», т.е. «мнить». Но, по Пармениду, это как раз то, что противоположно истине. Что касается Эмпедокла, то его философия не очень хорошо вписывается в христианство. Клименту Александрийскому особенно не нравится утверждение Эмпедокла, что «рождение есть зло». Он с неодобрением цитирует такие высказывания Эмпедокла, как «Заплакал я и зарыдал, увидев неизвестную страну» (речь идет о плаче ребенка при появлении на свет) и «О горе! Жалкий смертных род и злосчастный! Из каких раздоров родились вы и стонов!».  Тем не менее, основополагающее учение Эмпедокла о дружбе и вражде легло в основу христианского понимания мира как арены борьбы между добром и злом.
+++
Как мы уже упоминали в предыдущей лекции, Юстин Мученик называет Сократа наравне с Гераклитом «христианином до Христа». Если Гераклит удостоился такой чести за учение о Логосе, подготовившее греков к уразумению слов Иоанна Богослова о том, что «в начале было Слово», то за что удостоился такой чести Сократ? Василий Кесарийский – христианский богослов IV века – повторяет определение философии, данное Сократом: «Философия есть размышление о смерти» (PG 29, p. ccxcvii). Это определение Сократ дает в диалоге «Федон». Сначала он говорит, что «Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью». Затем он говорит: «истинные философы много думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди». Вообще, главная идея диалога «Федон» - доказать бессмертие души и необходимость очищения души, чтобы после смерти душа пребывала счастливой: «Если душа бессмертна, она требует заботы не только на нынешнее время, которое мы называем своей жизнью, но на все времена, и, если кто не заботится о своей душе, впредь мы будем считать это грозной опасностью. Если бы смерть была концом всему, она была бы счастливой находкой для дурных людей: скончавшись, они разом избавлялись бы и от тела, и — вместе с душой — от собственной порочности. Но на самом-то деле, раз выяснилось, что душа бессмертна, для нее нет, видно, иного прибежища и спасения от бедствий, кроме единственного: стать как можно лучше и как можно разумнее. Ведь душа не уносит с собою в Аид ничего, кроме воспитания и образа жизни, и они-то, говорят, доставляют умершему либо неоценимую пользу, либо чинят непоправимый вред с самого начала его пути в загробный мир». Это учение Сократа согласуется с учением Христа: «Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф 10, 39). Впрочем, есть и различие между Христом и Сократом. Сократ учит о предсуществовании души до рождения человека. Согласно Сократу, душа вселяется в тело как в темницу. Отсюда у Сократа мы видим презрение к телу. Христианский философ IV века нашей эры Лактанций, излагая учение Сократа о предсуществовании души до рождения человека, возводит его к учению античных философов Ферекида Сиросского и его ученика Пифагора (De vita beata, VIII, 7-8). Христианство не могло принять учение Сократа о предсуществовании душ и учение пифагорейцев о переселении душ в другие тела. Учение христианского богослова III века н.э. Оригена, который склонялся к мнению Сократа и пифагорейцев о предсуществовании душ, было осуждено на поместном Константинопольском соборе 543 года. Также надо отметить, что если Сократ встретил смерть спокойно и даже с радостью (о чем свидетельствует рассказ о последних часах жизни Сократа в диалоге «Федон»), то Христос встречает смерть в муке и тоске. В Гефсиманском саду Христос молится Отцу: «Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф 26, 39). Характерно, что и Сократу смерть предстает в качестве чаши с ядом, но, в отличие от Христа, Сократ не просит о спасении и отвергает план бегства, который ему предлагают ученики. Впрочем, и Христос не позволяет своим ученикам защищать Себя. Он говорит Петру: «Возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч, мечом погибнут. Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов ангелом? Как же сбудутся Писания, что так должно быть?» (Мф 26, 52-53). Любопытное сравнение Сократа и Христа мы находим у Сергея Аверинцева: «Будда тихо и торжественно умирает, Христос претерпевает казнь. В своем качестве неправедно казненного Христос сопоставим с героем платоновской «Апологии Сократа» (это сравнение и проводят некоторые раннехристианские авторы); но если Сократ своим социальным статусом свободного афинского гражданина гарантирован от всякого унижающего насилия и его «красивая» смерть от чаши с цикутой излучает иллюзию преодоления смерти силой мысли, то Христос умирает «рабской» смертью на кресте после бичевания, пощечин и плевков. Мало того, схождение бога в мир людей заходит так далеко, что он даже внутри собственной души в решающую минуту лишен защищающей стоической невозмутимости и предан жестокому «борению» (Лк, 22, 44) со страхом смерти и тоской одиночества. Христа резко отличает от всех идеализированных мудрецов, мифологических героев и других типов сверхчеловека то, что он не свободен от пытки страха; ему приходится терзаться страхом до кровавого пота. Ужас Христа перед ожидающей его участью вызывал особенно резкие отзывы языческих критиков христианства (Кельса), правильно усмотревших в этой черте психологию социально отверженного, лишенного всех общественных гарантий человека» (С.С. Аверинцев. Истоки и развитие раннехристианской литературы/ История всемирной литературы. Т. 1. М., 1983, с. 506). Похожие мысли высказывает и поэт Иосиф Бродский в своем эссе «Путешествие в Стамбул»: «Если в  Афинах Сократ был судим открытым судом, имел  возможность произнести речь  - целых три! -  в  свою защиту, в Исфагане или,  скажем,  в  Багдаде такого Сократа  просто бы посадили  на кол - или  содрали бы с него живьем кожу,  - и  дело с  концом,  и  не было  бы  вам ни  диалогов  Платона,  ни неоплатонизма,  ни  всего  прочего  -- как  их действительно  и  не  было на Востоке». Т.е. Бродский увидел бы в позорной казни, которую пришлось претерпеть Христу, лишь проявление присущего Востоку деспотизма и неуважения к правам личности. Для христиан же проблема глубже. Христианин должен ответить на вопрос: почему Христос решил родиться на Востоке и претерпеть именно по-восточному жестокую казнь?
+++
В Средние века диалоги Платона уступили место трактатам Аристотеля. Лишь в эпоху Возрождения во Флоренции Марсилио Фичино (1433-1499), субсидируемый правителями Флоренции Козимо Медичи (1389-1464), Пьеро Медичи (1416-1469) и Лоренцо Медичи (1449-1492), предпринял огромный труд по переводу сочинений Платона на латинский язык. К каждому из сочинений Марсилио Фичино предпосылает некое введение, в котором излагает свои взгляды на проблемы, которые ставит Платон. Такое же введение написал Марсилио Фичино и к переведенному им на латинский язык диалогу Платона «Государство». Это введение он адресует Лоренцо Медичи, называя его «мужем великодушным» (vir magnanimus). Вот что он пишет: «Как глаз превосходит руки, голова – ноги, разум – чувства, душа – тело, цель – все то, что служит для ее достижения, покой – движение, вечность – время, так превосходит, как представляется, созерцательная жизнь активную. Ибо созерцание есть и начало, и конец действия, направляет его по своей воле или удерживает, повелевает, наконец, низшими движениями, чтобы внутреннее и стабильное действие обладаемо было в большей свободе. Так, разумеется, от самого созерцания Бога все небесные природные движения и действия как от своего начала проистекают и к Нему же, как к цели, возвращаются. Поэтому наш Платон уже тем выше всех основателей государств и законов, что прочие [основатели], будучи людьми, более для действия государство учреждали, он же, как будто божественный, всякое действие государства как общественное, так и частное прежде всего нацеливает на созерцание, и учреждает государство прежде всего владыкой своей территории не для того, чтобы многие его боялись, но чтобы все народы его чтили, и это государство есть как бы небесный Иерусалим по возможности на земле воплощенный, в котором, по причине отсутствия частной собственности, упраздняются распри и все богатства по природному закону становятся общими для всех, благодаря чему устанавливается прочное согласие, единодушие всех и вследствие этого спокойствие, всегда необходимое для созерцания» (Omnia divini Platonis opera. Basileae, 1546, p. 528). Обратим внимание в этой цитате на следующие обстоятельства. Во-первых, в ней отсылка к «небесному Иерусалиму» (Hierusalem caelestis). Вот что о «небесном Иерусалиме» сказано в Откровении Иоанна Богослова: «И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр 21, 2-4). Т.е. по мысли Марсилио Фичино, государство должно строиться по образцу небесного Иерусалима, и «Государство» Платона дает, пусть несовершенный, но образец, подобный небесному Иерусалиму. Главное сходство между христианским и платоновским представлением о государстве состоит в том, что государство строится по идеальному плану или образцу. Во-вторых, важно то, что говорится об «отсутствии частной собственности» в идеальном государстве Платона. Этот момент присутствует и в христианстве. Так, в книге «Деяния апостолов» говорится: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян 4, 32). Такое же положение дел было и в монастырях. В Уставе святого Бенедикта (VI в. н.э.) в главе 33, которая называется «Могут ли монахи иметь какую-либо собственность?» говорится: «Особенно надо с корнем исторгнуть из монастыря страсть любоимания, чтобы никто не смел ничего ни дать, ни взять без позволения аввы, ни иметь что собственное, никакой вещи, ни книги, ни доски, ни грифеля, совершенно ничего: так как никто из братий не имеет уже в своей власти ни тела своего, ни воли своей. Всего необходимого всякий пусть ожидает от аввы; и никому не позволительно иметь что-нибудь кроме того, что даст или что определит авва. Все у всех да будет общее, как написано: «и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее»». В XII веке калабрийский аббат Иоахим Флорский сформулировал концепцию мировой истории, согласно которой история человечества до пришествия в мир Иисуса Христа называется «эрой Отца», история человечества от пришествия в мир Иисуса Христа до 1260 года называется «эрой Сына», а после 1260 года должна наступить «эра Святого Духа». Согласно Иоахиму Флорскому, «эра Отца» была царством женатых людей: Авраам, Моисей, Давид, Соломон и т.д., «эра Сына» - царство священников: Римских Пап, кардиналов, епископов. Эра же Святого Духа, согласно Иоахиму Флорскому, будет царством монахов. Поскольку же у монахов нет никакой личной собственности, то эра Святого Духа будет эрой, когда «все богатства по природному закону станут общими для всех». Особенно популярны были идеи Иоахима Флорского среди радикального течения «спиритуалов», появившегося во Францисканском ордене вскоре после смерти основателя – святого Франциска Ассизского (1182-1226). Таким образом, можно говорить об определенном сходстве между «Государством» Платона и христианским общественным идеалом.
+++
В седьмой книге «Государства» Платона приводится следующий рассказ: «После этого, ты можешь уподобить нашу человеческую  природу в отношении просвещенности и  непросвещенности вот  какому состоянию...  Представь,  что люди  находятся как бы в  подземном жилище  наподобие пещеры, где во  всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет  у них на  ногах и  на шее оковы, так что людям  не двинуться с места, и видят они только то, что  у  их прямо перед  глазами,  ибо повернуть  голову они  не могут  из-за  этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит  далеко в вышине, а  между огнем  и узниками проходит верхняя  дорога, огражденная, представь, невысокой  стеной,  вроде той  ширмы, за  которой  фокусники  помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол». Иными словами, Платон хочет сказать, что люди видят не сами предметы, а лишь их тени. Это напоминает слова Христа из Нагорной проповеди: «Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф 6, 22-23). Также можно в этой связи вспомнить рассуждение английского христианского философа Фрэнсиса Бэкона об «идолах пещеры». В 42 афоризме книги Фрэнсиса Бэкона «Новый Органон» он называет их по-латыни idola specus, что обычно переводится как «идолы пещеры» или «идолы вертепа» (англ. "idols of the den").  Бэкон пишет: «Идолы пещеры  суть заблуждения  отдельного человека. Ведь у каждого  помимо ошибок,  свойственных роду человеческому, есть  своя  особая пещера, которая ослабляет  и искажает свет  природы. Происходит  это или  от особых  прирожденных свойств каждого,  или от воспитания и бесед  с другими, или  от  чтения  книг  и от авторитетов, перед какими кто  преклоняется, или вследствие  разницы во впечатлениях, зависящей от того,  получают ли их души предвзятые и предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или по другим причинам. Так что дух человека, смотря по  тому,  как он расположен у отдельных людей,  есть вещь переменчивая, неустойчивая  и как  бы случайная. Вот почему Гераклит правильно сказал, что  люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом или общем мире».
В завершение лекции приведем отрывок из комментариев Марсилио Фичино к 7 книге «Государства»: «Мудрецы, наделенные божественным даром, по мере сил все помышления направляют от земных [вещей] к небесным, от движущихся - к неподвижным, от чувственных – к тем, что превосходят чувства. Рассматривая механизм мира и видя, что он един и дивно упорядочен, хотя и не может сам собой существовать, ибо состоит из различных частей и изменчив, правильно рассудили, что он зависит от кого-то другого: говорю, от другого единого и наимудрейшего, который и сделал единое произведение из многих [частей], и к одному [замыслу] премудро повсюду направляет, и царствует кроме того с властью […] Под пещерой же разумей сей мир, который мы видим, если сравнивать его с невидимым миром. Оковы же – это человеческое тело, или, точнее, возмущение, дух тела связывающее. Тени же – все чувственно воспринимаемые вещи. Ибо они суть тени истинных вещей, т.е. идей» (Omnia Platonis opera. Venetiis, 1571, p. 354).
Как видим, Марсилио Фичино боится называть тело оковами души, так это смело делал сам Платон. Здесь христианское отношение к телу (см. лекцию 3). Чтобы как-то примирить христианство с платонизмом, он говорит, что оковы – это «возмущение, дух тела связывающее» (perturbatio animum corporis alligans).
+++
Для Сократа смерть – это благо, избавление из темницы, ибо тело есть темница души, а в момент смерти душа разлучается с телом и переселяется в мир идей. Эти мысли Платон вкладывает в уста Сократа и развивает в диалоге «Федон». В предисловии к диалогу «Федон» Марсилио Фичино пишет: «Наша Книга о религии доказывает вещь достаточно ясную саму по себе, а именно, что жизнь Христа была идеей всей добродетели. А восьмая книга наших Писем доказывает, что жизнь Сократа была неким прообразом или, по крайней мере, тенью христианской жизни, и если Ветхий завет через Платона подтверждается, то Новый завет – через Сократа. Если же кто сомневается в сходстве между [Христом] и Сократом, пусть почитает Ксенофонта и Платона, а также других, кто описал слова и деяния Сократа, особенно диалоги Платона "Горгий" и "Апология", "Критон" и "Федон"» (Omnia Platonis opera. Venetiis, 1571, p. 281).
Попробуем пойти по пути, указанному Марсилио Фичино, и посмотрим, что можно найти в этих четырех диалогах, что свидетельствовало бы о сходстве между Сократом и Христом в их отношении к смерти. В диалоге «Горгий» речь напрямую не идет о смерти, но Сократ ставит очень важный вопрос: какое отношение имеет ораторское искусство к истине. Этот вопрос затрагивал самый болезненный нерв афинского общества того времени. Поскольку все важные вопросы решались голосованием, то важно было убедить толпу проголосовать нужным образом. Поэтому-то оратор Горгий так гордится своим искусством убеждать толпу и считает его более важным, чем медицина, гимнастика и экономика. Сократ же являет себя равнодушным к мнению толпы и к искусству ее убеждать. Отсюда уже недалеко до равнодушия к смерти, ибо толпа может легко возненавидеть и приговорить к смерти того, кто ее презирает и ищет только истину. В «Апологии» Сократа сходство с христианским отношением к смерти еще более яркое. Как мы видим из защитительной речи Сократа на суде, его вовсе не заботит, будет ли он осужден или оправдан, для него главное – возвестить истину и разоблачить ложь. Точно такую же независимость и стойкость проявил и Христос перед судом Пилата. Пилат, как повествуется в Евангелии от Иоанна, «вошел в преторию и сказал Иисусу: откуда Ты? Но Иисус не дал ему ответа. Пилат говорит Ему: мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (Ин 19, 9-11). Таким образом, вырисовывается общее между Сократом и Христом – бесстрашие перед лицом смерти. Вторая общая черта Христа и Сократа – использовать часы перед смертью, чтобы научить чему-то своих учеников. В этом смысле диалог «Федон», который передает содержание беседы Сократа с учениками накануне казни, напоминает беседу Иисуса с учениками на Тайной вечери, описанную в 14, 15 и 16 главах Евангелия от Иоанна. Наконец, и Сократ, и Христос осуждают самоубийство, считая, что «жизнь человека зависит не от него, а от богов, которые и после его смерти оставят его живым и даже даруют, если он добр и рассудителен, лучшую жизнь» (примечания А.А. Тахо-Годи к диалогу «Федон»: Платон. Сочинения. Т. 2. М., 1970, с. 482). В диалоге «Критон» действие происходит в темнице накануне казни Сократа. Пришедший к Сократу в темницу его друг Критон (по его имени диалог получил свое название) удивляется, что Сократ крепко спит накануне казни, т.е. совсем не боится смерти.  Вполне по-христиански звучит и речь Сократа, как бы обращенная к самому себе: «Нет, Сократ, послушайся ты нас, своих воспитателей, и не ставь ничего выше справедливости – ни детей, ни жизнь, ни что-либо еще, чтобы, придя в Аид, ты мог этим оправдаться перед теми, кто правит там». Сравни Евангелие от Матфея: «Всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф 19, 29).
Таким образом, налицо сходство между сократическим и христианским отношением к смерти, которое подчеркивает в своих комментариях к диалогу А.А. Тахо-Годи, например, в примечании 10: «О том, что мудрец во всеоружии своей философии тем не менее часто оказывается беспомощен и бессилен перед наветом, выразительно говорится в «Горгии», 486 a-b: "Ведь если бы сегодня тебя схватили… и бросили в тюрьму, обвиняя в преступлении, которого ты никогда не совершал, ты же знаешь – ты оказался бы совершенно беззащитен… предстал бы перед судом лицом к лицу с обвинителем, отчаянным мерзавцем и негодяем, и умер бы, если бы тому вздумалось потребовать для тебя смертного приговора"» (Платон. Сочинения. Т. 1. М., 1968, сс. 513-514). Ведь и Сократ, и христианское учение требуют терпеливо перенести несправедливый приговор и смерть, как будто они посланы свыше.
+++
Как известно, Платон считал тело темницей души. Приведем в подтверждение классическое место из платоновского диалога «Федон»: «Тем, кто стремится к познанию, хорошо известно вот что: когда философия принимает под опеку их душу, душа туго-натуго связана в теле и прилеплена к нему, она вынуждена рассматривать и постигать сущее не сама по себе, но через тело, словно бы через решетки тюрьмы, и погрязает в глубочайшем невежестве. Видит философия и всю грозную силу этой тюрьмы: подчиняясь страстям, узник сам крепче любого блюстителя караулит собственную темницу. Да, стремящимся к познанию известно, в каком положении бывает их душа, когда философия берет ее под свое покровительство и с тихими увещаниями принимается освобождать, выявляя, до какой степени обманчиво зрение, обманчив слух и остальные чувства, убеждая отдаляться от них, не пользоваться их службою, насколько это возможно, и советуя душе сосредоточиваться и собираться в себе самой, верить только себе, когда, сама в себе, она мыслит о том, что существует само по себе, и не считать истинным ничего из того, что она с помощью другого исследует из других вещей, иначе говоря, из ощутимых и видимых, ибо то, что видит душа, умопостигаемо и безвидно. Вот то освобождение, которому не считает нужным противиться душа истинного философа».
Как мыслили проблему соотношения души и тела христианские философы? Здесь нет единомыслия. Интересные соображения по поводу соотношения души и тела мы находим у христианского философа IV в. н.э. Лактанция. Вот что об этом пишет отечественный исследователь Г.Г. Майоров. Сначала Майоров дает общую характеристику Лактанция: «Лактанций ставил своей главной целью оправдать христианство в глазах еще привязанной к античным ценностям римской интеллигенции и поэтому стремился представить его учение в интеллектуально привлекательной и литературно совершенной форме» (Г.Г. Майоров. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979, с. 133). Затем он характеризует взгляды Лактанция следующим образом: «Чтобы дать человеку возможность выбора, Бог составил мир из противоположностей света и тьмы, тепла и холода, жизни и смерти, души и тела, добра и зла. Так что природа мира дуалистична, а его судьба – непрерывная борьба добра и зла. Такова же и природа человека, в которой душа есть свет и благо, тело – темница и зло» (Там же, с. 137). Позиция Лактанция не единственная в христианской философии. Например, Фома Аквинский пишет: «Человек является человеком не благодаря телу, но скорее благодаря душе, тело же относится к сущности человека в той мере, в какой оно становится совершенным благодаря душе» (Super Sent., lib. 4 d. 49 q. 2 a. 2 ad 6). Франциск Ассизский называл тело «братец осел». Вот что пишет по этому поводу исследователь творчества Франциска Ассизского английский историк, профессор Эдинбургского университета Дэвид Салтер: «Отношения Франциска с царством животных неразрывно связано с его сложным отношением к своему собственному телу, и нигде эта связь не является столь впечатляюще очевидной, как в рассказе о его упреках Брату Ослу, случай, о котором повествуют как Фома Челанский, так и Бонавентура. Согласно рассказу Бонавентуры об этом эпизоде, однажды ночью, когда Франциск молился в своей келье в Сартеано, его посетил дьявол, который удручал его искушением похоти. Как только Франциск ощутил первые признаки плотского вожделения, он снял свой хабит и начал бичевать себя, говоря: «Вот, Брат Осел, как нужно с тобой обращаться, надо чтобы ты переносил порку, подобную этой» (Cum autem apud eremum de Sartiano nocte quadam orationi vacaret in cellula, vocavit eum hostis antiquus, tertio dicens: "Francisce, Francisce, Francisce!". Cui cum, quid quaereret, respondisset, fallaciter ille subiunxit: "Nullus est in mundo peccator, cui, si conversus fuerit (cfr. Ez 33,9), non indulgeat Deus; sed quicumque semetipsum poenitentia dura necaverit, misericordiam non inveniet in aeternum. Statim vir Dei per revelationem cognovit (cfr. Gal 1,12; Sir 1,6) hostis fallaciam, quomodo nisus fuerit eum ad tepida revocare. Nam hoc sequens indicavit eventus. Continuo enim post hoc ad insufflationem illius, cuius halitus prunas ardere facit (cfr. Iob 41,12), gravis ipsum carnis tentatio apprehendit. Quam ut praesensit castitatis amator, deposita veste, chorda coepit se verberare fortissime: "Eia", inquiens, "frater asine, sic te decet manere, sic subire flagellum).
+++
А.Ф. Лосев пишет о создании Акадимии Платона следующее: «Платон […] купил себе сад в афинском пригороде, называвшийся Академией (название было дано в честь местного героя Академа) […] учредил в Академии свою собственную философскую школу, с которой он уже не расставался до самой смерти. Примечательно, что эта знаменитая платоновская Академия просуществовала в Афинах до самого конца античного мира, т.е. в течение почти 1000 лет, и была закрыта только императором Юстинианом в 529 году» (Платон. Сочинения. Т. 1. М., 1968, с. 29). Примечательно, что в IV веке н.э. в Академии обучались Василий Кесарийский и Григорий Назианзин – впоследствии великие византийские богословы. Школу, основанную императором Карлом Великим в Ахене в начале IX в. н.э., иногда называют «Палатинской академией», но все-таки это не было возрождение Платоновской академии.
Человек, которому суждено было возродить Платоновскую академию – это Марсилио Фичино. Вот основные даты его жизни (из книги Marsilio Ficino /Ed. A. Voss. P. xiii-xiv): родился 19 октября 1433 года в Фильине (совр. Фильине-Вальдарно) в 25 км. к юго-востоку от Флоренции. С 1439 живет во Флоренции, там ок. 1445 начинает обучение, среди его учителей Лука ди Антонио да Сан Джиминьяно (Luca di Antonio da San Gimignano) по фамилии Бернарди. В 1451 Фичино поступает в Флорентийский университет, где обучается в течение 7 лет. Еще во время обучения в университете пишет свою первую книгу Institutiones ad Platonicam disciplinam (Введение в учение Платона), которую издал в 1456 году. В 1462 году правитель Флоренции Козимо Медичи берет Марсилио Фичино под свое покровительство, и Фичино приступает к переводу сочинений Платона. Работа над переводом сочинений Платона продолжалась до 1469 года. В 1473 году был рукоположен в священники и назначен каноником Флорентийского собора. Впервые слово «академия» упомянуто в письме Марсилио Фичино к Козимо Медичи от 4 сентября 1462 года. В этом письме Фичино благодарит своего покровителя за предоставленную ему на вилле Карегио (совр. Кареджи) – одной из вилл Медичи – академию как некую часовню для созерцания (academiam quam nobis in agro Caregio parasti veluti quoddam contemplationis sacellum) (Marsilio Ficino /Ed. A. Voss. Berkeley, 2006,  p. 60). Поэтому можно считать 4 сентября 1462 года днем рождения Флорентийской академии.  За Флорентийской академией, основанной Марсилио Фичино благодаря щедрости Козимо Медичи, последовали и другие академии, среди которых особенно стоит упомянуть «Академию деи Линчеи», основанную Федерико Чези в 1603 году в Риме. Она заменила Академию тайн природы, основанную в Неаполе итальянским ученым Джамбаттистой делла Порта, закрытой неаполитанской инквизицией. Джамбаттиста делла Порта вступил в Академию деи Линчеи в 1610 году, а в 1611 году в нее вступил Галилео Галилей.
+++
Ученик Платона Аристотель написал две книги по этике – «Эвдемову этику» и  «Никомахову этика». В «Никомаховой этике» слово "добродетель" является ключевым словом. Фома Аквинский, написавший комментарии к «Никомаховой этике» переводит греческое слово arete, которое использует Аристотель латинским словом virtus. Надо сказать, что virtus – слово, имеющее множество оттенков. Например, от него произошло итальянское слово virtu, столь часто употребляемое итальянским философом Николо Макиавелли (1469-1527) в значении «доблесть». Аристотель называет несколько добродетелей: благоразумие или трезвость (sophrosyne), которую Фома Аквинский переводит на латинский язык иногда как sobrietas, иногда как prudentia, иногда как temperantia, справедливость (dikaiosyne), которую Фома переводит словом justitia, мужество (andreia), которую Фома переводит словом fortitudo.  В Сумме теологии Фома Аквинский, следуя учению средневекового философа и богослова Петра Ломбардского (1100 -1160), говорит о «главных добродетелях» (virtutes cardinales) (Сумма теологии, ч. 2 (1), вопрос 61). В 4 книге Сентенций, в дистинкции 33 Петр Ломбардский называет четыре главных добродетели (virtutes cardinales): справедливость, мужество, благоразумие, умеренность (justitia, fortitudo, prudentia, temperantia).  Впервые словосочетание «virtutes cardinales» встречается в Глоссах, составленных в богословской школе в Лаоне (I.P. Bejczy. The Cardinal Virtues in the Middle Ages. Leiden, 2011, p. 85).
Дадим слово Фоме Аквинскому. Он, как обычно, начинает с сомнения: «Представляется, что нет четырех главных добродетелей. Ибо благоразумие направляет другие нравственные добродетели, как следует из вышесказанного. Но то, что направляет другие, является более главным. Следовательно, только благоразумие является главной добродетелью». На это сомнение он сам же и отвечает: «На первое возражение следует отвечать, что благоразумие в простом смысле главнее прочих. Но другие полагаются главными каждая в своем роде» (Сумма теологии, ч. 2 (1), вопр. 61, подраздел 2).
Близкими христианской этике являются такие рассуждения Аристотеля, как то, что «цель этики не узнать, что такое добродетель, но стать добродетельными». В Евангелии от Матфея говорится: «Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном, а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном» (Мф 5, 19). Конечно, Аристотелю можно поставить в упрек, что он не научил умеренности своего ученика Александра Македонского, который, как сообщает римский историк I в. н.э. Квинт Курций Руф, отличался припадками гнева и жестокости (Historiarum Alexandri Magni Macedonis libri qui supersunt, l. IV, cap. 6). Об этом же свидетельствует и другой историк – Диодор Сицилийский (I в. до н.э.) в своей книге «Историческая библиотека» (кн. 17, гл. 13-14). Квинт Курций Руф пишет о жестокости Александра, проявленной при взятии палестинского города Газа, а Диодор Сицилийский – о жестокости Александра при подавлении восстания Фив. 
+++
Метафизика – то, что идет после физики, а с другой стороны – то, что превосходит физику. Суарес в «Метафизических рассуждениях» предлагает термин «postphysica» и «transphysica» («hanc scientiam transphysicam seu postphysicam vocavit» = эту науку [Аристотель] называл послефизической или сверхфизической: Суарес, Метафизические рассуждения 1, 1, 13). Во введении к «Комментариям к Метафизике Аристотеля» Фома Аквинский пишет: «Согласно трем вышеуказанным признакам, из которых вытекает совершенство этой науки, вытекают три ее имени. Ибо она называется божественной наукой или теологией, поскольку рассматривает вышеуказанные субстанции. Называется метафизикой, поскольку рассматривает бытие и то, что следует за бытием. Она же является трансфизикой с точки зрения метода, поскольку идет от менее общего к более общему. Называется также первой философией, поскольку рассматривает первопричины вещей». Важно отметить, что и Декарт назвал одно из своих ключевых произведений «Размышления о первой философии» (Meditationes de prima philosophia). Оно было издано в 1641 году в Париже на латинском языке, а в 1647 еще при жизни Декарта и с его одобрения было переведено на французский язык и издано в Париже под названием Les me;ditations me;taphysiques. Таким образом, сам Декарт одобрил перевод латинского «prima philosophia» (первая философия) французским словом «me;taphysique». Так что от Аристотеля до Декарта традиция метафизики не прерывалась. Лишь в 1781 году в «Критике чистого разума» Кант выступил против метафизики, и обобщил свои обвинения против этой науки (которую он считал лженаукой) в «Пролегоменах ко всякой будущей метафизике», опубликованных в 1783 году. После Канта метафизика сходит с европейской сцены почти на 150 лет, но снова возрождается в трудах немецкого философа-экзистенциалиста Мартина Хайдеггера и французского философа Жана-Лука Мэриона. Из сочинений Хайдеггера стоит упомянуть  его знаменитый доклад 1929 года «Что есть метафизика?». Что касается Жана-Лука Мэриона, то интересные дискуссии об аристотелевской метафизике имеются в его книге «On Descartes’ metaphysical prism: the constitution and the limits of onto-theo-logy in Cartesian thought» (О метафизической призме Декарта: устроение и пределы онтотеологии в картезианской мысли), вышедшей в Чикаго в 1999 году.
Если метафизику Аристотеля ожидало славное будущее, то его космология, воспринятая средневековыми богословами, была отброшена после открытий Галилея и создании теории всемирного тяготения Ньютоном. Фактически первый удар по космологии Аристотеля осуществил еще в 1543 году Коперник своей книгой «Об обращениях небесных сфер». Важным этапом в отказе от аристотелевской космологии была публикация телескопических наблюдений Галилея в его книге «Звездный вестник» в 1610 году и его же «Диалогов о двух системах мира: птолемеевой и коперниковой» в 1632. Также важной вехой в отказе от аристотелевской космологии была публикация книги Декарта «Начала философии» в 1644 году.
+++
Филон Александрийский – ученый еврей, прекрасно знакомый с Библией (Ветхий Завет) и греческой философией и писавший по-гречески. В своей книге «О сотворении мира» Филон цитирует Филолая: «Есть владыка и властелин всего, Бог единый, сущий всегда, единственный, неподвижный, Сам Себе подобный, иной всему остальному». Там же Филон, вполне в пифагорейской традиции пишет, что число 7 является «подобающим образом (;;;;;) Бога» (Philo Judaeus. Opera omnia. V. 1. Lipsiae, 1828, p. 33). В III веке Ориген упоминает Филона Александрийского и его аллегорический метод толкования Библии в своем апологетическом сочинении «Против Цельса» (кн. 4, гл. 51). В IV веке церковный историк и богослов Евсевий Кесарийский цитирует творения Филона Александрийского и подробно рассказывает о нем в своих сочинениях «Церковная история» и «Евангельские приуготовления».  Также Филона цитировал богослов Дидим Александрийский (313-398) (M. Hadas-Lebel. Philo of Alexandria: A Thinker in the Jewish Diaspora. Leiden, 2012, p. 209). В V веке Иероним Стридонский, богослов и переводчик Библии на латинский язык, пишет о Филоне Александрийском в своем сочинении «О мужах славных» (De viris illustribus, 11). В конце VI в. н.э. некоторые сочинения Филона Александрийского были переведены на армянский язык (D.T. Runia. Philo of Alexandria and the “Timaeus” of Plato. Leiden, 1986, p. 63). Еврейский астроном, математик и историк Абрахам Закуто (1452 – 1515) упоминает о «великом еврейском мудреце, который написал книгу о душе на греческом языке» (M. Hadas-Lebel. Philo of Alexandria: A Thinker in the Jewish Diaspora. Leiden, 2012, p. 219). Первый латинский перевод сочинений Филона был издан в 1527 году в Базеле.  В книге по магии «Малый ключ Соломона» упоминается «Филон Иудей» (Philo Hebraeus), но возникают сомнения относительно того, является ли этот «Филон Иудей» тем же самым лицом, что и Филон Александрийский. «Филона Иудея» упоминает также австрийский духовный писатель и проповедник  Абрахам а Санта Клара (1644-1709), но не указывает, какое именно произведение «Филона Иудея» он цитирует (Abraham a Sancta Clara. S;mmtliche Werke. B. 9. Passau, 1836, S. 290). Кармелитский богослов Иоанн да Сильвейра (1592-1687) неоднократно цитирует в своих сочинениях «Филона Иудея», но, поскольку (в отличие от Абрахама а Санта-Клары) указывает, какие именно сочинения он цитирует, то ясно, что речь идет именно о Филоне Александрийском. Например, Иоанн да Сильвейра цитирует высказывание Филона Александрийского из его книги «О жизни Моисея» в пользу богодухновенности 70 толковников, переводивших Библию с еврейского на греческий язык: «Tanquam numine correpti prophetabant» («Как бы охваченные Божеством, пророчествовали») (Ioannes da Silveira. Opuscula varia. Lyon, 1675, p. 67). Вот начало фрагмента из книги Филона «О жизни Моисея», где автор раскрывает подробности того, как появился перевод Библии на греческий язык: «И то, что святости законодательства Моисея дивились не только евреи, но и все другие народы, ясно как из того, что было уже сказано, так и из того, о чем я сейчас намереваюсь рассказать. В прежние времена законы были написаны на халдейском языке и в течение длительного времени они оставались в том же состоянии, что и в начале, не существуя на другом языке, и их красота до времени не была явлена другим народам. Потом, из-за каждодневной и непрерывавшейся заботы и старательного соблюдения этих законов [евреями],  другие народы также получили некое представление о них, и слава о них распространилась по всем землям. Ибо добро, хотя и может быть помрачено из-за зависти на малое время, все-таки со временем воссияет снова благодаря достоинству своей природы. Некоторые лица, считавшие, что это недопустимо, чтобы эти законы были известны только среди одной половины человеческого рода, а именно, среди варваров, а греческая нация была бы в полном и всецелом неведении о них, обратились к их переводу» (Philo Judaeus. Opera omnia. V. 4. Lipsiae, 1828, p. 190).
+++
Стоики – философская школа, основанная греческим философом Зеноном Китийским ок. 300 г. до н.э. в Афинах и получившая свое название от портика (греч. «стоя») на афинской агоре, где собирались ученики Зенона, прославилась своим учением о покорности судьбе. В изложении Сенеки это учение о покорности судьбе звучит так: «Судьбы желающего ведут, а нежелающего тащат» (Ducunt volentem fata, nolentem trahunt), хотя на самом деле эти слова принадлежат греческому философу-стоику Клеанфу (III в. до н.э.), а Сенека лишь перевел их с греческого на латинский язык. В Новом Завете мы часто встречаем стоические формулировки. Например, в Евангелии от Луки Христос говорит: «Возьми крест свой и следуй за Мною» (Лк 9, 23). Если толковать эти слова в стоическом смысле, то крест – это fatum (судьба). Также в стоическом смысле можно истолковать слова Христа из Евангелия от Матфея: «Надлежит всему тому быть» (Мф 24, 7). Из контекста видно, что речь идет о войнах и других бедствиях, которые будут иметь место на протяжении человеческой истории, и даже приход на землю Иисуса Христа не может здесь ничего изменить. То же самое мы находим и в Апокалипсисе Иоанна: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга» (Откр 6, 4). Португальский богослов-кармелит Иоанн де Сильвейра в комментарии к этому стиху Апокалипсиса пишет: «Ибо очень большой был меч гонений тиранов на христиан, как из-за большого числа мучеников, так что от Нерона до Константина меньше чем за триста лет в Риме увенчаны мученичеством были более 200 тысяч мучеников, так и из-за жестокости казней» (Ioannes da Sylveira. Commentaria in Apocalypsim Ioannis Apostoli. Antverpiae, 1666, p. 303). Отсюда и другая стоическая идея в христианстве: идея «терпения». Уже Тертуллиан, христианский апологет начала III в. н.э., пишет трактат «О терпении» (De patientia), в котором рекомендует отличать «христианское терпение», «небесное и истинное» от «ложного» терпения язычников. Действительно, Тертуллиану надо было отличать христианское терпение от языческого, ибо слово «терпение» (patientia) существовало в латинском языке уже со времен комедиографа Плавта (254-184 гг. до н.э.). Римские христиане, писавшие на латинском языке, переводя греческое слово «hypomone» латинским «patientia», например, в знаменитой фразе из Апокалипсиса: «Здесь терпение и вера святых» (Откр 13, 10) (Hic est patientia et fides sanctorum), невольно нагружали его стоическим смыслом (сравни знаменитую речь Цицерона против Катилины: «Доколе, Катилина, ты будешь злоупотреблять терпением нашим?»). Сенека в книге «О постоянстве мудреца» (De constantia sapientis) приводит в качестве примера терпение Сократа: «Посмотрим на примеры тех, коих терпение мы хвалим: например, Сократа, который не обижался на комедии, в которых его изображали, и над содержащимися в них шутками смеялся не меньше, чем тогда, когда его супруга Ксантиппа вылила на него ушат помоев» (De constantia sapientis, 18). К стоической позиции призывал и православный епископ Игнатий Брянчанинов: «Отступление попущено Богом: не покусись остановить его немощною рукою твоею. Устранись, охранись от него сам: и этого с тебя достаточно. Ознакомься с духом времени, изучи его, чтоб по возможности избегнуть влияния его» (Игнатий Брянчанинов. О кончине мира. М., 1992, с. 34). Также слова Сенеки о том, что судьбы желающего ведут, а нежелающего тащат, цитирует немецкий философ Освальд Шпенглер в конце 2 тома своей книги «Закат Европы» (O. Spengler. Der Untergang des Abendlandes. B. 2. Welthistorische Perspektiven. M;nchen, 1922, S. 635).
+++
К неоплатоникам относят последователей философии Плотина (III в. н.э.). В первую очередь, это Порфирий и Прокл. Иногда к неоплатоникам относят и христианского богослова Псевдо-Дионисия Ареопагита, а также Боэция и Иоанна Скота Эриугену. С одной стороны, связь между неоплатонизмом и христианством невозможно отрицать. Единое неолатоников напоминает Бога Отца, Ум неоплатоников – Бога Сына, Душа неоплатоников – Святого Духа. Но есть и существенные различия. Плотин, хотя и дружил с христианским философом Оригеном, всегда дистанцировался от христианства (хотя и не критиковал его открыто). Ученик Плотина – Порфирий написал сочинение «Против христиан» в 14 книгах. Прокл снова занял позицию умолчания по отношению к христианам. Кроме того, как пишет А.Ф. Лосев, «первоединое ни в каком случае не является у него (Плотина. – авт.) личностью; и промысл, который принадлежит единому, ни в каком случае не есть акт его личного усмотрения или решения». Христиане, конечно же, не согласились бы воспринимать Бога как безличное начало, равнодушное к миру и его судьбе, а уж тем более к судьбе конкретного человека. Что касается Порфирия, то его книга не сохранилась. Лишь из полемики с ним различных христианских авторов мы можем догадываться о ее содержании. Вот фрагмент из сочинения Иеронима Стридонского, где упоминается Порфирий и его аргументы: «Ибо сие говорит Порфирий: Неученые и бедные люди, поскольку ничего не имели, творили магическим искусством некие знамения… Пусть будет так, как ты говоришь, Порфирий, что они магическим искусством знамения творили, чтобы получить богатства от богатых женщин, которых они прельстили. Но почему они умерли? Почему они были распяты? И другие творили знамения магическим искусством, но за умершего человека они не умирали, за распятого человека не были распяты. Неужели эти люди знали, что человек умер, и умирали без причины? Итак, счастлива наша победа, которая обретена в крови апостолов. Вера наша не иначе доказывается, как через их кровь» (PL 26, col. 1066-1067). Что касается Прокла, он активно не выступал против христиан, но был убежденным язычником, что следует из его жизнеописания, составленного его учеником Марином Неаполитанским. В этом жизнеописании приводится, например, следующий эпизод, красноречиво характеризующий убеждения Прокла:
«Асклепигения, дочь Архиада и Плутархи, сташая женой Феагена, от которого я получил много благодеяний, когда была еще ребенком и воспитывалась своими родителями, заболела тяжелой болезнью, которую врачи не могли исцелить. И Архиад, который на нее одну возлагал надежду по продолжению своего рода, был глубоко удручен ее состоянием. И поскольку врачи отчаялись в ее выздоровлении, отец прибег к последнему якорю – доброму философу [Проклу] – к помощи которого он прибегал в самых важных случаях, считая его своим лучшим хранителем, и настойчиво просил его походатайствовать своими молитвами перед богом за свою дочь. Итак, Прокл, взяв с собой Перикла Лидийца, человека, заслужившего имя философа, пошел в храм Эскулапа, чтобы помолиться богу о здравии больной девушки: ибо город в то время еще счастливо обладал этим храмом и радовался о еще не разоренном святилище бога-спасителя. Как только Прокл помолился по древнему обычаю, девочка немедленно почувствовала большую перемену и облегчение; ибо бог-спаситель легко вернул ей здравие» (Proclus. Opera inedita. Paris, 1864, col. 51-54; сравни: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979, с. 489).
Языческой религии Прокл был верен до конца. Тот же Марин пишет: «Никто на свете так не заботился о воздании долга усопшим, как этот блаженный муж. Ни один привычный афинский обряд не обходил он без внимания, каждый год он обходил в урочные дни все гробницы аттических героев, а потом философов, а потом других своих друзей и близких и все уставные обряды творил перед ними не через помощников, а сам» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979, с. 492). Если учесть, что Прокл умер в 485 году н.э., когда христианство  было в самом расцвете, то его жизнь и нравы предстают тем более удивительными.
+++
Сирийский мыслитель I в. н.э. Мара Бар Серапион в «Письме к сыну» перечисляет Иисуса Христа вместе с Сократом и Пифагором: «Ибо какую выгоду получили афиняне, приговорив к смерти Сократа, если мы видим, что в качестве возмездия последовал голод и мор? Или жители Самоса за то, что они сожгли Пифагора, если затем вся их страна была покрыта песком? Или евреи за то, что убили своего Мудрого Царя, если после этого их царство было отнято у них? Ибо Бог справедливо воздал за мудрость всех трех их» (The Letter of Mara bar Serapion in Context / Ed. A. Merz et al. Leiden, 2012, p. 133). Действительно, учение Иисуса Христа можно рассматривать как особую разновидность философии. В этом ключе рассмотрим также и христианскую апологетику. Возьмем в качестве примера «Послание к Донату» христианского епископа III в. н.э. Киприана Карфагенского. «Послание к Донату» было написано Киприаном, вероятно, вскоре после его обращения в христианство, еще до того, как он стал епископом. Киприан, если судить по содержанию «Послания к Донату», был знатным, образованным  и богатым римским гражданином, который, как и многие римляне того времени, испытывал разочарование в современном ему государственном устройстве. Однако главное, что было источником разочарования Киприана, - это отсутствие смысла жизни. У римлян того времени было особое понятие: «taedium vitae» = усталость от жизни (сравни «taedet vitae»= «устал жить» у Лукана, Pharsaliae, V, 740), что в каком-то смысле аналогично английскому слову «spleen» (рус. «хандра»). Вот как это состояние описывает сам Киприан: «Отчаявшись в добре, я потворствовал моим порокам, как привычным и понятным» (Ad Donatum, 4). Однако отличие христианской философии от общего умонастроения римских интеллигентов того времени состоит в оптимизме, связанном с надеждой на чудесное духовное возрождение посредством излияния благодати Божией. Это является специфически христианской чертой, отдаленное подобие которой можно найти только в «экстазах» и набожности неоплатоников. Главным отличием христианской набожности от неоплатонической является отношение к телу. У неоплатоников сохраняется тезис Платона  о теле как «темнице души», в то время как христиане вводят понятие святого тела (мощи и реликвии, на которых строились алтари, где совершались первые христианские богослужения, также Тело и Кровь Христа считались священными и ими причащались верующие). Впрочем, элементы освящения тела были и в языческих мистериях, например дионисийских, но неоплатоники толковали их в «духовном смысле» в соответствии с аксиомами  платонизма.
Важным элементом христианской философии апологетов являлось их отношение к современному им римскому обществу. Так, Киприан Карфагенский критикует римскую судебную систему (в частности, систему узаконенных пыток), гладиаторские бои, театры, широко распространенную в римском обществе практику гомосексуализма, саркастически высмеивает жадность и скупость римских богачей. Лишь в христианстве Киприан усматривает выход из глубокого кризиса, в котором, по его мнению, находилось современное ему римское общество.
Еще одной характерной чертой философии христианских апологетов являлось презрение к смерти и мучениям, которым христиан периодически подвергали императоры-гонители. О жажде мученичества у христиан мы находим свидетельство уже у Марка Аврелия. Так, в своей книге «Размышления» он пишет: «Какова  душа,  которая  готова,  когда   надо   будет, отрешиться  от  тела,  то  есть либо угаснуть, либо рассеяться, либо пребыть.  И  чтобы  готовность  эта  шла  от  собственного суждения, а не из голой состязательности (;;;;; ;;;;;;;;;), как у христиан, -- нет, обдуманно, строго, убедительно и для других, без трагичности» (Марк Аврелий. Размышления, кн. 11, п. 3). Т.о. Марк Аврелий признает наличие у христиан «презрения к смерти», доходящее до «голой состязательности», противопоставляя им истинного мудреца, который встречает смерть «без трагичности» (;;;;;;;;;). Действительно, Марк Аврелий хорошо заметил, что для христиан смерть – это трагедия, но не в том смысле, как для слабодушных и чувствительных людей, а в смысле высокой трагедии, как это имело место в страстях Христовых («пришел к своим и свои его не приняли» - согласно Аверинцеву, типичный трагический сюжет).
+++
Лейтмотивом христианской патристики является идея согласования Ветхого и Нового Завета. Этого мы не встречаем у Филона Александрийского, поскольку он еще не знал Нового Завета. Филон толковал Ветхий Завет аллегорически, и этот прием унаследовали у него и Отцы Церкви, но, в отличие от Филона, они использовали аллегорический метод, чтобы показать, как Ветхий Завет прообразует Новый. Например, Иларий Пиктавийский видит в чудесном избавлении младенца Моисея от смерти прообраз чудесного избавления Христа от вифлеемского избиения, учиненного Иродом: «Хотя Моисей родился в то время, когда Фараон повелел умерщвлять всех новорожденных мужеского пола, однако он, уплыв на древе по воде, остается в живых, чтобы быть вождем для народа. Но разве в то время, когда Господь наш рожден был во человечестве, не такая же злоба и не тот же страх обуяли царя пред подобным нам человеком, какового Он, через таинство древа и воды, воспринял в Себя и для Себя, сбереженный для славы небесной и поставленный Царем над народами?» (Изъяснение тайн, 1, 28). Также и Амвросий Миланский видит в жертвоприношении Авраама прообраз жертвы Христа: «Исаак есть прообраз будущего страдающего Христа» (Isaac Christi passuri est typus) (De Abraham 1, 8: PL 14, col. 469). Иногда в событиях Ветхого Завета видят не только прообразы событий Нового Завета, но и событий церковной истории. Так, Папа Либерий пишет в послании «Optatissimum nobis»: «После этого дорогие братья наши Евстафий, Сильван и Феофил исповедали и то, что они сами и ваша милость постоянно хранили эту же веру и до последнего вздоха хранить будут, а именно, ту веру, которая была одобрена в Никее тремястами восемнадцатью ортодоксальными епископами… Ведь против безумия Ария не случайно, но по изволению Бога собралось именно такое число епископов, с которым блаженный Авраам верой обратил в бегство полчище врагов» (цит. по: Задворный В.Л. Сочинения римских понтификов I-IX веков. М., 2011, с. 332). Здесь содержится аллюзия на следующий фрагмент из книги Бытия: «Аврам, услышав, что (Лот) сродник его взят в плен, вооружил рабов своих, рожденных в доме его, триста восемнадцать, и преследовал неприятелей до Дана; и, разделившись, напал на них ночью, сам и рабы его, и поразил их, и преследовал их до Ховы, что по левую сторону Дамаска. И возвратил все имущество и Лота, сродника своего, и имущество его возвратил, также и женщин и народ» (Быт 14, 14-16). Еще один пример аллегорического толкования. В Апокалипсисе имеется описание всадника, сидящего на белом коне и имеющего в руках большой лук. По поводу этого лука Ансельм Ланский, учитель Абеляра, пишет: «Лук означает Божественные Писания, которыми Бог и защищает своих, и уязвляет врагов. В луке есть две части: древко и тетива. Древко, которое само по себе бесполезно, означает Ветхий Завет, тетива же, которая умеряет и заставляет действовать древко, означает Новый Завет» (Ennarationes in Apocalypsim, 6: PL 162, col. 1522). Но толкование, приводимое Ансельмом Ланским, не ново: оно встречается уже у Папы Григория I (Moralia, XIX, 8: цит. по Ioannes da Sylveira. Commentaria in Apocalypsim. V. 1. Lyon, 1700, p. 384). Так, Папа Григорий I пишет: «Не неподобающе говорим, что тетива соответствует Новому Завету» (цит. по: Ibid, p. 384). Венцом же патристической экзегезы является сочинение Иоахима Флорского (XII в.) «О согласовании Ветхого и Нового завета», оказавшее большое влияние на историософию вплоть до ХХ века, в том числе (косвенно) даже на Карла Маркса. Об этом мы расскажем в следующей лекции.
+++
Иоахим Флорский родился в местечке Челико близ Козенцы, на юге Италии. Его отец принадлежал к именитому норманнскому роду. С раннего детства Иоахим любил уединение и проводил долгие часы в молитве. Развитое религиозное чувство подталкивает его к тому, чтобы отправиться в паломничество к Гробу Господню в Иерусалим. Отец после некоторых колебаний отпускает его в сопровождении целой свиты слуг. Константинополь встречает путешественников эпидемией чумы. Глубоко потрясенный Иоахим отсылает своих слуг назад, облачается в бедную одежду и отправляется в одиночестве пешком в Святую Землю. По прибытии в Иерусалим он на сорок дней удаляется в одну из Фаворских пещер, где в утро пасхального Воскресения ему раскрывается будущая пророческая деятельность (он переживает видение Пресвятой Троицы). С невзгодами и лишениями он добирается до Сицилии, а спустя некоторое время останавливается в Калабрии, горы которой заменяют ему родной дом. Иоахим поступает послушником в цистерцианский монастырь Самбучина. Там он исполняет должность привратника. Легенда рассказывает, как однажды, когда он гулял в саду, размышляя о Боге, пред ним явился юноша дивной красоты, держащий в руках амфору, и сказал: «Иоахим, возьми и выпей это вино: оно превосходно». Иоахим вкусил из таинственной амфоры, и с этого момента начинается новый период его жизни: проповеднический и подвижнический.
Около 1178 года, уступая настойчивым просьбам братии, он сделался аббатом. Служебные обязанности чрезвычайно тяготили его, так что в конце концов он отправился в Рим к Папе Луцию III молить об освобождении его от должности. Получив разрешение снять с себя должность аббата, Иоахим вернулся в горы Калабрии, в пустынь Пьетралата, где начал работать над основными своими сочинениями: «Согласование Нового и Ветхого Заветов», «Руководство к Апокалипсису», «Десятиструнная псалтирь». Вслед за Луцием III Урбан III и Климент III благословили труды Иоахима с условием, чтобы они были представлены затем папской цензуре.
Слава о его учености и строгости жизни привела к Иоахиму множество учеников, так что убежище Пьетралаты сделалось слишком тесным. Учитель со своими последователями поднялся еще выше в горы Калабрии и там, на плоскогорье Сила, основал церковь, посвятив ее св. Иоанну Предтече.
Из оставленного Иоахимом Флорским наследия до нас дошло восемь сочинений, известных под следующими заглавиями: «Согласование Ветхого и Нового Заветов» (Concordia veteris ас novi testamenti), «Руководство к Апокалипсису» (Enchiridion in Apocalypsin), «Новый Апокалипсис» (Apocalypsis nova), «Десятиструнная псалтирь» (Psalterium decem chordarum), «Толкование на четыре евангелия» (Super quattuor evangelia), «Против иудеев» (Contra Judaeos), «О догматах веры» (De articulis fidei), «Книга образов» (Liber figurarum).
Согласно Иоахиму Флорскому, существуют три ступени, через которые проходит мир, и они соответствуют трем Ипостасям Троицы. Бог - подлинная мера всего, а троичный Бог и промысел Свой о мире совершает в троичной теофании миру, одновременно являющейся и тремя состояниями или эпохами исторического пути мира к Богу - эпохами Отца, Сына и Святого Духа. Данные состояния, как описывает их Иоахим, значительно различаются между собой. Например: «Первое состояние было в знании (in scientia), второе проходит в обладании мудростью (in proprietate sapientiae), третье состояние будет при полноте интеллекта (in plenitudine intellectus). Первое - в рабской покорности (in servitute servili), второе - в сыновней покорности (in servitute filiali), третье - в свободе (in libertate). Первое - под бичами (in flagellis), второе - в действии (in actione), третье - в созерцании (in contemplatione). Первое - в страхе (in timore), второе - в вере (in fide), третье - в любви (in charitate). Первое состояние рабов (servorum), второе – детей (liberorum), третье – друзей (amicorum). Первое – старцев (senum), второе – юношей (juvenum), третье – детей (puerorum). Первое – при свете звезд, второе – при утренней заре, третье – в полноте дня» (Divini vatis abbatis Joachim Liber concordiae Novi ac Veteris Testamenti. Venezia, 1519, p. 112). При этом первое состояние - прошлое, второе - настоящее, третье - будущее, переходящее в настоящее. Бог Отец правит в первую эпоху - эпоху власти и страха Божьего (Ветхий Завет); затем мудрость, сокрытая в веках, открылась через Сына и появилась церковь Нового Завета; наступает третья ступень - Царство Святого Духа - новое распространение во вселенной Любви, проистекающей от Евангелия Христа, но превосходящей его букву, так что больше не будет нужды в самом институте наказания. Иоахим верил, что вторая эпоха подходит к концу и третья (уже отчасти предвозвещенная появлением св. Бенедикта) начнется после какого-то грандиозного катаклизма, который по его вычислениям должен был произойти в 1260 г. После этого латиняне и греки объединятся в новом духовном царстве, в равной мере освобожденные от оков буквы, иудеи будут обращены в христианство и «Вечное Евангелие» пребудет до конца мира.
О влиянии иоахимиства, в том числе в его францисканском варианте, на Гегеля и Маркса существует обширная литература. Например, американский исследователь, профессор философии университета Лонг Айленд (Нью-Йорк) Александр Мэги книге «Гегель и герметическая традиция» пишет, что «имеет место влияние каббалистического и иоахимитского милленаризма на гегелевское учение об объективном духе и теорию мировой истории» (A.G. Magee. Hegel and the Hermetic Tradition. Ithaca, 2008, p. 2). Исследователи М. Ривс и У. Гоулд указывают в своей книге «Иоахим Флорский и миф о Вечном Евангелии в XIX и ХХ веке», что «Иоахим Флорский сформулировал ясную и мощную теологию истории, которая, несомненно, захватила воображение многих вплоть до эпохи Возрождения» (M. Reeves, W. Gould. Joachim of Fiore and the Myth of the Eternal Evangel in the Nineteenth and Twentieth Centuries. Oxford, 2001, p. 1). Поскольку францисканские спиритуалы являются прямыми продолжателями идей Иоахима Флорского, то можно говорить и об их влиянии на дальнейшее развитие европейской концепции истории.
+++
Английский поэт Роберт Браунинг в 1855 году написал стихотворение «Фра Липпо Липпи», в котором есть очень важные строки, характеризующие мировоззрение средневекового человека вообще и монашескую духовность в частности, ибо художник Филиппо Липпи (Фра Липпо Липпи) был  монахом-кармелитом: «This world's no blot for us,/Nor blank; it means intensely, and means good:To find its meaning is my meat and drink» («Мир ни черное пятно,/Ни белое; он смысла полон, и благого смысла!/Найти значенье – для меня важней воды и хлеба». – Перевод Э.Ю. Ермакова). Эти строки Браунинга как нельзя лучше подходят к описанию символического видения мира в патристике. Это символическое видение мира сохранялось до начала XIII века, и мы находим его еще у итальянского монаха Франциска Ассизского (1182-1226). Историк Лука Уаддинг (1588-1657) сообщает, что Франциск, возвращаясь из Дамьетты (совр. Думьят, Египет), где он воодушевлял участников V крестового похода, прибыл в Венецию. Там прогуливался с одним из братьев вдоль венецианских болот, где было великое множество птиц. Птицы пели, и это навело Франциска на мысль петь Хвалы и Канонические часы (Annales Minorum. V. 1. Lyon, 1625, ad 1220, 4, рр. 222-223; cf. Bonaventura. Legenda major, 8). Смысл: нет ничего случайного. Пение птиц – знак от Бога. Везде знаки, надо только уметь их расшифровать. Современному человеку такое видение мира кажется странным. Можно вспомнить аналогичный эпизод из жизни Папы Григория I (ок. 540-604). Григорий, когда еще не был Папой, а лишь настоятелем римского монастыря Св. Андрея, решил отправиться проповедовать Христа в Англию. Поскольку он был очень популярен в Риме как талантливый проповедник и щедрый благотворитель, то ему пришлось покинуть Рим тайно под покровом ночи. Наутро народ, узнав, что Григорий покинул Рим, потребовал от тогдашнего Папы Пелагия II снарядить погоню. Григорий, ни о чем не подозревая, продолжал свой путь и в какой-то момент решил сделать привал и сел на лужайке читать книгу. В этот момент на лист открытой книги сел кузнечик. Тут Григорий задумался, что бы это значило: кузнечик по-латыни «locusta», очень похоже на «loco sta», т.е. оставайся на месте. В это время как раз подоспела погоня, и Григорий послушно вернулся в Рим. Об этом эпизоде сообщает Павел Дьякон, биограф Григория I (Sancti Gregorii Papae vita, 20: Sancti Gregorii Papae cognomento Magni opera omnia. V. 4. Paris, 1705, col. 9). Таким образом, в обоих случаях мы видим внимательное отношение в период патристики к тому, что мы бы сейчас назвали мелочами. Символическое видение мира в богословском смысле означает две вещи: все происходящее не случайно, но подчинено действию Божественного провидения; человек способен узнать о планах Божественного провидения через внешние знаки, которые поддаются расшифровке. С распространением схоластики символическое видение мира уступает иному видению – метафизическому. Однако в конце XIX – начале ХХ века символическое видение мира возрождается в сочинениях основателя психоанализа Зигмунда Фрейда (1856-1939). Для Фрейда, как и для представителей патристики, нет мелочей: сновидения, оговорки, описки, запамятования – все это исполнено глубокого символического смысла и указывает на недуги психики.
+++
Августин излагает свою теорию семи эпох истории в 23 главе своего сочинения «О книге Бытия против манихеев» (первая эпоха – от Адама до Ноя, вторая эпоха – от Ноя до Авраама, третья эпоха – от Авраама до Давида, четвертая эпоха – от Давида до переселения в Вавилон, пятая эпоха – от переселения в Вавилон до Рождества Иисуса Христа, шестая эпоха – от Рождества Иисуса Христа до «оскудения веры», седьмая эпоха – от «оскудения веры» до Второго Пришествия). А вот как выглядит концепция мировой истории у Августина в изложении Бонавентуры (Бревилоквий, Пролог, 2): «Имеет также сие Священное Писание долготу, которая состоит в описании как времен, так и эпох, а именно, от начала мира до дня Суда. Ибо оно описывает, как мир проходит через три времени, а именно, через время закона природы, закона писаного и закона благодати, и в сих трех временах выделяет семь эпох. Из коих первая [эпоха] от Адама до Ноя, вторая от Ноя до Авраама, третья от Авраама до Давида, четвертая от Давида до переселения в Вавилон, пятая от переселения в Вавилон до Христа, шестая от Христа до конца мира, седьмая проходит с шестой и начинается от покоя Христа в гробу и до всеобщего воскресения, когда начнется восьмая эпоха воскресения (как видим, Бонавентура слегка отклоняется в трактовке 6 и 7 эпох от текста Августина. – Авт.).  И таким образом Писание есть [по долготе] наидлиннейшее, ибо, повествуя о вещах, начинает с начала мира и самого времени в первой главе книги Бытия и доходит до конца мира и времени, а именно, в последней главе книги Апокалипсиса. Справедливо между тем все время, которое протекает через три закона, а именно, вложенного внутренним образом, данного внешним образом и влитого свыше, проходит через семь эпох и завершается в конце шестой; чтобы таким образом течение мира соответствовало бы началу и течение большего мира соответствовало бы течению жизни мира меньшего, т.е. человека, ради которого мир сотворен. Ибо первая эпоха мира, в которую произошло сотворение самого мира, падение демонов и утверждение ангелов, справедливо соответствует первому дню [творения], в который сотворен свет и отделен от тьмы. Вторая -  в которую через ковчег и потоп спасены были добрые и погублены злые, соответствует второму дню [творения], в который, через сотворение тверди небесной произошло отделение вод [под твердью] от вод [над твердью]. Третья - в которую призван был Авраам и возникла синагога, которая должна была плодоносить и рождать потомство для служения Богу, соответствует третьему дню [творения], в который явилась суша и произвела траву зеленую. Четвертая - в которую процветало царство и священство, ибо царь Давид расширил служение Богу, соответствует четвертому дню, в который совершилось формирование светил и звезд. Пятая - в которую переселенные [иудеи] жили между многих народов и претерпевали скорби, соответствует пятому дню, в который совершилось формирование рыб из воды. Шестая эпоха, в которую родился Христос в образе человека, который есть истинный образ Божий, соответствует шестому дню, в который был создан первый человек. Седьмая - которая есть покой бесконечной душ, соответствует седьмому дню, в который почил Бог от всех дел, которые совершал (у Августина седьмая эпоха – это эпоха испытаний и кризиса веры. – Авт.).
Итак различаются сии семь эпох согласно выдающимся событиям, которые произошли в начале каждой из них и которым соответствуют дни сотворения мира. Именуется также первая эпоха младенчеством, ибо, как младенчество стирается [из памяти] полным забвением, так и эта первая эпоха была поглощена потопом.  Вторая [эпоха] - детство; ибо как в детстве мы начинаем говорить, так и во вторую эпоху произошло разделение языков. Третья [эпоха] называется отрочеством, поскольку как в отрочестве начинает формироваться детородная сила, так и тогда призван был Авраам, и дано было ему обрезание, и соделано обетование о семени. Четвертая называется юность, ибо как в юности достигает расцвета возраст человека, так и в четвертую эпоху при царях расцвела синагога. Пятая - пожилой возраст, потому что как в пожилом возрасте убывают силы и исчезает красота, так случилось и с иудейским священством во время переселения [в Вавилон]. Шестая эпоха именуется старостью, ибо, как и она, связанная со смертью, дает, однако, большой свет мудрости; так и шестая эпоха мира завершится в день Суда, и в ней через учение Христа процветает мудрость (здесь Бонавентура упускает вовсе седьмую эпоху, о которой Августин сказал: «лучше бы мне не застать ее, если только она уже не началась». – Авт.).
Итак, весь этот мир упорядоченнейшим ходом описывается в Писании идущим от начала и до конца, упорядоченный подобно некой прекраснейшей поэме, где может всякий увидеть с течением времени разнообразие, множественность и равенство, порядок, правоту и красоту многих Божественных решений, исходящих от премудрости Божией, управляющей миром. Поэтому как никто не может увидеть красоту поэмы, если его взгляд не обнимет собой все строфы ее, так и никто не увидит красоты порядка и управления вселенной, если не рассмотрит ее всю целиком. И поскольку никакой человек не бывает столь долголетен, чтобы увидеть все своими телесными очами, равно как и не может сам по себе предвидеть будущее; то Святой Дух позаботился дать нам книгу Священного Писания, долгота которой соизмерима с длительностью существования вселенной».
+++
Вот что пишет об Ансельме Ланском Абеляр в своем сочинении «История моих бедствий»: «Пока происходили все эти события, моя возлюбленная мать  Люция  вызвала меня к себе на родину. После пострижения моего отца Беренгария в монахи  она намеревалась поступить так же. По исполнении этого обряда я  возвратился  во Францию, чтобы основательнее  изучить  богословие,  в  то  время  как  часто упоминаемый  наш  учитель  Гильом  уже  утвердился  на   престоле   епископа Шалонского. Высшим же авторитетом в области богословия  считался  тогда  его собственный учитель - Ансельм Ланский.
     Итак, я пришел к этому старцу, который был обязан славой  больше  своей долголетней преподавательской деятельности, нежели своему  уму  или  памяти. Если  кто-нибудь  приходил  к  нему  с  целью  разрешить  какое-нибудь  свое недоумение, то уходил  от  него  с  еще  большим  недоумением.  Правда,  его слушатели  им  восхищались,  но  он  казался  ничтожным  вопрошавшим  его  о чем-либо. Он изумительно владел речью, но она была крайне бедна  содержанием и лишена мысли. Зажигая огонь, он наполнял свой дом дымом, а не  озарял  его светом. Он был похож на  дерево  с  листвой,  которое  издали  представлялось величественным,  но  вблизи  и  при  внимательном  рассмотрении  оказывалось бесплодным. И вот, когда я подошел к этому дереву  с  целью  собрать  с  него плоды, оказалось, что это проклятая Господом смоковница или тот старый  дуб, с которым сравнивает Помпея Лукан, говоря:

     ...Встала великого имени тень -
     Словно дуб высокий среди плодородного поля».

Можно ли согласиться с оценкой Ансельма Ланского, которую дает Абеляр? Сочинения Ансельма Ланского (ок. 1050-1117) включены в 162 том «Латинской патрологии». Это «Толкования на Песню Песней», «Толкование на Евангелие от Матфея», «Толкования на Апокалипсис». Проблема непростых взаимоотношений между Абеляром и Ансельмом Ланским – это не просто очередной конфликт старорежимного педагога и амбициозного ученика, а скорее конфликт между уходящей патристикой и нарождающейся схоластикой, о чем мы расскажем в следующей лекции.
Еще одной яркой фигурой уходящей эпохи патристики является францисканский богослов Антоний Падуанский (1195-1231). Его сочинения не включены в «Латинскую патрологию», но по своей идеологии он, несомненно, относится к ней. Вот что пишет об Антонии Падуанском отечественный медиевист В.Л. Задворный: «Осенью 1224 года Антоний был направлен во Францию, где он читал лекции во францисканских школах в Тулузе и Монпелье. Эти города позднее стали университетскими центрами: в Тулузе университет был открыт в 1229 году, а в Монпелье – в 1289 году. Лекции, которые читал братьям Антоний, не представляли собой систематического курса теологии, это было толкование Священного Писания и сочинений Отцов Церкви. Из свв. Отцов Антоний более всего был знаком с трудами св. Августина, св. Иеронима и св. Исидора Севильского, реминисценции и прямые цитаты из которых постоянно присутствуют в его проповедях» (В.Л. Задворный. Жизнь и сочинения святого Антония Падуанского/ Святой Антоний Падуанский. Проповеди. М., 1997, с. 12). К числу произведений Антония Падуанского относятся «Воскресные проповеди» и «Проповеди на праздники». Чтобы показать, что по духу своему проповеди Антония Падуанского проникнуты символизмом, характерным для эпохи патристики, приведем цитату из проповеди Антония на Благовещение Пресвятой Девы Марии: «Чрево твое слоновая кость, украшено сапфирами. Слоновая кость отличается белизной и холодом и символизирует двоякую чистоту: белизна – чистоту мысли, холод – чистоту тела; и то и другое было в чертоге достославной Девы. В «Естественной истории» говорится, что слон более домашний и послушнее всех полевых животных, и воспринимает хорошо обучение, и разумеет, и поэтому научается поклоняться царю, и обладает здравым смыслом. И больше всего избегает запаха мыши, которая, как некоторые говорят, рождается из влажной земли… В этом месте слон означает Пресвятую Деву, которая была смиреннее и послушнее остальных, и Царю, Которого родила, поклонилась. Мышь символизирует блуд, который влажной землей, т.е. вожделениями чревоугодия, порождается» (Святой Антоний Падуанский. Проповеди. М., 1997, с. 307). Как видим, Антоний символически перетолковывает в христианском смысле даже римского язычника Плиния Старшего (23 н.э. -79 н.э.), автора «Естественной истории». Когда Плиний писал, что слон «из всех животных больше всего ненавидит мышь» (Естественная история, VIII, 10), он, конечно, не предполагал, что его словам будет дано такое символическое толкование.
+++
Петр Ломбардский (ок. 1096-1164) был учеником Абеляра. В 1159 стал епископом Парижским. Прославился своей книгой «Сентенции», на которую писали комментарии Альберт Великий, Фома Аквинский, Бонавентура, Дунс Скот, Оккам и многие другие. Один из последних комментариев к книге «Сентенций» написан в 1555-56 испанским богословом Доминго де Сото. «Сентенции» были написаны Петром Ломбардским ок. 1146 года и состоят из 4 книг. Каждая из книг в начале XIII века была разбита комментатором Александром Гэльским на дистинкции (маленькие главы). Первая книга «Сентенций» состоит из 48 дистинкций, вторая – из 44, третья – из 40, четвертая – из 50. Каждая дистинкция включает в себя рассмотрение нескольких тезисов или вопросов (от 3 до 9). Вот примеры некоторых тезисов и вопросов: из 48 дистинкции 1 книги: «Человек иногда по доброй воле желает иного, чем Бог, и человек по злой воле иногда желает того же, что и Бог» (Petri Lombardi Sententiarum libri IV. Rothomagi, 1651, p. 163); из 44 дистинкции 2 книги: «Можно ли иногда сопротивляться власти?» (Ibid., p. 302); из 40 дистинкции 3 книги: «Что такое убивающая буква?» (Ibid., p. 410); из 50 дистинкции 4 книги: «О пропасти между добрыми и злыми» (Ibid., p. 159: четвертая книга имеет в данном издании свою нумерацию страниц. – Авт.). Основными источниками для Петра Ломбардского были Августин, Папа Григорий I, Дионисий Ареопагит и др.
+++
Сначала надо сказать несколько слов о монашестве в Католической Церкви. До основания Бенедиктом аббатства в Монтекассино (529 г. н.э.) на Западе не было монашеских орденов. Именно последователи св. Бенедикта, принявшие Устав св. Бенедикта, обособились от прочих монахов и стали именоваться бенедиктинским монашеским орденом. В XI веке Бруно Картузианец основал другой монашеский орден – орден картузианцев. Примерно в это же время появился и орден камальдулов, основанный св. Ромуальдом. Но именно Франциску Ассизскому принадлежит пальма первенства в создании нищенствующего ордена, т.е. ордена, живущего не за счет эксплуатации крестьян, но за счет подаяния. Франциск Ассизский основал свой орден в 1209 году. Вскоре после этого (в 1214) Доминик Гусман основал Орден проповедников. Из-за того, что нищенствующие монахи жили подаянием и не были связаны с сельскохозяйственной деятельностью, они могли учиться и преподавать в университетах Европы, в частности, в Оксфордском, Кембриджском, Парижском, Кельнском и др. Из выдающихся ученых, принадлежащих к нищенствующим орденам, можно выделить доминиканцев Альберта Великого (1206-1280) и Фому Аквинского (1225-1274) и францисканцев Антония Падуанского (1195-1231), Бонавентуру (ок. 1218-1274), Роджера Бэкона (ок. 1214 - ок. 1292) и Дунса Скота (ок. 1266 - 1308).
Францисканская философская школа как направление философской мысли сформировалась уже после смерти Франциска, хотя создание собственных научно-образовательных центров в ордене началось еще при его жизни. Так была основана теологическая школа в Болонье, в которой в 1223–1224 годах преподавал Антоний Падуанский, которого можно рассматривать как первого францисканского богослова, но все же еще не философа.
         Философия пришла в орден со следующим поколением францисканцев. А характерными чертами францисканской философской школы стали августинизм, христоцентризм и примат воли над разумом.
          У истоков школы стоял Александр Гэльский (ок. 1185-1245), заложивший августинистскую направленность школы. Александр Гэльский вступил в орден в Париже, где он преподавал философию, в 1236 году, в возрасте около пятидесяти лет, уже будучи известным профессором и автором Glossa in quatuor libros sententiarum Petri Lombardi - первых в Европе комментариев к «Сентенциям» Петра Ломбардского. Он стал, таким образом, первым университетским профессором-францисканцем. Проповедник Иаков Падуанский (середина XIV века) в проповеди в праздник св. Франциска, произнесенной в Париже в 1344 году, сказал об Александре Гэльском следующее: «Я слышал от господина канцлера Парижского [университета] и от других старых докторов этого университета (huius studii), что магистр Александр на той же неделе, в которую был принят в орден святого Франциска, в [францисканском] одеянии публично проповедовал в Парижском университете» (Iacobus Patavinus. Sermo de S. Francisco// Histoire littеraire de la France, XXXVI, Paris 1927, 430).  Александру Гэльскому также принадлежат сочинения Quaestiones disputatae antequam esset frater (Спорные вопросы, [написанные] до того, как стал братом [францисканцем]) и Summa universae theologiae (Сумма всей теологии), известная также под названием Summa fratris Alexandri (Сумма брата Александра). «Сумма всей теологии» Александра Гэльского послужила образцом для последующих «Сумм», в том числе для знаменитой «Суммы теологии» Фомы Аквинского. Современники называли Александра Гэльского «Doctor irrefragabilis» (Доктор непотопляемый), «Doctor doctorum» (Доктор докторов) и «Fons vitae» (Источник жизни) (P. de Magliano. The Life of St. Francis of Assisi. N.Y., 1867, p. 641). Александр Гэльский принял участие в I Лионском соборе 1245 года.
       Учениками Александра Гэльского были два знаменитых францисканских философа:  профессор Парижского университета - Иоанн из Ла-Рошели и будущий генерал Ордена и кардинал, Бонавентура, который фактически стал основателем францисканской философской школы.
Иоанн из Ла-Рошели (лат. Ioannes de Rupella) родился ок. 1200 года. Юношей вступил во Францисканский орден (возможно, еще при жизни основателя – св. Франциска). Он, будучи учеником Александра Гэльского, принимал участие в составлении «Суммы всей теологии». Умер он в 1245 году, на несколько месяцев раньше своего учителя. Иоанн из Ла-Рошели является также автором сочинений Summa de anima (Сумма о душе) и Tractatus de divisione multiplici potentiarum animae (Трактат о многократном разделении способностей души). Он также автор благочестивых проповедей, посвященных Деве Марии, в которых высказывает аскетические идеи в духе св. Франциска, например, обличая гордость, считая ее главным порождением первородного греха: «Итак, нечестие есть первородный грех, зажженный, как огонь, в самом вожделении похотливого зачатия, и затем обволакивается дымом в гордости, ибо в гордости человеческой смертной жизни осуществляется первоначальное зачатие» (J. De Rupella. Eleven Marian Sermons. N.Y., 1961, p. 56). Иоанн из Ла-Рошели вместе со своим учителем Александром Гэльским принимал участие в составлении комментариев к Уставу францисканцев. Составлению этих комментариев предшествовали следующие события. 1 ноября 1239 года, по распоряжению Папы Григория IX был созван генеральный капитул Ордена францисканцев в Ананьи. На этом капитуле взамен прежнего генерала Ильи Кортонского, снятого со своей должности на майском капитуле 1239 года, был избран новый генерал Альберт Пизанский. Спустя год его сменил Хаймо Фавершемский, который поручил Александру Гэльскому и его ученикам составить комментарии к Уставу францисканцев.  Эти комментарии были одобрены на генеральном капитуле в Болонье в 1242 году и получили название Expositio quatuor magistorum (Толкование четырех магистров). Остальными магистрами (кроме Александра Гэльского и Иоанна из Ла-Рошели) были Роберт из Ла-Бассе и Одо (Эд) Риго (ок. 1210-1275), впоследствии архиепископ Руана (с 1248 по 1275). Эд Риго наследовал кафедру Иоанна из Ла-Рошели в Парижском университете и был одним из учителей Бонавентуры.
           Бонавентура, также как и его учителя – Александр Гэльский, Иоанн из Ла-Рошели и Одо Риго -  преподавал в Парижском университете и возглавлял францисканскую кафедру теологии с 1257 по 1259 гг. С 1257 по 1273 он был генералом Ордена францисканцев. По отношению к науке и образованию, несмотря на весьма распространенное среди первых францисканцев мнение о совершенной никчемности учения для восхождения к святости, Бонавентура занял принципиальную и твердую позицию. Он осознавал, что обучение необходимо для монахов, работающих в различных сферах апостольской деятельности, и, во многом, благодаря нему наука заняла важное место в жизни францисканцев.
+++
Фома Аквинский (1225-1274) – выдающийся богослов XIII века – известен многими своими трудами. На философские взгляды св. Фомы большое влияние оказали Аристотель и Августин, а также Боэций, Псевдо-Дионисий Ареопагит и Петр Ломбардский. Оказал определенное влияние на Фому и его учитель Альберт Великий, познакомивший его с арабской и еврейской премудростью. В философии св.Фомы имеются следы влияния Аверроэса, ал-Газали, Авиценны и Маймонида. В меньшей степени отмечалось историками философии влияние, оказанное на космологические воззрения св. Фомы Иоанном Филопоном. Научный гений св. Фомы проявился в его комментариях к книге Аристотеля "О небе", написанных незадолго до смерти, где Фома подверг критике ряд впоследствии признанных наукой ошибочными положений аристотелевской космологии, предвосхитив тем самым ряд антиаристотелевских аргументов, выдвинутых в ХУII веке Галилеем. Фома Аквинский как-то сказал, что больше всего благодарен Богу за дар понимать каждую страницу в тех книгах, что ему доводилось читать. Это, между прочим, говорит о незаурядных математических и астрономических дарованиях святого, ибо в числе прочитанных им книг есть и "Альмагест" Птолемея, и "Начала" Евклида. Сравнительно мало изученным остается вопрос о влиянии, оказанном на св.Фому Аквинского догматическими постановлениями IУ Латеранского собора. Между тем, оставленные святым комментарии к соборному постановлению "De fide catholica" показывают, что св.Фома внимательно размышлял над философским смыслом новых догматов, впервые провозглашенных на этом соборе, понимал, что соборное постановление направлено не только против альбигойцев, но и против некоторых положений Аристотеля, Анаксагора и Тертуллиана. Именно так толковал св. Фома слова из соборного постановления: "Бог ... в начале времени из ничего сотворил двоякое творение, материальное и духовное, т.е. ангельское и космическое, и наконец, человека, как нечто составное, состоящее из тела и духа". В словах: "в начале времени" - Фома усматривал осуждение мнения Аристотеля, учившего о вечности мира, в словах: "из ничего" - осуждение мнения Анаксагора, учившего, что Бог творил мир из предсуществовавшей материи, в словах: "состоящее из тела и духа" - осуждение мнения Тертуллиана, считавшего, что душа материальна. Особенно важно, что св. Фома понимал наличие противоречий между учением Аристотеля и учением Церкви, хотя, согласно легенде, его уважение к авторитету Аристотеля доходило до того, что он брал с собой в дорогу вместе с Библией также и "Метафизику" Аристотеля. Фома Аквинский написал комментарии к «Сентенциям» Петра Ломбардского, составил комментарии ко многим сочинениям Аристотеля, а также написал сочинение «Сумма теологии». "Сумма теологии" представляет собой неоконченное произведение позднего периода творчества св.Фомы Аквинского. Большинство вопросов, рассматриваемых в "Сумме теологии", так или иначе затрагивались в других, более ранних сочинениях Аквината, например в "Сумме против язычников" и в "Комментариях к “Сентенциям” Петра Ломбардского". Поскольку в "Сентециях” Петра Ломбардского Аристотель не упоминается ни разу, классический для схоластики жанр комментирования "Сентенций", видимо, показался Аквинату недостаточно удобным, и он решил не ограничиваться им, создав собственный жанр и написав "Сумму теологии", впоследствии сделавшуюся излюбленным предметом комментирования в эпоху второй схоластики. У Петра Ломбардского Фома Аквинский заимствует метод сталкивания между собой противоположных суждений (sic et non, тезис и антитезис) с целью более полного выяснения истины. Поэтому каждый подраздел "Суммы теологии" (а всего их больше полутора тысяч) имеет строго определенную структуру. Название подраздела представляет собой фразу, начинающуюся с вопросительного местоимения "utrum". Например, один из подразделов называется "Utrum Deus sit ?" ("Существует ли Бог?). Этот метод сталкивания тезиса и антитезиса, а также формулирование положения, которое предстоит доказать, в виде вопроса, будет затем усвоен всей схоластикой ХIV века (его будут применять Дунс Скот, Оккам, Жан Буридан, Альберт Саксонский). Из заглавия подраздела, вообще говоря, неясно, каким будет ответ. Но уже из первых строк подраздела становится понятно, какой именно тезис собирается защищать Фома, ибо в начале всегда помещаются аргументы в пользу антитезиса, начинающиеся с “videtur” (кажется). Например, подраздел "Существует ли Бог" начинается с фразы "Videtur, quod Deus non sit" ("Кажется, что Бога нет"). Учтем также, что "Сумма теологии" состоит фактически из пяти частей (вторая часть разбита на две части, а третья часть состоит из вопросов 1-90, которые написал сам св.Фома, и из приложения, написанного после смерти Фомы его учениками). Каждый из вопросов включает в себя от двух до десяти подразделов. К сожалению, на русском языке из всего этого богатства философской и богословской мысли опубликована лишь мизерная часть: 3-й подраздел 2-го вопроса I части (однако без антитезисов и ответов на них) и несколько разрозненных небольших по объему фрагментов из других вопросов I и II части. Но опубликование даже этих материалов, суммарный объем которых не превышает авторского листа, потребовало в свое время (конец 1960-х годов) немалого гражданского мужества и от переводчика (С.С. Аверинцева), и от издателей "Антологии мировой философии", где эти материалы появились. Несмотря на незначительность объема подобранных текстов, резонанс, вызванный их публикацией в кругах интеллигенции и студенчества в СССР, был огромен. Перед читателями, в массе своей воспитанными на марксизме и атеизме, приоткрылась дверь в новый, неизвестный для них мир, казавшийся им загадочным и прекрасным. Характерно, что на русском языке был опубликован почти целиком как раз тот подраздел, который посвящен проблеме доказательства бытия Божия. Противники публикации перевода этого подраздела на русский язык, по-видимому, опасались того, что содержащиеся в подразделе знаменитые пять доказательств бытия Божия смогут и для читателей ХХ века прозвучать достаточно убедительно. Но публикацию в конце концов разрешили, вероятно, осознав, что вышеупомянутые доказательства и по форме, и по содержанию сильно устарели. Расчет цензоров, разрешивших публикацию, был отчасти верен: аргументы ХIII века, к тому же вырванные из контекста, не прозвучали с должной убедительностью. Гораздо сильнее бы прозвучали возражения против существования Бога, сформулированные самим св.Фомой, и его же ответы на эти возражения: все бы подивились не только глубине поднимаемых проблем, но и высокому уровню интеллектуальной свободы в середине XIII века, которому можно было только позавидовать в некоторых странах в XХ веке. В итоге некоторые интеллектуалы в СССР, возможно, были разочарованы, в особенности тем, что Фома Аквинский в своих доказательствах бытия Божия опирался на устаревшую аристотелевскую физику: для того чтобы доказательства эти вновь обрели убедительность, они должны были быть подвергнуты интеллектуальной "реставрации", другими словами, нужно было показать, что аристотелевское определение движения как "перехода потенции в акт" продолжает работать в современной физике, хотя от него в XVII веке отказались создатели физики классической (но для этого требуется большая предварительная работа историко-философского и историко-научного характера); также следовало объяснить, почему невозможен уход в бесконечность в производящих причинах (речь идет о знаменитом вопросе: "Кто сотворил Бога?"): ответ на этот вопрос можно взять из арсенала современного позитивизма, признающего действенность знаменитого принципа Оккама: "Не умножай сущностей без необходимости". Впрочем, пятое доказательство бытия Божия (от порядка и гармонии вселенной - к ее Творцу) особенно созвучно ХХ веку, когда люди увидели всю сложность устройства живой и неживой природы.
+++
Мы уже рассматривали в предыдущих лекциях таких францисканских философов и богословов, как Антоний Падуанский, Александр Гэльский и Иоанн из Ла-Рошели. Однако главным представителем францисканской философско-богословской школы был Бонавентура (ок. 1218-1274).
        Бонавентура написал огромное число теологических сочинений, значение которых было осознано уже современниками. В 1273 году он был возведен в достоинство кардинала.
         Преемником Бонавентуры на кафедре в Парижском университете был Жильбер из Турне (ок. 1200 – 1284), магистр искусств Парижского университета, вступивший в францисканский орден ок. 1240, на время оставивший академическую деятельность для участия в VII крестовом походе (1248-1254) и вернувшийся к профессорской деятельности в 1259 году. Возглавлял францисканскую кафедру в Парижском университете в 1259-1261 гг.  Жильбер  де Турне известен также как автор аскетического трактата «Epistola ad dominam Isabellam» (Письмо к госпоже Изабелле), адресованного дочери французского короля Людовика IX (см. A. de Poorter. Lettre de Guibert de Tournai O.F.M. а Isabelle, fille du roi de France// Revue d’Ascеtique et Mystique 12(1931), 116-127). Учеником Жильбера из Турне был францисканец Евстахий из Арраса (ок. 1225 – 1291), возглавлявший францисканскую кафедру теологии в Парижском университете в 1268-1270. Весной 1270 он отправился в VIII крестовый поход, возглавленный королем Людовиком IX, и препоручил францисканскую кафедру теологии Иоанну Пеккаму (ок. 1225-1292), впоследствии (с 1279 года) архиепископу Кентерберийский, знаменитому, в частности своим трактатом «Optica communis» (Общая оптика), который многие годы оставался главным учебником по оптике в средневековых университетах, а также сочинением «Correctorium fratris Thomae» (Исправление к [сочинениям] брата Фомы [Аквинского]), в котором критиковал самого Фому Аквинского.
        Другой ученик Бонавентуры, Матфей из Акваспарты (ок. 1240-1302), вступил во францисканский орден в 1260 году. В 1268 он был направлен для обучения в Парижский университет. Там он обучался у Иоанна Пеккама, возглавлявшего францисканскую кафедру теологии с 1269 по 1271 год. На генеральном капитуле в Монпелье, состоявшемся в 1287 году, Матфей из Акваспарты был избран генералом францисканского ордена и пробыл в этой должности до 1289 года. Он на посту генерала реабилитирован Петра Иоанна Оливи, назначив его лектором францисканской школы во Флоренции. В 1288 Матфей из Акваспарты был возведен в достоинство кардинала, а в 1291 рукоположен в епископы.  Матфею из Акваспарты, помимо комментариев к Сентенциям, принадлежит сочинение «De anima» (О душе), и «Quodlibeta» («Разные [вопросы]»). В 1302 году, будучи легатом Папы Бонифация VIII, он был инициатором изгнания Данте из Флоренции за поддержку им партии «белых гвельфов».
        Стремлением укрепить позиции августинизма перед нараставшим влиянием аверроистского аристотелизма проникнуты философские сочинения «Quaestiones disputatae» («Спорные вопросы»)  и «Quodlibeta quatuor» («Четыре вопроса на разные темы») англичанина Роджера Марстона, который, как и Матфей из Акваспарты, был учеником Иоанна Пеккама в Парижском университете, затем вернулся в Англию и в 1292 году стал министром английской францисканской провинции и управлял ею до 1298 года. Францисканец Ричард из Мидлтауна (ок. 1249 – ок. 1302), автор Super sententias Petri Lombardi («Комментариев к книге Сентенций Петра Ломбардского»), 45 Questiones Disputatae («Спорных вопросов») и 3 Quodlibeta («Вопросов на разные темы»), в целом следуя философским взглядам Бонавентуры, отошел от классического августинизма, приняв некоторые положения Фомы Аквинского. С 1284 по 1287 Ричард из Мидлтауна возглавлял францисканскую кафедру теологии в Парижском университете, а с 1295 возглавлял французскую провинцию францисканского ордена. То, что Ричард из Мидлтауна был не чужд символическому толкованию Св. Писания, характерному для Антония Падуанского и францисканских спиритуалов, свидетельствует пролог к комментариям к III книге Сентенций Петра Ломбардского, где Ричард пишет: «Одет был в одежду, обрызганную кровью, и наречено имя Его Слово Божие. И воинство, сущее на небе, следовало за ним на белых конях. Сии слова написаны в 19 главе Апокалипсиса, и в них прообразуется материя сей третьей книги в общих чертах. Ибо одежда, в которую был облачен Тот, Коего имя было Слово Божие, в видении, явленном святому Иоанну, прообразует человеческую природу, соединенную со Словом Божиим. А через то, что эта одежда выглядела окропленной кровью, прообразовалось то, что человеческая природа, соединенная со Словом Божиим, была окроплена кровью Его в страстях» (Ricardus de Mediavilla. Super quatuor libros Sententiarum Petri Lombardi quaestiones subtilissimae. Brescia, 1591, p. 1).
             Если Парижский университет был центром теологии средневекового мира, то Оксфордский университет изначально приобрел славу главного естественнонаучного центра средневековой Европы. Францисканцы, преподававшие в Оксфорде, положили начало другому направлению во францисканской философской школе, в большей степени ориентированному на естественнонаучную проблематику. Фома из Экклстона пишет в своей хронике «De adventu Fratrum Minorum in Angliam» (О прибытии Меньших братьев в Англию)», что францисканцы впервые высадились в Англии в сентябре 1224 года в количестве четырех клириков и пяти простых монахов (Monumenta Franciscana. London, 1858, p. 5). Очень скоро появились первые монастыри францисканцев в Оксфорде и Кембридже (Ibid., p. 10). Через 32 года после прибытия первых францисканцев в Англию, т.е. в 1256 году, в стране уже было 49 францисканских монастырей, а число монахов составляло 1242 (Ibid., p. 10). Также Фома из Эккстона сообщает, что епископ Линкольнский и знаменитый ученый Роберт Гроссетест согласился читать лекции для францисканцев (Ibid., p. 37), одним из которых, по-видимому, был Адам Марш. Далее Фома из Экклстона сообщает, что «Адам Марш первым из братьев [францисканцев] стал читать лекции в Оксфорде (Ibid., p. 38-39). По словам самого знаменитого францисканского ученого Роджера Бэкона, Адам Марш был одним из тех «кто благодаря хорошему знанию математики достиг знания всех наук» и «силою математики сумел объяснить причины всего и удовлетворительно изложит как человеческие, так и божественные науки» (Opus majus, IV, 1, 3).
     Роберт Гроссетест, преподававший английским братьям-францисканцам, был выдающимся ученым, одним из первых указавший на необходимость использования математических методов для исследования природы. Особую известность ему принесла разработанная им космологическая концепция о сотворении мира посредством света, который он рассматривал как конститутивную сущность мироздания и субстанциальную форму всего сущего (см. А.М. Шишков. Метафизика света. Очерк истории. СПб, 2012).

             Учеником Роберта Гроссетеста был также Роджер Бэкон, пионер экспериментальной науки, который не только наблюдал за явлениями природы, но и искусственно их воспроизводил с целью их изучения. Он сам конструировал приборы, а некоторые его проекты, казавшиеся современникам фантастическими, как, например, создание самоходных машин и кораблей, а также летательных аппаратов, были настоящим научным предвидением. Занятия астрономией привели его к мысли о необходимости реформы календаря, что было воплощено лишь в 1582 году Папой Григорием XIII. Его размышления о географии, повторенные впоследствии известным философом кардиналом Петром д’Айи в сочинении «Imago mundi» (1410), оказали влияние на открытие Америки Христофором Колумбом. Роджер Бэкон ставил перед наукой практические цели, что во многом было обусловлено его францисканским идеалом: достижения науки должны служить облегчению жизни людей. Особое значение он уделял изучению математики, с помощью которой стремился объяснить законы мироздания.
             Большой вклад в развитие науки внес францисканец Пётр Иоанн Оливи (1248-1298), в философии отошедший от некоторых положений августинизма. Петр Иоанн Оливи поступил в монастырь ордена францисканцев в Безье (Франция) в 1260 году, в возрасте 12 лет. Затем учился в Парижском университете, но так и не стал бакалавром. На генеральном капитуле ордена францисканцев в Страсбурге (1282) он был обвинен в ереси. Были осуждены 34 тезиса, взятые из его сочинений. Оливи умело защищался, и на генеральном капитуле в Монпелье (1287) был оправдан и назначен преподавателем орденской школы во Флоренции.  Оливи одним из первых сформулировал теорию импетуса, согласно которой импульс, сообщенный телу, производит движение этого тела при отсутствии причины движения. Это его мысль произвела революцию в физике, где в то время господствовала аристотелевская теория «естественного места». В дальнейшем идеи Оливи об импетусе развивали профессора Парижского университета: Жан Буридан (1300-1358), Альберт Саксонский (1320-1390) и Николай Орем (1330-1382), - не принадлежавшие к ордену францисканцев.
       Имя еще одного представителя францисканской школы - Бартоломея Английского (1203-1272)  связано как с Оксфордским, так и с Парижским университетом. Его энциклопедическое сочинение «De proprietatibus rerum» (О свойствах вещей) пользовалось необычайной популярностью, и издавалась вплоть до XVII века. В этой, по преимуществу, естественнонаучной энциклопедии были собраны сведения по астрономии, оптики, метеорологии, климатологии, географии, биологии и других наук. Бартоломей Английский занимал важные посты во францисканском ордене: он был провинциалом Австрии (1247-1255), а затем – провинциалом Богемии (1255-1262) и Саксонии (1262-1272). Труды Бартоломея Английского оказали влияние на венгерского ученого-гуманиста Андреаса Паннония (XV век). Венгерская исследовательница Бирё Чилля показала в своей диссертации «Созерцание и мистика в Толковании Андреаса Паннония на Песню Песней», что сочинения Андреаса Паннония «Expositio in Cantica Canticorum» (Толкование на Песню Песней) и «Libellus de virtutibus Matthiae Corvino dedicatus» (Книжица о добродетелях, посвященная Матвею Корвину) содержат многочисленные заимствования из книги Бартоломея Английского «De proprietatibus rerum» (Biro Csilla. Szemlelodes es misztika Andreas Pannonius Enekek enekekommentarjaban. Szeged, 2013, pp. 92-98).
+++
В философии XIV века доминирует фигура Уильяма Оккама (ок. 1287-1347). Он родился в Англии и еще юношей вступил во францисканский орден. Обучался теологии в Оксфорде с 1309 по 1321 год. Его прозвали «Doctor invincibilis» (Доктор непобедимый). В 1324 Оккам был вызван в Авиньон и обвинен в ереси, потому что его «Комментарии к Сентенциям Петра Ломбардского» были сочтены неортодоксальными. Поскольку Папа Иоанн XXII проявил враждебность к францисканцам, отстаивавшим идеал бедности, Оккам вместе с тогдашним генералом францисканского ордена Михаилом Цезенским бежал из Авиньона в 1328 году к императору Священной Римской империи Людовику IV. За этот побег Папа Иоанн XXII отлучил Оккама от Церкви. Он умер от чумы в 1347 году и был посмертно реабилитирован Папой Иннокентием VI в 1359 году. Оккам известен своим сочинением «Summa logicae» (Сумма логики), в котором он,  в частности, сформулировал lex parsimoniae (закон бережливости), согласно которому для объяснения предпочтительнее избирать теорию, базирующуюся на наименьшем числе оснований (pluralitas non est ponenda sine necessitate = множественность не должна быть полагаема без необходимости). Этот закон позднее стал известен как «Occam’s razor» («бритва Оккама»): именно так он был назван шотландским философом первой половины XIX века Уильямом Гамильтоном (1788-1856). Аналогичный принцип, получивший название «принцип экономии мышления» был предложен в конце XIX  века немецким физиком и философом Эрнстом Махом (1838-1916). О популярности «Суммы логики» Оккама свидетельствуют ее переводы на английский и немецкий языки. Английский перевод 1 и 2 части «Суммы логики» вышел в городе Саут Бенд (штат Индиана), он был подготовлен специалистами из расположенного вблизи этого города католического университета Нотр Дэйм (Ockham's theory of terms : part 1 of the summa logicae, 2010 и Ockham's theory of propositions: part II of the Summa logicae, 1998).  Немецкий перевод, содержащий выдержки из первой части «Суммы логики», вышел в 1999 году в Гамбурге под названием: «Summe der Logik: aus Teil 1: Uеber die Termini; lateinisch-deutsch».
+++
Джованни Пико делла Мирандола (1463-1494) является одним из представителей философии эпохи Возрождения, получившей название «гуманизм». Слово «гуманизм» происходит от латинского слова «humanus», которое, в свою очередь, происходит от слова «homo» (человек). Он был учеником Марсилио Фичино и членом Флорентийской академии. В 1486 году он написал на латинском языке «Речь о достоинстве человека» (Oratio de hominis dignitate). Главная идея «Речи…» в том, что у человека нет собственного места. В человеке наличествуют четыре вида семян (semina): растительные (vegetalia), чувственные (sensualia), разумные (rationalia) и интеллектуальные (intellectualia). Если в человеке прорастут и возобладают растительные семена, то он соделается растением (planta fiet); если прорастут и возобладают животные семена, то он оскотинится (obrutescet); если прорастут и возобладают разумные семена, он соделается «небесным животным» (caeleste animal), если интеллектуальные – соделается ангелом и сыном Божиим. В противопоставлении ratio и intellectus чувствуется влияние Иоахима Флорского, который считал, что вторая эпоха пройдет под знаком разума, а третья – под знаком интеллекта: «Первое состояние было в знании (in scientia), второе проходит в обладании мудростью (in proprietate sapientiae), третье состояние будет при полноте интеллекта (in plenitudine intellectus)» (Divini vatis abbatis Joachim Liber concordiae Novi ac Veteris Testamenti. Venezia, 1519, p. 112). Дело в том, что разуму соответствует деятельное мышление (анализ и синтез), тогда как интеллекту соответствует созерцание, которое Иоахим Флорский считал высшим по сравнению с деятельным мышлением. Кроме влияния Иоахима Флорского в «Речи…» ощущается влияние Псевдо-Дионисия Ареопагита. Псевдо-Дионисий Ареопагит писал в книге «О небесной иерархии», что «Божественное блаженство, если говорить по образу человеческому, действительно не запятнано никаким отличием и наполнено невидимым светом, совершенным и не нуждающимся в совершенстве, очищающим, просвещающим и совершенствующим» (О небесной иерархии, III, 2). Так и Пико делла Мирандола, ссылаясь на Псевдо-Дионисия, пишет в «Речи…»:
«Посоветуемся с апостолом Павлом, ибо когда он был вознесен на третье небо, то увидел, что делало войско херувимов. Он ответил нам, что они очищаются, затем наполняются светом и, наконец, достигают совершенства, как передает Дионисий. Так и мы, подражая на земле жизни херувимов, подавляя наукой о морали порыв страстей и рассеивая спорами тьму разума, очищаем душу, смывая грязь невежества и пороков, чтобы страсти не бушевали необдуманно и не безумствовал иногда бесстыдный разум. Тогда мы наполним очищенную и хорошо приведенную в порядок душу светом естественной философии, чтобы затем совершенствовать ее познанием божественных вещей» (цит. по: История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли/ Под ред. М.Ф. Овсянникова. Т.1. М., 1962, с. 509). Пико делла Мирандола в книге «Гептапл» выделяет 3 мира: земной (terrestris), небесный (caelestis), сверхнебесный (supercaelestis), а далее пишет, что помимо этих трех миров существует и четвертый мир, в котором обретается всё, что существует в этих трех, и этот мир есть сам человек (см. C. Wirszubski. Pic de la Mirandole et la cabale. P., 2007, p. 398). Там же Пико делла Мирандола называет человека «малым миром» (minor mundus), что по-гречески звучит как «микрокосмос». Именно с «Речи о достоинстве человека» начинается новая эпоха в культурной истории Европы – эпоха гуманизма.
+++
Эразм Роттердамский (1469-1536) родился в Голландии, неподалеку от Роттердама. В то время Голландия была частью Бургундского королевства. До 1477 года Бургундским королевством управлял Карл Смелый, затем часть Бургундского королевства была присоединена к Франции, а часть перешла во владение Священной Римской империи. На смену французскому влиянию пришло немецкое. Это было позитивно, так как именно Германия (т.е. Священная Римская империя) является родиной книгопечатания. Родоначальник книгопечатания Иоганн Гутенберг умер в Майнце за год до рождения Эразма. Так что Эразм уже дитя новой эпохи – эпохи книгопечатания. К 1470 году уже в 19 европейских городах были типографии, а к 1500 году типографии были уже в 255 городах (C.B. Schmitt et al. The Cambridge History of Renaissance Philosophy. Cambridge, 1988, рр. 25-26). Эразм знаменит тем, что подготовил первое издание греческого оригинала Нового Завета с комментариями (оно вышло в 1516 году в Базеле). Книгопечатание, сделав доступным греческий текст Нового Завета, спровоцировало критику иеронимовой Вульгаты и возврат к первоисточникам. Возврат к Библии стал главным лозунгом зародившейся в 1517 году Реформации, главным деятелем которой стал Мартин Лютер (1483-1546). Эразм не принял Реформации и полемизировал с Лютером по поводу свободы воли.
Рассмотрим книгу Эразма Роттердамского «Руководство христианского воина» (Enchiridion militis Christiani). Во введении, обращенном к некоему другу, имя которого Эразм не называет, автор пишет: «Ты долго просил меня, возлюбленный брат о Господе, чтобы я предписал тебе некое руководство по образу жизни, чтобы ты, наставленный им, смог прийти к умонастроению, достойному Христа» (Desiderius Erasmus. Enchiridion militis Christiani. Lyon, 1641, p. 43). Сначала Эразм не решался издавать эту книгу, считая ее слабой (он написал ее в 1501 году), но затем все-таки издал ее в 1518 году, сопроводив, в качестве вступления, письмом к бенедиктинскому аббату Паулю Вольцу (ок. 1480 - 1544) из аббатства Хугсхоффен около современного города Селеста (Франция). Пьер Бейль пишет в своем «Историко-критическом словаре», что Вольсиус в 1526 году ушел из аббатства и вступил в секту анабаптистов, а затем примкнул к кальвинистам и окончил свою жизнь кальвинистским пастором в Страсбурге (P. Bayle. Historical and Critical Dictionary. V. 5. London, 1738, pp. 506-507). Французский перевод книги «Руководство христианского воина» был осужден Сорбонной в 1543 году и в том же году сожжен по постановлению французского парламента (J. Jortin. The Life of Erasmus. V. 2. London, 1808, p. 314). Книга Enchiridion militis Christiani была переведена на русский язык под названием «Оружие христианского воина».
+++
Книга голландского историка Йохана Хейзинги (1872-1945) «Осень средневековья» вышла в свет в 1919 году. Она посвящена культуре Бургундского королевства XV века. В этой книге нас интересуют глава 13 «Типы религиозной жизни» и глава 14 «Религиозные переживания и представления». В главе 13 Хейзинга упоминает выдающегося бельгийского богослова Дионисия Картузианца (1402-1471), тесно связанного с бургундским королевским домом, который в то время владел Бельгией и Нидерландами. Хейзинга справедливо отмечает специфику богословия XV века, которую оно приобрело в Бельгии и Голландии. Не случайно выдающийся богослов того времени Фома Кемпийский обосновался именно в Нидерландах, в городе Зволле. Можно говорить о том, что голландское и бельгийское христианство приняло более «интеллигентный», созерцательный, книжный характер. Не случайно Фома Кемпийский писал: «Повсюду я искал покой и нигде не нашел, кроме как в углу с книгой» (цит. по Ludovicus a Sancto Petro. Disciplina monastica praedicabilis. P. 1. Leodici Eburonum, 1698, p. 322). Также и Дионисий Картузианец в толковании на Первое послание апостола Петра пишет: «Поскольку все наше совершенство состоит в подражании жизни и страстям Христа, князь апостолов призывает нас к подражанию Господним страстям через добродетельное терпение бед и невзгод. Поэтому теперь говорит: Христу же, пострадавшему по плоти – т.е. что Христос пострадал в собственной плоти, не по Божеству Своему, ибо Оно всецело бесстрастно. Но не только во плоти Своей страдал Спаситель, но и в душе также. Он имел телесные и духовные, внешние и внутренние скорби» (Dionysius Carthusianus. In Epistolas omnes canonicas, in Acta apostolorum et in Apocalypsim piae et eruditae enerrationes. Coloniae, 1533, p. 40). Обратим внимание в вышецитированном отрывке на упор, который Дионисий делает на «внутренней» и «духовной» жизни. С городом Зволле связана также судьба другого выдающегося богослова XV века – Алана де ла Роша (Алануса де Рупе), о котором также упоминает Хейзинга в своей книге «Осень средневековья» (Й. Хейзинга. Осень средневековья. М., 1988, с. 219-220). Хотя Алан де ла Рош француз и доминиканец, он умирает в Голландии у Братьев общей жизни, вхохновлявшихся идеалами Фомы Кемпийского. Впрочем Хейзинга ставит в вину Алану де ла Рошу то влияние, которое он якобы оказал на Якоба Шпренгера, чье имя долгое время ассоциировалось с печально знаменитой книгой «Молот ведьм». Но никаких следов прямого влияния Алана де ла Роша на Якоба Шпренгера мы не обнаружили, кроме одного эпизода, когда в 1475 году жители Кельна, где тогда жил Шпренгер, обратились к нему за молитвенной помощью, страшась нападения со стороны бургундского герцога Карла Смелого. Шпренгер сказал жителям Кельна, что нет лучшего способа избежать опасности, как молиться по четкам Пресвятой Деве по методу Алана де ла Роша, т.е., выражаясь современным языком, читать Розарий (см. The Malleus Maleficarum of Heinrich Kramer and James Sprenger. Mineola, 1971, p. xxxiii). В создании братства св. Розария в Кельне Якобу Шпренгеру помогал ученик Алана де ла Роша – Мишель Франсуа де Лиль (Ibid, p. xxxiv). Отметим, что как раз в это время Алан де ла Рош умер. Инквизитором же Якоб Шпренгер был назначен Папой Сикстом IV уже после смерти Алана де ла Роша. Кроме того, новейшие исследования опровергают то, что Якоб Шпренгер был автором «Молота ведьм».
+++
Джон Локк – выдающийся английский философ. Он родился 29 августа 1632 года. Он считается одним из первых английских эмпириков, следующих традиции Фрэнсиса Бэкона. Важны также его работы по обществоведению. Он оказал большое влияние на развитие эпистемологии и политической философии. Труды Локка оказали влияние на Вольтера и Руссо. Что касается учения Локка о человеческом понимании, то оно считается лежащим в основании современных концепций личности и «я». Учение Локка о человеческом понимании оказало влияние на Юма, Руссо и Канта. Локк был первым, кто определил «я» как «непрерывность сознания». Он постулировал, что в момент рождения разум (или душа – mind) является «чистой доской» (лат. tabula rasa). В отличие от картезианской философии, основывающейся на предсуществующих концепциях, врожденных человеку, Локк считал, что человек рождается без врожденных идей, а знание приобретается человеком из опыта благодаря чувственному восприятию. Отца Локка тоже звали Джон, он был адвокатом. И отец, и мать Локка были пуритане. Локк родился в небольшой деревушке Рингтон, известной благодаря готической церкви Всех Святых, построенной в XIII-XV веках. Возможно, лицезрение доминирующего над окружающей местностью церковного здания оказало на юного Локка большое впечатление. Деревушка Рингтон находится примерно в 20 километрах от Бристоля. Впрочем семья Локка-старшего вскоре после рождения Локка-младшего перебралась поближе к Бристолю, в деревню Беллетон. Когда Локк был подростком, в Англии началась гражданская война между роялистами и пуританами. Бристоль переходил из рук в руки. Все это, возможно, повлияло на мировоззрение Локка, который считается предтечей материализма и скептицизма. В Европе в то время тоже шла война – Тридцатилетняя. Так что новая философия рождалась в атмосфере гражданских смут. К 1647 году пуритане одержали полную победу и решили судить короля Карла I, который был приговорен к смертной казни и казнен в 1649 году. В том же 1647 году Локк поступил в престижную Вестминстерскую школу в Лондоне, так что, конечно, был свидетелем событий, связанных с казнью короля, хотя директор школы был роялистом и не пустил детей смотреть на казнь. Окончив обучение в школе, он поступил в Оксфордский университет. Это было в 1652 году, в разгар пуританской диктатуры. Пуритане еще в 1642 году закрыли (а через два года снесли) знаменитый шекспировский театр «Глобус». После смерти Кромвеля в 1658 году, роялисты взяли верх над пуританами и возвели на престол Карла II - сына казненного пуританами короля. В том же 1658 году Лок получает в Оксфорде степень магистра. Он продолжает обучение – на этот раз изучает медицину, знакомится с такими известными учеными, как Роберт Бойль и Роберт Гук. Получив в степень бакалавра медицины, Локк в 1667 году становится личным врачом Энтони Эшли-Купера (с 1672 – 1-й граф Шефтсбери). Живя в доме Эшли-Купера в Лондоне, Локк продолжает изучать медицину под руководством известного врача Томаса Сиденгама. Именно под влиянием Сиденгама Локк пишет свое знаменитое сочинение «Опыт о человеческом разумении», который был опубликован в 1690 году, уже после «Славной революции». Над этим трудом Локк работал 16 лет. Считается, что Локк был предтечей материализма, хотя и не критиковал открыто христианство. Локк писал: «Я допускаю существование Бога, явленное столь многими путями, и послушание, которое мы обязаны воздавать Ему, столь соответствующее свету разума» (J. Locke. An Essay concerning Human Understanding. London, 1828, p. 35). В философской литературе учение Локка характеризуют как «сенсуализм». Например, Ленин в «Философских тетрадях» пишет: «Кондильяк направил сенсуализм Локка против метафизики XVII века», - и подытоживает: «Французы цивилизовали материализм англичан» (В.И. Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 29. Москва, 1963, с. 31). Т.о. Ленин видит в Локке предтечу материализма.
+++
Дэвид Юм родился 7 мая 1711 года в городе Эдинбург в семье адвоката. Дэвид Юм является одной из самых важных фигур в истории западной философии. Его вместе с Джоном Локком рассматривают как представителя британского эмпиризма. Уже в возрасте 28 лет Юм опубликовал свое философское сочинение «Трактат о человеческой природе», который можно считать началом современной психологии. Вопреки рационалистам, прежде всего, Декарту, Юм утверждает, что не разум, а вожделение управляет человеческим поведением. Юм пишет: «Разум есть и должен быть лишь рабом страстей и ни в коем случае не должен претендовать на какую-либо другую должность, кроме как служить и подчиняться страстям» (D. Hume. A Treatise of Human Nature. V. 2. London, 1817, p. 106). Юм, следуя Локку, отрицал существование врожденных идей и считал, что человек получает знание о вещах только через непосредственный опыт. Он также считал, что разумное поведение управляется привычкой или обычаем (англ. custom): «Ничто не оказывает большего воздействия в плане увеличения или уменьшения наших страстей, превращения боли в удовольствие и удовольствия в боль, чем обычай и повторение» (Ibid., p. 115). Юм считал, что использование нами индукции как способа достижения истины оправлано лишь нашей идеей о постоянной связи между причинами и следствиями. Юм считает, что невозможно доказать, что все, что существует, обязано своим существованием какой-либо причине. Ясно, что острие аргументов Юма нацелено против христианской идеи творения и доказательства бытия Божия, но из цензурных соображений Юм прямо в этом не признается. Также Юм отрицал «метафизическую» концепцию «Я», рассматривая самость лишь как связку ощущений, которые человек ассоциирует с собой. Касательно вопроса о существовании свободы воли, Юм не отрицал ее, но и не признавал ее, т.е. остановился на полпути между Декартом и Спинозой. Он также считал, что этика строится на чувствах, а не на абстрактных моральных принципах. В своем сочинении «Диалоги о естественной религии» Юм критикует доказательство бытия Божия, основывающееся на замысле, который мы видим в творении. Эта книга увидела свет уже после смерти Юма. Впрочем, в диалогах три участника, которые названы античными именами: Клеанф, Демея и Филон, так что определить, какой именно из участников выражает точку зрения Юма, не представляется возможным. Иммануил Кант сказал, что Юм «пробудил его от догматической спячки» (David Hume war eben dasjenige, was mir vor vielen Jahren zuerst den dogmatischen Schlummer unterbrach, und meinen Untersuchungen im Felde der speculativen Philosophie eine ganz andere Richtung gab = Давид Юм был именно тем, кто впервые пробудил меня от многолетней догматической спячки и дал моим исследованиям в области теоретической философии совершенно иное направление) (I. Kant. S;mmtliche Werke. T. 3. Leipzig, 1838, S. 9). Также Юм оказал влияние на такие философские направления, как утилитаризм и логический позитивизм.
+++
В первой половине XIX века российское образованное общество разделилось по признаку своего отношения к Западу: правильно ли поступил Петр I, что «прорубил окно в Европу», или неправильно. Прямо противоположные суждения по этому вопросу мы слышим из лагеря, с одной стороны, западников, а с другой – славянофилов. «Западников» потому и назвали западниками, что они целиком и полностью поддерживали реформы Петра I и даже считали, что Петр I был недостаточно радикален. Манифестом западников стало Первое философическое письмо П.Я. Чаадаева (1794-1856), опубликованное осенью 1836 года в журнале «Телескоп». В этом письме Чаадаев писал: «Когда-то великий человек вздумал нас цивилизовать и для того, чтобы приохотить к просвещению, кинул нам плащ цивилизации; мы подняли плащ, но к просвещению не прикоснулись». Письмо Чаадаева с восторгом приветствовал юный Герцен. Вот как он вспоминает об этом в своем автобиографическом сочинении «Былое и думы»: «Летом 1836 года я спокойно сидел за своим письменным  столом  в  Вятке,когда почтальон принес мне последнюю  книжку  "Телескопа".  Надобно  жить  в ссылке и глуши, чтоб оценить, что значит новая книга. Я, разумеется,  бросил все и принялся разрезывать "Телескоп" -  "Философские  письма",  писанные  к даме, без подписи. В подстрочном замечании  было  сказано,  что  письма  эти писаны русским по-французски,  то  есть  что  это  перевод.  Все  это  скорее предупредило меня против статьи, чем  в  ее  пользу,  и  я  принялся  читать "критику" и "смесь". Наконец дошел черед и до "Письма". Со  второй,  третьей  страницы  меня остановил печально-серьезный тон: от каждого слова веяло долгим  страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным. Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, а не теорией  доходят  до  такого взгляда...  читаю  далее,  -  "Письмо"  растет,   оно   становится   мрачным обвинительным актом  против  России,  протестом  личности,  которая  за  все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце. Я раза два останавливался, чтоб отдохнуть и  дать  улечься  мыслям  и чувствам,  и  потом  снова  читал  и  читал.  И  это  напечатано   по-русски неизвестным автором... я боялся, не сошел ли я с ума». В том же журнале «Телескоп», в котором было опубликовано Первое философическое письмо Чаадаева, публиковался и другой представитель западников – литературный критик Виссарион Григорьевич Белинский. Герцен считает, что именно полемика Белинского со славянофилами была той вехой, которая разделила оба лагеря: «Славянофилы, с своей стороны, начали официально  существовать  с  войны против Белинского; он их додразнил до мурмолок и зипунов.  Стоит  вспомнить, что Белинский прежде писал в "Отечественных записках",  а  Киреевский  начал издавать свой превосходный журнал под  заглавием  "Европеец";  эти  названия всего лучше доказывают, что в начале были только оттенки, а не  мнения,  не партии». Главными представителями лагеря славянофилов были поэт и богослов Алексей Степанович Хомяков (1804-1860) и философ Иван Васильевич Киреевский (1806-1856). И.В. Киреевский в своей статье «О необходимости и возможности новых начал для философии» предлагает строить философию на основе православия, считая протестантизм и католицизм – крайностями, а православие – золотой серединой. Хомяков, отвечая на Первое философическое письмо Чаадаева, пишет: «Положение  наше  ограничено  влиянием всех четырех частей света, и мы - ничто,  как  говорит  сочинитель  "Философического  письма", но мы - центр в человечестве  европейского полушария, море, в которое стекаются все понятия. Когда  оно переполнится истинами частными, тогда потопит свои берега истиной общей.  Вот,  кажется  мне, то таинственное предназначение России, о котором беспокоится   сочинитель   статьи   "Философическое   письмо".  Вот  причина разнородности  понятий  в нашем царстве. И пусть вливаются в наш сосуд общие понятия  человечества  - в этом сосуде есть древний русский элемент, который предохранит нас от порчи». Таким образом, если западники видели путь России в единении с Европой, славянофилы отстаивали идею оригинального русского пути.
+++
В чем-то, наверное, славянофилы были правы. Действительно, если на Западе философия, начиная с Фейербаха и Шопенгауэра, все дальше отходила от христианства, в России наблюдался во второй половине XIX века и в начале ХХ века обратный процесс. Первым оригинальным русским христианским мыслителем второй половины XIX века принято считать писателя Ф.М. Достоевского (1821-1881). Надо сказать, что Достоевский оказал влияние на западную философию: им увлекались Фридрих Ницше, Жан-Поль Сартр и Альбер Камю. Вторым христианским мыслителем России был К.Н. Леонтьев. Константин Николаевич Леонтьев родился 25 января 1831 года в дворянской усадьбе Кудиново Калужской губернии. Его отец был помещиком. В 1841 Константин поступает в Смоленскую гимназию, а в 1843 в качестве кадета на воспитание в Дворянский полк. Из полка уволен по болезни в октябре 1844, затем с 1844 по 1849 обучался в Калужской гимназии. Затем поступил на медицинский факультет Московского университета. В 1854 году, досрочно получив диплом врача, отправился добровольцем на Крымскую войну. В 1861 в Крыму женился на дочери греческого купца из Феодосии. В 1863 поступил в Министерство иностранных дел. Жена осталась в Крыму. Леонтьев работал на дипломатической службе в различных турецких городах, одновременно занимаясь литературной деятельностью. В 1871 году тяжело заболел и после выздоровления решил исполнить свой обет, данный во время болезни, и принять монашество. С этой целью посетил Афон, где пробыл около года. В 1874 году возвратился в Россию. В том же году познакомился с оптинским старцем Амвросием, ставшим его духовником. В 1880 поступил в Цензурный комитет, где проработал 6 лет. В 1887 переехал на жительство в Оптину пустынь, где купил себе дом рядом с монастырем. 23 августа 1891 года в Предтеченском скиту Оптиной пустыни принял тайный постриг с именем Климент. Вскоре после этого покинул Оптину пустынь и переехал в Сергиев Посад, где умер от пневмонии 12 ноября 1891 года.
Преемником Достоевского и Леонтьева принято считать двух русских религиозных мыслителей: Д.С. Мережковского и В.В. Розанова. Особняком стоит фигура В.С. Соловьева, который в зрелый период своей жизни последовал примеру Чаадаева и обратил свой взор к католическому Западу. В.С. Соловьев оказал большое влияние на поэта Александра Блока и вообще на весь русский символизм. Католические идеи В.С. Соловьева впитал в себя его племянник – поэт Сергей Михайлович Соловьев, ставший католическим священником.
Новую линию в русской религиозной философии начал священник Павел Флоренский. Его учеником и последователем был самобытный философ и культуролог А.Ф. Лосев.
Сочинения русских религиозных философов имели успех на Западе и оказали влияние на западных философов-христиан. Особенно следует упомянуть в этой связи дружбу между русским религиозным философов Н.А. Бердяевым и Жаком Маритеном. Русский религиозный философ (еврей по национальности) Лев Шестов оказал большое влияние на французских философов Альбера Камю, Жоржа Батая и Жиля Делеза. Книга П.А. Флоренского «Столп и утверждение истины» была переведена на английский язык и издана в Принстоне в 1997 году (Pavel Florensky. The Pillar and Ground of the Truth. Princeton, 1997). Она была переиздана там же в 2004 году.
+++
В то время как идея постмодернизма возникла впервые в 1940-е годы, постмодернистская философия зародилась во Франции в середине ХХ века. Истоками постмодернизма являются философия Серена Кьеркегора и Фридриха Ницше, а также философия Эдмунда Гуссерля, Мартина Хайдеггера и Людвига Витгенштейна. К философам-постмодернистам причисляют Жака Лакана, Ролана Барта, Жана Бодрийяра, Жана-Франсуа Лиотара, Жака Деррида и Мишеля Фуко. Из них именно Лиотар впервые заговорил о «ситуации постмодерна». Согласно Лиотару, постмодернизм в философии – это реакция на философию Нового времени. Лиотар считал, что для философии Нового времени определяющей является идея прогресса. Для постмодернизма, согласно Лиотару, идея прогресса является устаревшей, и ей на смену приходит идея постоянного изменения. Метанарративы прогресса, такие как позитивизм, марксизм и структурализм, согласно Лакану, показали свою неспособность достичь истинный прогресс. Литературный критик Фредрик Джеймисон (род. 1934) и географ Дэвид Харви (род. 1935) определяют постмодернизма как порождение «позднего капитализма», стадией, следующей за финансовым капитализмом. Согласно немецкому философу Юргену Хабермасу (род. 1929) постмодернизм представляет собой «контрпросвещение».
В своей книге «Состояние постмодернизма» (The Condition of Postmodernity), опубликованной в 1990 году, Д. Харви пишет: «Начиная примерно с 1972 года в политике, экономике и культуре произошли радикальные перемены». Согласно Д. Харви, эти перемены лучше всего были отражены в книге английского писателя Джонатана Рабана (род. 1942) «Мягкий город» («Soft City»), опубликованной в 1974 году. Рабан впервые отметил, что современный город порождает не столько множество товаров, сколько множество символов и образов. Рабан сравнивает город с лабиринтом, где переплетается множество сетей социальных взаимодействий. С появлением Интернета мы видим, насколько Рабан оказывается прав.
Каково отношение постмодернизма к христианству? Поскольку постмодернизм не признает никаких иерархий, христианство для него является лишь одной из составных частей калейдоскопа современной культуры. Христиане для постмодерниста – это объект изучения, как какое-то редкое племя, но ни в коем случае не объект для интериоризации. Поэтому в современном мире так редки обращения в христианство выдающихся культурных деятелей. Христианские символы и образы сосуществуют с другими символами и образами, для философа-постмодерниста они не лучше и не хуже других.
Впрочем, и сами идеологи постмодернизма начинают признавать, что постмодернизм изживает себя как идеология. Британский литературный критик Терри Иглтон (род. 1943) пишет, что «пытаясь выбить почву из-под ног своих оппонентов, постмодернизм с неизбежностью вынужден вытаскивать коврик из-под самого себя, не оставляя себе аргументов, почему мы должны противостоять фашизму, кроме слабой прагматической идеи, что фашизм – это не то, как мы живем в Сассексе или Сакраменто» (T. Eagleton. The Illusions of Postmodernism. Malden, 1996). За христианством – будущее.