1.
Николай Михайлович Карамзин родился в декабре 1766 г. в селе Михайловка Симбирской губернии. Отец его, капитан в отставке, был дворянином средней руки. Начальное образование юный Карамзин получил дома и в симбирском пансионе Фовеля. С 1780 г. он продолжал учебу в Москве, в частном пансионе доктора Шадена – одного из лучших университетских профессоров того времени. Под его руководством он изучил несколько языков (латинский, греческий, немецкий, французский), пиитику, риторику, мифологию и некоторые другие науки. Кроме того пансионеры посещали университетские лекции. В 1783 г. Карамзин отправился в Петербург и некоторое время служил подпрапорщиком в гвардейском Преображенском полку. Военная служба, впрочем, мало увлекала его, к тому же и средств, для того что бы достойно содержать себя в столице, у него не было. Все свободное время Карамзин отдавал занятиям литературой. Его многогранная творческая деятельность началась в 1783 г. с перевода идиллии швейцарского поэта Геснера «Деревянная нога». В 1784 г., после смерти отца, Карамзин вышел в отставку, поселился Москве и с головой окунулся в литературную жизнь. Центром ее в то время был знаменитый книгоиздатель Новиков. Не смотря на свою молодость, Карамзин вскоре сделался одним из его деятельнейших сотрудников. В 1785 г. он редактировал журнал «Детское чтение» (это первое в России литературное издание для детей выходило в качестве приложения к «Московским ведомостям» Новикова). В то же время он много трудился над переводами. В 1787 г. появился его перевод трагедии «Юлий Цезарь» Шекспира. Затем последовали «Эмилии Галотти» Лессинга, «О происхождении зла» Галлера, «Беседы с Богом» Штурма.
Постоянно читая и переводя европейских классиков, Карамзин страстно мечтал сам побывать в Европе. Его желание осуществилось в 1789 г. Накопив денег, он отправился за границу и почти полтора года колесил по дорогам Европы. Начав с Кенигсберга, он объехал многие города Германии, прожил несколько недель в Швейцарии, потом отправился во Францию, где стал свидетелем разворачивающейся здесь революции, и закончил свое путешествие в Лондоне. Это паломничество по культурным центрам Европы имело огромное значение в формировании Карамзина как писателя. Позже он вспоминал об этой эпохе своей жизни: «Я видел первые нации Европы, их нравы, их обычаи… Я собрал множество предметов для размышлений, дабы занять душу, разум и воображение мои в сладостные часы досуга…» Он возвратился в Москву, имея множество планов. Прежде всего он основал «Московский журнал», с помощью которого намеривался знакомить соотечественников с русской и зарубежной литературой, прививая вкус к лучшим образцам поэзии и прозы, представлять «критические рассматривания» выходящих книг, сообщать о театральных премьерах и о всем другом, что связано с литературной жизнью в России и Европе. Такого рода сугубо литературный журнал еще ни разу не издавался в России. Дело оказалось чрезвычайно трудным. Карамзину пришлось быть одновременно критиком, писателем, рецензентом, переводчиком, редактором и издателем своего журнала. В течение двух лет он, можно сказать, в одиночку тащил на себе этот тяжелый воз. Позже он признавался, что принужден был работать до изнеможения.
Первый номер вышел в январе 1791 г. В нем помещалось начало «Писем русского путешественника», произведения, которое принесло Карамзину первую громкую литературную славу. «Письма» были написаны по впечатлениям заграничной поездки и представляли собой интереснейший путевой дневник, в форме посланий к друзьям. Сочинение это имело огромный успех у читающей публики, которая восхищалась не только увлекательным описанием жизни европейских народов, но и легким, приятным слогом автора. До Карамзина в русском обществе распространено было твердое убеждение, что книги пишутся и печатаются для одних «ученых» и потому содержание их должно быть как можно более важным и дельным. На деле это приводило к тому, что проза получалась тяжелой и скучной, а язык ее - громоздким и велеречивым. В художественной литературе продолжали употребляться многие старославянские слова, давно уже вышедшие из употребления. Карамзин первым из русских прозаиков сменил тон своих произведений с торжественного и поучающего на задушевно-располагающий. Он также совершенно отказался от высокопарного вычурного стиля и стал пользоваться живым и естественным языком, приближенным к разговорной речи. Вместо дремучих славянизмов он смело ввел в литературный оборот множество новых заимствованных слов, до этого употреблявшихся только в устной речи европейски образованными людьми. Это была реформа огромной важности - можно сказать, наш современный литературный язык впервые зародился на страницах журнала Карамзина. Складно и интересно написанный, он с успехом прививал вкус к чтению и стал тем изданием, вокруг которого впервые объединилась читающая публика. «Московский журнал» был знаменательным явлением и по многим другим причинам. Помимо своих собственных сочинений и творений известных русских писателей, кроме критического разбора произведений, бывших у всех на слуху, Карамзин помещал в нем обширные и подробные статьи об известных европейских классиках: Шекспире, Лессинге, Буало, Томасе Море, Гольдони, Вольтере, Стерне, Ричардсоне. Он же стал родоначальником театральной критики. Разборы пьес, постановок, игры актеров – все это явилось неслыханным новшеством в русской периодике. По словам Белинского, Карамзин первый дал русской публике истинно журнальное чтение. Причем везде и во всем он был не только преобразователем, но и творцом.
В следующих номерах журнала кроме «Писем», статей и переводов Карамзин напечатал несколько своих стихотворений, а в июльском номере поместил повесть «Бедная Лиза». Это небольшое сочинение, занявшее всего несколько страниц, стало настоящим открытием для нашей молодой литературы и явилось первым признанным произведения русского сентиментализма. Жизнь человеческого сердца, впервые так ярко развернувшаяся перед читателями, была для многих из них ошеломляющим откровением. Простая и в общем не замысловатая история любви простой девушки к богатому и легкомысленному дворянину, закончившаяся ее трагической гибелью, буквально потрясала современников, которые зачитывались ей до самозабвения. О необыкновенной популярности этой повести Карамзина говорит то, что «Бедная Лиза», восхищавшая всех образованных людей, породила множество подражаний; пруд у Симонова монастыря, где якобы утопилась бедная поселянка, сделался местом паломничества и был назван Лизиным прудом. Глядя с высоты нашего сегодняшнего литературного опыта, после Пушкина, Достоевского, Толстого и Тургенева, мы, конечно, не можем не видеть многих недостатков этой повести – ее вычурности, излишней экзальтированности, слезливости. Но важно отметить, что именно здесь, впервые в русской литературе, состоялось открытие душевного мира человека. Это был еще робкий, туманный и наивный мир, но он возник и весь дальнейший ход нашей литературы шел в направлении его постижения. Новаторство Карамзина проявилось и в другой области: в 1792 году он опубликовал одну из первых русских исторических повестей «Наталья, боярская дочь», которая служит как бы мостиком от «Писем русского путешественника» и «Бедной Лизы» к поздним произведениям Карамзина – «Марфе Посаднице» и «Истории государства Российского». Сюжет «Натальи», разворачивающийся на фоне исторической обстановки времен царя Алексея Михайловича, отличается романтической остротой. Здесь есть все - внезапная любовь, тайное венчание, бегство, поиски, возвращение и счастливая жизнь до гробовой доски.
2.
Девяностые годы XVIII века – важный рубеж в истории русской культуры. Со времен Петра I она развивалась в русле идей Просвещения. Мироощущению этой эпохи были свойственны оптимизм, твердая вера в всесилие человеческого разума и исторический прогресс. Конец этим представлениям положили кровавые события французской революции. В 1793 г., в год якобинского террора, многие мыслящие люди во всем мире, взиравшие до этого с сочувствием на парижские события и видевшие в них реальное воплощение своей мечты, пережили сложный духовный кризис: они вдруг почувствовали, что великая эпоха Просвещения, которая открыла человечеству столько истин и возбудила столько надежд, закончилась, так и не принеся ожидаемого счастья. Карамзин, который как никто в России ощущал свое духовное сродство с европейской цивилизацией, переживал крах идеалов Просвещения как свою личную трагедию. В эти дни он пишет исполненное тихой скорби историко-политическое размышление в двух письмах: «Милодор к Филарету» и «Филарет к Милодору».
«Помнишь, друг мой, - пишет Милодор, - как мы некогда рассуждали о нравственном, ловили в истории все благородные черты души человеческой, питали в груди своей эфирное пламя любви, которого веяние возносило нас к небесам, и, проливая сладкие слезы, восклицали: человек велик духом своим! Божество обитает в его сердце!… Кто более нашего славил преимущества XVIII века: свет философии, смягчение нравов, тонкость разума и чувства, размножение жизненных удовольствий, всемерное распространение духа общественности… Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали… что люди, уверясь нравственным образом в изящности законов чистого разума, начнут исполнять их в точности, и под сению мира, под кровом тишины и спокойствия, насладятся истинными благами жизни». В этих словах заключена живая вера поколения конца XVIII века, его религия, то, что давало цель и смысл жизни. Что же теперь? «О Филарет! – восклицает Милодор, - где теперь сия утешительная система?.. Она разрушилась в своем основании! XVIII век кончается: что же видишь ты на сцене мира? – XVIII век кончается и несчастный филантроп меряет двумя шагами могилу свою, чтобы лечь в ней обманутым, растерзанным сердцем своим и закрыть глаза навеки!… Где люди, которых мы любили? Где плод наук и мудрости? Где возвышение кротких нравственных существ, сотворенных для счастья? – Век Просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя!» Это письмо – свидетельство крушения целой эпохи. Хотя Карамзин и в дальнейшем не утратил просветительского оптимизма и вера в прогресс у него осталась непоколебима, однако его мироощущение приобрело трагический оттенок – да, человечество движется к какому-то далекому светлому, но неведомому для него идеалу, однако путь к нему страшно труден и извилист, а каждый шаг отмечается кровью и страданием. Острое чувство драматизма жизни – одна из основополагающих черт великой русской литературы, и Карамзин был первым русским писателем, творчество которого отмечено его печатью.
Девяностые годы были для автора «Писем русского путешественника» временем духовного надлома. В 1792 г. он прекратил издание журнала и уехал из Москвы в деревню. Столетие он завершил выпуском двух литературных альманахов – в 1794-1795 гг. в двух томиках вышла «Аглая», а в 1796-1799 гг. читатели получили три части «Аониды». В эти альманахи он включил все достойные внимания новинки современной литературы, преимущественно поэзии. Подобные сборники в то время были новостью в России и стали для нее заметным культурным событием.
В апреле 1801 г. Карамзин женился на Елизавете Ивановне Протасовой. Но счастье с ней не было продолжительным – уже на другой год, после рождения дочери, она умерла. (В 1804 г. он женился второй раз на Екатерине Андреевне Колывановой, внебрачной дочери князя Вяземского, с которой и прожил до самой смерти).
В 1802 г. Карамзин вернулся к журналистике и стал выпускать «Вестник Европы», продолжавший и развивавший традиции «Московского журнала». С первых же номеров он стал популярнейшим в России периодическим изданием. Число его подписчиков за несколько месяцев перевалило за 1000 человек – по тем временам цифра очень внушительная. Круг затрагиваемых в журнале проблем был очень значительным. Помимо литературоведческих и исторических статей Карамзин помещал в своем «Вестнике» политические обозрения, разнообразную информацию, сообщения из области науки, искусства и просвещения, а также занимательные произведения изящной словесности. В 1803 г. он опубликовал в нем свою лучшую историческую повесть «Марфа посадница, или Покорение Новагорода», рассказывавшую о великой драме смиряемого русским самодержавием города, о вольности и непокорстве, о сильной и властной женщине, величие которой проявилось в самые тяжкие дни ее жизни. В этой вещи творческая манера Карамзина достигла классической зрелости. Слог «Марфы» ясный, сдержанный, строгий. Здесь нет даже следа слезливости и умиления «Бедной Лизы». Речи героев полны достоинства и простоты, каждое слово их весомо и значимо. Важно подчеркнуть так же, что русская история была здесь уже не просто фоном, как в «Наталье» – она сама явилась объектом осмысления и изображения. Было видно, что автор много лет вдумчиво занимался изучением истории и глубоко чувствовал ее трагический, противоречивый ход.
3.
В самом деле, из многих писем и упоминаний о Карамзине известно, что на рубеже столетий стихия истории все более затягивала его в свои глубины. Он с увлечением читал летописи и старинные акты, доставал и изучал редкие манускрипты. Осенью 1803 г. он окончательно пришел к решению возложить на себя великую ношу – взяться за написание труда по отечественной истории. Задача эта давно уже назрела. К началу XIX века Россия была едва ли не единственной европейской страной, которая до сих пор не имела полного печатного и общедоступного изложения своей истории. Конечно, существовали летописи, но читать их могли только специалисты. К тому же большая часть летописных списков оставалось неизданной. Точно так же, множество исторических документов, рассеянных по архивам и частным коллекциям, оставались за пределами научного оборота и были совершенно недоступными не только читающей публике, но и историкам. Карамзину предстояло собрать воедино весь этот сложный и разнородный материал, критически осмыслить его и изложить легким современным языком. Хорошо понимая, что труд его потребует многолетних изысканий и полной сосредоточенности, он попросил финансовой поддержки у императора. В октябре 1803 г. Александр I назначил Карамзина на специально созданную для него должность историографа, дававшую права свободного доступа во все российские архивы и библиотеки. Тем же указом ему был положен ежегодный пенсион в две тысячи рублей. Хотя «Вестник Европы» давал Карамзину втрое больше, он без колебания простился с ним и всецело посвятил себя работе над своей «Историей государства Российского». По словам князя Вяземского, он с этого времени «постригся в историки». Со светским общением было покончено: Карамзин перестал появляться в гостиных и избавился от многих не лишенных приятности, но докучливых знакомств. Жизнь его теперь протекала в библиотеках, среди полок и стеллажей. К своему труду Карамзин отнесся с величайшей добросовестностью Он составлял горы выписок, читал каталоги, просматривал книги и рассылал во все концы света письма-запросы. Объем материала, поднятый и просмотренный им, был огромен. Можно с уверенностью утверждать, что никто и никогда до Карамзина не погружался так глубоко в дух и стихию русской истории.
Цель, поставленная перед собой историком, была сложной и во многом противоречивой. Ему предстояло не просто написать обширное научное сочинение, кропотливо исследуя каждую рассматриваемую эпоху, целью его было создать национальное, общественно значимое сочинение, которое не требовало бы для своего понимания специальной подготовки. Другими словами, это должна была быть не сухая монография, а высокохудожественное литературное произведение, предназначенное для широкой публики. Карамзин много работал над стилем и слогом «Истории», над художественной обработкой образов. Не добавляя ничего в перелагаемые им документы, он скрасил их сухость своими горячими эмоциональными комментариями. В результате из-под его пера вышло яркое и сочное произведение, которое не могло оставить равнодушным ни одного читателя. Сам Карамзин однажды назвал свой труд «исторической поэмой». И в самом деле, по силе слога, занимательности рассказа, по звучности языка это несомненно лучшее творение русской прозы первой четверти XIX века.
Но при всем этом «История» оставалась в полном смысле «историческим» сочинением, хотя и достигнуто это было в ущерб общей его стройности. Желание сочетать легкость изложения с его основательностью, заставило Карамзина почти каждую свою фразу снабжать особым примечанием. В эти примечания он «упрятал» огромное количество обширных выписок, цитат из источников, пересказы документов, свою полемику с сочинениями предшественников. В результате «Примечания» по своему объему фактически сравнялись с основным текстом. Ненормальность этого хорошо сознавал сам автор. В предисловии он признавался: «Множество сделанных мною примечаний и выписок устрашает меня самого…» Но придумать какой-либо другой способ познакомить читателя с массой ценного исторического материала он не смог. Таким образом, «История» Карамзина как бы делиться на две части - «художественную», предназначенную для легкого чтения, и «ученую» - для вдумчивого и глубокого изучения истории.
Работа над «Историей Государства Российского» заняла без остатка последние 23 года жизни Карамзина. Она прервалась только на несколько месяцев в 1812 г. в связи с занятием французами Москвы Это трудное время Карамзин провел в Нижнем Новгороде. В 1816 году он отвез в Петербург первые восемь томов своего труда. Весной 1817 г. «Историю» начали печатать сразу в трех типографиях – военной, сенатской и медицинской. Однако правка корректур отнимала массу времени. Первые восемь томов появились в продаже только в начале 1818 г. и породили неслыханный ажиотаж. Ни одно сочинение Карамзина до этого не имело такого потрясающего успеха. В конце февраля первое издание уже было распродано. «Все, - вспоминал Пушкин, - даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Колумбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили…»
С этого времени каждый новый том «Истории» становился общественным и культурным событием. 9-й том, посвященный описанию эпохи Грозного, вышел в 1821 г. и произвел на современников оглушительное впечатление. Тирания жестокого царя и ужасы опричнины были описаны здесь с такою эпическою мощью, что читатели просто не находили слов для выражения своих чувств. Известный поэт и будущий декабрист Кондратий Рылеев писал в одном из писем: «Ну, Грозный! Ну, Карамзин! Не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита». 10-й и 11-й тома появились 1824 г. Описанная в них эпоха смуты, в связи с недавно пережитым французским нашествием и пожаром Москвы, чрезвычайно интересовала как самого Карамзина, так и его современников. Многие не без основания находили эту часть «Истории» особенно удачной и сильной. Последний 12-й том (автор собирался окончить свою «Историю» воцарением Михаила Романова) Карамзин писал уже тяжело больным. Закончить его он не успел. Великий писатель и историк умер в мае 1826 г.
Классицизм http://proza.ru/2010/07/18/213