Из старого письма друзьям
Посвящается сыну Саше
Много лет мне снится все один и тот же сон. То есть зрительно, в привидевшемся пространстве, в призрачной трехмерности сонных видений все меняется... всякий раз чем-то отличны от прошлого сна местность и антураж, неизменна суть, существо сюжета: я и щ у с в о й в а г о н.
Я ищу его на каких-то Богом забытых полустанках, на разъездах, на больших узловых станциях и среди густых непроходимых лесов, разрезанных ниткой железнодорожного полотна.
И во всех снах главным действующим лицом - длинный нескончаемый поезд - то вереницей старых зеленых пассажирских вагонов, то - грязный, разбитый обшарпанный товарняк.
Где только не довелось мне побывать в этих навязчиво повторяющихся снах!.. Особенно ярко и живо запечатлелся в памяти один... Помню его, как если б приснился он вот только что, хоть и минуло с той июльской ночи больше пятнадцати лет.
Вижу будто сейчас: неохватная глазом панорама грандиозного Вокзала... Собственно, весь мир - безграничный Вокзал, и весь он заполнен составами: под докучным, тоскливым мертвенным солнцем тесно сгрудились бесчисленные поезда, удаляясь и сходясь к перспективе дымного горизонта - вагоны, вагоны, вагоны - пыльные, убогие и мрачные недвижные вагоны, - и вот я, как всегда в одном из этих снов, в каком-то неразрешимом томлении ищу и ищу свой, тот самый, заветный вагон. Перелезаю с площадки на площадку, перебираюсь из тамбура в тамбур, проползаю под колесными тележками, карабкаюсь по сцепкам и буферам - но нет, все не тот, не тот… нет м о е г о вагона, хотя знаю - о н где-то наверняка здесь, и я ищу и ищу... из ночи в ночь, из сна в сон, годы и годы...
Меняются ландшафты, станции, вокзалы, полустанки, меняются пути, а я все ищу и ищу, всю жизнь ищу его во снах... и от того, найду или нет, зависит нечто окончательно-решающее, кардинальное, определяющее весь смысл жизни и судьбы...
С чем сравнить эту тоску, эту неизбывность все новых и новых разочарований при пробуждении, это сознание крайней, предельной необходимости, чуть ли не главного долга и назначения моего краткосрочного бытия: найти е г о, всё-таки отыскать, несмотря ни на что...
Но нет, недаром все происходит и совершается на этом свете: связуется, сопрягается, одно зубчатое колесико судьбы зацепляется за другое, а в итоге - творится и движется, подобно часам, наша жизнь.
Помните – мы прошались на платформе "42-й километр"? И недаром и неспроста мы трижды обманывались, завидев приближающиеся огни поездов, недаром трижды прощались-целовались, а быстрые электрички насмешливо проносились мимо, сверкнув светящимися окошками... Во всем этом, как оказалось, таился свой смысл.
Мы, наконец, распрощались, помахали друг другу через вагонное окно, поезд рванул, вы исчезли во тьме, а мы с сыном прошли внутрь, нашли местечко, уселись на лавочку и понеслись к Москве мимо темных полей и дачных поселков.
Мы ехали, сынишка дремал, когда на одной из станций - то ли в Ильинке, то ли в Удельной - с шумом и смехом раздвинулись двери и в наш вагон ввалилась удивительная компания - будто кадром фильма не из нашей жизни - ватага молоденьких ребят с музыкальными инструментами, струнный квартет, настоящий "надежды маленький оркестрик", - юные, свободные, усталые, с тонкими интеллигентными лицами - сопровождаемые своими друзьями и поклонниками...
Мутноватый свет вагонных плафонов, приморенные вечерние лица пассажиров... сонное личико сынишки напротив...- вдруг, словно по внезапному мановению чьей-то легкой руки - этот момент нашего летящего по рельсам бытия взрывается музыкой в которой всё - стремление, напор молодости, азарт и дерзость покорить и подчинить себе это мгновение: и-и... раз-два-три!..
Молодой длинноволосый контрабасист с худым аскетическим лицом, неуловимо похожий на Джона Леннона и героя Де Костера, стараясь одолеть силы инерции и сохранить равновесии в трясущемся, раскачивающемся вагоне, с трудом устанавливает свой громоздкий инструмент, занимает "исходную позицию", гитарист ударяет по струнам, дробным звоном заливается мандолина... музыка вспыхивает, расходится звуковыми волнами, заполняет вагон и рвется из окон...
И тотчас мгновенно преображается мир.
И будто меняется состав воздуха, когда длинное вагонное пространство наполняется звучной силой ярких, веселых и дружных аккордов... Играют - знакомое и трогающее всех, и всех сводящее в единую, притопывающую-прихлопывающую в такт неразделимую живую плоть.
Не знаю - хорошо играют или плохо, технично или не очень - какой бы ни была эта музыка - она прекрасна, она вне категорий достоинств или изъянов, она воплощена в своем наиглавнейшем - как мужчина в творчестве и женщина в родах, она объединительна, она - соборна, и потому божественна по высшей сути, ее звуками убиваются горечь и страх, в ней кончается одиночество, ее властью изгоняются бесы тревог и демоны зла и вытравляется ненависть, и в их потоке теряют значение все условные людские различия…
Чудесные, нежные, озорные мелодии - из тех, что играются обыкновенно на больших свадьбах, и все мы, случайные попутчики, - словно празднуем за одним столом, и радуемся одинаковой неделимой радостью, самой простой, самой естественной и самой насущной на свете, той, что подарена вдруг нам всем этим ночным небом.
Неузнаваемо преображаются глаза и лица - и эта общность выражения - сродни той, что разом связует молящихся в храме на Литургии - когда нисходит на людей свыше незримый огнь Святого Духа.
Улыбки, улыбки - они загораются, распускаются вдруг, вот уже улыбается весь вагон, и во всех глазах - благодарная теплота взгляда, и эти лица, эта горячая обратная связь воодушевляет артистов - и юная тоненькая девочка-скрипачка вдруг лихо вскакивает на скамью и, со своим дивным певучим инструментом воцаряется над головами, сумками, узлами, невзгодами и надеждами, и дивны ее движения, в них - само победительное и зовущее волнение Музыки, - и это волнение срывает людей с мест - пьяных и трезвых, мужчин и женщин, дюжих дядек и супер-модных, в фирмовом "прикиде" деловых ребят...
А музыканты наяривают со все большим задором, радостно, от полноты сердца. На остановках входят новые пассажиры, на музыку в наш вагон тянутся попутчики из соседних вагонов, изумленно замирают в тамбуре, а в проходе между скамейками - вовсю пляшет народ, пляшут русские, молдаване, евреи, "лица кавказской национальности", пляшут вместе без разбора чинов и званий "дети разных народов", отплясывают на бессмертный мотив "Семь-сорок".
Здоровенный "амбал" - ходячий центнер тугих мышц и тяжелой сокрушительно-опасной силы - куда подевалось угрюмство его насупленных бровей?!.. - ухватив за ручонки свое крохотное дитя, притопывая по-медвежьи, безмятежно и вольно приплясывает "под ихнюю музыку" - и эта молодая старая мелодия, смешливая, заводная, срывающая с места и всех вовлекающая в общий круг, обессмысливает вражду, просветляет и омывает. души.
Эта пляска - на скорости, в грохоте мчащегося вагона, несущегося мимо черных сосновых рощ, этот полет над рельсами - в звенящих, поющих переливах мелодий, в радостно-буйном ритме - и есть высшая правда, подлинный "момент истины", живая осуществленность того, ради чего все мы призваны в мир.
Смотри!.. - кричу я в ухо одиннадцатилетнему сыну, - смотри, мой родной, вот это - настоящее! Запомни и пусть эта минута останется в тебе навсегда, запомни - это и есть наша Россия, это и есть – наше с ч а с т ь е!
Понимает ли сын, слышит ли меня, доходят ли до него эти взрослые слова? Чем останется для него да и запомнится ли – эта минута?
Полусонный, ошарашенный внезапностью перемены, - он таращится, крутит головой, пытается вникнуть в творящееся вокруг, и мне так радостно, так хорошо оттого, что мы вместе в этот час, что мы - рядом, живем и участвуем в этом наравне с другими.
А музыканты отдаются своему богоданному умению, они выкладываются, работают щедро, не жалея рук...
И их девочка со скрипкой, в белоснежной блузке, и похожий на Уленшпигеля контрабасист - радостно правят своим быстрым смычком бал жизни - среди разора и страха, среди времени-смерча, - и жизнь летит, прорезает ночь музыкой, светом вагонных окон, и всем входящим на остановках они кричат:
- Денег не берем!..
Жадно, впиваясь глазами, смотрю на едущих с нами людей.
Что, в сущности, нужно всем нам?
Чего мы ждем от пресловутого "завтрашнего дня"?
И вдруг - всей душой моей властно завладевает т а мелодия, т а потрясающая комбинация нот, чередующихся и длящихся звуков, что неизменно совершает со мной нечто неизъяснимое.
...Она живет, обитает где-то, эта неслышимая, как бы спящая мелодия - запрятанная в сетях линеек на нотных листах, на черных витках-спиралях грампластинок, в рулонах магнитных лент и радужном сиянии лазерных дисков, в дрожащих струнах, в глубине медных раструбов и - в миллионах сердец, для которых она - как знак, как предельное выражение хмельной и пьянящей любовной муки, необоримо влекущей двоих быть безраздельно вместе...
Она - и во мне, то бурная, то вдруг стискивающая сердце и переворачивающая душу мелодия - когда тончайшие волоски смычка срывают её, как струи пламени с поющих скрипичных струн, в ней - южная ночь, и терпкий привкус густого темного вина, жар объятий и прорыв в то маняще-недосягаемое, чего все мы ищем и ждем...
Я делаю шаг по проходу, протискиваюсь и наклоняюсь к контрабасисту:
- Послушайте... А вы можете сыграть...
- ?..
- Венгерский чардаш М о н т и...
- О-о! З-запросто!..
Он что-то выкрикивает скрипачке, и в ту же секунду та мелодия оживает и врывается в вагон.
И как всегда, при первых ее тактах - миг потрясенной тишины и недвижность, когда эти стонущие, выматывающие, нестерпимо-прекрасные аккорды разрывают будничность мира, и тотчас - как при радостном узнавании любимого - вагон освещается одновременно вспыхивающими одинаковыми улыбками.
- Та-рура-ра-а... Тарура-ра-рура-а... - подпевает кто-то за спиной, а я вспоминаю, что в сумке - фотокамера с пленкой.
Пусть! Пусть так мало света от тусклых плафонов, пусть тряска и качка скорости, а значит неизбежна смазанность и "шевеленка"! Не важно! Пусть останется хоть что-то от этого часа, хоть какой-то след!..
И я снимаю, снимаю, кадр за кадром, торопливо взвожу затвор, ловлю в видоискатель фигуры, лица и жесты... Нет "вспышки", отчаянно не хватает света... лишь бы хоть что-нибудь осталось на пленке...
А чардаш гремит, и льется, и побеждает, и объемлет всех, и я думаю: да вот же - тронулся, тронулся наш в а г о н ч и к! Да уж и не просто тронулся, а разогнался, набрал скорость и летит вперед. Несмотря на все изгибы и опасные искривления пути, несмотря на уклоны и тяжелые затяжные подъемы, - мы едем.
И люди уже знают куда и зачем им ехать, мы, кажется, миновали, наконец, унылую станцию неопределенности, прогрохотали по мосту через свой Рубикон, и хоть не "бархатны" наши рельсы, мы катим вперед.
Мы е д е м с музыкой, мчимся навстречу судьбе, и колдовской чардаш Монти, вылетающий из-под быстрых молодых пальцев и невесомо скользящего смычка юной скрипачки, быть может, залогом того, что уж ничто не обратит вспять этого неудержимого полёта сквозь ночь.
Мы прощаемся и расстаемся на перроне платформы "Выхино".
Народ плотной, темной, пестрой человечьей лавиной движется к метро по тускло освещенной платформе. Музыканты маленькой сплоченной отважной группкой остаются одни под темным небом, и мы с сыном еще долго оборачиваемся и машем им на прощанье - и они тоже ответно машут нам вслед.
Значит - это есть? Наперекор всему - это может быть?
И словно последним финальным аккордом их музыки меня вдруг настигает простая и ясная мысль: да ведь вот этот вагончик я, наверное, и искал в своих снах всю прошлую жизнь?!.
Совсем немного времени оставалось до московского октября 1993 года и танковых залпов по Белому дому с Калининского моста.
1993
Рассказ вошел в книгу "Мгновения", вышедшую в Ганновере в 2000 году