Закон тайги
1.
- Осторожно, двери закрываются! Следующая остановка «Еловый».
Никакие двери ещё не закрывались, потому что таёжный народ с вёдрами, горбовиками, корзинами ещё только вываливался из вагонов. И лишь когда последний из них оказался на платформе, двери, уже без всякого предупреждения, закрылись, и электричка, дав прощальный гудок, понеслась дальше, к Байкалу.
- … жизнь! С этими городскими без ягоды останешься, - громко выругался местный житель.
Григорий Борисович посмотрел на часы: без четверти одиннадцать и быстро направился по широкой тропе, ведущей в гору через вековой сосновый лес. Обратная электричка в восемь вечера, времени впереди много, но и идти далеко. Вчера он проходил по тайге целый день, почти безрезультатно, и лишь под вечер, когда надо было уже торопиться домой, нашёл нетронутую брусничную поляну. Редкая удача, учитывая массовое нашествие на тайгу. Ходу до места около часа.
Впереди него шло человек двадцать. Трудно было понять, одна ли это компания, или несколько, или просто каждый идёт сам по себе. Григорий Борисович хотел, было опередить их всех на подъёме, но сделать это оказалось нелегко. Тропа хоть и широкая, но толпа ягодников заняла её полностью, обгонять пришлось бы по целине, либо просить уступить дорогу. Впрочем, шли они не так уж и медленно. Григорий Борисович не стал вырываться вперёд и пошёл следом. Подъём становился всё круче и круче, компания постепенно замедлила ход, и её пришлось всё-таки обогнать. Надо торопиться. Самое главное не расслабляться.
- Братишка, ты эти места знаешь? - услышал Григорий Борисович, - я здесь в первый раз.
Странный довольно субъект. Вид не таёжный. Старый пиджак, в пиджаках в тайгу давно уже не ходят. На ногах сандалеты. Но главное, что бросалось в глаза, это то, что в руках у него было огромное, литров на пятнадцать ведро. Хозяйское ведро, ничего не скажешь! В ведре были видны кой-какие съестные припасы и бутылка водки… Ничего больше у мужичка не было, ни горбовика, ни рюкзака.
- Я эти места с детства знаю, тут рядом раньше пионерский лагерь был, я в нём каждое лето отдыхал, - не удержался от хвастовства Григорий Борисович.
Зная эти места более тридцати лет, он привык считать себя тут хозяином.
- И где ягода знаешь?
- Да ягода-то в лесу везде растёт, - уклончиво ответил Григорий Борисович на столь неделикатный вопрос, настоящие таёжники таких вопросов не задают.
- Ну, тогда я с тобой, веди на хорошее место, коли знаешь. Дай-ка закурить.
Вот, навязался, подумал учитель, но ответил вежливо:
- Я не курю, - и шагу прибавил.
- Не беги так, мне с похмелья за тобой не угнаться!
Ещё шагу. Мужик с ведром отстал. Но вот, наконец, и вершина горы. Пять минут двенадцатого. Остановился на минуту, перевёл дух. Оглянулся. Таёжники, которых он недавно обогнал, располагались на привал, открывали рюкзаки, доставали бутылки. Мужичок с ведром крутился среди них.
2.
С перевала открывался великолепный вид. Каждый раз, глядя с вершины горы на огромный распадок, по которому тёк ручей, дающий начало Малой Олхе, Григорий Борисович жалел, что он не художник. Какой великолепный пейзаж мог бы получиться, владей он кистью. Впрочем, пейзаж и так есть, только не на полотне, а в природе. Что такое полотно, кусок тряпки, по сравнению с кедрами и соснами, таёжными ручьями с ледяной водой, с кустами смородины, на которых огромными гроздями висит крупная ягода, переливаясь на солнце? Разве закат солнца над этими сопками хуже, чем на картине? Так ли трудно приехать сюда специально, чтобы полюбоваться на него? Разве, художник только тот, кто владеет кистью? А тот, кто не может даже найти подходящих слов, чтобы описать переполняющие его чувства, но имеющий в своей душе эти чувства, разве он не художник?
Но пора идти. Дальше дорога шла под гору, идти стало легко, но почему-то только теперь выступил пот на спине. Высокие деревья закончились. Тропинка сузилась до предела и стала сильно вилять среди большой вырубки, поросшей молодыми сосёнками и кустами жимолости. Колючие сосновые ветки хлестали по лицу и плечам. Пьяный, что ли, топтал тропу? Её то и дело пересекали прямые борозды, оставшиеся, видно, ещё от тех времён, когда здесь рубили лес. Надо было внимательно смотреть, чтобы не сбиться на такую борозду. Спуск прекратился, опять начался лес, но он скоро перешёл в болото, поросшее чахлыми берёзками, кустами голубики и курильского чая. По этому болоту тёк ручей, через который было переброшено бревно. Обычно по этой тропе через болото и ручей можно перейти, не замочив ног, но пару дней назад прошёл сильный дождь, сейчас выручили только резиновые сапоги. Который час? Двадцать пять минут двенадцатого.
После болота опять начался подъём. Минут десять хода, и вот несколько синих цветков, брошенных вчера вечером на обочину для приметы. Теперь вправо и немного пройти по лесу. Здесь, как бы ниоткуда, начиналась едва заметная тропинка, которая минут через десять привела на старое пожарище, поросшее молодым брусничником. Пожар здесь прошёл низовой, то есть высокие деревья вроде бы уцелели, а сгорел только подрост и кустарник. Однако и такой пожар не проходит бесследно, корни сильно подгорают и вековые сосны и кедры начинают медленно умирать…
Вдруг прямо из-под его ног выскочил заяц и дал стрекача. Григорий Борисович даже вздрогнул от неожиданности. Остановился, огляделся. Высокие кусты брусники, выросшие после пожара, были сплошь усеяны крупной ягодой бордового цвета. Григорий Борисович ещё раз по старой учительской привычке посмотрел на часы: без десяти минут двенадцать. Снял рюкзак, достал из него старую трёхлитровую кастрюлю на верёвочке, надел её себе на шею и принялся за дело, о котором давно мечтал.
3.
Таёжная добыча его в основном сводилась к побирательству. Что такое побирательство? Человек, не имея хорошего места, ходит целый день, собирает с каждого куста по несколько ягодок, и, пройдя за день по лесам, болотам, вырубкам, пожарищам и гиблым местам километров двадцать, имеет в ведре литров пять-семь ягоды.
Он нигде долго не задерживается, не снимает рюкзака, а ягоду берёт в ведро, боясь рассыпать. Но порой такое случается, оступится человек, поскользнётся на спуске, или просто неловко поставит ведро, а оно упадёт. И драгоценная добыча, которая в ведре лежала, которую по одной ягодке брал целый день под палящим солнцем, предательски вывалится из ведра. И тогда, сказав всё, что накопилось в обиженной душе, ягоду надо собирать с земли. Если это случается в болотистой местности, то подобрать почти ничего не удаётся, ягода проваливается под кочки, но и не на болоте пропадает очень много, под всякими ветками, прутиками, пнями… А просыплется ягода на ровном месте, на дороге, тоже неладно, её и подобрать можно, но перепачкается вся в пыли. Тем-то и хорош горбовик, что с ним хоть падай, а ничего не пропадёт, и добытчик чувствует себя уверенно. Но побираться с горбовиком не станешь, слишком часто его надо переставлять с места на место, далеко уходить от него, рискуя потерять, а, не снимая его со спины, тоже много не наработаешь. Вот, что такое побирательство.
Сказать, что такой способ совсем не доставляет удовольствия – преувеличение. Порой попадаются неплохие местечки, да и находится в тайге само по себе здорово. Только комары, пауты да осы портят настроение. Да ещё клещи. В первую очередь клещи…
Так вот, каждый, кто вынужден побираться по тайге, мечтает напасть на место, такое, чтоб не искать, не ходить, а сидеть и брать ягоду. Брать, а не собирать! Загребать её полными пригоршнями, и видеть, как наполняется горбовик! Пьянеть от ягодного запаха вперемежку с запахами можжевельника и сосны. Видеть, что всё синё от голубики или жимолости, или черно от смородины, или красно от брусники. Чтобы не мелочиться, добирая до последней ягодки каждый кустик. Бруснику, вообще, можно брать лёжа на мягком мху, как на перине… От такой работы душа таёжника поёт, и время будто останавливается. Вот и кастрюлька уже полна. Ягоду аккуратно в горбовик.
4.
- Батя, дай закурить!
Григорий Борисович оглянулся. За его спиной стояла женщина неопределённого возраста, может, лет двадцати пяти, а, может, и пятидесяти. Худое лицо, испитое до крайности. Одета в тёмно-серый бесформенный халат, какие носили уборщицы в советские времена. Трудно понять, то ли она стройная, то ли просто тощая. На ногах тапочки на босу ногу. Как это она подошла незаметно?
- Я не курю.
И незнакомка, пошатываясь, удалилась. Он посмотрел на часы. Без четверти час. Отлично! Опять за дело. Светит августовское солнышко, пожалуй, даже жарковато, но жара – не холод. Уж лучше париться на солнце, чем мокнуть и мёрзнуть под дождём. Это очень плохо, мокнуть в лесу под проливным дождём, который даже плащ-палатку промачивает… Но сегодня не так жарко, ветерок дует, насекомых почти нет. Где-то рядом посвистывают рябчики, видно на бруснике пасутся. Всё хорошо, жалко, дочек с собой не взял, уж они бы тут душу отвели. Да вот прогноз погоды на сегодня был рискованный, возможен дождь с грозой после обеда, вот и поехал один. Не будет, пожалуй, дождя, на небе то ни тучки, да и роса была утром.
Ещё через час была набрана вторая кастрюлька. Отлично, с такими темпами можно набрать за день полный горбовик! Хорошо, горбовик взял, а не ведро, как вчера. Вчера с ведром побирался. Тёща ещё сказала, мол, зачем горбовик берёшь людей смешить, ведь опять пустой приедешь. А он небрежно так домой придёт с полным горбовиком, я, мол, таёжник серьёзный, добытчик, а людей смешить не моя профессия, моя профессия людей учить. Да, по правде сказать, и смешить людей – тоже работа уважаемая…
Пора бы уже и пообедать. Можно, конечно, спуститься к ручью, набрать в котелок воды, развести костёр, сварить чаю, да время на это жалко терять, лучше брусники побольше привезти, её все домашние любят. Жимолость, например, дочки почти не едят, горькая она, видите ли. А вот бруснику – за милую душу…
5.
Он вспомнил, как в детстве, отдыхая в пионерском лагере, лет тридцать назад ел жимолость прямо с кустов, и не было в тот момент ягоды вкусней, ведь жимолость поспевает раньше всех, в начале июля. А двумя неделями раньше, когда и жимолость была ещё зелёной, ели черемшу, ели в таких количествах, что сейчас и подумать страшно. И не от голода ели, кормили в лагере неплохо, и родители каждое воскресенье привозили и фруктов, и овощей… Но хотелось чего-то таёжного. Тогда-то он, городской ребёнок, тайгу и полюбил. Исходил все окрестные места, когда с друзьями, когда и один. Не та уже тайга, не та. С каждым годом всё больше мусора, целые свалки попадаются. Всё больше гарей…
Впрочем, не одной тайгой запомнился лагерь, да и не в первую очередь тайгой. Добытчиком-то он гораздо позже стал. А лагерь, это дружный коллектив, даже и не коллектив, а компания друзей, КВНы, походы, танцы каждый вечер, которые почему-то назывались массовками, первые влюблённости…
Счастливые были денёчки. Лагерь тот закрыли давным-давно, жаль. Дочки много потеряли, что не бывали в детских лагерях. Он как-то сказал им: «Детство своё я провёл по лагерям». А Даша, младшая, говорит сердито: «Что ты всё шутишь, папа, ты же не жил при Сталине, и в ГУЛАГе не сидел!». Долго тогда ей объяснять пришлось, что слово «лагерь», когда он мальчишкой был, пионерский лагерь обозначало…
6.
Григорий Борисович достал из рюкзака свой нехитрый таёжный обед: хлеб, два варёных яйца, несколько кусков сыра. Попил из пластиковой бутылки воды, взятой из дому, всё-таки жарковато сегодня. Не торопясь, поел…
Да, кстати, надо муравьёв подкормить. Там, где много муравьёв, особенно рядом с большими муравейниками, ягода самая крупная, спеет быстрее, и её там гораздо больше. Да и запах муравьиный клещей отгоняет, там, где муравьи, их и нет вовсе! А человек муравьям сильно вредит, землю вокруг муравейников утаптывает, самих муравьёв давит почём зря, домой с ягодой многих из них на верную смерть уносит… Надо муравьям ущерб хоть немного возмещать! Он взял кусок хлеба и стал мелко крошить его в большой муравейник, находившийся неподалёку. На муравейник пошёл хлебный дождь. Муравьи заволновались, забегали в разных направлениях, унося крошки вглубь своего дома. Маша, одна из младших дочек, как-то сказала: «Старые муравьи потом будут рассказывать молодым, что падала с неба манна небесная!» Учитель всё сидел у муравейника и смотрел на радостный переполох… Эх, нам бы кто бросил манну небесную.
7.
Сколько времени? Примерно два часа дня. Убрал в рюкзак остатки еды, ещё осталось вечером перекусить. Но ладно, работать пора. Ещё минут через пятнадцать, где-то, вдалеке послышались крики:
- Э-эй! Есть живой кто-нибудь!?
- Помогите!
- Люди, отзовитесь!
Голосов было не меньше трёх. Он различил хриплый старушечий голос, тонкий голос мальчишки лет двенадцати и низкий мужской голос. Некоторое время он машинально продолжал брать ягоду, соображая, как поступить. Идти на крики? Что там могло случиться? Может пьяная драка, ведь многие добытчики в тайгу без водки не едут. Вскоре крики повторились:
- Помогите, люди добрые!
- Э-ге-ге!!!
Надо идти на помощь. Быстро сложил все вещи, на всякий случай переложил топор в наружный карман рюкзака, чтобы быстро достать его в случае надобности.
- Отзовитесь! - громко крикнул учитель голосом, привыкшим перекрывать ученический гул, и прислушался.
- Сюда-а!
Определив примерное направление зовущих, пошёл на голоса. Пройдя немного по лесному бездорожью вверх и оказавшись на гребне горы, опять крикнул:
- Эй, люди!
- Давай сюда! – отозвался мужской голос.
И так раза два, корректируя направление, он кричал и шёл вперёд. Наконец, вышел на опушку леса, недалеко от болота, но не того, через которое он уже переходил, а другого, дальнего. Тут ему открылась такая картина: на земле лежали большие самодельные носилки, изготовленные, видно, второпях и потому несуразно широкие. На носилках лежала старуха лет никак не меньше семидесяти. На левой ноге у неё была наложена самодельная шина, две осиновые палки, привязанные к ноге верёвкой. Было видно, что она сильно страдала, хотя и старалась крепиться. Рядом стояла ещё одна таёжница, видно ровесница первой с ведром в руке и рюкзаком на плечах.
8.
Тут же были два пацана лет двенадцати, очень живописного вида. На одном из них было старое очень длинное чёрное пальто. Пальто было расстёгнуто, за отсутствием пуговиц, под ним были только шорты, сделанные из джинсов путём отрывания, именно отрывания, а не отрезания, гач. На ногах его были старые кроссовки без шнурков на босу ногу. На голове – чёрная шляпа. Другой мальчишка был одет в пиджачную пару взрослого размера (под пиджаком ничего не было), и обут в кирзовые сапоги. Оба очень грязные, не мылись, пожалуй, неделю. Один из них курил сигарету, сидя на корточках. На пеньке сидел парень, примерно двадцати пяти лет. Он тоже курил, и было по нему видно, что он очень устал. Вид у парня был самый обыкновенный: одежда обычная для тайги, сравнительно новая. На поясе болтался самодельный нож в ножнах. У Григория Борисовича примерно такой же, но спрятан под штормовку, не положено такие ножи носить.
- Что у вас случилось?
Первый мальчишка передал второму недокуренную сигарету, которую тот сразу же начал жадно докуривать, и сказал:
- Дяденька, помогите нам бабушку до станции донести! Пожалуйста, она ногу сломала вчера.
- Конечно, помогу.
- Спасибо, мужчина! Мы с подружкой вчера по ягоды поехали, зашли далеко, а вечером вдруг дождь пошёл, она на мокрую ветку наступила, поскользнулась, упала и ногу сломала. Уже вечер был. Я пешком, она – ползком, под дождём, уже затемно вышли мы на ребят. Они нас в балагане своём обогрели, шину наложили, накормили, чаем, горячим напоили, а утром носилки соорудили и в путь тронулись, - сказала вторая старушка.
- Мы уже через два болота перешли, втроём нести тяжело…
- А вы как идёте? – спросил Григорий Борисович.
- А вон туда, - показал парень примерно в нужную сторону, - скоро ещё одно болото будет и ещё один перевал.
- Да ведь тут рядом тропа идёт, прямо на остановку, пойдем по ней!
- Ну, веди, коли ты знаешь, мы обычно другой дорогой ходим, через скальник. Там с носилками не пройти.
- Ну, пошли!
- Мужчина, давайте ваш рюкзак, - предложила старуха, - вам сейчас и без него тяжко придётся, - да он у вас не тяжёлый, видно набрали немного. Мы вчера тоже место нашли, да поздно уже, а выбирались по таким местам! Всё красно от брусники, да нам не до неё…
- А как мы понесём?
- Давайте так, я в ногах один, а в голове вы с одной стороны, а пацаны вдвоём – с другой.
9.
Так и сделали. Перед тем, как взять носилки, учитель посмотрел на часы – полтретьего примерно. Идти с носилками оказалось гораздо трудней, чем думалось. Под ногами мешались всякие коряги. Стволы давно упавших деревьев, поросшие мхом и брусничником, то и дело попадались на пути, и через них приходилось осторожно перешагивать, мешая движению других. А иногда их приходилось и обходить, делая крюк… Порой ноги проваливались в скрытые травой и валежником ямы. Пни, деревья, большие и малые, вставали на пути.
Все носильщики были разного роста, и это тоже создавало огромные трудности: нельзя было взять носилки на плечи, нельзя было нести и просто, опустив руки вниз. Пацаны держали свою ручку, приподняв её намного над той высотой, как им было бы удобно. Парень, имевший средний рост, держал свои две ручки нормально, но ему, было, тяжелей других, он со своей стороны был один. А носилки были такие широкие, что руки ему приходилось расставлять очень широко. Григорию Борисовичу с его большим ростом тоже было несладко, ему пришлось идти, согнувшись в три погибели, если бы он выпрямился, бабка бы просто свалилась с носилок в ту сторону, где несли ребята.
Так вот почему гроб носят на полотенцах, чтобы носильщиков по росту не подбирать, на плечах-то гораздо легче!
Иногда один из них запинался и чуть не падал. Носилки, сколоченные наспех, оказались крайне неудобными, толстенные ручки, сделанные из молоденьких кедров, неловко было держать, страшно уставали пальцы.
Тяжёлый мужской труд сопровождал густой, многоэтажный мат. Запинаясь, громко матерились пацаны, оступаясь, в голос матерился парень, только Григорий Борисович сдерживался, тихо бормоча ругательства себе под нос. Хорошо, что дочек тут нет, подумал он.
- Мужики, кончайте материться при женщинах! – он попробовал, было унять их, но вторая старуха сказала:
- Пусть ругаются парни, так им легче, а то совсем невмоготу!
Когда становилось совсем тяжко, делали передышки, три или четыре раза. Но вот, наконец, вышли на тропу, дальше будет легче, ни пней на пути, ни деревьев, ни валежника.
10.
Решили немного передохнуть, после самого трудного участка. Медленно идём, пустяковое расстояние прошли за полчаса, уже около трёх. Парень достал сигареты и закурил, взяли по одной и мальчишки.
- Дядя, вы курить хотите? – участливо спросил один из них Григория Борисовича.
- Я не курю, да и вам ещё рановато.
В дискуссию о вреде курения пацан вступать не стал, а чтоб перевести разговор на другую тему спросил у старухи на носилках:
- Бабушка, у вас нога сильно болит?
- Ой, сильно! Спасибо, ребята, что не бросили…
- У нас в тайге, мать, закон такой, один попал в беду, другой всё бросай и выручай, - важно сказал парень, - надо будет, и нас понесут, дай Бог головой вперёд. Верно, батя? Ну, ладно понесли!
По тропе идти было гораздо лучше, но тоже нелегко. Впрочем, по тропе шёл только парень, ведь он со своей стороны был один. Ребята и учитель опять шли по целине, неся носилки над тропой. Пни и деревья и теперь изрядно мешали, путаясь под ногами и хлеща ветками по лицу. Тропа сильно виляла, спускаясь к болоту. Метров через тридцать приходилось устраивать отдых. На опушке, примыкавшей прямо к тропе, они неожиданно наткнулись на двух ягодников, мужчину лет сорока и старушку. Полянка, по которой они ползали, была вся красна от брусники. Крупная ягода!
- Отец, ты нам поможешь? – спросил парень, у которого силы были на исходе, и рассказал вкратце о сути дела.
- Конечно, помогу, нет базара!
Новый попутчик посмотрел на часы, было уже двадцать минут четвёртого.
- Так, электричка около шести. Ходу тут часа полтора, а с носилками и больше, собирайся мать, кончилась наша ягода на сегодня.
- Конечно, конечно, - ответила та, - пойдём, раз такое дело.
11.
На сборы хватило пяти минут, и опять нелёгкая дорога. Теперь новый мужик и парень шли в голове, хорошо, что ростом друг другу подошли. Всем стало теперь гораздо легче. Две старухи, подружка пострадавшей и мать нового попутчика, шли позади, неся рюкзаки, и разговаривали, обсуждая вчерашний несчастный случай. Спустились к болоту. Если идти одному, то можно перейти его аккуратно, не промочив ног. Но это если одному, ведь тропа на одного и рассчитана. А если вдвоём, то, как ни старайся, а сапогами воду зачерпнёшь. Впрочем, на это никто не обратил внимания, только пацан, что был в кроссовках, сбросил их и прошел босиком. Перешли болото, передохнули, воду из обуви вылили, носки отжали, и опять в гору. Тропинке было тесно в молодом сосновом лесу, для хождения с носилками она явно не предназначалась. Уже давно надо было передохнуть, но негде было среди сосновых зарослей поставить носилки. Опять послышался мат. Но ничего, кроме как идти вперёд, нельзя было. Только вперёд! Старухе на носилках тоже приходилось несладко, колючие сосновые ветки не щадили и её. Когда, наконец, среди непроходимых зарослей показалась небольшая проплешина, они, не сговариваясь, поставили носилки и, обессилев, повалились на землю сами.
- Мать, дай воды напиться, - попросил мужик.
Жадно, попив из бутылки, предложил остальным, все тоже напились. Только учитель хоть и мучился жаждой, как все, пить из одной бутылки с чужими людьми не стал. Отказался вежливо. А в свой рюкзак лезть за своей водой неловко, подумают, брезгует… Ничего, на жаре много пить вредно.
Времени без пятнадцати четыре. Григорий Борисович лежал на спине и видел синее-синее небо, ни тучки, ни облачка. С погодой хоть повезло.
12.
Когда все закуривали, новый мужик предложил и ему, и только тут сообразил, что не знает его по имени.
- Григорий.
- Пётр.
Парень тоже представился, как бы спохватившись:
- Николай.
Пацаны назвали себя по-мужски солидно:
- Иван.
- Фёдор.
Мужики обменялись рукопожатиями.
Попутчица пострадавшей сказала:
- Я Анна, а подруга моя – Людмила.
- А я Мария, - назвалась мать Петра, - нет, я не курю, я деревенская, у нас бабы не курили.
- И я деревенская, - сказала Анна, - у нас все бабы курили, и, обращаясь к Григорию Борисовичу, спросила, - Григорий, а вы кем работаете?
- Я учитель.
- В школе?
- Да.
- А что преподаёте?
- Математику.
- Понятно, а то я смотрю, вы не такой, как все. А вы Петя?
- А я плотник.
- А я в милиции, шофёр. Представляешь, у нас как раз на неделе занятие было по оказанию первой помощи, как эти самые шины накладываются, я раньше и понятия не имел, - сказал Николай, - а они, - он показал на пацанов, - племянники, моей сеструхи дети. Мы уже неделю в зимовье живём, у нас брусники – море!
- А куда вы её деваете?
- Родня забирает через день и на базар. Сегодня хоть в городе переночуем, раз такое дело, в баню сходим, а то заросли грязью.
Разговор перешёл на таёжные дела, погоду, урожай… Вспомнили, что уже много раз видели друг друга в электричках, ведь таёжники все с многолетним стажем.
- А вы, Григорий, тоже продаёте ягоду, или для себя? Я смотрю, вы почти каждый день ездите, когда один, когда с дочками, - спросила Анна.
- Для себя, - соврал учитель, - у меня семья большая, четыре дочери, жена и тёща.
Признаться, что он по бедности вынужден продавать половину ягоды, ему было неловко. Но что делать, билеты страшно дорогие, да и отпускных до осени не хватает. Вот и сегодня думал хоть ведро привезти на продажу, заказ есть.
13.
Как со временем? Он посмотрел на часы – без пяти четыре. Да, черепашья скорость.
- Мужики, вы, наверное, есть хотите? – спросила Анна, и, не дожидаясь ответа, достала еду, хлеб, яйца, огурцы, - кушайте, огурцы со своего огорода.
Никто не отказался. Григорий Борисович, с удовольствием хрустел малосольным огурцом и блаженствовал. Впереди ещё половина горы, потом спуск, болото, ещё один перевал... А пока можно просто лежать на теплом мягком мху, вытянув ноги, и хрустеть огурцом. Впрочем, уже четыре.
- Пойдем дальше, - сказал он, - тут обычного ходу час пятнадцать, а как мы идем, так не меньше двух. Как бы на электричку не опоздать.
- Да, пойдём.
- Смотрите, вон кто-то идёт, - вдруг сказал Федя.
14.
Действительно, поднимаясь по тропе, шли двое. Впереди высокий мужик в тельняшке, с большой бородой, ярко-рыжей с сединой. На вид лет ему было тридцать-сорок, а может, и больше. За ним шла женщина в положении. Экипировка мужика была как у заправского таёжника, самодельный нож, огромный горбовик, ведра на четыре, а то и пять, судя по походке, не пустой, к нему сверху привязан большой топор, прямо на горбовик надет матросский бушлат… В руке у него была длинная палка, на которую он опирался. Только на ногах у мужика вместо сапог, которые должны были бы дополнять наряд, были старые прогоревшие кроссовки с обрезанными задниками. Явно не по размеру обувь, большие пальцы выглядывают в дырки, почти как у волка из «Ну, погоди». Рядом бежала белая собака с хвостом колечком, несмотря на внушительные размеры довольно добродушного вида. Они шли довольно бодро, видно, люди привычные к большим нагрузкам. Оба были слегка под хмельком.
Услышав сбивчивый рассказ о несчастном случае и просьбы о помощи, они немного молчали, задумавшись. Наконец, мужик сказал:
- Всё ясно, поможем без базара, моряк на суше не дешёвка! – и показал всем синий якорь, выколотый на руке.
Он отдал жене свою палку, с участливым видом посмотрел на пострадавшую, спросил:
- Кто шину накладывал?
- Я, - ответил Николай
- Одобряю, где научился?
- Да я в милиции служу…
- Так мы коллеги, я в молодости тоже в милиции работал, как ни как, старший сержант! А ты, в каком чине?
- Младший сержант.
- Товарищ младший сержант, благодарю за службу, - он взял под козырёк старой железнодорожной фуражки, - ну, дай пять. Молодец, хорошо сделал, я в этом разбираюсь, я ведь и медик, когда-то в сельской больнице санитаром работал. Если что, первую помощь могу оказать, я в деревне иногда фельдшера заменял и ветеринара, случалось и зубы выдирать, и роды принимать. Я всё делать умею. Ну, что, мамка, сильно болит? – участливо спросил он, присев на корточки рядом с носилками.
- Ой, сынок, сильно!
- Ничего, потерпи, мы тебя донесём скоро. Тебя уже ищут, поди? Вы ехали с ночевой, или так?
- Так просто, вчера вернуться хотели.
- Родные-то знают, куда вы поехали?
- Да, знают, что на «Брусничный», тебя как звать-то?
- Позвольте представиться, Василий Иванович, можно просто Вася, а это Таня, моя супруга и спутница жизни.
Все назвали себя. Федя спросил:
- Дяденька, а у вас настоящая лайка?
- Чистокровная, я ведь профессиональный охотник. Я Шарика из Тафаларии привёз. Вот что, пацаны, бегите скорей на остановку, если там бабку ищут, успокойте, скажите, сейчас принесём. Мы теперь без и вас справимся!
15.
Мальчишки быстро пошли вперёд. Мужики тихим ходом за ними. Мария предложила Василию понести его горбовик, но тот сказал:
- Тебе, мать тяжеловато будет, не беспокойся, я привычный, а Тане нельзя, мы пополнения ждём. Веришь ли, я пешком от Якурима до Тынды прошёл. Я ветеран БАМа.
Двинулись в путь, вверх по тропе. Теперь, когда можно было нести носилки на плечах, стало гораздо легче. Впереди шли Николай с Петром, позади – Григорий с Василием. Рост у них обоих был большой, так старухе было удобней.
- Мужики, осторожней, не в ногу, да не трясите так, - то и дело поучал Василий, - когда трясём, нога сильнее болит. Потерпи, мамка!
Огромный чёрный глухарь, взлетел из зарослей рядом с тропой, где видно ел ягоду.
- Какой красавец! – восхищённо сказал Вася, - я по весне таких добываю на току.
Кто-то предложил нести наоборот, вперёд ногами, чтобы ветки не так по лицу хлестали, но Вася отрезал:
- Нет такого закона, чтоб живого человека ногами вперёд носить! Только когда помрём, верно, мать? Вот тогда и понесут нас вперёд ногами…
Но хоть и начали они бодро, к концу подъёма опять умаялись и остановились на отдых на гребне горы. А времени было уже двадцать минут пятого. Посидели, перекурили.
- А брусники нынче много, вчера хорошо брали, а Людмила, когда уже ногу сломала, когда мы выбирались, по такой ягоде шли! Людмила ползёт медленно, я ещё набрала немного.
- А мы на камнях берём, ягода вот такая крупная, ковёр!
- Ранняя теперь брусника, конец августа, а она уже бурая…
- Да раньше её только в сентябре брали, видно климат изменился… А мы три дня в тайге, далеко, заходить только полдня. Набрали с Танькой горбовик. Завтра на базар, верно?
- Да-да, - ответила Васина жена, затягиваясь «Беломором», - как ещё продадим, на базаре цены смешные…
- Да, - вмешался Григорий Борисович, - ягода на рынке стоит копейки, а билеты…
- Да ты что, билеты покупаешь, Гоша? Сразу видно, интеллигент! Да кто сейчас по билету ездит?
- А ты как?
- Да по-разному. Когда кондуктор добрый попадётся, я ведь бывший путеец, многих знаю, когда убежишь. Вот я раз нищим прикинулся. Ревизоры зашли, а я потихоньку тёмные очки надел, - с этими словами он достал из кармана старые полусломанные тёмные очки и водрузил их на нос, снял фуражку, начал шарить палкой впереди себя, запрокинул голову, как слепой и прогнусавил, вызвав всеобщий хохот:
- Дамы и господа, товарищи и граждане, братья и сёстры! Пода-а-айте слепому на пропитание! Свой вагон прошёл, а в другом опять ревизоры. Я и его прошёл. Веришь ли, ещё и денег собрал на бутылку. Я ведь артист не из последних, в молодости в народном театре играл, когда на БАМе работал, я ветеран БАМа, у меня и медаль есть…
16.
- Жаль, завтра на работу, - посетовал Пётр, - ягода есть, а времени нет. А ты где сейчас работаешь, Вася?
- А сейчас нигде. Я плотник, столяр и каменщик, работал на ремонте театра, платили хорошо. Да мы раз всей бригадой загуляли с получки, неделю гудели. А как на работу пришли, нам прораб говорит: вас всех за пьянку уволили, на … послали. Вместо вас, говорит, теперь китайцы работают по шестнадцать часов в сутки. Ты видел, как они работают? Как машины! Возьмут полные носилки раствора или кирпичей и как побегут, - и он, сузив глаза, живо изобразил китайца, - мало-мало кусать, мало-мало спать, много-много лаботать! Но ничего, сейчас лето, на ягоде проживём, а там куда-нибудь устроюсь… У меня специальностей много, я раньше на железке работал, у самого Байкала жили… Ну ладно, пошли. Георгий, сколько там времени?
- Я не Георгий, а Григорий, двадцать пять минут пятого.
На спуске они перестроились, в голове шли Григорий и Василий, а в ногах Пётр и Николай. Дорога здесь была широкая, и нести стало удобней. Все повеселели, пошли бодро, только Вася всё время просил:
- Потише, мужики, трясёте сильно!
Видно, он не мог подолгу молчать, ему всё время надо было что-то говорить, кого-то поучать, что-то рассказывать, просто балагурить.
- Мы раньше на Байкале жили, я на железке монтёром пути работал, чуть бригадиром не стал, мне даже почётное звание присвоили…
- Какое?
- Ударник коммунистического труда, вот так-то. Наша бригада всегда лучшая была, премии регулярно получали…
- Ты ещё расскажи, как тебя за пьянку уволили, - встряла Таня.
- Молчи, женщина, когда мужчина говорит! – беззлобно отозвался Вася, - это по нечаянности вышло, загуляли с получки…
- Три дня гуляли…
- Да у меня натура такая широкая. По мне работать, так работать. От души. Пить, так по-нашему, по-русски! Русский человек наполовину ничего не может, для нас золотой середины нет. Я может скоро с пьянкой совсем завяжу, вот выпью всё, что мне судьбой предназначено… Да не трясите вы так, не дрова несёте, человека!
17.
Спуск заканчивался, показалось болото. Решили перед ним минут пять передохнуть.
- Когда меня уволили, мы тоже неплохо жили. Байкал – великое дело. Рыба! Омуль, хариус, да вот ещё бычок. Гоша, ты знаешь такую рыбу?
- Я не Гоша, а Гриша. Какую рыбу?
- Бычка.
- Что-то слышал, я не рыбак.
- Ну и зря. А я рыбак. Так вот, сама рыба небольшая, а голова вот такая здоровая. Они по весне икру у самого берега откладывают в укромных местах, и самец рядом сторожит её. Веришь ли, просто берёшь вилку, привязываешь её к палке, колешь самца, собираешь икру, целый пакет, вот такой. Я как-то их набил видимо-невидимо. Икры набрал до …, а Танька бутылок у вокзала насобирала, сдала, масла подсолнечного купила и хлеба, нажарила рыбы с икрой. Вкуснотища, блин! Ты ел когда-нибудь?
- Нет, не ел.
- Ну и зря. А тут ещё, веришь ли, дружок Ваня зашёл с бутылкой. Как мы тогда посидели, помнишь, Тань?
- Да уж, Ваньку тогда чуть с работы не выгнали, вы в тот раз неделю гуляли…
- Пойдем, мужики, на электричку опоздаем, - сказал Пётр, - уже без пятнадцати пять.
И всё по новой. Перешли через болото, воду из сапог вылили, и вверх на последний перевал. Опять узкая виляющая тропа. Опять пни и брёвна под ногами. Как специально на вред, вдруг стаи попадаться грибы: маслята, подосиновики, волнушки, рыжики… Григорий Борисович даже расстроился, но, кажется, кроме него их никто не заметил. Не до грибов сейчас всем. Опять колючие ветки по лицу. Опять все в поту. Опять мужской мат.
- Потерпи, мать. Потихоньку, мужики, да … вашу мать!
Недолгий перекур на середине подъёма. Все вымотались до предела, даже Вася примолк.
18.
- Как лес засоряют, сволочи. Свиньи, а не люди, - не сдержался Григорий Борисович, глядя на гору бумаги, стеклянных осколков, пустых консервных банок, пачек из-под сигарет, наваленных возле тропы.
- Да, загадили тайгу, - согласился Вася, - но, это как посмотреть. С другой стороны, Гоша, это ведь наш культурный слой. Может, через тысячу лет по этим кучам археологи будут нашу историю изучать. Верно? Стоянка человека конца двадцатого века, во! Ничего, Гоша, я слышал, скоро к нам Грин Пис приедет, субботник по очистке леса проведёт, опять чисто станет, потерпи немного!
- То-то и оно, Грин Пис. А сами мы, что, не люди?
- Так, Гоша, тоже нельзя говорить, «не люди». Мы люди, человеки. Не хуже американцев тех же. Просто мы рас…и у нас, как её, «равнинная расхлябанность». Я это от одного профессора слышал, он к нам на БАМ с лекциями приезжал. Территория у нас большая, вот и не бережём, знаем, что на наш век хватит. Россия, Сибирь это тебе не Голландия, не Израиль! Там земли с гулькин нос, хошь не хошь – соблюдай чистоту, а то будешь на помойке жить. Хотя, с другой стороны, ты прав, люди наши настоящие з…цы. Я это понял, когда дворником работал.
- Я ведь эти места с детства знаю, родные мне эти места. Почти каждую кочку помню, каждый кустик. Вижу, как тайга в свалку превращается. Мне вот вчера, даже куча бутылок водочных попалась, - сказал Григорий Борисович.
- Целых, где? – насторожился Вася.
- Ну да, целых, а что? – и Григорий указал примерное место бутылок
- Как «что»?! Каждая бутылка - восемьдесят копеек! Другой раз денег нет, так бутылок насобираешь, хлеба купишь детям, иногда, веришь ли, и на пузырь останется! Гош, а ты кем работаешь?
19.
Разговор продолжался уже в пути.
- Да не Гоша я, а Гриша! Я учитель математики в школе.
- Да мы же с тобой коллеги! Я раньше, когда ещё в деревне жил, труд в школе вёл, я ведь и столяр первоклассный, и плотник, и… Да и образование у меня, как ни как, незаконченное высшее, целых два… Я в двух институтах не доучился!
- Расскажи лучше, за что тебя из школы турнули, - опять встряла Таня.
- Да сейчас не об этом, мать. Я с бригадой плотников в деревне работал, там с Танькой познакомился, она сама деревенская. Ну, женился на ней. Бригада моя уехала, а я в школу трудовиком устроился. Да жили-то мы у её родителей, мне должны были дом дать, да учительский дом сгорел ещё до меня. А родители её меня сразу невзлюбили, зачем, мол, нам этот нахлебник. А мне, как учителю, и дрова бесплатные привозили, и электричество бесплатное, и комбикорм по себестоимости выписывали… Я им, веришь ли, такие стайки для скота построил (доски на стройке с…л), такое свинство и скотство развёл. А они: нахлебник и нахлебник. А я не могу несправедливость терпеть, запил с горя. Я когда пьяный – дурной становлюсь, как-то тёщу с тестем о…л! Они к директору жаловаться. А по работе ко мне претензий нет. Я если с вечера напился, утром морду в сугроб – и как огурчик! Иван Петрович, директор, говорит тестю: разбирайтесь сами. Но они к нему каждый день да через день бегать заладили, избиваю их, мол, дебоширю. Побил то по-настоящему всего раза три… Ну, директору это надоело, он у нас был строгий был, никому спуску не давал. Говорит мне: бери расчёт, пусть лучше у меня труд не ведётся совсем, чем так. Ну, я Таньку взял, и на БАМ… Да вы осторожней, черти, человека несёте, между прочим, со сломанной ногой.
- Ну и дорога, будто пьяный топтал. Гоша, ты вот математик, скажи, как такая линия по-научному называется?
- Синусоида.
- Вот-вот! Синусоида а не дорога… А я, веришь ли, вчера свои сапоги сжёг. Дождь вчера прошёл, в них вода натекла. Повесил их над костром на палочке и заснул, мы вчера лишнего приняли. А проснулся, сапог уже и нету. Хорошо, эти вот кроссовки нашёл на дороге, задники отрезал, ходить можно… Так-то я по тайге босиком хожу, приезжаю и разуваюсь. А в электричке и по городу босиком некультурно. Сейчас уже поднимемся, отдохнём малость. Вон уже вершина, кто-то костёр жжёт.
20.
Однако, поднявшись на вершину горы, они обнаружили не костёр, а небольшой пожар. Видно, с полчаса назад кто-то, проходя, бросил окурок, и огонь по сушняку быстро разошёлся. Горело уже несколько молодых сосёнок. Поставив носилки, мужики принялись тушить огонь… Потушили под Васиным руководством, который, оказалось, когда-то был и пожарным, немного перекурили. Вдруг Шарик с лаем бросился к поваленному дереву невдалеке.
- Да … вашу мать, кобеля уберите, - раздался оттуда голос.
Сначала над бревном показалась растрёпанная голова, а потом и мужичок, тот самый, что утром напрашивался в попутчики к Григорию Борисовичу.
- Ты что там спал? – спросил Вася
- Что-то сморило, проспал весь день.
- Ты что пожара не видел, тут же лес горел?
- Ни … не видел, я же спал!
- Так ты весь день проспал, и ягоды не набрал?
- Ну и … с ней!
- Тебя как звать-то? – спросил Вася.
- Вовкой.
- Скорей, электричка через сорок минут, - сказал немногословный Пётр, - опоздаем, будем два часа сидеть.
Николай, сидя на пне, молча курил. Когда он вставал, вдруг скривился лицом, схватился за поясницу и со стоном потихоньку сел обратно на пень.
- Да ты парень, никак, надорвался. Он с самого начала тащит, - сказала Анна, обращаясь к Василию.
- Мы когда первое болото с пацанами переходили, я все маты собрал, какие знаю, думал, не дойдём. Это у меня радикулит обострился.
- Ты, Коля, не беспокойся, мы донесём, братишка поможет, - сказал Вася, имея ввиду Вовку, - я, Коля, на платформе тебе радикулит полечу, у меня опыт есть, однажды наш боцман…
- Вон мой внук идёт, - вдруг сказала Людмила.
Действительно, по тропе со стороны железной дороги поднимался молодой человек, одетый в городскую кожаную куртку и резиновые сапоги. Он подошёл быстрым шагом к носилкам и сказал, обращаясь к бабке:
- Куда тебя опять понесло, старая? Мы вчера с ума чуть не сошли, сегодня с утра все приехали, тебя по лесу ищем. Пацаны какие-то из лесу вышли, говорят: там бабушку несут, - и, обращаясь ко всем, добавил, - спасибо, что не бросили.
- У нас, мил человек, человека в беде не бросают, - назидательно сказал Вася, - это закон тайги. Ты сейчас с нами носилки понесёшь! Тебя как звать-то?
- Александр, Саша.
- А я Василий Иванович. Берись сзади, Саня, и в путь, Гоша, который час?
- Без десяти шесть! Торопиться надо.
Дорога опять пошла хорошая, широкая и прямая. Мужики торопились, боясь опоздать на поезд, старуха стойко терпела тряску.
- Знаешь, Гоша, я, когда вижу эту красоту, - сказал Вася, показывая на красивый олхинский распадок, - жалею, что я не художник. Я всё делать умею, а рисовать – нет, Бог не дал. Я бы такую картину написал, слов нет, понимаешь?
- Понимаю, Вася, - ответил Григорий Борисович, он-то хорошо понимал.
21.
Немного прошли молча. Но долго молчать Вася не мог.
- Нынче то ещё с ягодой неплохо, - тараторил он, - а вот три года назад – беда. На дальние мои угодья, где я ягоду с детства беру, все ходить повадились. Что делать. Так я наловчился по-медвежьи рычать, охотник, как-никак. Бывало, и с рогатиной на мишку ходил… Гош, ты слышал, как медведь рычит?
- Не довелось.
- Ну, так слушай, - и Вася, скорчив страшную рожу, зарычал.
- Никак медведь, - испугалась Людмила, задремавшая было на носилках.
- Это Вася шуткует.
- Так вот, чуть народ на моё место подходит, я по-медвежьи кричу, все убегают, вот умора. А как-то раз я так увлёкся, веришь ли, на мой крик медведица с медвежонком прибежала…
- Так, паря, не шутят, сказала Анна, - с мишкой шутки плохи. Я в позапрошлом году, голубику брала, и с мишкой столкнулась. Вот, когда страху натерпелась-то. Я из котелка ягоду выбросила, перевернула его и давай стучать. Медведи стука боятся. Стучу и пячусь. А он за мной потихоньку. Я от него задом километров пять шла, вещи свои бросила к чёрту, а когда он отстал от меня, бегом припустила. Я потом полгода боялась тайги…
- А я теперь, когда ещё в тайгу пойду, - отозвалась Людмила, - нынче без ореха останусь. Я с малолетства в тайге, черемшу беру, папоротник, ягоду всякую, грибы, орех, а в молодости и охотилась ещё…
- Тебе, мать, орехи внук привезёт, верно, Саня?
- Да.
- Гош, время скажи.
- Шесть двадцать.
- Чёрт, опоздали!
- Да, но поезда ещё не было, может, успеем? Тут ещё минут пять.
22.
Последнюю часть пути прошли, почти пробежали, молча. И вышли на платформу, где было уже полно народу. Электричка опаздывала, но они были этому даже рады, иначе бы опоздали сами. Подошли родственники Людмилы и Анны, благодарили всех, кто нёс старуху, словоохотливого Васю в первую очередь. Подходили другие таёжники, спрашивали, что и как. Вася всем всё подробно рассказывал. Его тут многие знали. С трудом, переваливаясь, к нему подковыляла еле живая собачонка. Он присел на корточки, погладил её:
- Ой, ты, моя бедолага! Веришь ли, Гоша, эта псина под товарняк попала, у меня на глазах. Ходила голодная по платформе, хозяева её пьянствуют, сами одичали здесь, собаку не кормят почти. Тань, дай ей пожрать что-нибудь. Она шла по пути, не успела от поезда убежать, локомотив её сбил, а когда поезд проехал, она потихоньку встала, два шага сделала, и опять на пути упала, я её перетащил подальше. Да вон её хозяева Пашка и Светка. Гоша, веришь ли, меня все собаки любят, никакая никогда не укусит, сто раз проверено, я их понимаю, и они меня. И лошадей понимаю, и любую тварь. Гоша, тебя собаки любят?
- Я не Гоша, а Гриша. Честно сказать, нет. В детстве – любили, а сейчас – нет. Всегда облаивают.
- Значит, ты неуверенный человек. Они неуверенных не любят, и злых. Ты же не злой, ты добрый, я же вижу. Значит, уверенности в тебе мало! А меня всякая живая тварь любит, вот те крест, - он широко перекрестился, покосился на жену, и добавил потихоньку, чтоб она не слышала, - и бабы тоже любят.
23.
Рядом с платформой стояло несколько деревянных двухквартирных домов, где жили путейцы. Раньше, видно, они ещё держали скотину, огороды, теперь ничего этого не было, большие огороды заросли крапивой и бурьяном. Из дома слышалась пьяная ругань и детский плач. Вот из дверей вышел мужик в длинных чёрных трусах и железнодорожной фуражке с кокардой, приколотой вверх ногами, и, едва не падая, пошёл в сторону остановки. Следом за ним выбежала не менее пьяная женщина и начала осыпать мужа такими изощрёнными матерными ругательствами, каких и в школе не услышишь.
- Ах ты … …! Я тебе покажу, как ребятишкины деньги пропивать … …!
- Видно, они вчера зарплату пропили, а сегодня начали детские пособия, - сказала Таня.
Потом они вернулись в дом, и оттуда опять послышалась ругань. Вдруг дверь с треском открылась, и женщина вылетела из неё, видно от хорошего удара. Она упала на землю, немного полежала, изрыгая новые порции ругательств, а потом встала и нетвёрдой, но решительной походкой направилась к сараю, вышла оттуда с большим колуном и, не прекращая ругаться, зашла в дом.
- Вася, она ведь сейчас убьёт его, надо что-то сделать, - сказал изрядно испугавшийся Григорий Борисович.
- Гоша. Муж и жена – одна сатана. Ты туда сейчас пойдёшь? И я нет. Сами разберутся. Я иногда Таньку тоже учу, тогда ты ко мне не подходи, прибью и не замечу!
Дверь опять с треском открылась, опять вылетела Света, а за ней, едва не по голове, колун. Отлежавшись немного, она потихоньку встала, прихрамывая, отнесла колун в сарай. Потом она опять зашла в дом, опять послышалась ругань, но уже не так сильно, и всё постепенно стихло.
24.
- Вот, до чего водка людей доводит, - вздохнул Вася, и, обращаясь к мальчишкам, добавил, - вы пацаны, когда вырастите, водку не пейте. И не курите. Поняли?
- Дядя Вася, да ты же сам пьёшь и куришь!
- Это я сейчас. А молодым был, не курил, спортом занимался, боксом, борьбой, лёгкой атлетикой, в волейбол играл за сборную района… это я уже потом, после службы запил, да закурил. Это не я виноват, это жизнь виновата… И в школе учитесь хорошо, поняли!
- А сам-то ты как учился, дядя Вася?
- Я-то? Да я один из всей нашей деревни за десять километров в среднюю школу ходил, в село Оглоблино. У нас в деревне только начальная была. Никто не ходил, только я! В любой мороз, в грязь. Зимой-то на лыжах, а летом так. Да я все книги из школьной библиотеки прочёл. По два раза! Да я почти отличник был, у нас, помню, электричества ещё не было, при керосиновой лампе уроки учил. Да это ещё хорошо, когда керосин был, бывало и при лучине…
- А родители у меня, простые колхозники, - продолжал Вася, - я, можно сказать, интеллигент в первом поколении. Читать по водочным бутылкам учился. Батя с друзьями сидит, выпивает, потом меня позовёт, говорит, сынок, прочти. А я возьму бутылку, и прочту по складам: «Вод-ка сто-лич-на-я». А он говорит, молодец, сынок, учись! У нас дома книги были только в стеклянном переплёте. А я, два года назад, как в Прибайкальск приехал, сразу в библиотеку записался. У меня и сейчас с собой книга в рюкзаке.
- Врёшь, дядя Вася!
Вместо ответа он достал потрёпанный том Куприна, ребята пристыжено замолчали.
25.
Электричка опаздывала.
- Глядите, журавли полетели, - вдруг сказал Вася, показывая на небо.
Все посмотрели в небо, действительно, по небу, курлыча, неторопливо двигался к югу журавлиный клин.
- Летя-ят перелётные пти-ицы, - с чувством пропел Вася, - я вот по молодости тоже побродил по свету, где только не побывал. Я даже в кругосветке был! У меня за неё медаль есть. Я старшина первой статью. Мне предлагали на флоте боцманом палубной команды остаться. Я, было, согласился, а потом на родину, в тайгу потянуло. А я остаю-юся с тобою, родная моя сторона-а…
Вдруг неожиданно подул ветер, огромная чёрная туча закрыла солнце, стало холодно, и пошёл дождь. Сначала мелкий, потом всё сильней и сильней, как из ведра. Все, кто ждал электричку, достали кто зонтики, кто плащи или полиэтилен. Вовка надел на голову своё пустое ведро. Вася укрыл старуху своим бушлатом, Григорий Борисович достал из рюкзака плащ-палатку, и они вместе с Василием, присев на корточки, держали её над носилками. Электрички всё не было, она опаздывала уже минут на сорок, надо было посмотреть на часы, но руки были заняты. Дул сильный ветер, сверкала молния, гремел гром. Вроде, послышался поезд, все обрадовались, но это оказался товарняк, издалека было видно. Вдруг Вовка выскочил на рельсы и, кривляясь, стуча по ведру, как по барабану, начал приплясывать перед несущимся на него поездом. Машинист дал длинный гудок. Локомотив нёсся на лихого плясуна.
- Уходи, дурак, мать твою… - крикнул Вася.
- Не трамвай, объедет!
Электровоз был уже совсем близко, когда он всё-таки уступил ему дорогу. Все облегчённо вздохнули.
26.
Опять ожидание. Гром и молния, потоки воды с неба.
- Где ты, электричка? – не мог молчать Вася, - Приди, я всё прощу!
И тут послышался тонкий свист, какой издают только пригородные поезда. Электричка показалась из-за поворота. Трудно передать радость продрогших и промокших людей. Они встретили поезд как долгожданного друга, и, как говорил Вася, всё ему простили. Носилки занесли в первый вагон, с трудом развернулись в тамбуре и прошли в салон. Компания спасателей расположилась на первом сидении от двери. Осмотрелись, не сильно ли промокли, насколько возможно, привели себя в порядок и вспомнили, что пора уже и подкрепиться.
- Григорий, который час? – спросила Мария.
- Двадцать пять минут восьмого.
- Пойду к машинисту, вызову скорую, - сказал Вася.
Вернулся скоро:
- Сказали, скорая подъедет к «Первоапрельскому», там от дороги близко.
- Хорошо, я там как раз живу и работаю, - обрадовался Григорий Борисович.
- А в какой школе?
- В восемьдесят восьмой.
- Да? А Илья Давыдович у вас работает?
- У нас, он информатик. А ты откуда его знаешь?
- Мы с ним вместе бизнесом занимались раньше, мировой мужик, передавай ему привет от меня!
- Обязательно передам. Вася, а вы где живёте, до какой остановки едете?
- Мы на «Иннокентьевской».
- А ты Коля?
- До «Синюшки».
- Мы тоже до «Синюшки», - сказал Петя, - вы без нас справитесь?
- Не беспокойтесь, мы с Сашей вдвоём вынесем.
- Да я ещё, - сказал Вася.
- Тебе дальше ехать, можешь не успеть обратно в вагон.
- Ничего, успею. Ну, давайте кушать будем. У меня ещё водка есть, давайте для сугреву, - с этими словами Вася достал из рюкзака большую бутылку и хотел, было открытье её.
- Мужики, вы это дело бросьте, - перед ними как из-под земли вырос человек в милицейской форме, - распивать спиртные напитки запрещено!
- Братеня, мы только по чуть-чуть, мы, веришь ли, вымокли и промёрзли все насквозь! Хочешь, и тебе нальём?
- Не положено! Выпьете, драку затеете, я вашего брата знаю…
Видно, весь его жизненный опыт говорил о том, что нельзя выпивать вот так просто, без шума и драки. Он решительно взял бутылку и положил её обратно в Васин рюкзак.
- Приедете, дома пейте, - сказал он довольно миролюбиво и ушёл.
27.
Вася опять достал бутылку и открыл её. Откуда-то появились стаканы и кружки.
- Ничего, мы потихоньку.
Григорий Борисович хотел отказаться, но, во-первых, надо было согреться, а, во-вторых, он не хотел отделяться от людей, с которыми его связал сегодняшний день. Впрочем, Вася разлил действительно понемногу. Вася, Таня, Григорий, Пётр, Николай, три старухи, Саша, другая родня Людмилы подняли стаканы. Все, кроме мальчишек, они бы и не прочь, но на этот раз их обошли.
- Друзья, - сказал Вася, - до сегодняшнего дня мы не знали друг друга. Но вот случилась беда с бабой Людой и мы все, как один, пришли к ней на помощь! Я, старый таёжник и моряк, предлагаю выпить за здоровье бабы Люды, скорей поправляйся, мать, мы на тот год вместе в тайгу поедем!
- Что бы мы без таких мамок делали?! – вставила Таня.
Все выпили и стали закусывать, чем Бог послал. Григорий Борисович ощущал, как по телу пошла тёплая волна. Голова чуть-чуть затуманилась, он вместе со всеми что-то говорил. Вася, тем временем разлил ещё по одной.
- Друзья, вы все мне теперь стали родными. Вы мне теперь сестрёнки и братишки… Мой дом – ваш дом. Приходите ко мне в любое время, днём и ночью. С делом и без дела. С радостью и с горем! И просто так. Трезвые и пьяные. Пьяных протрезвлю, трезвых напою. Для друзей мой дом всегда открыт! Я живу на Иннокентьевской, переулок третий Демократический, дом пять, квартира два. За вас всех! – и с этими словами он выпил и полез ко всем целоваться.
Когда он разлил по третьей, Григорий Борисович сказал, слегка заплетающимся голосом:
- Вася, мне хватит.
- Нет, Гоша, не хватит! Это не по-нашему, не по-русски. Ты русский?
- Ну… в общем да.
- Я тебе друг?
- Друг.
- Ты меня уважаешь?
- Уважаю, Вася!
- Ты мужик?
- Мужик.
- Тогда пей!
- Ну ладно, только последнюю!
28.
Вася опять хотел что-то сказать, но Григорий его остановил:
- Нет, Вася, теперь я скажу. Товарищи, минуточку внимания, - и, дождавшись относительной тишины, продолжал, - я хочу выпить за нашу матушку-тайгу… которая нам всем… которая нас всех пока ещё кормит… Да дело не в том, что кормит… Она нам даёт такую радость в жизни, такую силу… Тайга это… такая красота… Мы нашу тайгу… нашу Сибирь… ни на что не променяем, никому не отдадим. Да если мне домой привезут тонну ягоды… вагон грибов, и скажут: «Гриша, возьми, но сиди теперь дома», я отвечу: «Нет, мне хочется самому…» Товарищи… друзья… нет, братья и сёстры!.. Вы все мне теперь братья и сёстры… И я вам брат и сестра… Нет, просто брат. Давайте беречь лес, ведь мы его так загаживаем, душа болит, ведь это же дом наш… наша родина, ведь мы все не сможем без неё… Ведь мы же… Братья и сёстры! Давайте, выпьем за тайгу, а, значит, и за Сибирь… А, значит, и за Россию!
Выпивая водку, уже без всякого удовольствия, даже с отвращением, учитель подумал, хорошо, что она закончилась. Хмель уже сильно ударил ему в голову, он старался теперь больше молчать и сидеть тихо. Электричка уже проехала несколько остановок, народу набилось почти битком, и, хотя выпивающая компания не редкость в вагоне, Григорий Борисович чувствовал неловкость, а вдруг, встретится кто-нибудь из учеников или родителей. Как обычно бывает в таких случаях, все разом заговорили, не стесняясь в выражениях, но никто никого толком не слушал. Вася и Петя о чём-то громко спорили, кажется, о конструкции колота. Вася говорил:
- Да ты с кем ты споришь? Я же профессиональный шишкарь. В Тафаларии два сезона отработал, а потом с начальником поссорился, бросил всё и ушёл пешком через Саяны. Вертолёта не стал ждать. Недели три шёл, веришь ли? Чуть от голода не сдох, а дошёл…
Компания студентов-туристов неподалёку принялась петь под гитару.
- Пацаны, а гитара-то у вас неправильно настроена, - не мог не вмешаться Вася.
- Батя, ты кого учишь, я на гитаре десять лет играю!
- А я тридцать пять лет, - и Вася начал подробно объяснять принципы настройки гитары.
Григорий Борисович немного задремал от качки, проснулся он от того, что Вася его разбудил и протянул стакан:
- Гоша, давай со студентами дёрнем, ты же тоже интеллигент. Вот ты, Серёга, - обратился он к гитаристу, - ездишь в тайгу отдыхать, а мы работать, но мы все таёжники… А, знаете что? Давайте, споём! Нашу, сибирскую.
Сла-а-авное мо-оре, священный Байка-ал…
Вся компания подхватила… Они так и ехали с песнями, душу отводили. Ехали, пели и пили. Григорий Борисович так и не понял, откуда опять взялась водка, будь она неладна. Он пытался отказаться, да не сумел…
- Ты, Гоша, главное закусывай лучше, тогда тебя водка не возьмёт, лучше переесть, чем не допить. Тушёнку ешь, чего спасибо? Ешь, мою ложку бери, и ешь, - Вася показал на открытую банку тушёнки с торчащей из неё ложкой.
29.
- Меня жена, - начал он очередную байку, - сразу после свадьбы повезла к своей родне в Ленинград, знакомиться…
- Постой, она же из деревни…
- Да я не про Таньку, про первую свою жену. Она работала в академии наук, сама из Ленинграда. Ну, приехали в Ленинград. Садимся за стол. Я смотрю, они колбасу нарезали, как папиросную бумагу, хлеб – вот такусенькими кусочками. Водку стали разливать вот в такие напёрстки. Я не стерпел, говорю, что вы за люди такие, не русские, что ли? Я к вам из Сибири приехал за тысячи километров, а вы мне колбасы жалеете, водки налили как цыплёнку. Сейчас же не блокада! А ну, несите, говорю, мне гранёный стакан! Налил себе полный стакан, взял три куска хлеба, пять кусков колбасы положил сверху. Говорю им, смотрите, как у нас в Сибири пьют и закусывают. Выпил стакан залпом, закусил. С женой истерика. Она кричит, что опозорил я её. Шум… Я говорю, что вы за жмоты такие? Я, говорю, да я вам сейчас сам водки принесу и колбасы, подавитесь, мне не жалко. Принёс им из магазина две палки колбасы, три бутылки водки. Говорю, сейчас мы по-сибирски гулять будем, я вас научу пить и закусывать, плясать и частушки петь… А они все, такие интеллигенты вшивые, со мной пить не стали. Ну, тогда послал я их всех на … и в Сибирь вернулся. У нас в Сибири народ лучше, добрей. Мой милёнок как телёнок, как его ещё назвать / Проводил меня до дому не сумел поцеловать!
Пили и пели.
- Коля, если у тебя слуха нет, то ты пой потише, - выговаривал Василий Николаю, - у нас в хоре руководитель так говорил: не можешь петь, не пей! Жаль у меня баяна с собой нет…
Тут из тамбура послышался баян, и хриплый голос нищенствующего музыканта, хорошо знакомый почти всем пассажирам, запел:
- Ой, мороз, моро-оз, не морозь меня-я…
- Иван, давай к нам! – крикнул Вася, и сказал Григорию, - Это Ваня, вот такой мужик. Мы с ним в одной бригаде работали. Он три года назад руки по пьянке отморозил, половину пальцев потерял. Работать теперь не может, в поездах песни поёт.
- А как он на баяне играет?
- Нормально, у него на правой руке три пальца уцелело, и на левой два. Семью-то кормить надо! Другой здоровый так не сыграет.
Между тем, Иван пробрался к компании. Вася его со всеми познакомил. Ко всеобщему удивлению он отказался от выпивки:
- Мне ещё работать надо, пьяным плохо подают, - и пошёл дальше по вагону, - Ой, цветёт кали-ина в поле у ручья…
30.
Учитель опять заснул… Когда проснулся, Вася громко спорил с каким-то дедом:
- Нет, батя, тут ты не прав. Тайга, это не работа, тайга, это удовольствие! Кто только таёжный труд знает, тот, считай, и не трудился вовсе. Вот у нас в горячем цеху… Что, ты тоже металлург…
- Следующая остановка «Синюшина гора»…
Петя с матерью, Коля с племянниками, начали собираться, распрощались с новыми знакомыми, пожелали Людмиле скорого выздоровления и пошли к выходу.
- Ко мне в гости заходите! Иннокентьевская, переулок третий Демократический, дом пять, квартира два. Мой дом – ваш дом! Приходите, когда хотите. Бутылку берите, и приходите, лучше две… - крикнул им вдогонку Вася.
- Гоша, а у тебя семья большая?
- Вася, меня зовут Гриша, Григорий!
- Так бы сразу и сказал.
- Да я уже раз десять сказал, а ты всё Гоша, да Гоша!
- Ну, извини! Ты мне в левое ухо говорил, я им почти не слышу, мне на него медведь наступил, - и он показал на шрам возле левого уха, - серьёзно, вышел на меня медведь в Саянах, я ружьё на изготовку взял, жду, когда он на меня бросится, на задние лапы встанет. И надо же, «тулка» моя осечку дала. Ухо моё в рукопашной и пострадало. Мишка меня бы насмерть задрал, да я мёртвым прикинулся, он оттащил меня, валежником забросал. Медведи свежего мяса не едят, ждут, когда протухнет… А я тухнуть не захотел. Я потом выбрался, ружьё своё нашёл, только мишка его сломал, умный зверь… Гриша, семья большая, спрашиваю?
- Большая, жена, тёща и четыре дочки, старшая студентка, младшие – школьницы. С нами ещё кот живёт, Марсик.
- Ну, ты молодец, хоть и бракодел. А жену как зовут?
- Таня.
- Ну, надо же, как мою. А, она у тебя работает?
- Да, бухгалтером.
- Где?
- В губернском департаменте.
- Нехило, а квартира у вас своя?
- Своя, трёхкомнатная.
- Да ты справный мужик, я погляжу… У меня трое детей, старший пацан в армии, две девчонки, пятнадцать и десять лет, да вот ещё пополнения скоро ждём. А вот жилья своего не нажили, всё по свету мотались. У нас и вещей почти никаких нет, нам собраться – только подпоясаться! Сейчас у друга Феди живу, временно. Я как с Байкала сюда переехал, так сразу к нему. Он душевный! Вот, у него переночевать и остановился. Три года назад. Это на «Иннокентьевской» в бараке, заходи в гости. Конечно, не хоромы, как у вас, одна комнатка и общая кухня с соседями. А мы люди неприхотливые, ко всему привычные. В тесноте, да не в обиде! Иннокентьевская, переулок третий Демократический, дом пять, квартира два. Федя мне больше, чем друг, он меня от смерти спас. Я лет десять назад как-то с работы иду трезвый, никого не трогаю. А до меня сопляки какие-то до…, человек десять. Они все пьяные, а я трезвый. С пьяным бы со мной они не совладали, а так пустой бутылкой по голове …ли, я упал, а они меня чуть не запинали… А Федя как раз из магазина шёл, водку отоварил, помнишь, как при Горбачёве водку продавали? Её тогда с боем брали… Так вот увидел Федя, что меня забивают до смерти, взял бутылку за горлышко, разбил её о стену, представляешь, водку разбил! С осколком острым на горлышке на шпану бросился, двоих сходу подрезал, другие разбежались. Веришь ли, из-за меня бутылку водки разбил, только что купленную! Последнюю бутылку! Ты бы так смог? То-то… Я у него пока и живу. Можно бы опять на железку пойти монтёром пути, видел пустую квартиру на «Брусничной»? Мне её дают, да ведь с тамошними аборигенами сопьёшься на хрен, верно?
31.
- Слушай, Гриша, а ты много ягоды набрал?
- Да нет, не успел сегодня. Литров шесть.
- Да ты почти пустой! Давай-ка, я тебе отсыплю, ну-ка, держи - и он, не дожидаясь ответа, открыл Гришин горбовик и начал пересыпать в него ягоду из своего.
Григорий Борисович попытался его остановить, но остановить хмельного Васю, было невозможно.
- Гриха, тебе меня не осилить! Ты интеллигент, а я мужик, у меня в молодости по дзюдо был первый разряд… да я с тремя такими справлюсь. Ты мне друг? Мы коллеги? Вот и сиди спокойно. Это же закон тайги, выручать друга. Ты же бабу Люду нёс вместо того, чтобы ягоду брать! Эх, Гринька, ты же отличный мужик! Ты душевный человек! В другой раз ты меня выручишь, когда мне плохо будет, верно, ведь выручишь? Переночевать пустишь?
- Какой разговор? Конечно выручу, мой дом — твой дом! Ну, спасибо, Вася…
- Да ты только скажи, если что… Да я за тебя любому глотку перегрызу, только скажи, если кто обидит! Мы с тобой через неделю шишку бить поедем, поедешь?
- Поеду, Вася, - отвечал изрядно захмелевший учитель.
- Гриша, ты мою хижину в тайге видел?
- Нет, Вася…
- Ну и зря…
- А совок мой видел?
- Нет…
- Ну и зря, я его на черенок от лопаты надеваю, чтоб грести ловчее…
- Тут билеты у всех есть? – громко кричала молодая кондукторша, с трудом продиравшаяся через толпу.
Григорий Борисович полез, было за деньгами, но Вася его остановил, и уверенно за всех ответил:
- У всех, мать, все с билетами!
И та, не останавливаясь, прошла дальше, туда, откуда к ней тянулись руки с деньгами.
- … следующая остановка «Первоапрельский»
- Саша, готовься, - разбудил Григорий внука Людмилы, - сейчас носилки понесём. Ну ладно, Вася, прощай! Счастливо до дома добраться…
- Ну, прощай, мамка, я тебе орехов привезу скоро, поправляйся, Саша дай пять, баба Аня, до свидания… Я вам помогу из вагона выйти.
- Да не беспокойся, мы сами…
Он посмотрел на часы, двадцать пять минут десятого. За окном уже почти темно. Электричка уже подъезжала к платформе, они увидели машину скорой помощи с мигалкой, стоявшую на дороге у лестницы. Да, далеко всё-таки нести. Тамбур был битком набит людьми, приготовившимися к выходу. Григорий Борисович надел свой рюкзак, который стал теперь очень даже тяжёлым, пожал Васе руку, попрощался с Таней. Он взялся за носилки спереди, Саша сзади. Хмель сильно ударил в голову, ноги заплетались, тяжёлый рюкзак c полным горбовиком мешал нести тяжёлые носилки. Выходя в тамбур, он споткнулся, и чуть не упал.
32.
И упал бы, но рядом оказался Вася, поддержал его и подхватил с одной стороны носилки. Стало гораздо легче. Учитель, как сквозь сон, слышал, как Таня говорила Васе:
- Мы же не успеем, застрянем здесь…
- Да ничего, мы к Грихе пойдём ночевать, он тут рядом живёт, он нас пригласил, он душевный мужик!
- А как там девчонки без нас?
- Они же неделю без нас жили, ничего, с голодухи не умрут. А завтра мы к ним. Или они к нам. Может, мы ещё у Грихи погостим, пусть федина жена от нас отдохнёт немного.
- Вась, да не удобно же к людям на ночь глядя, мы же с собакой, - попыталась отговорить мужа Таня.
- А чё неудобно? Мы же не с пустыми руками, тушёнка ещё осталась, хлеба купим, папирос пачки три, ещё пузырь возьмём, посидим хорошенько, верно? Мы же не просто так, мы же по-человечески!
Он обернулся и сказал Саше:
- Саня, как бабу Люду в больницу отвезёшь, давай к Грише, понял. Он тут рядом живёт, он приглашает. Гриша, объясни, как к тебе пройти!
- Извини, Вася, не могу, завтра на работу, - ответил Саша.
- Ну, как знаешь, моё дело пригласить, а мы завтра отоспимся, и на базар с ягодой. Гриш, поедешь с нами ягоду продавать?
- Там видно будет.
- Поедем, я и тебе помогу продать, - и продолжал, обращаясь к Тане, - Гришка вот такой мужик! Я за него… Как говорится, в тесноте, да не в обиде! Да мы их и не стесним. У них квартира большая, со всеми удобствами, если что, на улицу по нужде бежать не надо. Веришь ли, целых три комнаты, не считая кухни и прихожей! Представляешь, три комнаты, заблудиться можно, это не то, что у Феди одна комнатка и кухня тут же! Да, кстати, помоемся у них в ванне, ведь мы грязные, как чушки, скоро вши заведутся. Ты, небось, в ванне никогда не мылась! Помоемся вперёд, а потом уже и за стол. А завтра наши девчонки приедут, тоже помоются. А Шарик наш пёс смирный. Он и кота не обидит, и Гришину тёщу не тронет, ведь так, Гришка?
Григорий Борисович открыл было рот, чтобы ответить, мол, так, Васька, какой разговор, Васька, мол, закон тайги, мой дом – твой дом, и всё такое прочее, хотя и пьяный понимал, что жена и тёща будут не в восторге от его новых друзей. Ничего, он им всё объяснит, расскажет, как несли бабу Люду, про закон тайги, они поймут... Должны понять.
Но он ничего не сказал, боялся опять споткнуться и упасть, надо было сначала выйти из вагона, сзади напирала толпа, нести тяжело, тяжёлые носилки, тяжёлый рюкзак, да от выпитой водки шатает. Осторожно, ступеньки… На платформе шёл проливной дождь, а из динамиков уже слышалось:
- Следующая остановка «Студенческая». Осторожно, двери закрываются!
Иркутск, 2001 - 2004.