Страсти по Чехову (Шалюгин Геннадий) / Проза.ру

   Василий Белов в Гурзуфе.
12 сентября 1999 года. Солнце палит по-летнему.
- А у нас тут Белов загорает, - говорю я своим гурзуфским гостям. Гости – это члены Президиума Верховной Рады Крыма. Анна Всеволодовна Саенко - председатель постоянной комиссии по культуре, Юрий Петрович Панкратов - первый заместитель председателя парламента, Афанасий Яковлевич Иванов - председатель юридической комиссии. Его амбициозная жена Ольга, одетая в яркую малиновую блузу, наперебой с вальяжной хохлушкой Анной Всеволодовной играет роль хозяйки. Она пишет рассказы и стихи, недавно издала сборник с двусмысленным названием – «Обнажаюсь я страстно стихами». По каждому поводу автоцитируется.
   Появление уважаемых гостей на гурзуфской дачке Чехова имело свою историю. В начале 1999 года крымская Верховная Рада по инициативе председателя Леонида Грача спасла музей от описания имущества за долги. Парламент выделил нам около 200 тысяч гривень на покрытие долгов и ремонт мемориального дома. Я, естественно, благодарил благодетелей, как мог. А что я могу? Кроме чудесной бухты на берегу Черного моря, предложить нечего. Президиуму место понравилось, они приезжают сюда, кажется, уже третий раз. Привозили в уютный чеховский уголок белорусскую делегацию, пили пиво с вяленой рыбкой, мечтали объединиться с Россией и Белоруссией после завершения президентских выборах в Украине. Рассчитывали, что победит Петр Симоненко, коммунист с евангельским именем и фамилией.
Юрий Панкратов – круглолицый крепыш с голубыми глазами: в парламенте он курирует отношения с братскими славянскими государствами. Он твердо говорит о грядущей победе и поругивает евреев. Супруги Ивановы, которые называют себя «интернациональной семьей», осуждающе переглядываются. Жена Панкратова, располневшая блондинка со вздернутым носиком, реагирует спокойно. Привыкла.
Белова я приметил возле музейного домика. Он пришел погреться в Чеховской бухте. Невысокий, даже коротенький мужичонка с хитрецой в глазах, седой клочковатой бороденкой и рыжинкой в нависших бровях. В разговоре чуть грассирует. Чувствуется вологодский говорок. В лихие девяностые годы он пристал к патриотическому крылу литераторов. И сейчас у него в авоське - журнал «Наш современник». Ельцинские демократы его запрезирали, перестали печатать и вообще замечать. Будто вовсе нет на свете такого писателя, как Василий Белов… Василий же Иванович говорит не без гордости, что его тиражи перехлестнули за восемь миллионов... Одет он, правда, в простую синюю клетчатую рубашку с коротким рукавом да затертые, утратившие первоначальный цвет штаны с заплатанной ширинкой. На ногах – стоптанные башмаки. А может - кроссовки…
Последнее, что я у него читал - роман «Час шестый», который вышел в «Роман-газете» за 1998 год. Это заключительная часть исторической трило-гии, посвященной переломным моментам жизни России ХХ века. Дейст-вие происходит в 30-х годах то в деревне Шибанихе (читай – Тимонихе, родной деревне Василия Ивановича), то в кремлевских палатах, то на великой стройке коммунизма.. Герои - коммунистические вожди во главе со Сталиным, деревенские мужики и заключенные – строители Беломорканала. Рабочих Белов не вывел: видно, рабочую массу крестьянский прозаик не сильно знает. Да и верхи, понятное дело, показаны скупо. Композиция романа свободная, единого сюжета нет. Народный язык сочен, цветист, вологодский говорок - как свежая репа пахнет.
Серьезных философских размышлений в романе нет: автор растворился в народной стихии, в ее простодушно-наивно-хитроватом мироощущении, в поэзии и комизме вологодского диалекта. Похоже, что стремление воспроизвести народную речь со всеми причудами ее лексики и грамматики занимала Белова больше всего. Книга никак не кончается – в эпилоге просто перечисляются имена персонажей, которых судьба разметала по погостам и фронтам… Эпическое полотно – зеркало без рамы.
   Заглавие романа – «Час шестый» (время предательства Иисуса Христа в руки первосвященников) в образную идею не выросло.
   Многие годы я читал изощренную прозу «Нового мира», где формальный прием, изыск, выдумка составляют зерно и идею повествования – при полной ничтожности содержания. Рядом с ней проза Белова ароматна до одури, как цветущая сирень. Ясно, что Белов тяготеет к старой литературной школе, которая старалась выписать предметы выпукло, во всех деталях. Вместо того, чтобы по примеру Чехова ограничиться лунным отблеском бутылочного стекла на плотине…
   Нет, не чеховской школы проза…
Тем не менее, такие люди не каждый день встречаются... Я принялся зазывать Белова в Ялту: устроим в музее вечер, организуем телевизионную передачу… Белов вежливо отказался: осталась всего неделя, хочу погреться… Он написал в Гурзуфе очерк о Пушкине и Чехове. Признался, что Чехова в очерке ругает за безбожие. Дескать, священников нехорошо называл. Я возразил: Чехов не безбожник, он понимал смысл и значение веры, шел к своему Богу. А что попов ругал - так кто же их не ругает! Белов, однако, упрямо стоял на своем. Только потом, узнав, что перед ним автор понравившихся ему статей, Василий Иванович оттаял и сказал:
- Я вам пришлю очерк на прочтение – не наврано ли чего.
Статью мою «Сейф № 315» он прочитал, похвалил и сказал, что отдаст ее для публикации в «Наш современник». В статье шла речь о мытарствах Марии Павловны Чеховой в годы гражданской войны, когда большевики отняли у ней чеховские рукописи, письма, драгоценности.
Белов ушел загорать за камни, а я рассказал депутатам, что в чеховской бухте – живой классик современности. Супруги Ивановы, чуткие ко всему литературному, взволновались. Панкратов рубанул: «Зовем его сюда! Выпьем коньячку!». Все стали припоминать его деревенские рассказы, роман «Все впереди», где он шибко ругал иерусалимских дворян. Почувствовали в Белове «своего». Снарядили делегацию.
За ближайшими камнями, на которых, вероятно, сотню лет назад грелся сам Антон Павлович, Белова не оказалось. Иванов пошел в глубь бухты и махнул рукой: здесь! Прыгая с камня на камень, кое-как забрались в места, где обыкновенно уединяются нудисты. Белов лежал на боку за большим валуном, подстелив полотенце. Белое его тело подгорело, на красном лице сияла рыжая растительность. Рядом сохли штаны (поскользнулся и замочил), бесформенные башмаки и неопределенного цвета носки. Белов поначалу заупирался, но потом сдался. Натянул башмаки, не развязывая шнурков, и со вздохом отправился к депутатам..
   Возле домика, где в середине прошлого века отдыхал знаменитый пушкинист В.Б.Томашевский, в тени под навесом было прохладно. Легкий бриз продувал площадку, окруженную виноградом и розовым олеандром. На большом круглом столе стояли закуски, виноград. Василия Ивановича усадили на почетное место возле Панкратова, сделали памятные снимки. Приспел шашлык из баранинки. Я разлил по пластмассовым стаканчикам коньяк… Вскоре первая неловкость прошла, языки развязались. Панкратов вовсю ругал «жидов». Саенко порывалась говорить комплименты. Ивановы благоговейно молчали. Я впитывал впечатления.
   Разговор вертелся о самом больном и насущном – объединении славянских государств. Белов, посверкивая глазками под мохнатыми бровями, высказывался пессимистически: братья-славяне норовят использовать Россию, а потом гадят. Вот Болгария: сколько нашей кровушки на Шипке пролито, а на тебе! Не дали нашим самолетам в Югославию пролететь. В подтексте его речений чувствовалось, что и Милошевич отнесен к той же когорты хитрецов…
   Выяснилось, что при ГКЧП Геннадий Янаев посылал Белова в Крым успокоить татар. Горячая, злободневная тема быстро забила остальные. Депутаты наперебой стали говорить, что татары вовсю раскручивают новую пропагандистскую идею – объявить русских в Крыму оккупантами… А немецких оккупантов встречали хлебом-солью.
   Как раз в Ливадийском дворце проходил саммит руководителей ряда стран, бывших раньше советскими республиками. Устами Леонида Кучмы форум был провозглашен как «Ялта-2». Дескать, Сталин, Рузвельт и Черчилль разделили Европу, а он, Кучма, ее соединяет… Высоко замахнулся! Депутаты, забыв про окружающую красоту, принялись клеймить украинского лидера за то, что тот не пригласил белоруса Лукашенко. Действительно, бедному Кучме пришлось выбирать: прибалты пригрозили бойкотировать саммит, если «батьку» пригласят. От России был только вице-премьер Христенко, второстепенный человек. Короче, в Ливадии собрались враги и недоброжелатели, чтобы создать анти-российскую организацию ГУУАМ. Это Кучме даром не пройдет! Возмущались беспрецедентными мерами безопасности: вдоль дорог через каждые 150-200 метров стояли гаишники, спецназовцы, омоновцы, эсбэушники. Везде – километровые заторы машин. Такого ни при царе, ни при Брежневе не было!
Белов принял немного коньяку, глаза его выражали живой интерес. Ровные искусственные зубы бодро жевали жареную баранину, деликатно снятую вилкой с шампура. Он похваливал Машеньку Панкратову и жалел, что нет собственных внуков: дочери 27 лет, а она и не думает замуж.
Я предложил опубликовать очерк Белова в нашем замечательном журнале «Брега Тавриды». Белов возразил: сначала напечатаю в Москве, а потом как хотите… В Москве хоть гонорары платят! Пенсия у писателя – всего 500 рублей…
- Как! Вы же лауреат всех мыслимых премий!
- Да вот так: 500 рублей… Я ведь не из числа тех, кто Ельцину подпевает.
И вправду: Ельцин давал персональные пенсии только тем, кто ругал коммунистов. Мой знакомый актер Евгений Весник похвалил Ельцина – ему назначили больше тысячи. Правда, сейчас эта тысяча всего-то тридцать долларов…
Пошли провожать Белова на квартиру: улица Артековская, дом 10. Это неподалеку от овощного рынка. Двухкомнатная берлога для «дикарей» на первом этаже: обои наклеены кое-как, пять коек, мебели никакой. Даже телефон отрезан. На кухонном столе лежат книги. Среди них – наши музейные «Чеховские чтения»: отсюда писатель черпал сведения о крымском творчестве хозяина «Белой дачи». Белов достал визитную карточку и расписался. Сувенир для музейного работника. Музейщики во всем видят потенциальный экспонат. Если экспонат с автографом – он ценнее вдвое.
Василий Иванович, по его словам, озабочен судьбой Волошинского музея в Коктебеле, который по старинке называет Планерским. Дескать, ходят слухи о приватизации Дома Поэта. По этому поводу писатель хочет пойти на прием к председателю парламента Леониду Грачу. Мы с Анной Всеволодовной успокоили Белова: напротив, музей получил теперь статус заповедника с необъятной территорией. Прощаемся. Депутаты обещают подогнать служебную машину для отправки Белова в аэропорт, я напоминаю об обещании прислать очерк. Интересно почитать, что Белов имеет против Чехова. Недавно Илья Глазунов, выступая по украинскому телевидению, очень ругал Антона Павловича. Якобы Чехов воспитал целое поколение безвольных русских людей. Может, и Белов от Глазунова недалеко ушел? Похоже, он смотрит на интеллигенцию не «изнутри», а со стороны.
   О безвольном русском интеллигенте, которому мнилось, будто у него «все впереди», писал и сам Белов. В моем дневнике сохранилась запись от 29 ноября 1987 года с впечатлениями после прочтения романа. Тогда я проецировал его содержание на себя, на свою судьбу. В середине 80-х годов сам встал перед дилеммой: либо тихое шевеление в арзамасском болоте – либо прорыв в иную жизнь. Так и с русской нацией: если не шевелиться, к третьему тысячелетию народ растворится в алкогольных видениях. Наверное, Василий Иванович преувеличивал, обвиняя «мировую закулису» в спаивании русского мужика и разрушении русской семьи: никто не принес вреда русским больше, чем сами русские.
   Но Боже мой! Как проста схема, по которой «сшит» роман «Все впереди»! Медведев – русский обломов и простодыра. Его антипод – еврей Бриш. Он отнимает у русского медведя семью и детей. Возникает положительная фигура нарколога Иванова. Борец против национальной опасности – алкоголизма. И фамилия говорящая, чеховская. Чеховский Иванов, безвольный интеллигент – стреляется. Беловский же Иванов – на передовой линии фронта спасения нации. Уже тогда у Белова намечалась скрытая полемика с Чеховым.
«Все впереди» – роман с открытым концом. Что там впереди, в третьем тысячелетии ? В книге масса умных мыслей, слог прекрасный. Если бы не голая схема… Весь «инженерный расчет» писателя - снаружи. У истинного художника, как известно, видно только покрывало на остриях. На остриях пик. А лучше – на остриях звезд.
А время идет. Третье тысячелетие наступило… Вымирание страны продолжается…
            * * *
16 сентября я снова на квартире у Белова. Зашел сообщить, что машина будет подана согласно договоренности. Белов уже не белый – загорел. Покатывая во рту слова (новый зубной протез), пригласил присесть на шаткий стул. На столе – развал крымских газет. Листает «Крымскую правду», настроенную к Кучме оппозиционно. Я подарил Василию Ивановичу свою книгу про Мих. Булгакова и последний номер «Брегов Тавриды», где у меня сразу три публикации.
- Солидный журнал, - взвесил подарок на руке Белов.- Мне вам нечем отдарить. Я передал Светлане (С.М.Дремлюгина – бывшая заведующая Гурзуфским отделом Дома-музея А.П.Чехова – Г.Ш.) для вас «Наш современник».
   Позднее я зашел на Чеховку. Действительно, там меня ждал восьмой номер журнала с Мининым и Пожарским на обложке и дарственной надписью Белова. Отвечая каким-то внутренним мыслям, Белов сказал, что не смог бы жить в Гурзуфе.
- Нет, не смог бы, - повторил еще раз. – Хотя квартиры недорогие. За восемь тысяч можно купить.
- За двенадцать можно двухкомнатную в Ялте купить. Цены упали ниже некуда.
- Двухкомнатная ни к чему, а простая квартирка пригодилась бы. Я тут себя чувствую хорошо. На Севере, - Белов неопределенно покрутил рукой, соображая, где север, где юг, - на Севере я долго не протяну…
- Почему же не можете в Гурзуфе?
- По трем причинам. Первое: нет денег. Вот если Ельцин разморозит старые вклады… Только не дождешься. Мне губернскую пенсию дали (надо думать, Вологодскую, - сообразил я). Аж пятьдесят долларов... – Белов пожевал губами. - Это десять лет надо копить на жилье.
Вторая: грязновато живут в Гурзуфе. Все завалено мусором. И не приезжие – сами захламляют город.
- Да, городок грязный. Пока на Чеховку идешь, такого нанюхаешься… Бывает, после стирки и грязной водой сверху плеснут.
- И меня чуть не окатили, - усмехнулся Белов.
Так беседовали мы около часа. Василий Иванович настроен поехать на будущий год в Коктебель по путевке Литфонда. С женой и дочерью. Думает заехать в Ялту посмотреть Чеховский музей. А переночевать…
- Переночуете у меня.
Конечно, жить в Гурзуфе такому писателю – особенно зимой - одиноко, тоскливо. Как Чехову в Ялте. Бывает, зимой гурзуфская дорога заледенеет, транспорт не ходит. А народ… народ пьет. Молодежь зимой вся без работы, курят травку, воруют да дерутся. Белов, я так думаю, привычен к уединенной жизни в деревне, это его не напугает. А общение… писатель сам создает себе круг общения.
Еще раз пожали друг другу руки – и расстались у порога. Под белыми прядями волос Василия Ивановича бронзово отсвечивал загорелый лоб. Белов уже не выглядел бледной замухрышкой – грудь расправилась, ноги стоят твердо, темно-серые глаза посверкивают из-под выгоревших ресниц. Хорош! Дай Вам Бог счастливого пути.

            * * *
   19 сентября. Читаю восьмой номер «Нашего современника». Журналу предстоит обычная судьба - долгое хранение среди других книг с автографами писателей. В моей библиотеке таких немало: книги Бориса Чичибабина, Олега Ефремова, Алексея Арбузова… В надписи Белова 16 слов: «Дорогой Геннадий Александрович! Больше пока нечем мне Вас отблагодарить. До свидания. Белов 14 сентября 1999 года Гурзуф». Кто-то говорил, что если в автографе не меньше шестнадцати слов, его уже можно продавать как законченное художественное произведение. Шутка, конечно, но когда о ней рассказываешь дарителю, он невольно старается написать побольше. Листаю журнал. На страницах очерка воспоминаний Михаил Лобанова «Из памятного» замечаю пометы Василия Ивановича. Почерк у Белова – точь-в-точь отцовский… Интересно проследить за мыслью великого человека! Лобанову вспомнился 50-летний юбилей Белова в 1982 году: участники торжества возвращались в Москву в общем вагоне, а Владимиру Солоухину по обкомовской брони дали купе в мягком вагоне… Очень Лобанов оскорбился – вроде бы даже специальную статью написал, где «лягнул» Солоухина. Белов этого не одобрил. Читая заметку Лобанова «Божья тварь» с излияниями о его любимой собаке, Василий Иванович отметил на полях: «О собаке с нежностью, о Солоухине слишком сурово».
Интересный ход мысли. Я сам замечал, что к существам прирученным, к братьям меньшим мы относимся с большей заботой, чем к людям. Человек может постоять за себя, а бессловесное существо целиком в наших руках… Возможно, сказывается разница между городскими и деревенскими жителями. Для деревенских животное – с к о т и н а, предмет хозяйствования. Для городских же скотина – ж и в о т н о е, которое ж и –
в е т вместе с тобой в квартире. Собачка Пепик ближе, чем великий писатель Солоухин. Интересно, что Белов написал про Чехова, который из когорты «чужих» интеллигентов.
            * * *
   6 ноября. Вчера пришла бандероль от Василия Ивановича. Очерк «Гурзуф» - 49 машинописных страниц. В сопроводительном письме пишет: «Дорогой Геннадий Александрович! Посылаю, как и договаривались, очерк «Гурзуф». Не показывайте никому. Может ничего и не вышло… Верните рукопись с Вашими замечаниями. От вас будет зависеть, что делать с рукописью далее… Кланяйтесь сотрудникам. До свидания! Белов. 22 октября 1999.
160001 Вологда, ул. Октябрьская, 10, 4.»
Вчера же вечером проглотил текст. Требуется много правки после машинистки. Нет запятых. Изредка – фактические ошибки: неверно указана дача приобретения Чеховым гурзуфской дачки (1900 г). Встречаются бытовые сокращения вроде «подвел к вагон-ресторану». Похоже на разговорное: «как пройти к дом-музею?». Много лишних указательных местоимений – «эти дискотеки», «от этой мысли» «этот другой» (?), «эта рок-секс-культура». Чувствуется, сильно досаждала Василию Ивановичу дискотека: «эти дикие ритмы», «эта человеческая вакханалия!». «Я от этого места, как от чумы – прочь!». Короче: назад к Чехову! А еще лучше – к Пушкину!
Суть очерка: на деньги спонсора Белов с дочкой прилетели в Крым отдохнуть. Все ему не по нутру: украинская «незалежность», деньги с Мазепой, мусор и собаки в Гурзуфе, местные торговцы и местный священник. Кривые улочки, экстрасенсы… Куда бы спрятаться от повального безобразия! А вот как раз чеховский музей на берегу бухты… Назад, к Чехову! Одушевленный Белов читает на пляже чеховские рассказы, статьи о писателе…
Читает, читает - оказывается, и Чехов не того… Нехорошо он поступил с поповной Наденькой Терновской: она его любила, а он… Он Книппершей увлекся, с ее усатой-то губой. И вообще женщин не уважал. А к религии – к религии православной был совсем равнодушен! Взялся Белов читать рассказ «Архиерей» - бросил: нехорошо о священниках сказано. Рассказ «Именины» - грубая физиология: женские недомогания, роды… Раба по капле выдавливал… Зачем?! Ведь р а б – т о Б о ж и й! Вот югославский поэт Дудич правильно пишет: «рабы мы лишь вечному Богу».
Нет, прочь от такого Чехова! Назад, еще дальше – к Пушкину! Тем более в Гурзуфе есть и пушкинский музей. В доме Ришелье, окруженном парком, хранится память о пребывании поэта на волшебном берегу Тавриды осенью 1820 года. Белов побывал там, ознакомился с экспозицией, которая не понравилась, о поэте же отозвался с высоким пиететом..
Итак, в сознании отдыхающего писателя Белова сошлись Пушкин и Чехов… Когда подобная история случилось с Толстым, тот сказал: «Чехов – это Пушкин в прозе». Белов же - вроде как в пику Льву Николаевичу - противопоставил Прозаика и Поэта. Дескать, Чехов даже в прозе не смог сказать о любви к женщине того, что сказал поэт… Конечно, Пушкин тоже хорош: написал ерническую «Гавриилиаду», «Сказку о попе и работнике его Балде». Однако Чехов не увидел «вечного света», который было дано увидеть Пушкину. И особенно плохо то, что Чехов «изрек клевету на себя о выдавливании раба…». Подписано: «Белов, 9 сентября 1999, Гурзуф».
Конечно, содержание очерка намного разнообразнее и богаче. Есть тут достойные описания моря, южнобережных красот, размышления о вечном и непреходящем. Но все разъедается античеховским пафосом и «злобой дня». Белов ругает перестройку, Горбачева, Ельцина, евреев, сектантов, хохлов, ругает родственников и милиционеров. Ругает татар, которым открыла дорогу в Крым покойная Раиса Максимовна Горбачева. По иронии судьбы ее тело доставили в Москву в тот же день, когда Василий Иванович улетал из столицы.
Итак, «роман с Чеховым» в Гурзуфе благополучно начался и закон-чился… По логике, так же должен закончиться марьяж с Пушкиным. Александр Сергеевич, не к ночи будет сказано, тоже не отличался добродетелью: пил, дрался, сквернословил, играл в карты, смеялся над попами, писал гадости о дамах (вспомним отзыв об Анне Керн). Даже вы****ка своего в рабстве закрепил… Умер, не спорю, христианином. Но перед смертью все невольно выпрямляются, будь ты горбат или кривобок.
Если быть объективным, поиск «идеального человека», очарование и неизбежное разочарование – процесс бесконечный… Да и как жить, все время оглядываясь назад? Хорошо, что в Гурзуфе соседствуют музеи Пушкина и Чехова – есть от кого оттолкнуться. А ну, как вместо классиков тут оказались бы, к примеру, Фаддей Булгарин и Симеон Полоцкий? Кого ругать, кого хвалить? Хорошо ругать «Комсомолку», которая «искушала» (?!) читателей Чеховым (Белов имел в виду статью Ольги Кучкиной). Но ругать Чехова, в котором даже великий Лев Толстой почувствовал коренное, р у с с к о е начало – наивно, будь у тебя даже восемь миллионов тиража. Увы, Белову этого не выскажешь…

            * * *
   8 ноября 1999. Написал-таки Белову письмо. Сообщил, как интересно было мне изучать его манеру письма: тут и северный говорок, и неспешные, размеренные размышления пожившего человека... Далее написал:
«Что касается существа дела, то:
- вполне объяснимо Ваше стремление бежать от алкашей, собак, сектан-тов, грязи и мусора. Мистер Мак-Кинли бежал в будущее – Вы в прошлое.
- вполне объяснимо ваше критическое отношение к чеховским текстам: это ведь не Евангелие. Я сам недавно с внучкой перечитывал Гаршина («Лягушка-путешественница») и поразился тому, как многословен, небрежен Гаршин.
- можно, конечно, и у самого Чехова найти изъяны. Юрий Сенкевич говорил мне, что Чехов опротивел ему после чтения писем… Пишет сестре, чтобы бандероль послала через Таганрог – так на полторы копейки дешев-ле… Чехов – и полторы копейки?!
Конечно, к родной православной церкви и священникам Чехов был предубежден: в детстве «перекормили» молитвами, службами, зубрежкой текстов. Но не к Богу <…>.
Короче: я понимаю и принимаю вашу художническую идею: подальше от «мерзости запустения» - туда, где свет Чехова (пардон, Пушкина). Но надо помнить и о том, что Толстой назвал Чехова самым русским писателем. Каково будет: один великий русский писатель (Белов) «разделывает» другого великого русского писателя… И чего ради? Ради того, чтобы попенять Чехову: почему не женился на поповской дочке?
Чехов устроен так, что невозможно уложить его в какую-то одну фразу. Бунин вспоминал: то Чехов доказывал, как дважды два, что бессмертие – факт, то утверждал, что бессмертие – чушь собачья… Так бывает, когда человек только-только нащупывает истину, золотую середину. Не забывайте, Чехов умер в 44 года! Он еще только вырабатывался в настоящего мыслителя, хотя как художник, как стилист – сложился вполне <…>.
Ну, а в остальном очерк хорош. Так и повеяло летним Крымом, бестолочью и сутолокой курортной жизни. Параллель: в 1889 году у Чехова умер брат Николай. Чтобы забыться, Чехов едет в Ялту… Как и Вам, суета ему быстро надоела. Чехов привинтил себя к табурету и написал повесть «Скучная история»... Вот подтекст, который даст Вашему тексту дополнительную емкость и многосмысленность! Стоит подумать» <…>.

            * * *
Прежде чем отправить рукопись обратно в Вологду, я сделал ксерокс и отложил с тайной мыслью: если автор ее не опубликует, то спустя какое-то время, когда мэтра уже не будет, можно будет опубликовать ее с воспоминаниями о встречах в Гурзуфе… Дескать, остановил кощунство… О, провинциальное тщеславие! В декабре, однако, пришел ответ из Вологды. Я ожидал, что Белова разозлит мое дерзкое письмо. Ох, распушит он меня в хвост и гриву! Василий Иванович, однако, написал вполне корректно:
«Дорогой Геннадий Александрович!
Благодарю за подробное письмо о моем опусе. Должен я извиниться, что дал Вам невыправленную рукопись. Хамство, конечно, с моей стороны. Жаль, что не все места письма разборчивы в Вашем письме… Спасибо за правку очерка.
С критикой я вполне согласен (хотя и не всегда). Жаль, что вы не заметили в очерке моего преклонения перед Чеховым (но, может, оно недостаточно проявилось?). По поводу чеховской религиозности позвольте с Вами не согласиться… Стилистическая коррекция текста тоже не во всех случаях меня устраивает: н.п. частое употребление Вами тире. Что делать? У каждого свои бзики, как я их называю, мне думается, что употреблением тире нынче злоупотребляют. Допускаю, что и ошибаюсь.
Сообщаю Вам, что мой «Гурзуф» запущен в ход. Я отдал его Ганичеву в его журнал (Ганичев Валерий Николаевич – председатель правления Союза писателей России. Он редактирует «Роман-журнал ХХ1 век» - Г.Ш.). Слабак я в этом смысле!
Ваше ревнивое отношение к Чехову мне вполне понятно, на Вашем месте я был бы, наверное, таким же, если не резче. Передавайте поклон гурзуфским и симферопольским знакомым. С новым тысячелетием!
Как сложится лето, еще не ведаю. Мечтая о тепле, почти сделал баню в квартире, т.е. финскую, в кладовке… Настроение не ахти из-за семейных неурядиц… Извините за сумбурное письмо.
      Обнимаю. Белов. 5 декабря 1999».

            * * *
Вот такое письмо. Я долго размышлял, как его расценивать. С одной стороны, Белов проигнорировал мою дерзкую правку и отдал очерк в печать, с другой – признал некую правоту в моих попытках «защитить» Чехова. Что-то после разговоров с Беловым изменилось и во мне… Можно ли остаться непреклонным фанатом в условиях, когда и жизнь, и литературные оценки резко меняется? Как всегда в переломные моменты, прошлое стало аргументом в спорах о сегодняшнем и будущем. Споры вовсю кипели на страницах журналов, резко разделившихся на два лагеря. Звучали призывы «похоронить» классику, которой мы столько лет справедливо гордились. Дескать, именно эта литература приуготовила приход большевиков... Наверное, «наезд» Белова на Чехова я преувеличил именно в таком контексте.
   Поводом для нового обращения к Василию Ивановичу послужила подготовка очередных апрельских «Чеховских чтений». 8 февраля отправил письмо в Вологду: «В январе я выступал с докладом на конференции в Мелихове <…>. Сейчас готовимся к апрелю: 100 лет знаменитых гастролей МХТ в Ялте. Будет театральный фестиваль, научные чтения. Выйдет сборник «От Пушкина до Чехова». Нет ли у Вас желания познакомиться с весенним Крымом?».
Отразились в письме и размышления о Чехове. «Я сам понимаю, что большая доля правды в Вашем понимании личности Чехова существует. Но привычка видеть в авторе «Вишневого сада» интеллигентскую икону сильна. Тем более, сейчас Чехов – русский свет в украинском окошке». Я рассказал Белову, что работаю над повестью-эссе «Шкаф», где тоже немало размышлений о «странности» Чехова. Написано уже девять с половиной листов. Как литератор я неопытен, и нелицеприятная оценка Василия Ивановича поможет остановить волну графомании. «Не возьметесь ли прочитать мой материал?».
В письме от 4 марта Белов отвечал:
«Дорогой Геннадий Александрович!
Благодарю за письмо, хотя и не все разобрал (Вы, наверное, привыкли работать с компьютером и потому запустили собственный почерк. Я тоже подзапустил, вот стараюсь корректировать привычки).
Вынужден вас огорчить: 9 листов мне сейчас не осилить, занялся срочной рукописью о Шукшине (для Куняева). «Р.Г.» («Роман-газету» - Г.Ш.) с моим «Гурзуфом» еще не видел, завтра еду в Москву и постараюсь журнал в Ялту переправить, хотя и побаиваюсь ваших дам, ведь они обычно рьяные патриоты своих музеев… Но что есть, то и есть, конечно, пошлю. <…>
Ваш очерк о «Шкафе» пошлите все же в какой–либо Московский или Питерский журнал – пусть печатают!
   Желаю удачливых дней и ночей. Действуйте и передавайте мой привет сотрудникам в Ялте и Гурзуфе.
            До свидания. Белов. 4 марта 2000».

Я последовал совету мэтра и отдал повесть «Шкаф» редактору «Дружбы народов» А.Эбаноидзе. Тот обещал известить о решении редакции, но слова не сдержал. Рукопись принял и опубликовал Валерий Николаевич Ганичев в том же «Роман-журнале ХХ1 век», в двенадцатом номере за 2001 год. Очень хорошо отозвался о «Шкафе» поэт Владимир Костров. В свою очередь, журнал «Чеховский вестник» откликнулся на мои полторы страницы, посвященные В.Я.Лакшину, ругательной статьей в десять страниц. Вот так оно и идет: я защищаю Чехова от Белова, кто-то защищает Лакшина от Шалюгина…
21 марта 2000 года почтальон принес бандероль: второй номер «Романа-газеты ХХ1 век» с текстом беловского очерка. На фотографии Василий Иванович запечатлен у себя в деревне: несет два ведра воды на фоне цветущего луга и зеленых кущ. Весь сияет в солнечной благодати. Мои замечания, судя по тексту, действительно проигнорированы. При журнале оказалось письмо. Тональность его высказывания о Чехове меня поразила. Будто и не было недоразумения с очерком, будто и не было «наезда» на обидчика бедной поповны…
         «Дорогой Геннадий Александрович!
Посылаю то, что просите, не знаю, как отнесутся сотрудники музея к моему нахальному вмешательству в чеховский мир, перед которым благоговею (выделено мной – Г.Ш.).
В литературной (а теперь и политической) жизни много разных поворотов и тупиков. Надеюсь, не завожу Вас в очередной тупичок.
Будьте здоровы и успешны в науке и художестве.
            Белов. 9.111.2000. Вологда».

            * * *
Так закончилось наше краткое гурзуфское знакомство с Василием Ивановичем Беловым. Кажется, мы все-таки люди с разных планет… Хотя, надо признаться, солнце у нас одно: Россия. Белов – замечательный писатель, хранитель традиций той самой крестьянской среды, которую Чехов столь сурово отобразил в рассказах «Мужики» и «В овраге». Жуткую неприязнь накликал на себя Чехов со стороны народников! Им казалось, что именно эта посконная среда есть вместилище вековой мудрости, залог будущности. Чехов как будто тоже не против народа. Известно прекрасное его высказывание: «Все мы народ, и все то лучшее, что мы делаем, есть дело народное». Но рядом с отточенным чеховским афоризмом так и хочется поставить картинку из рассказа «Новая дача». К дачнику-инженеру пришли два пьяненьких мужичка – отец и сын Лычковы. Слово за слово, слово за слово - и раздрались отец с сыном, принялись колотить друг друга палками. «И так стояли и все стукали друг друга по головам…», - сказано у Чехова. Воистину - библейская, горькая ирония… Недаром Чехова называли новым Екклезиастом.
После смерти Чехова прошло столетие. Наши привычки – увы - не изменились. Почему-то хочется стучать именно по родным головам…