Раздел пятый
Глава 18
Новосибирская государственная консерватория
Консерватория в Новосибирске была расположена в центре города, на ул. Советской, д..31. Рядом находился главпочтамт, напротив – сквер, в котором студенты осенью и весной занимали все скамейки, и на свежем воздухе готовились к урокам, зачетам и экзаменам. За углом, рядом с почтамтом, была диетическая столовая, в которой мы недорого могли пообедать; через дорогу, влево, - гастроном, в который мы ходили по вечерам купить что-нибудь на ужин. Дальше сквера, параллельно Советской, располагался Красный проспект – главная магистраль города.
Конкурс в Новосибирске был большой. Нас разделили на два потока, и групповые дисциплины – сочинение и диктант по сольфеджио - мы сдавали в огромной аудитории по одному за столом...
Поступала я хорошо, и с первого сентября 1967 года я стала студенткой Новосибирской консерватории дирижерско-хорового факультета дневного отделения.
Затем - распределение по педагогам и составление расписания групповых и индивидуальных занятий по гуманитарному и музыкально-теоретическому циклам.
Заведующим кафедрой хорового дирижирования в ту пору был Мусин С.К., профессор, отработавший много лет на факультете. Деканом был Брагинский Ю. А., активно практиковавший как хоровой дирижер, применявший в работе со студентами принципы симфонического дирижирования.
Руководителем хорового класса был Маринюк Сергей Николаевич, представитель Ленинградской школы, с хорошей дирижерской техникой, положительный человек, грамотно работавший на хоровом классе. Мне было с чем сравнивать, так как в этом смысле я прошла богатейшую школу в музыкальном училище. Еще с тех времен и более ранних вниманием к вокалу отличалась Ленинградская хоровая школа.
Затем на кафедру прибыли трое москвичей, с хорошими дирижёрской школой и теоретической базой. Однако, для Московской школы был характерен один момент: недостаточное внимание к вокалу в подготовке студентов к хоровой работе.
Среди преподавателей-москвичей выделялся Гримович Л. Б., который неплохо показывал голосом, применял вокальную методику, по-своему её интерпретируя, был весьма «своеобразным» дирижером, и имел пробивной характер. В Москве он учился у известного в хоровом мире педагога и руководителя одного из государственных хоров. Гримович Л.Б. очень хотел взять хоровой класс в свои руки. И тут мы, первокурсники, впервые столкнулись с человеческой нечистоплотностью.
В том числе, и нас попросили подписать письмо, в котором очернялась работа преподавателя, управлявшего студенческим хором. Я подписать отказалась. Для меня сам факт существования такого письма был дикостью. Но Лев Борисович все-таки стал во главе хора, потому что были и подписавшие это письмо, в первую очередь, студенты самого Гримовича Л.Б. Маринюк С.Н. счел невозможным стоять у хора, определенная часть которого его предала. Заведующий кафедрой и декан в этой истории заняли нейтральную позицию.
Так студенты были ввергнуты в неблаговидную педагогическую аферу. И какой же урок нравственности в человеческих взаимоотношениях был им преподан! Организацией всего этого процесса занималась небольшая часть студентов под его руководством .
По заимствованной у своего учителя системе Гримович Л.Б. поделил хор на четверки. Главный в четверке, главный в хоровой партии, - из них был составлен совет хора. В этот совет вошла и я, как «председатель» четверки. Моя персона получила оценку как студентки с вокальными «понятиями» («У Вас хороший вокальный слух», - было сказано мне), своим тембром благоприятно окрашивающая альтовую партию, как человек принципиальный и стойкий.
Структура хора, вокальные принципы в работе, психологическое давление, - все это приводило, мне казалось, в лёгкое недоумение некоторых преподавателей, имевших массу профессиональных достоинств, которых явно не хватало Гримовичу Л.Б.
Всю интеллектуальную, человеческую и хоровую школу я прошла в г. Магнитогорске, поэтому многое не могла принять. Гримович Л.Б. видел это, но за инакомыслие не преследовал, более того, предпринимал попытки опосредованно, через своих учеников, привлечь меня на свою сторону.
Моим преподавателем по специальности был Мартынов Валерий Сергеевич, выходец из Московской школы. Музыкальное училище окончил как пианист, с отличием окончил Московскую консерваторию. Он хорошо владел техникой дирижирования, за роялем мог читать с листа любые ноты, хороший теоретик, аналитик, занимался композицией, внимательный, скромный человек, покорявший силой характера, честностью, принцпиальностью. Он так же сожалел о том, что вокальной стороне хорового дела в вузе не придавалось должного значения. Он посещал уроки вокалистов, чтобы совершенствоваться в этой области. Много лет он успешно руководил студенческим хором Новосибирского железнодорожного института, с которым почти ежегодно выезжал с концертами по восточно-сибирской и западно-сибирской железным дорогам.
Благодаря своей энергии, приобретённым у своего учителя навыкам хоровой работы и имевшемуся от природы голосу, Гримовичу Л.Б за четыре года удалось подготовить к исполнению со студенческим хором приличную программу: ораторию сибирского композитора А. Мурова «Бессонница века», исполненную с Новосибирским филармоническим оркестром под управлением его бессменного дирижёра А.М. Каца, «Свадебку» И. Стравинского, мессу До-мажор Бетховена, мессу Шуберта Фа-мажор, Regina celi и мессу Соль-мажор Моцарта, хоровой концерт В. Салманова «Лебёдушка» и несколько произведений а капелла русских и современных композиторов.
Глава 19
В центральной «четвёрке» альтовой партии пела Ефимова Света, обладавшая голосом приятного тембра. Света была способной и одной из лучших студентов на факультете. Ныне Светлана Ивановна, Заслуженный работник культуры РФ, творчески работает с детским хором в г. Сосновый Бор, городе атомщиков под Санкт-Петербургом, и успешно совмещает хоровую работу с педагогической.
Пели в этом ансамбле Гирина Земфира из Алтайского края, очень серьёзно относившаяся к занятиям в консерватории; Зюмма Бородина, одна из лучших студенток класса Мартынова В.С., после окончания ВУЗа ставшая преподавателем Борисоглебского музыкального училища под Москвой, и я.
На высоком уровне на факультете были требования по сольфеджио и гармонии. В программу требований по сольфеджио входило пение голоса с тактированием и одновременным исполнением другого из голосов на фортепиано в инвенциях, а затем и в фугах И.С.Баха. Такую манипуляцию нужно было проделывать со всеми голосами. Нужно было составлять и петь гармонические последовательности с отклонениями, модуляциями и включением в них всех септаккордов или их обращений; определять на слух последовательность из десяти-двенадцати аккордов после одного -двух проигрываний преподавателем. Вместе с требованиями запомнилась теплота преподавателя в отношениях со студентами.
Яркие впечатления остались от уроков по гармонии и индивидуальной гармонии. К уроку мы должны были, кроме подготовки теоретического материала, решить десять задач на заданную мелодию или бас или сочинить последовательности с применением всех известных аккордов, сообразуясь со стилем, который задавался преподавателем: аля С.В.Рахманинов, аля П.И Чайковский, В-А Моцарт, М.И.Глинка и т.д., с активным использованием отклонений и модуляций в близкое и дальнее родство. Играть последовательности нужно было по цифровке преподавателя в задаваемом им ритме. Мне очень нравилась гармония. У меня было две тетради задач в стилях. После окончания курса гармонии я сдала их в камеру хранения, но получить их обратно мне не удалось. Задачи понравились и кому-то ещЁ...
Жесткие требования, почти грубое отношение преподавателя гармонии Барковского Д.С. наводили трепет на студентов. Двери в классах консерватории были двойными, но уже в коридоре мы могли почувствовать его «ауру» и понять, есть он в классе или нет.
Училась я хорошо, и не помню, чтобы когда-то сессии сдавала в срок. Я всегда экономила время, чтобы каникулы использовать полностью. Так как дорога домой и обратно занимала четыре дня, то я старалась экзамены, по возможности, сдать досрочно.
Так было и по гармонии и сольфеджио. Эти экзамены были последними в сессии. Успешно сданы письменные экзамены и нужно было сдавать устные. Конфликт произошел с гармонией. Железнодорожный билет домой мне нужно было купить заранее. За день до экзамена я пошла отпрашиваться к педагогу.
Нашла я его дома. Не без волнения нажала на кнопку звонка. Послышался гулкий лай собаки и скрежет открываемого запора. Дверь открылась, и на пороге появились огромный пес и хозяин. Я, сбиваясь и заикаясь, начала просить разрешения сдать экзамен досрочно. Не дав мне договорить, он гневно и громко стал выговаривать мне о том, что просить об этом поздно. Я, цепляясь за соломинку, сказала, что у меня уже куплен билет, чем привела в ещё большую ярость уважаемого преподавателя.
Я была изгнана и долго переживала этот случай. После каникул однокурсники мне передали, что и по сольфеджио, и по гармонии преподавателями было высказано сожаление о том, что если бы я сдавала экзамен вместе со всеми, то получила бы пятерки, поэтому выставлены четверки.
Зарубежную музыкальную литературу мы изучали под патронажем преподавателя Луганского Н.И.. Запомнились уроки, когда мы изучали творчество Рихарда Штрауса и слушали его запрещенную в то время оперу «Саломея». Впечатляли в ней красота вокальных партий, изумительная оркестровка, которые резко контрастировали с содержанием текста и течением драматической интриги. Таким приемом композитор достиг потрясающей психологической двойственности происходящего, непостижимым образом соединившего воедино «прекрасное» и «отвратительное». Музыка Р. Штрауса никого из нас, студентов, не оставила равнодушным.
Русскую музыку вела Осипенко Г.А.. Чувствовалось, что она очень хорошо знает свой предмет. Высокая, стройная, красивая, она невольно останавливала на себе внимание. Нельзя было отвести взгляд, это воспринималось как пренебрежение к предмету и обязательно когда-то могло сказаться. У нас была легкая зависть к её достоинствам. Созерцание их редкого сочетания было приятно, и мы старались не пропускать её уроки.
Мне нравился английский ещё со школы. Нас в консерваторской группе было всего несколько человек. Изучение языка на уроке, в основном, сводилось к его разговорной форме. Преподаватель всегда огорчалась, когда я, случалось, отсутствовала на уроке.
Я очень любила лекции по философии. Вел дисциплину бывший энергетик Итесь А.Н. Как понятно и доходчиво он толковал нам законы философии, с юмором, с яркими иллюстрациями примеров из жизни, приводя неожиданные сравнения, и никогда не заглядывая в конспект, разве что, в план на маленьком листочке.
Когда Итесь А.Н. долго отсутствовал, к нам на лекции пришел другой преподаватель,
«философствующий» скрипач. Разница в лекциях была такой сильной, что когда Итесь А.Н. вернулся, я, набравшись храбрости, переведя дух, сказала: «А философствующие энергетики нам больше нравятся». Преподаватель смущенно улыбнулся. У меня были систематичные и очень красивые конспекты по этому предмету.
Из камеры хранения общежития исчезли и они.
Незабываемы уроки по вокалу у Куртинер Н.И. Как ласково и настойчиво на уроках со мной она добивалась правильного звукообразования. У меня «западал» корень языка, в этом был и некоторый дефект речи, незаметный в обиходе, но я поняла этот недостаток и работала над ним и впоследствии. Иногда, закрывшись в туалете, я занималась вокализацией, искала «маску», место произнесения согласных звуков. Вокал стал предметом моих постоянных занятий в классах консерватории, кроме специальности, фортепиано и предметов музыкально-теоретического цикла.
Глава 20
Четырехэтажное общежитие было пристройкой к трехэтажному зданию консерватории и было переполнено. Вместо четырех в комнатах часто размещались по пять человек. Я попала в комнату со студентами фортепьянного факультета. Моя раскладушка стояла у пианино, так что головой я ощущала все вибрации инструмента.
Пианистка-первокурсница из Одессы много занималась в комнате. Она часто садилась за фортепиано в 21-22 часа. Играла она хорошо и, в основном, прелюдии и этюды С.В.Рахманинова. Звучание их я воспринимала эмоционально. Душа напрягалась, голова воспалялась от непрерывного потока гармонических звуков могучего интеллекта, мелодических и ладо - гармонических изломов, со взлетами и падениями, и вновь воспарениями то сумрачно-сосредоточенного, то свободно возвышающегося окрыленного духа. Потом в комнате освободилась кровать, и голове моей стало легче.
Компания в комнате подобралась современная: нередко вечерами устраивались фортепьянные посиделки, продолжавшиеся до часу, до двух ночи, с легкими возлияниями, сизой сигаретной мглой и всеобщим возбуждением. В такой обстановке трудно было сосредоточиться на сновидениях, тем более, что в пять утра нужно было вставать и бежать в консерваторию занимать класс, чтобы перед уроками успеть позаниматься.
Войти в здание консерватории можно было непосредственно из общежития, поэтому заниматься в классах, практически, можно было неограниченно. Благо, «заветная» дверь в консерваторию всегда была открыта.
Периодически условия эксплуатации инструментов менялись по мере возникновения какого-нибудь инцидента, связанного с пребыванием в консерватории в вечерние часы. Редко, но были вечера, когда я оставалась заниматься до часа, двух ночи. Склонясь на пюпитр рояля, я порой незаметно для себя засыпала в таком положении на пятнадцать-двадцать минут...
Училась я на стипендию, которая составляла двадцать пять рублей. Мне нашли профтехучилище, где требовался руководитель хора, и я стала совмещать. Мне помогали Николай, который, несмотря на сложности в семье, время от времени высылал мне часть своей премии; Мария иногда присылала небольшие посылки. Женя помогал тяжело заболевшей маме.
Врач-онколог сказал Жене, что операцию ей делать поздно, и ей осталось жить полтора-два года. Из денег, которые оставил маме Женя и средств, которые привозил ей в Алма-атинский госпиталь отец, она выкраивала двадцать-тридцать рублей и посылала мне в консерваторию. Мне и сейчас горько при воспоминании о таком её самопожертвовании. У неё всегда была установка на выздоровление. Точно, доподлинно, она ни о чём не знала. Знали все мы. Так трудно было сознавать, что её через некоторое время не станет. Это не совмещалось со здравым рассудком, я не могла осознать эту грань между «быть» и «не быть», это доставляло невыразимые душевные страдания.
Однажды ноябрьской ночью в консерватории прорвало водопроводную трубу. Хлынувшая потоком вода затопила подвал; в поврежденной электропроводке произошло замыкание, - и всё погрузилось во тьму.
В четыре часа утра было поднято всё общежитие. Нас выстроили в длинную шеренгу и, черпая воду из подвала ведрами, мы передавали её по цепочке во двор.
Утром, при свете дня, я с ужасом увидела, что мои единственные полусапожки от влаги расползлись по швам. У меня встала проблема с обувью. Я просуществовала несколько дней, не выходя на улицу. Как-то я вышла в туалетную комнату общежития и не сразу обратила внимание на открытый стандартный почтовый ящик у урны с мусором. В нем стояли сапожки. Я очень удивилась, когда увидела их. После раздумья я решила посмотреть на них. «Кто же это забыл посылку здесь, у урны с мусором?», - подумала я. Сапоги были целыми, и под ними оказалась ещё одна пара, с новыми набойками на каблучках и вполне пригодных для использования. Я, на всякий случай, поспрашивала на этаже о пропаже, но никто не откликнулся. Посомневавшись, я взяла обе пары. Моя проблема с обувью была решена до окончания консерватории.
На втором курсе, два месяца спустя после начала занятий, возвратился на учебу после службы в армии Полушкин Коля. Для преодоления отставания по сольфеджио и гармонии ему в помощь определили меня, как одну из сильных студенток по этим дисциплинам.
Однажды во время очередного занятия он стал приставать ко мне с объятиями. Я была слишком серьезной, чтобы понять эти «отклонения от нормы». Мне не понравилась эта бесцеремонность. Мне нравился другой парень. На два курса старше. Он хотя и проявлял некоторые знаки внимания, но я не знала, как ответить ему. Потом я увидела его с девушкой с нашего курса и перестала о нем думать. Позже я узнала, что его уже два раза выгоняли из консерватории, и учится он здесь уже восемь лет…
Полушкин Коля по дирижированию учился у преподавателя Брагинского Ю.А.. Дирижировал он хорошо, был скромным и самостоятельным. Иногда, завидев меня, когда я шла навстречу, он нерешительно останавливался на мгновение, но я предусмотрительно избегала остановки с ним. Иногда переговаривались по делу, но и только…
Зимние каникулы я провела у Марии в Тихвине. Состоялась экскурсионная для меня и командировочная для Маши поездка в Ленинград, который я увидела впервые. В один из дней мы решили посетить Академическую капеллу и попроситься на репетицию хора.
В кабинете готовился к репетиции дирижер капеллы Чернушенко В.А., о встрече с которым я могла только мечтать. Я представилась и высказала свою просьбу. Владислав Александрович без лишних слов разрешил пройти в репетиционный зал. Для меня тогда всё, что происходило в капелле, было священнодействием.
Несмотря на непогоду: сильный ветер, снег с дождем и гололед, я была переполнена впечатлениями от города, капеллы, спектакля в театре оперы и балета имени Кирова.
… Каникулы близились к концу, и в день моего отъезда из г. Тихвина Маша испекла мне в дорогу пироги с рыбой. Какими они были пышными, мягкими и вкусными...
Глава 21
Учеба в консерватории переваливала на её вторую половину. Хоровое дирижирование мне нравилось. Эта специальность – комплекс навыков и умений, в котором нет ничего необязательного: нужно уметь сольфеджировать с листа любой текст, играть партитуру вокально, с применением особой техники - хорового легато, читать с листа хоровую партитуру, фортепьянное сопровождение, облегчая его фактуру, где необходимо.
Уметь вокально грамотно показать голосом любую хоровую партию, уметь анализировать хоровое звучание с вокальной, интонационной и тембральной точек зрения; исправлять звучание хора, не прерывая исполнения. Владеть репетиционной методикой на основе сравнительного анализа реального звучания хора с его звучанием в концертной перспективе.
Дирижер должен уметь анализировать произведение с точки зрения стиля, ладо - тонального плана, наметить исполнительский план произведения, предусмотреть возможные вокальные и интонационные трудности и пути их преодоления в репетиционном процессе.
Словом, специальность требует от дирижера полного разворота всех его способностей, навыков и умений. В том числе, умения грамотно, образно и понятно довести до сведения хора обо всех своих творческих намерениях, умения контактировать со всеми участниками коллектива, объединять всех в единое целое во имя достижения общей исполнительской цели.
На уроках я дирижировала сцену из оратории Коваля «Сказание о земле русской», сцены из оперы «Руслан и Людмила» М.И. Глинки, «Снегурочки» Римского-Корсакова Н.А., «Хованщины» М.П. Мусоргского, «Князя Игоря» А.П. Бородина, номера из Реквиема Бриттена, произведения без сопровождения русских, советских и зарубежных композиторов.
На одно из произведений а капелла в семестр нужно было написать реферат. Эта сторона специальности была для меня наиболее интересной на фоне общей нелюбви к данной работе. Мне нравилось всё в процессе анализа: от истории создания хора, данных о композиторе, музыкально-теоретического анализа и вокально-хорового до составления исполнительского плана произведения, сплетая всё в единое драматургическое «кружево», объясняя в художественной форме, как тот или иной музыкальный поворот или мелодический «завиток» раскрывает поэтические слово и мысль автора.
Мои рефераты обрели популярность. Последний реферат я написала на двухорный хор С.И. Танеева «В дни, когда над сонным морем», на стихи Ф.И.Тютчева. Мне очень нравилась поэзия Тютчева Ф.И., её философская глубина и космический охват. Мой реферат попал на рецензию к одному из преподавателей факультета, который тетрадь с рефератами мне так и не вернул, несмотря на мои настойчивые напоминания. Другую тетрадь с рефератом – «шедевром» на «Лань» Хиндемита - 16 страниц на 16 тактов музыки - «увели» уже в Костромском музыкальном училище. Валерий Сергеевич отмечал в моих рефератах способность представлять музыку в зримых художественных образах.
Во время учёбы в консерватории у меня были две замечательные подруги из Бурятии: однокурсница Валя Борхонова и Игнатьева Ксения, вокалистка с очень сильным и красивым драматическим сопрано. У Ксении был характер с обострённым чувством справедливости, не выносившим лжи и притворства. Будучи отзывчивым и добрым человеком, она могла прямо выказать своё недовольство человеку, пренебрёгшему элементарными морально – нравственными ценностями. Валя Борхонова, напротив, мягкий, деликатный человек. Она, как человек начитанный, часто изъяснялась в высоком литературном стиле.
После зимних каникул мы с Валей Борхоновой искали возможность подработать. Недалеко от консерватории находилась детская больница. Мы были приняты на работу в боксы с детьми, в возрасте от одного до трёх лет. Дежурить нужно было в ночную смену. Мы отработали там один месяц, потому что выдержать больше нельзя было. На каждый стон детей нужно было вставать и бежать, выяснять и устранять причину их беспокойства. Можно бы потерпеть и дальше, если бы по утрам не нужно было идти на лекции в консерваторию.
Однажды в общежитии, когда я шла по своему этажу, коридор как-то странно «покачнулся», - у меня закружилась голова.
Доктор нашла у меня повышенное давление и предложила два варианта лечения: или таблетки, или гулять на свежем воздухе по три часа в день, лучше перед сном. Я выбрала второе. Как-то я пришла после такой прогулки и буквально свалилась на кровать, едва успев переодеться. В комнате висел сигаретный смог: весёлая компания что-то отмечала.
Я уснула, но вскоре проснулась оттого, что моё лицо неестественно стягивало. Я даже заплакала, потому что не понимала, что со мной. Все бросились ко мне: «Что случилось?» Но всё прошло, и я успокоилась. То были признаки сильного переутомления.
Валерий Сергеевич заметил моё состояние и однажды предложил поехать на прогулку в лесопарк, куда он со своим семейством собирался в ближайший выходной.
Мы все весь день гуляли по весеннему лесу. Был яркий мартовский день, и снег уже почти растаял…
Я упорно продолжала свои вечерние прогулки вдоль Красного проспекта, и болезнь отступила.
В апреле маму выписали из больницы, и в сопровождении отца она вернулась домой, в Кустанай. В конце месяца, готовясь к празднику Пасхи, она хлопотала у печки – стряпала куличи. Неловко повернувшись, мама упала и сильно ушибла ногу. Она сильно хромала, потом ей стало лучше, но к лету она почти не могла ходить. Небольшой огородик она засаживала с большим трудом. Её нельзя было заставить лежать. Ей постоянно нужно было что-то делать. Дома в то время были отец и Алексей.
Большую часть летних каникул я провела дома и две недели у Евгения. Из дома я поехала в консерваторию с тяжелым чувством. Маме стало хуже. Ушиб усугубил её общее состояние. Ни массаж, ни физиотерапию ей проводить было нельзя.
Прибыв в консерваторию, я справилась о состоянии мамы. Отец сказал, что она не встает. Я написала заявление на академический отпуск сроком на один год и поехала домой.
Днем и ночью я была с мамой. Она не вставала, потом она уже не могла и повернуться. Она постоянно звала меня. Часто ругала и прогоняла учиться: «Что ты сидишь около меня, как дурочка. Поезжай учиться. Мне уже лучше». Бесконечный и беспокойный альтруизм поглощал её и во время болезни. Постоянная забота о семье, детях, но никогда - о себе. Постепенно она теряла чувство реальности. Двенадцатого декабря наступил перелом. Через весь город, в чём была, рыдая, я бежала на почтамт отправлять всем телеграммы.
Евгений прибыл раньше всех и застал маму в сознании. Между ними состоялся короткий разговор, который в точности повторил тот, что приснился ему во сне за несколько дней до отъезда в Кустанай. Что это? Телепатия?.. На следующий день прибыли Николай и Мария. Тринадцатого декабря мамы не стало.
Глава 22
Новый 1970 год мы встретили осиротевшие. Четвертого января я решила ехать в консерваторию и сдавать зимнюю сессию. В течение января и каникул в феврале я готовилась к экзаменам. Во второй половине февраля я хорошо сдала все экзамены и зачеты, кроме одного.
Самой сложной для меня оказалась политэкономия, которая изучается в первом семестре с последующей аттестацией. Однокурсники обеспечили меня конспектами, толстый учебник по политэкономии я успела лишь просмотреть. Преподаватель на экзамене лояльно подошел к моей аттестации и выставил «удовлетворительно».
Мало-помалу я снова врастала в жизнь…
В большом концертном зале консерватории имелся орган, установленный немецкими мастерами. На нём занимались педагог -органист, его студенты и концертировали приезжие музыканты.
Как-то всего на два дня в консерваторию приехал Леопольд Дигрис, известный органист. Срочно нужна была афиша. Председатель профкома консерватории Мартиросян Аршалуйс Мартиросович нашёл меня, - я была членом профкома, - и попросил меня написать афишу. Он знал о моих оформительских способностях. Мне дали обычную ручку с перышком «лодочка», фиолетовые чернила для авторучек и лист ватмана. Больше ничего не было. Я потратила весь вечер, карандашом и линейкой вычерчивая сетку под будущие прописной и строчный шрифты. Много времени пошло на закрашивание букв. Но афиша получилась красивая. Буквы были с лёгким наклоном, но все под одним углом. Почему мне этот случай запомнился? Потому что Л. Дигрис после запланированной и обозначенной в афише встречи со студентами и преподавателями консерватории взял афишу себе на память.
К концу третьего курса были уже сданы зачеты и экзамены по полифонии, аранжировке, инструментоведению, чтению хоровых партитур, хороведению, хоровой литературе, дирижированию, истории КПСС.
По Марксистско-Ленинской эстетике у нас был Гуренко А.С., бывший пианист, молодой, энергичный, в дальнейшем претендент на место ректора консерватории. В это время сама собой начинает возникать идея досрочного, на четвертом курсе, окончания консерватории.
Нас было трое: Качанов Коля, Полушкин Коля и я. Мы получили разрешение ректора и начали работать с хором над дипломной программой. У меня в программе были три обработки народных песен Можина и «Agnus Dei» из Реквиема Моцарта.
Нам не повезло. Престарелый ректор консерватории был на грани снятия с должности. Он испугался, что запланированное ранее количество выпускников на следующий учебный год не будет выполнено, за что ему могут быть неприятности в министерстве. Нам запретили вести подготовку к досрочной сдаче государственного экзамена по специальности.
Государственный экзамен по научному коммунизму мы успели сдать в зимнюю сессию. На пятом курсе мне оставались зачет по дирижированию и госэкзамены: дипломная работа с хором и методика работы с хором.
Между тем, я уже искала место работы, чтобы получить туда распределение. У меня было желание поехать работать в Норильск. Но в последний момент туда получил распределение выпускник из Московской консерватории.
Каждый из нас троих искал свое распределение сам. Я получила согласие из Рубцовска и Кургана. Наше отсутствие на пятом курсе было оформлено направлением на преддипломную практику по месту будущей работы. С сентября 1971 года я стала преподавателем дирижерско-хоровых дисциплин в Курганском музыкальном училище. Полушкин Коля уехал в один из городов Сибири, Качанов Коля после окончания консерватории, женившись, уехал в Канаду.
На фото: хор дирижёрско-хорового факультета Новосибирской консерватории.
В.Павлова в центре первого ряда, от дирижёра слева, (студентка-дипломница)
Продолжение следует