Я вижу это… Вижу…
Ранним утром, мы стоим на вершине небольшого оврага, внизу которого течет ручей, впадающий в речку. За рекой большое село. В тумане едва различимы штандарты наших войск в селе. На мне белые панталоны, все в пыли, превратившиеся в грязно-серые; рукав подмышки на зеленом камзоле порван по шву, я чувствую неловкость от этого, так не должно быть, но как ни странно внимание на это никто не обращает. Фуражка тоже в пыли, но не так как панталоны, будто ее чистили, но по какой-то причине бросили это делать. Я смотрю налево - направо. Рядом со мной стоят угрюмые солдаты в старинной форме. Лица напряженно смотрят в туман за рекой.
Вдруг, оттуда раздается приближающийся свист и несколько человек с ужасными криками в крови падают, корчась от боли. Какой-то человек, очевидно, командир что-то кричит, но я не могу разобрать. В нескольких метрах впереди меня в овраг врезалось черное ядро, еще мгновенье и полетели комья земли, поднялся столб пыли, стало трудно дышать, во рту все пересохло.
Несмотря на артобстрел наши ряды стояли твердо. Раненных уносили бородатые мужики в синих зипунах. Где-то неподалеку слышались сильные раскаты. То отвечала уже наша артиллерия.
Туман понемногу стал рассеиваться. На том берегу творилось непонятное. Синяя масса в белом дыму лавиной двигалась на село. Село вздрагивало и испускало в ответ желтый дым, после которого первые ряды лавины редели и рвались. Я переминался с ноги на ногу, видя эту картину. Хотелось туда, на помощь к своим.
Но мы стояли и ждали своего часа. Синяя лавина, наконец, смяла село и мы увидели, что она пытается влиться через узкое горлышко в реку. И тут все разом дернулись, оправились от дыма, земли, от внутреннего оцепенения. Перейдя свой ручей, бегом вскарабкались на противоположную сторону оврага, и вышли к мосту на реке.
Крики людей, ружейный шум, грохот пушек были такими, что слов командира разобрать было нельзя, неслышно было самого себя. Но мы и так все видели. Наши уже редкие стрелки в темно зеленых мундирах, укрывшись прибрежными кустами, вели слабый огонь по явственно различимой толпе солдат в сине-белой форме бегущей по деревянному мосту. Синяя волна чужих мундиров все более застилала берег реки, потому как некоторые из них спрыгивали с моста на мелководье, освобождая путь. Мы успели вовремя. Первый наш залп скосил тех, кто уже успел переправиться. Я вижу их искореженные болью лица, падающие замертво. Пока мы перезаряжали, ударили по нам. В нашем строю, один за другим, начали падать. Наша линия вновь выступила вперед.
Я вижу перед собой молодого парня с маленькими тонким усами. С его мокрых штанов ручьем стекает вода, руки его дрожат. Мы дали залп. Через мгновенье, после того как рассеялся дым, я увидел уже другое лицо. Злое от ужаса лицо немолодого солдата. Он вскинул ружье, намереваясь выстрелить в меня. Я чувствую это. Но страха у меня нет.
Мы ринулись вперед. Резкий встречный удар в голову на секунду остановил меня, но боли я не почувствовал, крови тоже не было. Все доли секунды и я уже штыком пронзаю живот старого вояки. Глаза его остановились, скорей от неожиданности, чем от боли. Он развернул меня своим телом, пока я резко не вытащил штык и в следующий момент получил прикладом между лопаток. Упал на расквашенную от воды и крови землю. Кто-то наступил мне на руку. Своего крика я не слышу. Взглянул наверх, за дымом и гарью я не различил даже неба. Рядом со мной кто-то упал. У него не было ноги от колена. Его кровь хлестанула по мне. Это заставило меня вздрогнуть и резко вскочить. Открыв рот, и не то, крича, не то нет, я двинулся вперед на мост, увидев спины в зеленых мундирах. Ядра посыпались все чаще и чаще.
Вдруг на мгновенье мне показалось, что все остановилось. Громыхало где-то в стороне, у нас были отдельные хлопки. Я явственно различил дома деревни и солдат спрятавшихся за ними. На нашем берегу за мостом показался офицер на лошади. Он махал саблей и, встав на стремена, подавал какие-то знаки. Неожиданно для себя я услышал звуки полкового рожка игравшего отход. И мы, все кто успели перейти мост, бегом рванули назад. В спину нам стреляли, но редко, не залпами. Уже на своем берегу, быстро шагая на свою утренею позицию, обернувшись, увидел, что наши подожгли мост.
Встав на вершине оврага, заметил, что наши ряды значительно уменьшились. Было много солдат изрядно потрепанных и грязных, перепачканных в крови, как в своей, так и в чужой. Вражеская артиллерия била по нам уже не так ожесточенно. У нас появилось некоторое время привести себя в маломальский порядок. Однако это продлилось не долго.
Наши артиллеристы стреляли уже не залпами, а отдельными орудиями слева от нас. Быстрым шагом мы выдвинулись к ним, и вовремя. Табун лошадей с наездниками в блестящих панцирях и перьями на головах встал перед нами грозной стеной. Они стремительно приближались, но в последний момент свернули на батарею, открыв нам свои бока. Не думаю, что они нас не видели, но, поддаваясь своему плану, они уже не могли что-то изменить.
Своим залпом, попав в лошадей и в людей, вызвали большое в них замешательство. Заскочив на батарею, круша и рубя всех, это еще грозная сила рванула на соседей. Те, ощетинились штыками, но сила удара была такова, что удержаться на земле не могли ни наши, ни противник. Мы выстрелили еще раз. Это стало похоже на то, как медведя атакует рой пчел. Сначала он не чувствует их, но потом укусы становятся все существенней и болезней, заставляя его дергаться во все стороны. В том числе и в нашу.
Предо мной выросла громадная и страшная фигура смертельного наездника. Я едва успел поднять ружье, и его блестящая молния скользнула по дереву приклада и срезала половину моего рукава, расцарапав довольно сильно мне руку, а в следующий момент на меня уже летел другой, третий, четвертый. И все на меня. Я дрогнул и припал на одно колено, выставив вперед острие своего штыка. На него наткнулась лошадь и в своем падении, сломав мое оружие, увлекла за собой. Всадник, со сбившимися латами, показался мне неуклюжим, и я прыгнул на него, пытаясь задушить руками. Он бьет меня кулаком в лицо. Я чувствую, что из носа пошла кровь, в голове зашумело, но я еще крепче и злее сжал свои руки на его шее. Я вижу его обезображенное страхом смерти лицо. В агонии его лошадь упавшая тут же, дрогнула ногами и сбила меня с него, и теперь он уже оказался на мне, и выглядел не таким уж неуклюжим. Он пытается ударить меня в голову своим стальным нарукавным щитком, его шлем спадает ему на глаза и он промахивается. Мне удается его спихнуть и, оттолкнувшись от него ногами, я переваливаюсь через лошадь. Вижу его карабин, пристегнутый к седлу. На мою удачу, он оказывается заряженным. Я выстреливаю в упор своему врагу. Его кровь долетает и до меня, он падает, схватившись руками за лицо.
Я оглядываюсь и вижу, как гибнут люди, истребляя друг друга с диким упорством и ожесточением. Конница, верней, что от нее осталось, отступила от нас. Везде были раненые, убитые люди, лошади. Скрежет, грохот, непрекращающийся гул. Я с трудом поднялся на ноги, оттирая рукавом уже запекшуюся на лице кровь. Голова пустая. Не чувствуя под собой землю, я побрел к некому сгустку тел, показавшимся мне своими. Я нимало удивился, что кто-то из нас еще сохранил форму и силы, и это чувство придало сил и мне. Я уже осматриваюсь в поисках подходящего, хорошего ружья. Беру из рук мертвого солдата нашей армии и, опираясь на него, встаю в строй. Чувствую одобрительные похлопывания ладонями по плечам с разных сторон. Все лица, живые и мертвые, слились в одно – усталое, серое, постаревшее, измученное страхом и болью, но полное решимости драться не жалея ни себя ни врага.
Мы не успели еще собрать раненных, как на нас двинулась новая волна. Пехота. В чистой новой форме, орущие, дикие, страшные. Но мы были страшней. Их залп. Наш залп. Их залп. И я бью как дубиной первого, кто мне подвернулся. Я снял штык и начал колоть их, чувствуя горячую кровь на своей руке. Меня ударили прикладом ружья в челюсть…
- Ну, я думаю, хватит на сегодня. Просыпайтесь, один, два, три…
- Вы поняли, док, вы все поняли?! Что со мной? Я вижу ужасную битву…
- Не стоит так волноваться. Вы увлекаетесь историей?
- Мне интересно, конечно, но не более чем простому обывателю.
- Скорей всего вы видите Бородинское сражение со стороны русского солдата, пехотинца. Такое редко случается, но бывает. Скорей всего ваше сознание каким-то образом перегружено настоящими стрессами и пытается бороться таким вот причудливым об-разом. Вам надо попить успокоительных, я выпишу Вам рецепт.
- Док, а вы не можете мне дать копию записи того, что я наговорил. Мне кажется, если я вникну в детали, то смогу больше узнать о себе.
- С одной стороны это против правил, у вас могут развиться ненужные осложнения, а с другой, возможно, вы сами найдете разгадку своего сознания.
Спустя месяц.
- Док, теперь я точно увлекаюсь историей. Прослушав несколько раз свою запись, я стал изучать историю битвы. Мне кажется, я был в одном из полков 23-ей пехотной дивизии. Они одними из первых вступили в бой, отражая отвлекающий удар Наполеона по нашему правому флангу, а потом отбивали и защищали батарею Раевского.
- Может быть, может быть. И как вы сейчас. Вам легче?
- Однозначно я бы так не сказал. Теперь в моих видениях примешиваются какие-то другие, но тоже связанные с войной, причем последние все сильней и сильней захватывают меня. Дым на поле Бородина рассеивается, уступая месту каким-то другим широтам. Пока не определил что за место и время, но в последние дни я вижу уже с каждым разом все ясней и ясней.
Спустя четыре дня.
Я вижу это… Вижу…
Я прячусь за интересными укреплениями, сделанными из корзин с песком и камнями. Люди вокруг, кто раздет до пояса, кто, наоборот, в своем зеленом мундире застегнут на все пуговицы. Лица у всех напряжены, и взгляды обращены куда-то далеко за укрепления. Время года я определил бы как лето, но жары как таковой не чувствуется. Скорее это поздняя весна в южных широтах. Я оглядываюсь. Внутри наших укреплений ходят люди в крестьянской одежде, босые, грязные, но удивительно спокойные, в отличие от военных. Это читалось в их глазах, сравнимых разве с лошадиными, когда та, выполняет хоть и тяжелую, но привычную для нее работу. Суеты, страха среди них нет, движения уверенны, хотя и быстры.
Среди них мне на глаза попалась девочка в темном сарафане и серой рубахе, в тугом белом платочке. На вид ей было не больше двенадцати, а то и десяти. Ее платочек среди солдат и крестьян мелькал то тут, то там. Она бегала от телеги до солдат и обратно, словно зимородок на речке. Возьмет в телеге что-то и бежит вдоль нашей реки из тел. Кому-то что-то дала и опять в свою норку-телегу. Все это выглядело странно, противоестественно посреди всего этого пейзажа.
Воздух засвистел, зашипел, загрохотал разрывами бомб. Все люди съежились, вжались в землю. Рядом со мной усатый солдат. Страх читался в его глазах, по вискам из-под фуражки с красным околышем без козырька струился пот. В одной руке было ружье, другой он крестился. Губы его быстро двигались, шепча молитву.
Разрывы были впереди, сзади, прямо в укрепления. Казалось, люди своими тела-ми держат от разрушения эти странные корзины, а те разлетались, взметаясь в небо столбом пыли и дыма, осыпаясь осколками камней.
- Пошли! Пошли! – пронеслось по цепочке солдат.
Я ничего не понимаю. Произошло оживление людей, но не для атаки, а скорей для повышенного внимания. Я вглядываюсь в долину перед укреплениями. Там разно-цветные фигурки стройными рядами двигались на нас. Но наше любопытство не осталось безнаказанным. Их ружейные выстрелы довольно метко косили одного солдата за другим. Я не выдержал и выстрелил из своего ружья. Солдаты слева и справа совсем неодобрительно, с раздражением смотрели на меня. Мой сосед сказал:
- Зря палишь, не достанет. Уж сколько тебе твердить. Перекрестись и жди. Сейчас пойдем и мы.
Я не смог дальше смотреть туда, и присев на корточки принялся рассматривать воронки от бомб. Возле одной из них я увидел тот самый белый платочек. Деревянные оглобли телеги были разворочены и поломаны. Рядом лежала мертвая лошадь. Только пристально вглядевшись, увидел рядом с ней недвижимую девочку. Она лежала лицом в землю, раскинув свои маленькие ручонки. Я долго смотрел на эту картину, не смея отвести взгляд, пока меня не толкнул сосед.
- Пора! Вот теперь – пали! – и закричав ура, во весь рост кинулся в прореху между укреплениями. Туда, где был враг. И этот человек еще мгновенье назад боялся, а теперь без тени сомнения и страха шел на верную смерть.
Я вскинул ружье и побежал за ним. Нестройный порядок нашей атаки был тем ужасней для врага, чем больше он напоминал неуправляемую неподвластную стихию, готовую смести все на своем пути. Их стройные ряды уже не были так тверды и решительны. Подбежав на расстояние шагов 20-30 от противника, мы начали стрелять. Многие не успели и раза выстрелить, сраженные вражескими залпами.
Тяжело передать ту смесь боли, страха, обиды, гнева и решимости, которая читалась в глазах солдат. Они встречали смерть и сами несли ее, и осознание этого придавало силы.
Довели дело до рукопашной. Мы бились от ужаса со своим ужасом, а противник бился явно, не побеждая своего и от этого наш успех, несмотря на ужасные потери, все-таки был очевиден. Пестрые дрогнули, развернулись и, отстреливаясь, начали убегать к своим позициям.
Я так не до кого не добежал, как увидел, что наши тоже развернулись и, не преследуя противника, пригибаясь, как будто это могли их спасти, быстро бежали назад за свои укрепления.
Вернувшись, я не понял, какой смысл был в этой контратаке, потеряв столько убитыми, раненными. Позиции наши от бомб разрушены, везде беспорядок, суматоха, крики, вой, ружейные выстрелы, все это валится на меня. Я хочу закричать, но слова не выходят из уст. Невозможно выдержать нормально это все, просто невозможно.
Услышал вдруг неожиданно разговор соседних солдат.
- Это Черниговцы первые побежали, они и против царя-батюшки бунтовали и тут нам все дело портят, неудержим бастион.
- Может и они. А моряки-то молодцы.
- Да что молодцы и нас утянули, а сколько вернулось?…
- Да уж… может и мы, вот так землю обнимем.
- Я вот двоих свалил, точно говорю, вот тебе крест.
- Иди ты! И живой!?
Я живой, живой!...
- Мне, например, понятно. Вы теперь Севастополь защищаете. Я бы вам порекомендовал на время завязать с историей. Уж очень она на вас сильно действует. В нашей истории, кхм, много, очень много моментов самоотверженной гибели, и я ручаюсь, таки-ми темпами вы дойдете до последних войн, где еще все во сто крат хуже. Непременно на-до завязывать с этим. Только никак не пойму, что именно вызывает в вас такие яркие об-разы?
- Я сам не знаю. Вроде ничего не читал такого… По телевизору новости уже не смотрю. А в мозгу вот такие карусели крутятся. На вас вся надежда.
- Ну наука пока только все это изучает… Не хочу вас попусту обнадеживать, но быть может согласитесь на один эксперимент?
- Какой?
- Во время следующего сеанса мы заранее подключим датчики активности головного мозга, а затем, выявив наиболее активные участки, пропустим через них безопасный электроразряд. Процедура безболезненная, попробуем клин клином вышибить.
- Позвольте, доктор, а это не шарлатанство? Что-то я ничего не слышал об этой методике.
- Нет, вы, конечно, можете не согласиться, но я считаю, что это сможет нам по-мочь. Медикаменты, я смотрю, на вас не действуют. Копаться в вашем детстве или вашей прошлой в кавычках жизни, все это может определенным образом, конечно, помочь, но я думаю, в вашем случае это будет очень-очень долго, настолько долго, что получение результата перекроет ваши непосредственные страдания. Я бы мог посоветовать сходить к гадалке, почистить чакру или как там у них называется. Это скорей было бы похоже на плацебо, но не хочу попусту тратить ни ваше время, ни ваши деньги. Я все-таки, придерживаюсь науки, хоть ищу не совсем традиционные методы лечения. Вы согласны?
- По большому счету у меня и выбора нет. Если это поможет, давайте. Хотя я уже не совсем уверен, что меня вообще надо лечить. Я вдруг подумал о другом. Может обратиться к настоящим историкам и им рассказать, как было.
- Не думаю, что это будет им интересно, поскольку ваш бред может быть только в вашем воспаленном воображении и никак не связан с реальной исторической правдой.
- А если? А вдруг? Я попробую.
- Ваше право.
Спустя три недели.
- Вот что я выяснил, док. Оказывается, это и вправду был Севастополь. Скорее всего, третий бастион. Там были Черниговцы, о которых я упоминал. Но самое поразительное и интересное, и в этом я вижу определенную связь, в другом. Помните, при Бородине я упоминал 23 дивизию. Так вот. В составе этой дивизии был Рыльский полк, который больше всего подходит по моим описаниям сражения, а при обороне Севастополя тот же полк был придан в качестве батальонов в Черниговский, оборонявший третий бастион. Улавливаете? Прослеживается преемственность. Через мои ведения одно и тоже воинское подразделение проходит испытания вражескими атаками. Я думаю, что это не конец. Обязательно будет еще, должно быть продолжение…
- Даже если предположить все это, все равно не понимаю, почему это с вами происходит и как это можно вылечить кроме электрошока.
- Док, если честно мне страшно. Чем дальше, тем все ужасней и ужасней становится. Скажите прямо – какие у меня шансы?
- Ну, вы либо выздоровеете, либо… 50 на 50. Неплохие шансы?!
- Вы считаете?
- Конечно.
Спустя еще месяц.
Я вижу это… Вижу…
Угрюмые мужики в серых солдатских шинелях по растоптанной сапогами еще мерзлой земле, толпой, только отдаленно напоминающей, строй устало идут к деревенским домам. Сзади слышны ржанье лошадей и скрип обозных телег. Других людей кроме солдат не видно, не слышно и деревенской скотины.
День суток определить трудно. Все небо серое, солнце за тучами не видно. Не то утро, не то вечер.
За деревней справа голый лес с подтаявшим черным снегом. Впереди три холма один другого выше. Слева уходит дорога в другую деревню, дома которой не видны за холмом.
Останавливаемся на какое-то время. Недовольный гул и ропот в строю. Молоденький офицер, в новой чистой шинели, придерживая саблю, бежит вперед. Останавливается, что-то кричит и машет руками. Солдаты удивленно смотрят на него и не понимают. Спустя секунду, раздается пулеметная очередь. Впереди упало несколько солдат, в том числе и офицер. Мы, те, кто стояли дальше, как испуганная стая воробьев, один за другим бросились в стороны, пытаясь укрыться за стенами близ стоящих домов.
Сзади, вижу, движение тоже остановилось, наша серая масса разошлась по деревне, мгновенно растворившись в ней. Пулемет замолчал. По улице пронеслась команда:
- Второ-о-о-й ба-та-ле-е-ен, за мной!!!
Довольно большая группа солдат отделилась и бегом ушла левее, обходя дорогу и холмы. Я остался на месте. Солдаты были в напряжении, переминались, стараясь поменять неудобные позы. Пара солдат ползком по дороге очень медленно приближались к раненным в начале строя. Было видно, как сотня глаз смотрела с надеждой на них.
Мы ждали, и это ожидание неизвестности и опасности страшило и пугало больше всего. Вдруг опять заработал пулемет. Но стрелял он в другую сторону. Скорей всего второй батальон пошел в атаку. Потом к первому присоединился еще один, и бил он тоже не в нас. Те двое солдат, почувствовав относительную безопасность, встали и, взяв под руки обмякшего офицера, потащили его за ближайший дом. Там его подхватили и на руках по-тащили к телегам позади деревни.
На мгновенье я увидел его бескровное бледное молодое лицо с опавшими щеками и острым носом. Шинель его была в крови и грязи. Прямые черные волосы прилипли к голове. Нельзя было сказать, жив он или нет, но раз тащили, скорее, был жив, чем мертв. Но все рано было жалко молодца.
Не далеко грянуло раскатистое «Ура!». Вокруг все пришло в движение. Солдаты, наконец, встали в полный рост, поправляя обмундирование.
Плотный усатый совсем не молодой офицер непонятно кому гаркнул: «Вперед!» И вся наша разрозненная толпа разом приобрела боевой вид. Мы выдвинулись вперед за деревню. Я с остальными солдатами по гололеду взобрался на малый холм.
С него было мало, что видно: деревню сзади, наших на соседних холмах, выбрасывающих трупы в мышиных шинелях из окопов. Внизу под холмом из под снега торчали прутья высокого кустарника. Меня больно толкнул в бок солдат, довольно начальствующим тоном, приказал копать. Что копать, как копать, для чего копать я не понял, но подчинился. В руках, откуда-то, неожиданно вместо винтовки оказалась маленькая лопата. Земля еще мерзлая, едва поддавалась. Другие солдаты ставили деревянные ежи и натягивали колючую проволоку. Очевидно, из трех холмов наш был меньше всего укреплен, потому как на других уже были готовые окопы и колючка.
Сколько я долбил эту упрямую, твердую землю не могу сказать. Вижу, как я уже лежу в своем окопе и смотрю на сбитые в кровь руки. Пальцы еле разгибаются. По цепочке пронеслось: «Гтовсь!» А как я могу к чему-то готовиться, если мои пальцы не работа-ют. Я вижу, как солдаты вскидывают один за другим винтовки, и наш окоп ощетинивается блеском острых трехгранных штыков. Непослушными пальцами нетвердо, но все же поднимаю и сжимаю свою винтовку.
Сначала я ничего не видел, но потом все ясней и ясней начал различать «мышиные» шинели, двигавшиеся в нашем направлении. Были слышны отдельные крики-команды на чужом языке. И вот я уже различил отдельные фигуры солдат противника. Они, чем ближе были к нашим окопам, тем больше останавливались и топтались. Однако с нашей стороны команды стрелять не было. Те тоже почему-то не стреляли. Скорее каждый проверял друг друга на моральную устойчивость. Но вот слева, с высокого холма за-строчил пулемет. «Мыши» попадали и поползли обратно.
Что это было? Атака или нет, тяжело было понять. Создалось впечатление, что они скорей из некоторого долга, чем из реальной необходимости бежали на нас.
Я оглянулся в деревню. Наши солдаты стали лагерем. Во многих домах появился дым в трубах. Для того чтобы там было тепло, я лежал здесь, в ледяной земле и своим штыком отпугивал странных «мышей». Но скоро эта идиллия кончилась. Один за другим начали рваться снаряды, перепахивая все вокруг. Больше всего доставалось высокому холму, нам меньше, но это не значит, что у нас было спокойно. Комья мерзлой земли со снегом практически засыпали с таким трудом вырытые окопы. Но как ни странно раненых было мало. Досталось немного и деревне. Тройка домов разлетелась в щепки, и нам хорошо было видно, как раскинулись вокруг них трупы наших товарищей.
Потом над нами смилостивились. Разрывы начали звучать где-то далеко правее, за лесом, очевидно по соседям. Я облегченно вздохнул. Оказалось напрасно.
Эти противные, настырные «мыши» вновь пошли на нас. Точнее бежали, широкой и плотной волной, охватывая холмы в кольца. Они отдавали себе отчет, что являются хорошей для нас мишенью, но их было очень много, гораздо больше чем в первый раз и вели они себя нагло, пытаясь не обращать на нас внимание, подчиняясь цели отрезать самый высокий холм от сообщения с остальными войсками, взять его в удушающее кольцо. То обегая воронки, то прячась в них от нашего пулемета, они сумели подойти очень близ-ко, так что даже я стал различать их лица.
Мы стреляли с такой скоростью, насколько позволяли наши винтовки. Не знаю, убил ли я кого или нет, стрелял не целясь. Серая волна практически уже замкнула кольцо высокого холма, когда со стороны деревни, оправившись от артобстрела нам на помощь вышла тонкая цепочка солдат. Своими залпами они сначала заставили залечь в снег противника, а потом, поджать хвосты и бежать назад.
Солдаты в цепь встали между холмами. Вскоре после того, как «мыши» убежали с поля, вновь на нас обрушились снаряды. Только теперь они рвались с ужасным свистом, рассыпаясь на тысячи смертоносных осколков. Послышались крики раненых. Все наши холмы превратились в жуткое адово место, где от разрывов закипела мерзлая земля, издавая ужасные нечеловеческие звуки.
Рядом со мной и дальше насколько хватало взгляда, лежали и корчились на земле от боли солдаты. Потом будто летом в грозу с дождем и градом, туча ушла в другое место, так и этот смертоносный дождь ушел в сторону, обрушиваясь на наших соседей за лесом. Я не видел их, но чувствую, что им достается не меньше, а может еще и больше, чем нам.
Не дав нам опомниться, «мыши» полезли на нас. Такой же серой плотной волной, стреляя на ходу. Теперь они бежали довольно быстро, пытаясь сходу взобраться одновременно на все наши холмы. Их артиллерия при этом еще работала по нашим соседям, а потому сковывала и нас. Мы взяли себя в руки только тогда, когда их злые фигуры появились в пяти шагах от нас.
Кто успел выстрелить, кто нет, солдаты, даже раненные, волной вставали в рукопашную. Подчиняясь этой волне, я тоже встал и в тоже время увидел перед собой зловещую фигуру человека в светло-серой шинели с короткой винтовкой на перевес. Он что-то кричал, и намерения его были столь очевидны, сколь быстры мои движения. Своей винтовкой я отбил его штык и сбил с ног. Вижу, я занес над ним свою винтовку, чтобы заколоть его. Как-то резко вдруг я чувствую жгучую боль в груди.
Все потемнело, и в темноте появились сходящиеся цветные круги. Тела своего не ощущаю. Боли нет. Странное невесомое ощущение, все куда-то улетело, ушло. Боль, страх, чувство времени…
- Что с ним!?
- У него остановка сердца.
- Не может быть! Адреналин, дефибриллятор!
Через два дня.
- Напугали вы нас изрядно. Как сейчас ваше самочувствие? Вы помните что-нибудь?
- Меня что, ранили? Последнее, что помню - немчуру под ногами, потом боль в груди, и вот я уже тут.
- Как вас зовут?
- Рядовой Иван Бондаренко, третий взвод третьей роты первого батальона сто тринадцатого старорусского пехотного полка.
- Год рождения?
- Тыща восемьсот девяносто первый.
- Откуда родом?
- Село Лобановка Новозыбковского уезда Черниговской губернии.
- А какой нынче год, голубчик?
- Тыща девятьсот пятнадцатый, февраль кажись, ваше высокоблагородие.
- Да уж, с электрошоком я, видать, перестарался…