Любовь хулигана (Элла Крылова) / Проза.ру

            ЛЮБОВЬ ХУЛИГАНА

            1.

Наша семья после двухлетнего пребывания на Кольском полуострове вернулась обратно в Москву. В сентябре мне надлежало идти в третий класс. А пока стояло лето, удушающе знойное, почти без дождей, но деревья и кусты вокруг домов за время моего отсутствия столь буйно разрослись, что образовали тенистые зеленые своды, под которыми стало так приятно играть в казаки-разбойники, в прятки или, расположившись на траве, в лото, принесенное из дома под строгий родительский наказ «вернуть в целости и сохранности». Дни напролет я проводила на улице в компании новых подруг и приятелей, которые в детстве заводятся как-то сами собой и не весть откуда.
В это самое лото мы и играли на траве за домом, когда появился он. Незнакомый парень года на два меня старше, высокий, белокурый, с очень большими и очень светлыми глазами. Он оглядел нашу пеструю компанию и остановился взглядом на мне. Наш маленький подхалим Пашка подбежал к незнакомцу, что-то радостно щебеча. Тот остановил его жестом и, не сводя глаз с меня, спросил:
- Кто это?
Пашка проследил направление его взгляда и сказал: «А, это…» – и стал что-то щебетать объяснительно, размахивая руками. Незнакомец молча слушал, не отрывая взгляда от моей персоны.
На меня и раньше заглядывались мальчики, даже писали мне в школе любовные записки, которыми я очень гордилась, но которые уничтожала, чтобы они не попались на глаза родителям. Но так еще никто и никогда на меня не смотрел. То был взгляд поистине «не мальчика, но мужа». Так иногда смотрели мужчины на мою красивую маму. Ужасно смущаясь под этим неотрывным, немигающим, гипнотизирующим взглядом, я делала вид, что и не замечаю вовсе смотрящего, что полностью поглощена игрой.
Наконец он повернулся и пошел прочь.
- Кто это? – в свою очередь спросила я у Пашки.
- Это Вадик Курганов, хулиган с соседней улицы.
Хулиган Курганов не спеша взбирался на пригорок, а я чувствовала в себе прилив какой-то теплой световой волны. Я испытывала какое-то новое, доселе неизвестное мне чувство, столь всепоглощающее, окрыляющее и блаженное, что все окружающее растворилось в нем, потеряло значение. Недовольный голос подруги вывел меня из сладкого забытья:
- Эй! Ты что, заснула? Твой ход.

            2.

День 1 сентября только формально считался учебным: дарение цветов, поздравления и прочая кутерьма.
После уроков, побросав портфели в траву, наша веселая дворовая ватага играла в прятки. По торжественному случаю я была в белом крахмальном фартуке, в капроновых чулках (невиданная роскошь!) и в красных туфлях на маленьком каблучке. Этот праздничный наряд не мешал мне носиться сломя голову, убегая от «водящего», пока я наконец не споткнулась и не плюхнулась в кусты возле подъезда навзничь. Кусты смягчили мое падение, вот только фартук накрыл лицо. Когда я его стряхнула, передо мной стоял Курганов. Школьное платье задралось у меня выше колен, и он весело и с какой-то жадностью глядел на мои ноги. Заметив, что я это заметила, он протянул ко мне руку:
- Разрешите, барышня, вам помочь.
Эти слова его совершенно ни с чем не вязались, прежде всего обращение «барышня». Но я протянула ему обе руки. Он помог мне подняться.
- Благодарю вас, сударь. – церемонно промолвила я, поправляя платье.
Мы оба прыснули, и вдруг он привлек меня к себе. Я посмотрела ему в глаза – они были сияющие и теплые, и в них была нежность. Он приблизил свое лицо к моему, губы его раскрылись пунцовой розой. Я вырвалась и убежала.

И снова эта волна света и счастья…
Я сидела под кустом сирени и думала о своей любви. Я уже знала, что это именно любовь. Я знала, что Курганов хотел поцеловать меня, и это не было озорство с его стороны. Озорство было два года назад, в первом классе, со стороны знойного красавца Мишки Кацмана, который на перемене затащил меня в угол и сочно поцеловал в губы своими огромными губищами. Я тогда так растерялась, что заплакала и побежала жаловаться учительнице. Учительница – молодая даже по тем моим, детским, понятиям, девушка – ничем мне не помогла, сама засмущалась и зарделась. Нет, со стороны Вадима – произнесла я наконец про себя его имя – это было не озорство. То, что было в его глазах – ох уж эти большие и светлые – белесовато-голубые глаза под белыми длинными в полщеки ресницами! – в его глазах…

            3.

Лето следующего года было не таким жарким, как предыдущее. Я часто брала с собой младшего братишку, и мы с ним вдвоем гуляли в лесу. И в этот раз мы отправились в лес, отделенный от жилых построек неглубоким оврагом, в котором плескался ручей, вытекающий из пруда неподалеку. В этом пруду, заросшем камышами, ряской, полном ила и головастиков, мы, ребята, часто купались. После недельных дождей пруд вздулся и ручей заплескался попроворнее, почти затопив камни, по которым мы через него перебирались в прошлый раз. Брат канючил и просился в лес, а я уже подумывала о том, чтобы пойти другой дорогой, как вдруг перед нами возник Курганов. Моментально оценив ситуацию, он подхватил моего братца на руки и как был, не разувшись и не закатав брюк, стал пересекать с ним ручей. Брат довольно хихикал, обвив пухлыми ручками шею спасителя. Курганов бережно опустил малыша на другой берег ручья и посмотрел на меня. Я начала было разуваться, но Курганов одним прыжком пересек ручей вспять и подхватил меня на руки.
Это было прекрасно, как в книжке. Это было впервые в моей жизни, и я тогда не знала еще, что – в последний раз. Курганов нес меня через ручей так долго, как будто через широкую реку. Я не знала, куда девать руки, не решаясь по примеру брата обвить ими шею моего возлюбленного. Глаза я тоже не знала, куда девать, а смотреть мне хотелось только на него, только на него…
Оказавшись рядом с братом, я пискнула «спасибо», взяла малыша за руку и потащила его в сторону леса. Я ни разу не обернулась – а как мне этого хотелось! И как я надеялась, что Вадим все стоит на берегу ручья и смотрит мне вслед!

            4.

Зима выдалась снежной, и мы всем ребячьим миром строили на площадке возле дома снежный дворец. С пунцовыми щеками, с сползшими на глаза шапками, с перекошенными набок шарфами, мы старались изо всех сил – близился Новый год! – орудуя лопатами, лопатками и лопаточками, а также варежками, отчего они вскоре превращались в мохнатые ледышки и переставали гнуться. Работа кипела в лучших традициях стахановского движения, когда появилась вдруг в опасной близости от нашего шедевра архитектуры компания подозрительных парней с нехорошими лицами. Среди них был Курганов и видно было, что он среди них главный.
- Что тут малышня понастроила? – гаденько поинтересовался один из пришельцев.
- Сейчас проверим на прочность! – весело гаркнул другой, подошел к снежному дому и пнул ногой наугад. Часть стены
Обвалилась. Среди строителей послышалось тихое оханье и всхлипыванье.
Тут Курганов увидел меня.
- Не трогать! – рявкнул он своим разбойникам.- Оставьте малявок в покое и идите отсюда. Я вас догоню.
Он подошел ко мне, взял меня за обледенелую варежку, посмотрел мне в глаза. В моих глазах были возмущение и неприязнь. Он тихо сказал «прости» и отвел меня в сторону. Я не сопротивлялась. Он поправил сползшую мне на глаза шапку, сбившийся набок шарф, потом оглянулся. От моих сподвижников по строительству нас закрывало вишневое дерево, все в снегу. Убедившись, что нас никто не видит, он взял меня за плечи, наклонился ко мне и поцеловал.

            Как жарко поцелуй пылает на морозе,-

Писал великий русский поэт Пушкин. Все смешалось в моей голове, и слова «я тебя люблю» я почти не расслышала из-за возникшего отчего-то шума и звона в ушах. Внезапно я поняла, что глаза мои крепко зажмурены. Когда я их открыла, рядом никого не было.

            5.

Территория школы была окружена бетонным решетчатым забором, и включала в себя, помимо здания собственно школы и стадиона еще небольшой лесок – осколок большого леса, а также лужок, заросший буйными дикими травами – полынью, пижмой, крапивой. Осенью их стебли высыхали и служили отличным топливом для костра, который мы и разводили ближе к вечеру, чтобы пламя было ярче, и пекли в костре принесенную из дому картошку. Сидеть вокруг костра и смотреть на пламя – само по себе занятие восхитительное, особенно если удавалось раздобыть хорошее бревно, которое горит долго и ровно, а не бегать все время в поисках сухих стеблей полыни, которые горят ярко, но прытко.
Костер горел исправно, картошка чернела в углях, мы сидели вокруг костра, переговаривались, перешучивались, пересмеивались. Чувствовали себя путешественниками в долгом странствии и поочереди рассказывали друг другу свои приключения. Вдруг повисла пауза. Все почему-то смотрели в мою сторону. Я, не понимая в чем дело, оглянулась и увидела Вадима. В руках у него был ворох сухих веток. Он бросил их в костер и молча уселся рядом со мной.
После восторгов по поводу того, что костер разгорелся так ярко, рассказчик продолжил свое занимательное повествование о верблюдах и караванах, но я его уже не слушала, глядя в огромные сияющие глаза, в которых билось, кроме пламени костра, еще какое-то пламя.
Вадим встал, протянул мне руку. Я покорно подала ему свою и тоже встала. Так же покорно пошла за ним, рука в руке. Мы отошли метров на двадцать от костра, в темноту, в самый центр луга. Звезды светили нам. Внезапно он подхватил меня, стал падать, и мы вместе рухнули в буйные травы, буйно же хохоча. Он не целовал меня, только прижимался щекой к моему лицу и шептал мне что-то ласковое, нежное и бессвязное. Снова встали и снова упали и так без конца. Пахло опавшей листвой горьковато и пряно, травой пожухлой, землей, дымом костра. И лежали, обнявшись, на траве, и над нами сияло всеми своими звездами черное осеннее небо.
- Эй, Ромео и Джульетта! Идите есть картошку! – закричали от костра и перешучивались, и пересмеивались.
- Я тебя люблю. – выдохнула я и не испугалась собственной смелости.

            6.

Поздним весенним вечером я возвращалась домой. Пусто было вокруг – ни машин, ни прохожих, ни «собачников». Остро пахло свежей, уже обильной, листвой, распустившейся сиренью. Я уже подошла к подъезду, под освещенный голой лампочкой козырек, как вдруг мне наперерез из соседних кустов сирени метнулась темная фигура. Фигура загородила мне путь в подъезд, осветилась небогатым светом лампочки и оказалась Кургановым.

            Но, Боже, кто б его узнал!

Он задыхался, глаза его горели волчьим огнем.
Он схватил меня и потащил от подъезда прочь, в темноту сиреневых кустов, вернее, попытался тащить туда. В последний момент я зацепилась обеими руками за ручку двери подъезда, дверь с тоскливым скрипом открылась, высветив пустую площадку первого этажа. Я знала, что собирался сделать со мной Вадим, знала не умом, а всем своим девическим существом, и знала, что это нельзя, что это преступление, катастрофа. Он пытался отцепить меня от двери, он был сильнее и страсть удваивала его силы. Но мои силы утраивал ужас. Мы боролись молча в весенней вечерней сиреневой тишине, которую нарушало только наше прерывистое дыхание и бешеный стук сердец. Почему я не кричала? Потому что и теперь я любила его, любила…
На первом этаже открылся лифт, из него кто-то вышел, направился в нашу сторону. Мой пылкий Ромео отпустил меня и скрылся в темноте. Я рванулась к лифту, чуть не сбив с ног соседку по дому, и почувствовала себя в безопасности только тогда, когда двери лифта – медленно, очень медленно – за мной закрылись.
Больше я не видела Вадима. Никогда в жизни.

24 Ноября 2000 г.

Опубликовано: "День и ночь" №3-4, 2006 (Красноярск)