Не люблю я высоту, можно сказать, даже боюсь её. С восхищением смотрю, как стремительно несутся в гигантском слаломе отчаянные молодые лыжники и лыжницы, как парят в воздухе прыгуны с трамплина, но сам повторить такой подвиг – да ни за какие коврижки!
А началось всё давно, когда я учился в военно-морском училище. После обеда по тогдашнему распорядку дня у курсантов был час сна. Лучше бы начальство давало нам возможность нормально выспаться восемь часов ночью.
Но… берегли морские традиции. Правда, адмирал Нахимов не разрешал гонять на работы матросов во время послеобеденного сна, но вот именно эту традицию наши отцы-командиры как раз постоянно и нарушали.
Спать после обеда я тоже не любил: пока уснёшь, нужно вставать, во рту гадко, в общем, радости никакой. Но одно дело лежать в кровати, делая вид, что спишь, а другое – снег с крыши сбрасывать.
Мне не повезло: заглянул в спальное помещение заместитель начальника факультета, увидел мои широко открытые глаза, которые я не успел от удивления захлопнуть, и поманил к себе рукой.
Мысленно обзывая его всякими нехорошими словами, я оделся и вышел в коридор. Там стояли ещё несколько таких же орлов и незнакомый мичман. «Сейчас пойдёте с мичманом, - распорядился капитан 2 ранга, - возьмёте лопаты, валенки, и он вам покажет, где сбрасывать снег».
Через десять минут, экипированные в здоровенные валенки типа «слон», и вооружённые деревянными лопатами, предназначенные, если судить по размерам, для Геркулесов, мы стояли на крыше здания.
Те, кто бывали в Петербурге, наверно, видели это здание, проезжая по Московскому проспекту из аэропорта в город. Оно называется Дом Советов. Когда-то до войны его строили для городского совета, так сказать, поближе к Москве.
Считали, что Ленинград будет расширяться в сторону Москвы, а там, глядишь, два города и сольются вместе. Масштабно мыслили люди. После войны это здание отдали высшему военно-морскому училищу инженеров оружия. Сейчас на нём есть соответствующая мемориальная табличка.
Мы сбрасывали снег с бокового крыла здания. Мичман покрутился для порядка минут пять, и ушёл, попугав, что вернётся, всё проверит и, не дай бог, если… ну, в общем, всё, как обычно.
Сначала у нас возник спор по поводу стеклянного купола, над нашим актовым залом. Одни говорили, что он из особого небьющегося стекла, и бесстрашно, как с горки, катались с купола, другие доказывали обратное.
В конце концов, один из спорщиков треснул лопатой по стеклу, и оно разлетелось вдребезги. Настроение у всех испортилось, особенно у тех, кто катался на куполе.
Мы перешли на свои рабочие места и принялись за дело. В том возрасте, в каком мы находились, огорчения длятся недолго, скоро вновь продолжилась «травля» всяких смешных историй, и мы хохотали от души.
Я стоял на коньке крыши, опершись на лопату, потому что верхушка была очень скользкой. Вдруг один из курсантов сказал: «Вовка, ты чего делаешь, спустись!». Почему я решил, что крыша была двускатной, до сих пор не знаю, наверно, от глупости.
Повернув голову, я увидел, что стою на носках на краю пропасти. Пятки моих огромных валенок свисали над этой бездной. Осторожно, наклонившись вперёд, я сполз до слухового окна. Ноги меня не держали.
«Ребята, я пойду, не могу здесь находиться», - сказал коллегам. «Иди», - назвав меня вполне заслуженно хорошим словом, напутствовали они, - «Секунда, и был бы трупом!».
Но на этом мои приключения с высотой не закончились. Весной, когда зазеленела травка, и душа захотела общения с прекрасным полом, я получил, уже не помню за что, тридцать суток без увольнения из училища.
Обидно было нестерпимо, потому что как раз договорился о встрече с одной очаровательной особой из Текстильного института. К счастью, судьба, неприлично повернувшаяся ко мне тыльной частью, неожиданно решила снова повернуться лицом.
Утром в коридоре я встретил знакомого курсанта с химического факультета. Он нёс какую-то бумагу с лиловой круглой печатью. «Что это у тебя?», - зевая, поинтересовался я.
«Список парашютистов», - гордо ответил он, - сегодня едем в Озерки прыгать с парашютом». Мне сразу расхотелось спать: «А ну, покажи». Действительно, список, с печатью и подписью заместителя начальника училища.
И тут у меня в голове мелькнула блестящая мысль. «Смотри, здесь есть место, давай меня впечатаем», предложил я. Поколебавшись, он согласился.
Мы зашли на кафедру металловедения, где знакомая лаборантка разрешила воспользоваться печатной машинкой. Ещё через пять минут я был у командира роты, потрясая списком, и настаивая, чтобы мне разрешили поехать в Озерки.
Командир роты засомневался, было, но мой товарищ химик, не моргнув глазом, подтвердил, что я пол года ходил на занятия в парашютную секцию. Скрепя сердцем, командир роты подписал увольнительную.
Конечно, лгать нехорошо, но, во-первых, ложь начальнику – это святая ложь. А, во-вторых, пусть в меня бросит камнем тот, кто никогда не соврал в своей жизни.
Если же откровенно, то у меня и в мыслях не было тащиться в Озерки, не говоря о том, чтобы прыгать с парашютом. Решил, что я тихо исчезну, как только мы выйдем из училища.
Да не тут-то было. Подозревая, что такой умный не я один, училищное начальство дало нам сопровождающего офицера, который во дворе проверил всех по списку и там же нас погрузили в автобус, без остановок отправившийся в Озерки. Как говорится, вляпался.
Озерки в ту пору были окраиной Ленинграда, никаких домов, только лесочки, поля, коровы, деревни. Нас привезли к какому-то деревянному строению, похожему на длинный сарай.
Надпись гласила, что это авиаклуб, парашютная секция. Внутри сарая стоял длиннющий стол, на котором лежали парашюты. Нас построили и разбили на тройки. Я поинтересовался, а почему по три человека.
На это мне было сказано, что в корзину аэростата помещаются только четыре человека: три парашютиста и инструктор.
Только теперь я увидел грузовую машину, в кузове которой была смонтирована лебёдка, она удерживала аэростат. Там же была и корзина. Настроение стало стремительно ухудшаться.
По команде инструктора каждый взял себе парашют, который не был уложен. Нас снова построили, инструктор спросил, кто не хочет прыгать.
Два человека вышли из строя. Мне тоже очень хотелось сказать, что и у меня нет ни малейшего желания, но я не мог этого сделать, потому что мне было бы стыдно перед знакомыми ребятами, и, к тому же, там были девушки-парашютистки.
По команде инструктора все стали укладывать на траве парашюты. Я оцепенело, смотрел на кучу материи и верёвок, не зная, что с ними делать. Потом меня осенило.
Около меня стояла девушка со значком мастера спорта, которая с интересом разглядывала курсантов. «Слушай, помоги мне уложить парашют», - попросил я её. Сначала она отказалась, мол, каждый сам обязан уложить свой парашют.
Когда я объяснил ей, что не умею это делать, она изумилась: «Как тебе разрешили прыгать?». Но я упросил её никому ничего не говорить, и она быстренько собрала мне парашют. Запасные парашюты уже были собраны.
Надел я их, как выяснилось, наоборот. Инструктор буркнул: «Каким местом ты слушал на занятиях!»,- и помог мне основной парашют повесить на спину, а запасной - на грудь.
Снова построение, осмотр камикадзе. Мысли мои были заняты одним: «Только бы не оказаться в первой тройке!».
Как же, если не повезёт, то уж до конца. Первыми вызвали нас троих. Я посмотрел на коллег, и большой радости на их лицах не увидел.
Наверно, думали о том же, что и я: чем вся эта затея окончится. Корзина представляла собой хлипкое сооружение из дощатого пола и фанерных стенок, высотой по пояс.
Вместо одной стенки была дверца с крючком, на который она закрывалась. Доверия корзина не внушала. Я подумал, что на картинке моей любимой в детстве книги «Таинственный остров» Жюль Верна, всё выглядело гораздо солиднее и надёжнее.
Лебёдка со скрипом принялась раскручивать трос, и аэростат начал медленно подниматься в небо. Инструктор, чтобы отвлечь нас от неприятных мыслей, молол какую-то чушь, которую, судя по нашим напряжённым лицам, никто не слушал. Потом он сказал:
«Посмотрите, какая красота! Такого никто из вас не видел». До этого, я упорно смотрел в пол, стараясь, как раз не смотреть вниз, с меня и без того хватило подвига на крыше со снегом. Но здесь я посмотрел, хотя лучше бы этого не делал.
Вид, действительно, был изумительный, жаль только, что для меня это было не место и не время им любоваться. Ещё я обратил внимание на чёрный блин из дыма и смога, который висел над городом.
Он был таким плотным, что издали, казался, твёрдым. Все тогдашние ленинградские заводы и котельные работали на полный ход, выбрасывая продукты сгорания в атмосферу, которой дышали жители.
Наконец, лебёдка прекратила работу, кабина замерла. Инструктор объявил, что мы поднялись, наконец, на четыреста метров. Началось самое неприятное.
Когда мы входили в корзину, инструктор брал какой-то трос, который торчал из наших парашютов, и защёлкивал его замком на снасти над нашими головами.
Этот трос, как я потом узнал, называется карабин и служит для принудительного раскрытия парашюта. Всё очень просто: прыгаешь, а он выдёргивает парашют.
«Не забыли, как приземляться?», - спросил он. «А как?», - поинтересовался я. «Ну, вот ты, юморист, и будешь прыгать первым», - ответил он. Вот уж этого мне хотелось меньше
всего, вовсе необязательно быть первым, тем более что в списке я был последним. Кто-то из ребят мне шепнул, что ноги надо согнуть и держать вместе. Инструктор распахнул дверцу кабины, закрепил её, и скомандовал: «Вперёд!».
Я встал в проходе, держась за фанерные стенки. «Не вздумай ласточкой прыгать», - предупредил меня инструктор. «Какая ласточка, идиот!», - мелькнуло у меня в голове.
«Да отпусти ты руки!», - заорал инструктор. „Как отпусти, упаду ведь», - сопротивлялся я. «Сейчас ты у меня полетишь не вниз, а вверх!», - озверел инструктор. Я, наконец, отпустил спасительную фанеру и ступил в никуда.
Пятьдесят метров летишь в свободном падении, и только потом раскрывается парашют. Я летел, крепко обхватив руками запасной парашют на груди, и напрочь забыв о его существовании.
Говорят, что перед смертью у человека перед глазами пролетает вся его жизнь. Могу заверить, что врут. И хотя у меня возраст был ещё такой, что и смотреть-то было нечего, но я никакого кино не видел.
Те несколько секунд были заполнены только одним: «Ну-у-у!!!», ожиданием, когда раскроется парашют. Я прошу прощения у дам (не медиков) впрочем, они могут пропустить это место, но мне казалось, что мои гениталии парят отдельно, этакий холодок, который ощущаешь, когда на горке подбрасывает машину, в которой едешь.
Вдруг меня дёрнуло кверху. Раскрылся парашют. И я стал хохотать. Как мало человеку нужно для счастья – просто остаться живым. Теперь мне хотелось парить в воздухе как можно дольше.
Но, увы, скоро земля начала стремительно увеличиваться в размерах. Меня несло куда-то, то боком, то спиной. Я лихорадочно вспоминал, что я читал о десантниках, потом вдруг осенило: нужно крутить стропы.
Стал их крутить, получилось ещё хуже. Я лихорадочно стал их перекручивать в противоположную сторону, и в этот момент приземлился. Причём как-то удачно, ничего не сломав.
Многие ребята потом жаловались, что отбили себе ноги.
Я лежал на земле и ждал, что сейчас ко мне подбегут, будут сворачивать парашют, и, конечно, поздравлять.
Кто-то довольно чувствительно пнул меня ботинком в бок. Я повернул голову. Надо мной стояла моя новая приятельница со значком мастера спорта. «Ну, чего ты разлёгся среди коровьего ….?», - спросила она меня, - «Давай, быстро собирай парашют, и неси, люди ждут!».
Я огляделся. Оказалось, что лежал на единственном свободном от свежих коровьих лепёшек месте. Видимо, у парнокопытных там был туалет. Нет, везенье не оставило меня. Жизнь военного человека напоминает тельняшку.
Здесь важно стараться ступать по светлым полоскам, а я, судя по всему, сошёл с тёмной на светлую полоску. Поняв, что оркестра не будет, быстро сгрёб в кучу парашют, и отнёс его к знакомому сараю.
Те, кто прыгнул, пребывали в эйфории, чего не скажешь о дожидавшихся своей очереди «десантниках». Когда все отпрыгались, нас в очередной раз построили, поздравили, и очковтиратели из клуба (им нужно было отчитываться в количестве подготовленных разрядников) вручили каждому из нас значок третьеразрядника по парашютному спорту и удостоверение, в котором красовалась бесстыжая цифра – пять прыжков.
Через два часа я уже шёл со своей подругой из Тестильного и отчаянно врал, как лихо прыгал в Озерках. Но на девушку, которая делала вид, что внимательно слушает и восхищается мною, больше всего, по-моему, произвело впечатление, что ради встречи с ней, я пошёл на такое самопожертвование.
Впрочем, я такого серьёзного значения этому не придавал, на её месте могла быть и любая другая. Так оно и случилось.
Для себя же я скромно засчитал тот прыжок не за пять, как написано в сохранившемся до сих пор удостоверении, а за два – первый и последний.
На фотографии автор первый слева. На лице радости нет, только озабоченность.