Север Москвы. Бескудниковский железобетонный комбинат. Неподалеку темный лес с бдительными часовыми на опушке. Часовые стоят под предупреждающими плакатами и следят, чтобы никто не заходил в этот лес - во избежание дезертирства с места работы, из военного фронта. В их руках воинские уставы и ружья. На плакатах правильные выражения о гуманности и о здравом смысле. И призывы к этим самым вещам – гуманизму и смыслу.
Работал Иван Яковлевич на войне. Был простым рядовым. Но он не работал на героической передовой – там, как и положено, все теплые места были давно уже заняты. Хотя фронт находился совсем рядом, но воевал Иван Яковлевич на заводе железобетонных конструкций, что расположен в Бескудниково, на севере Москвы. Железобетонный комбинат имел стратегическое значение – цементным раствором снабжался фронт для укрепления позиций, путей сообщения, блиндажей и других военных сооружений.
Заходя в раздевалку, Иван Яковлевич здоровался с народом - с кем-то за руку, с кем-то устно, кому-то просто махнув рукой издалека - и переодевался в свежевыстиранную гимнастерку. Затем был перекур до получения распоряжений на предстоящий день – до прихода бригадира Александра Сергеевича. На досуге мужики начинали травить анекдоты - про легендарного Чапаева и Петьку с Анкой, про отважного разведчика Штирлица и остальных русских национальных героев.
Иван Яковлевич гордился тем, что работает в таком замечательном военном коллективе. Все имеют правительственные награды за военные заслуги перед Отечеством - многие даже самого высокого достоинства. Все они висели на доске почета перед заводоуправлением. Все, кроме несовершеннолетнего Ивана Яковлевича. Впрочем, он не завидовал и не спешил получить какую-нибудь боевую награду, чтобы чувствовать себя таким же заслуженным и уважаемым, как все остальные члены его бригады. Хот он уже давал военную присягу и прошел призывной карантин, но был еще слишком молод, чтобы задумываться о таких высоких наградах, как у его заслуженных коллег.
Начальник бригады Александр Сергеевич был великого роста, находчивый, остроумный и веселый человек. Он всегда блестел - сверкали его глаза, блестела шляпа, из-под которой выбивались черные кучерявые волосы, развевался его блестящий плащ, сверкала большая железная звезда на его груди. Начальник так умудрялся проходить между кучами цемента, так точно находил нужную точку опоры для ноги, что ни одна летучая пылинка не садилась на его сапоги - и они блестели, как будто он только что отошел от старательного чистильщика обуви.
Авторитет и уважение начальника были огромными. Хотя Александр Сергеевич был остер на язык и даже ехиден, но на него никто не обижался. Тем более, в этой бригаде все стоили один другого – по своему ехидству и приколам над другими.
Но самой интересной была награда Александра Сергеевича. Это была восьмиконечная звезда, похожая на крест, из блестящего чугуна. И когда он снимал чтобы почистить ее тряпочкой и пастой ГОИ, то все видели, что звезда с обратной стороны имеет длинный железный штырь - толщиной в палец, - и она штырем вставляется прямо в грудь.
Такая же звезда была и у заместителя начальника, Михаила Юрьевича. Он также храбро воевал, - однажды на поле боя прикрыл собой начальника, и за это получил путевку на юг. А вдогонку там вручили такую же железную награду со штырем, как и у Александра Сергеевича.
И Федора Михайловича хотели коллективно наградить таким же орденом, но потом решили дать бесплатную профсоюзную путевку на курорты русского севера.
А еще одного члена бригады, громадного Льва Николаевича, наградили почетной грамотой за все кубометры его больших трудов - так усердно он перемешивал бетон своей огромной совковой лопатой. Правда, сейчас он сидел мрачный - слушал начальника, но размышлял о своем. На днях ему сделали порицание. Правда, его трудовая книжка от этого не пострадала - составили только служебную записку, но все-таки он обиделся и в отместку отказался от премиальных за свою ударную военную работу.
И многие-многие другие из их бригады были награждены соответствующими грамотами и высшими правительственными наградами.
Александр Сергеевич каждому задавал боевое задание на предстоящий день. И показывал личным примером, как это следует делать правильно.
Иван Яковлевич, обычно получал задание последним – как всегда, таскать бетон ведрами до линии фронта. Или его ставили на подмогу кому-нибудь - быть на подхвате. Он не отказывался. Он своего начальника всегда называл строго на «Вы». И был, пожалуй, одним из самых лояльных подчиненных. Он не выступал на собраниях, профсоюзным движением не интересовался, трудился не то что ради зарплаты или идеи, а просто так было положено. Да и завод находился близко от места жительства Ивана Яковлевича. Здесь все его коллеги по цеху жили неподалеку от места своей работы. Чего мотаться, например, из Долгопрудного в Нижние Котлы выпускать какой-нибудь раскрученный, набивший уже оскомину на зубах кислый сок «Доброе Племя»? Стоит ли зарплаты этот стокилометровый марш-бросок по московской кольцевой автодороге, как катаются некоторые бедолаги на своих «Жигулях» и «Фордах»? В чаде рвать во весь газ с огромной ревущей скоростью, или, наоборот, тащиться эти же сто километров со средней скоростью пять километров в час в пробках? Не стоит овчинка выделки – бензина спалишь больше, чем получишь зарплаты. Поэтому Иван Яковлевич был доволен близким расстоянием от своей работы.
Хотя и неказиста его работа. После того, как Александр Сергеевич давал соответствующие распоряжения на утренней планерке, все люди из его бригады дружно брали в руки лопаты и начинали готовить очередной замес. Сначала сыпали песок, затем цемент, и перемешивали эту сухую смесь. Затем лили воду и продолжали усердно перемешивать. Мешали так, чтобы тяжелый песок не оседал внизу, чтобы легкая вода не оставалась наверху, а цемент надежно сцеплялся со всеми частицами песка.
Шла добротная и усердная военная работа с помощь оружия бетонщика – простой железной лопаты, то и дело ярко сверкающей под солнцем. Раствор мешался непрерывно, без всякого успокоения. Штыковые лопаты никому не давали покоя - ни цементу, вьющемуся дымком над чаном, ни ударом разрезаемым песочным буграм, ни стремящейся к вечному покою беспокойной воде, стремительные ручейки которой бежали по бугристой поверхности, скапливаясь в ложбинках, закручивались пенными воронками и уходили вглубь. И снова лилась вода, вытесняя лишний воздух, и хлюпающий водой воздух пузырями выходил из глубины бетона. По чуть застоявшейся воде ударяли острой лопатой, пробивая через нее дно временной растворной лужи, и она уходила на еще большую глубину. И снова где-то выходила на поверхность и застаивалась ненадолго. И быстро затягивались белые воронки на ней. Слышалось только шелест льющейся воды, глухие удары упавшего на песчаную кучу режущего острия, хлюпанье выходящего ненужного воздуха, скрежет лопат, скребущих по дну огромного железного чана, чавканье, шлепки и так далее - до самого конца хорошего замеса.
Не до конца понятен был будущий замес. Все зависело от многого – от количества сырья и требуемой продукции, от пропорций и составных частей, от того, как положила рука мастера. Но была закономерность, что чем лучше марка цемента, чем более правильный размер имеют крупинки песка, чем чище вода и чем меньше всяких грязных посторонних примесей находится в исходных материалах, тем крепче получается военный бетон. И тем более надежные могут из него изготавливаться укрепления, выдерживающие попадание любого снаряда и бомбы, и надежнее получаются дома, выдерживающие любое землетрясение. В целом все делалось на глазок, но в приемлемых допусках железобетонного производства.
Затем равномерно перемешанный, одинаково серый бетон принизывался железными прутьями арматуры, и бетон приобретал еще большую крепость и устойчивость. Или жидкий бетон заливался прямо в арматурную решетку и застывал уже на перекрестиях заданной кристаллической формы будущего строения.
Каждый раствор не знал своей будущей судьбы - что из него могут создать в результате полного его приготовления. Хороший военный бетон использовался для различных целей - применялся для мирного и военного строительства, для постройки и укрепления блиндажей, постройки домов, установки противотанковых крестообразных ежей и многих прочих надежных объектов.
Серьезно, как древние боги, пахтающие мировой океан в начале человеческой цивилизации, занимались своим делом солидные люди. Со сверкающими железными лопатами и железными трудовыми орденами изготавливая свой военный бетон, исполняя свой ежесменный воинский долг.
А так - ничего примечательного не происходило в работе военных бетонщиков. Как и везде, шло обыкновенное строительство новых городов и сел – крепких домов и заводов, надежных бомбоубежищ и тюремных подвалов.
Вот такая нелегкая и неказистая была работа военных бетонщиков.
Если предстояло обычное таскание бетона, то Иван Яковлевич, подходил к инструментарию и хватал сразу два ведра. С двумя ведрами хотя и тяжелей идти, но легче сохранять равновесие – позвоночный столб хотя и плющится, но не сгибается. Бетон накладывал сам носильщик или накладывали ему работники более статусные и заслуженные, которым уже не пристало бегать по фронтам с ведрами как молодым новобранцам - и Иван Яковлевич нес свои ведра к линии фронта - туда, где сверкали всполохи, грохотала канонада.
Он был выносливый малый и шел быстро, чтобы меньше времени ощущать тяжесть этих ведер. Несмотря на московское происхождение, видимо, генетические свойства жилистых родственников из деревни передалась ему. Хотя, хитрый военный человек всегда может жизнь себе облегчить: часто подумывал он, корячась под гнетом своего тяжелого груза, во время артобстрела броситься на обочину, уронить ведра и вылить часть бетона на землю, чтобы ноша легче стала. Но пока держался и аккуратно выполнял свое боевое задание.
Ремонтники получали в руки полные ведра и высыпали доставленный бетон на покореженные вражескими снарядами укрепления. Иван Яковлевич в это время делал наклоны из стороны в стороны - восстанавливал зазор между прижавшимися друг к другу позвонками. Затем доставал сигарету и медленно курил, беседовал с бойцами переднего фронта. Ждал, когда ремонтники снова отдадут ведра обратно. Те, не доходя до него, выкидывали его посудины так, как будто никогда они им больше не понадобятся.
Ведра его обладали одним интересным свойством - они всегда падали, поворачивались к Ивану Яковлевичу одним боком. На них было что-то написано: только «Ру», максимум «Рус», смог увидеть на них Иван Яковлевич. И можно было подозревать, что надпись имеет продолжение как «Рус», так и «Руо». Другую сторону ведер он никогда не видел. Он много раз собирался изучить сей односторонний лунный феномен - дочитать, в конце концов, загадочную надпись, но быстро забывал – ведра хватались, заполнялись бетоном, и снова надо было уже бежать на фронт. Минное поле под ногами, взрывающиеся снаряды и свистящие над головой пули не добавляли внутренней концентрации, и Иван Яковлевич забывал обо всем. Фронтовые условия на его участке были не совсем удачными для чтения.
Иван Яковлевич брал свои пустые ведра и не спеша шел обратно. Но не торопился он так, чтобы этого никто не заметил. На войне опасно саботажничать – если кто-то заметит нерадивость, особенно товарищ маршал Жуков, загорающий на крыше своего блиндажа прямо на линии фронта, то легко можно угодить под трибунал. Хотя маршал Жуков и не являлся прямым начальником для Ивана Яковлевича, но маршал мог пожаловаться директору железобетонного комбината, и таким косвенным образом испортить военно-трудовую карьеру любого бетонщика.
Дойдя до площадки для загрузки бетона, Иван Яковлевич бросал свои ведра на заполнение и снова отдыхал, курил – одним словом, всячески оттягивал свое рабочее время, дожидаясь вечера.
И совсем он не был похож на маршала Георгия Жукова, как однажды предполагал про его будущее один мужчина, и говорил об этом одной женщине, когда Ивана Яковлевича еще не было на свете. Сравнительно спокойный, мягкий и стеснительный, в нем - в
Иване Яковлевиче, не было металлического голоса и не было железного характера великого полководца. Не мог молодой Иван Яковлевич твердой рукой направить в пекло битвы миллионы людей и многими пожертвовать ради спасения своей Родины – и поэтому Иван Яковлевич проиграл бы войну, и потерял бы свою Родину. Поэтому повезло тогда Родине – в середине двадцатого века, когда фашистская Германия напала на Советский Союз. Повезло потому, что не родился еще тогда Иван Яковлевич. Как и взаимно повезло Ивану Яковлевичу, что тогда он не родился - как не повезло его прадедам, погибшим во время войны. Вот поэтому он и был простым военным, работающим во вспомогательной бригаде бетонщиков железобетонного комбината.
Вот поэтому и отлынивал часто от своих военных обязанностей военнообязанный Иван Яковлевич. Если рядом не было начальства, ложился он на зеленую высокую траву и доставал свой военный билет из нагрудного кармана. В военном билете находилась ее фотография – на паспорт. Чистенькая, аккуратненькая, с прической каре была она на фотографии. Аккуратный носик, чуть пухлые губки. Глаза ее смотрели по разному – в зависимости от того, чем занимался Иван Яковлевич. Глаза ее смеялись, укоряли, смотрели ответственно, призывали к совести, смотрели с ожиданием, или вызовом и всякими другими оттенками, которые играли в ее глазах при утренней встрече – не мог наглядеться Иван Яковлевич на необыкновенную свою утреннюю невесту. Загадывал, что она придумает следующим утром. Правда, никогда не угадывал.
И много раз в день он доставал свой военный билет из нагрудного кармана, раскрывал его и любовался хотя бы самое короткое время чистым и светлым ее обликом, прической каре золотистого цвета. В самое занятое военное время любовался он невестой, осиянной небесно-голубым фоном на фотокарточке паспортного формата. И эта ее фотография находилась на той же странице, где была приклеена его собственная военная фотография.
Полюбовавшись ею, затем он улыбался высокому синему небу, склонившемуся над ним, снова и часто и по-разному говорил ее имя, прислушиваясь и замирая. У его утренней невесты было прекрасное имя, нежное и ласковое, как она сама. В этом имени слышится журчание маленького ручейка жарким летним днем, в ее имени был и вкус и тепло парного молока, и звук с которым льется это молоко и чувство, и движения языка, когда пьется это молоко, и звук, с которым молоко вливается в ребенка, когда пьет ребенок материнское молоко, и даже само название молока. И шелест летней листвы от пробежавшего теплого порыва ветерка, детство и сказочность, и летний зной и звон безмятежного воспоминания жили в ее имени. И даже легкое потрескивание мирного огня в домашнем очаге было в ее имени.
И громко выкрикивал он ее имя в синее небо; небосвод для него всегда был почему-то синим и безоблачным - даже в центре Москвы. И замирал, слушая эхо, слушая звук ее имени, затихающий вдали, за окраинами Москвы. И это ее имя было любимым его именем.
Глядя на ясную синеву, он улыбался этой бесплатной небесной благодати. И устанавливался мир и покой в душе Ивана Яковлевича, словно и не было у него никакой войны.
Поскольку небо для него всегда было ясным, то никогда в молодом возрасте не пользовался Иван Яковлевич зонтом. В любую погоду, зимой и летом, ходил без головного убора. И даже на военной работе не надевал он каску, и тем самым всегда нарушал уставные положения о ношении военной формы.
Затем наступало время обеда - служивые работники ходили кто в общественную или частную столовую, а кто питался собственными бутербродами. После приема пищи был небольшой перекур, где мужики опять начинали рассказывать друг другу анекдоты. Иногда задевали более глобальные проблемы – беседовали о своей военной зарплате, о женщинах, о политике. Иногда спорили о собственной роли в войне: кто важней в этой войне, допустим, они и работа всей их бригады, или товарищ маршал Жуков и все подчиненные ему войска? Первые, – бетонщики, говорили, что они создают железобетонные укрепления, и без их труда и дня бы не продержались в чистом поле солдаты, а вторые – солдаты маршала, отвечали, что нет никакого толку от этих укреплений, если там - на фронте, не будет защитников. И часто оппоненты не находили ответа, и далее продолжались жаркие споры, особенно когда в курилку заходили дееспособные спорщики от маршала Жукова. Каждая сторона спорила без успеха - до тех пор, пока не заканчивался короткий обеденный перекур.
Но чаще все просто курили, окружив железную бочку с водой. Военные жуковцы и военные бетонщики сидели вперемешку на лавках и молча выпускали клубы дыма. Без слов переваривали в себе мысли, изжогу от общественных и частных столовых и собственные домашние бутерброды.
За один военный день Иван Яковлевич успевал делать ходки три до фронта – два до обеда и один после. Затем, ближе к вечеру, надо было заполнять тетрадь для отчета о проделанной работе – что было требованием военных начальников.
Часто бывали у них в бригаде переработки - самый неприятный момент в жизни Ивана Яковлевича, который уставал и приготовился было отдыхать. Нужно было сделать еще рейс-два, почему-то именно в конце дня, когда вражеский снаряд особенно удачно попадал и разносил в пух и прах блиндаж генерала, которому оставалось ночевать в открытом поле. Генералы имели власть над тыловой службой снабжения, и, значит, и над бескудниковским ЖБК. Тогда всем было не до лени. Сам Александр Сергеевич засучивал рукава и, плюнув на руки, хватал совковую лопату и начинал яростно наваливать раствор в очередь выстроившихся ведер. Шлепался раствор, и брызги летели во все стороны, но Александр Сергеевич всегда оставался незапятнанно чистым. «И как это он умудряется? Как это у него получается?» - думал Иван Яковлевич, любивший со стороны наблюдать, как работает начальство.
Авральное настроение портилось еще тем, что вместо двойного тарифа за переработку, положенного по военному законодательству, хитрые бухгалтеры обсчитывали служивых, и получалось, что чем больше трудился каждый работник военного коллектива, тем меньше в среднем получал жалованья. И за это не любил Иван Яковлевич бухгалтеров - тыловых крыс. Впрочем, их не любили все из его бригады.
Иногда в момент наступления и сильного натиска противника бригада Александра Сергеевича участвовала в прямых столкновениях с врагом. Каждому под расписку на руки давали единицу оружия, и они ходили в атаку. Поэтому все имели боевой опыт. Иван Яковлевич, как представитель уже более продвинутого поколения, владел автоматом Калашникова, мог завести и покататься на танке по вражеским полям. Остальным, более старшим его товарищам, было привычней воевать по старинке – саблями и мушкетами. После атаки все оружие по отчету сдавалось обратно на склад; стоимость утерянного военного имущества удерживали с зарплаты.
Из военного студенческого опыта у Ивана Яковлевича была детская начально-военная подготовка и небольшая подростковая практика в Западной Тюрингии. Иван Яковлевич находился там два года в академическом отпуске, который был представлен ему от циркового училища. На военных играх он сдавал нормы ГТО, бегал в полном боевом снаряжении, подтягивался шесть раз на перекладине, учился стрелять из автомата, бросать гранаты во вражеские окопы и ездить на боевой технике. Выполняя воинские нормативы, он получал навыки, необходимые военному человеку для дальнейшего продвижения по службе.
Кроме обучения военному делу, он уже участвовал и в настоящих сражениях.
Так, в целом, проходили его военные будни. Война есть война, и поэтому были у его невесты причины, чтобы немного беспокоиться за Ивана Яковлевича при их расставании.