аРассказ
Тамара Худякова
Душа отпылала, погасла,
Состарилась, влезла в халат,
Но ей, как и прежде, неясно,
Что делать и кто виноват.
И.Губерман
1
Поспела жимолость!.. Поехать за нею в Наяхан за два дня до выходных предложил Петрович (мой муж). Живу на Севере более двадцати лет, а в этом поселке еще не бывала, но наслышана о его плодородных полях, о теплом солнечном, почти как на «материке», лете, о тайге с непроходимыми дебрями. Там была поставлена точка в Гражданской войне: в двадцать третьем году уничтожен последний отряд белой армии под командованием есаула Бочкарева. Поселок достопримечателен был и часовней, а за околицей до сих пор высится ажурная металлическая радиомачта постройки тридцатых годов – первая на Северо-востоке. Наяхан был центром Эвенского района, пока наводнение пятьдесят первого года не разрушило его.
С нами засобирались и соседи: сорокалетний племянник мужа Леня – рослый, добродушный, рыжеватый, с голубыми чуть на выкате глазами (работает бульдозеристом), его жена Лена, родом из Гижиги – маленькая, щупленькая коренная жительница (медсестра поликлиники). В поездки обязательно берут приемного любимого сына Илюху – тринадцатилетнего подростка с еще не прошедшей детскостью, я бы даже сказала, наивностью, как у всех юных аборигенов края. Его вихрастую голову украшает копна черных густых волос, спадающих непослушной челкой на крутой лоб. Всегда поблескивает коричневыми хитрющими раскосыми глазами, обрамленными темными пушистыми, с пепельным налетом на кончиках ресницами, вспархивающими по любому поводу, словно шмели над цветками. Со смуглого лунообразного лица не сходит белозубая улыбка, вызывая доверие к подростку.
В предыдущее воскресение в таком же составе выезжали за морошкой, растущей за кирпичным заводом. Машину поставили на пригорке. Соседи подались подальше в тундру, а мы с Петровичем старались рвать ягоду по краю, не выпуская из виду грузовик: мало ли что. И, как сердце чуяло, – вдруг машина покатилась под уклон, набирая скорость. Вихрем сорвался с места муж, чудом успел на крутом повороте заскочить на подножку, открыть дверь. Рванул на себя ручник, и машина встала. А ведь еще миг, рухнула бы с крутого обрыва в распадок. Когда сбежались к месту происшествия, из кабины вылез уже успокоенный Петрович и артистичным жестом пригласил кого-то выйти с противоположной стороны. Это был Илюха! Бледный, взъерошенный встал на подножку держась за открытую дверь, ссутулился и опустил голову.
Петрович, улыбаясь, взмахом руки подбодрил парня:
– Давай Илюха! Похвастайся своим геройством, расскажи, как в летуны чуть не записался!
Парнишка поднял голову, с опаской посмотрел на Петровича, увидел, что не сердится, осмелел, выпрямился, переступил ногами, повспархивал ресницами и промолвил, заикаясь от волнения:
– Да какое тут геройство. Скажете тоже, дядя Володя!.. Просто решил потренироваться: прокрался за кустиками, чтобы вы не увидели, уселся в кабину и начал переключать то ручник, то рычаг скорости, жал на педали – у меня здорово получалось! Ну, просто как у вездеходчика! А машина взяла да и поехала…
Лена, мать Илюхи только вздохнула:
–Заяц, Заяц! И когда только ты повзрослеешь…
Успокоились. Закрыли дверцы машины на замок, продолжили собирать ягоду. Лена остаток дня не спускала глаз с сына.
Когда Петрович бежал галопом к машине, вспомнился случай из прошлогоднего отпуска в Томске. Заехали на стоянку, свой «Москвич-люкс» припарковали у забора. А его в тот день прихватил радикулит – еле вылез из-за руля. С прямой спиной, на негнущихся ногах обошел, проверил дверцы. Вдруг из кустов выскочила овчарка, гремя цепью и разрываясь от лая. Не успела и глазом моргнуть, как муж пулей пролетел до ворот…
Рассмеялась этим воспоминаниям, на недоуменный взгляд Петровича задала вопрос:
– Помнишь, как ты на материке радикулит вылечил?
Он расхохотался, блеснул белыми крепкими зубами:
– Вот как надо недуги лечить – рванул с перепугу и куда только хворь подевалась!..
2
На море начинался отлив, морская вода метра на два отошла от колес, и по мокрой еще лайде, как по асфальту, покатили на «Урале». Поток тепла от включенной печки был приятным, тут же расслабилась, стала любоваться окрестностями и размышлять.
Летом здесь изумительно. С одной стороны так называемой дороги искрится под ярким солнцем синее Охотское море, и кажется теплым, ласковым. С другой – высятся обрывистые серо-стальные скалы, похожие на нескончаемые корабли. О них в грозное ненастье бьются страшные сильные волны, уже без обмана ледяного моря. Непогодь будет потом, поздней осенью.
А пока в расщелинах прибрежных скал зелеными листочками красуются карликовые березки, кусты темнолистой ольхи, деревца непокорного изумрудного стланика, между ними полянки сочной травы, из которой выглядывают удивительно крупные белые ромашки и желтоголовые корзиночки пижмы, сиренью отливает отцветающий иван-чай.
– Ты только погляди – какая красота!.. Но это всего лишь мгновение, – улыбается муж.
И замолкает, занятый рулением и переключением скорости.
Да, он прав! Еще каких-нибудь полмесяца, и листья, прихваченные первым морозцем, потемнеют, скукожатся. Пижма, полынь, всякие травы, которых даже не знаю, забуреют, подернутся инеем. Деревья и кусты оголятся, сожмутся от холода, словно усохнут. Ледяной припай намертво скует побережье, до самого горизонта море покроется громадными, плотно притиснутыми друг к другу остроконечными глыбами льда, и будет казаться – холод пришел навечно. Порывистый ветер даже на миг не утихнет, земля на девять месяцев посереет, замерзнет. И как бесценного дара станем ждать новой весны.
Муж будто улавливает мои мысли, произносит:
– Нам же надо дальше жить! И, как понимаю, нам нравится здесь. Ведь так?
Гляжу на него, большого, ладного, здорового, красивого, с его такими нахальными синими, как это море, глазами, родной седой прядкой в густых черных коротко стриженых волосах, зачесанных на крупной голове назад, и молчу, а в голове проносится: «Да мне нравиться везде, где есть ты». Почему молчу? То ли от какой-то стеснительности, то ли еще отчего, но он так и не узнает моих мыслей, а жаль.
3
Проехали по гладкой дороге более часа. Встречаем препятствие, напомнившее увеличенный в десятки раз ершистый, в металлических шипах развернутый барабан камнедробилки. Подъезжаем ближе: это до метра высотой пики скал и валуны. Словно проросли из глубины моря и ровного песка. Прослеживаю взглядом в сторону берега, где они сливаются с прибрежными скалами.
Удивилась такому чуду и вопросительно взглянула на мужа. Он все растолковал (работал когда-то в экспедиции с геологами):
– Да, это сложенная остроконечными валунами и коренными скалами гряда шириной метров в пятьдесят идет по дну моря и переходит в прибрежные скалы. За тысячелетия волны прибоя их обтесали, превратили в щебень и песок и образовали проезд нам.
Потом продолжает, но говорит медленнее обычного. Понимаю, насколько осторожен:
– Вот видишь, расслабляться никак нельзя, а то навернешься. И объехать нельзя – другого пути просто нет. Ехать через гряду тоже опасно: любая оплошность чревата бедой. Машина, прыгая по скалистой поверхности, способна перевернуться. На этом самом месте в прошлом году погиб Алексей, Федора Нестеровича сын. И так все по-глупому получилось! Не надо было ему первым рейсом садиться за руль. Посмотрел бы, поучился у отца. Да и прособирались: поздновато выехали. А прилив никогда никого не ждет.
Да! Помню тот случай. Парень погиб через два месяца после возвращения из армии, вскоре как устроился на работу к хозяину Наяхана Степану Даниловичу водителем «Урала». Впервые поехал по этой дороге с отцом, но, видать, руки не обрели еще мужской твердости: не удержал руль, а отец не успел исправить положения. Машина, взобравшись на валун, перевернулась, и дверь кабины со стороны Алексея попала на острый скалистый выступ, смялась, сломала ноги, прижала к рулю. Переломы оказались открытыми и сильно кровоточили. Отец не пострадал, перетянул жгутами ноги сына выше колен. Попытался освободить его из железных тисков, но человеческих сил оказалось мало. Знал, что в Наяхане нет подходящей техники, пустился в обратный путь. Перед уходом умолял сына и все повторял: «Я приведу вскоре помощь. Ты только держись. Слышишь?»
Как ни торопился, как ни старался отец, а когда к месту трагедии доехал подъемный кран, спасать было некого. Прилив скрыл Алексея с головой.
Очень жалела парня, представляя, какие муки принял перед смертью. Сижу в кабине машины, скачущей как норовистый конь по валунам и осколкам камней, мотыляюсь из стороны в сторону, крепко держусь за скобу, смотрю на часто разбросанные камни и думаю: «Наверное, какими-то силами это создано специально для испытания людей». А за свою жизнь ничуть не боюсь, потому что за рулем мой муж – надежный человек, хороший механик, водитель, ведет машину спокойно, уверенно направляет по дороге, известной только ему. Его спокойствие передается и мне…
4
Благополучно миновали опасное место, через несколько километров оказались в глубоком распадке в устье реки. На пригорке противоположного берега, за зеленью кустов и деревьев завиднелось небольшое скопление домишек. Неужели Наяхан?.. Слышала, что мало людей в нем осталось! Но ведь не настолько? Часовню увидеть и не надеялась (ее уже давно не было). А радиомачта? Ах, вот она – покосилась и проржавела. Стало страшно…
– Да-да… это и есть Наяхан, – нехотя подтверждает муж. – Осталось несколько целых домов и сараев. В них рыбаки устроили рыббазу, – прибавил газу и направил машину на перекат. Колеса потревожили реку, вода вспенилась, взбурлила, подняла ил со дна и грязным следом стала успокаиваться, оседать позади нас. Река в этом месте неглубокая и течение тихое. Значит, название Наяхан ей точно подходит. Говорят, что когда-то эвены прибыли сюда ловить рыбу без лодки, построили плот из сухого плавника и с помощью небольшого шеста переправились на другой берег. Ловили рыбу, а потом вернулись и воткнули этот шест - найакан на видном месте.
Одолели подъем, остановились у ближней избы. Машину окружила стая собак, высыпали из домов рыбаки. Петрович открыл дверь кабины, спрыгнул на землю поздороваться с мужиками. Среди них оказался и наш сосед – Колька Однокрылый. Этим прозвищем обзавелся после того, как жена Лариска не дождалась его с зимней охоты – «вильнула хвостом», потом приезда Кольки испугалась и сбежала из поселка. А тот напился с горя, решил поквитаться с жизнью, но, видать «пороху» не хватило. Только и смог, что выстрелить в плечо, а руки лишился. Таким живет уже лет пять, холостяк, не верит женщинам. Хоть на вид здоровый, сильный, но не везде может работать. Сторожем нанялся.
Петрович стал спрашивать про ягодные места. Колька тут же пожелал сопроводить и, шустро ухватившись рукой за край кузова, заскочил в него. Водитель вернулся в кабину, тронулись в путь.
Миновали строения, углубились в лесистую местность. Ведь лучшая ягода всегда растет в глухих, нетронутых, диких местах, а таких в урочищах реки предостаточно, есть дебри, в которых можно заблудиться…
Километров через десять увидели с дюжину домиков, срубленных из кругляка под шиферной кровлей и засыпушек, покрытых односкатными крышами из досок, чуть в сторонке загон из тонкостоя для скота. На вешалах вялилась на солнце юкола. В ленивых позах лежало несколько собак. Даже на шум машины не прореагировали, только чуточку, как лошади запрядали ушами. Около домов стояло несколько машин, тракторов, подальше виднелись сенокосилки, плуга – как когда-то на колхозных дворах. Петрович сказал:
– Это владения нынешнего хозяина Наяхана. Кстати, Степан Данилович приглашал нас помыться в баньке. Пойдем вечером?
Не успела ответить, как оказались возле большого дома, из которого вышел и сам хозяин. В расцвете лет: высокий, костистый, широкий в плечах, одетый по-простому: в шаровары, заправленные в сапоги и легкой светлой рубашке на выпуск. На загорелом скуластом худощавом лице, обрамленном густыми русыми седеющими волосами, приветливо щурились лукавые серые глаза, светилась улыбка, обнажая ровные мужские зубы с двумя золотыми фиксами по бокам. Радостно протянул руку, выскочившему из кабины Петровичу:
– Рад, рад. Давненько ты к нам не заглядывал. О-о-о! Да ты с супругой, – наклонился к окну машины и приветливо помахал рукой, здороваясь. Я кивнула в ответ. Степан Данилович подошел ближе и, глядя на меня, на Петровича, продолжил:
– Так я жду вечером вас всех. Баньку истопим, посидим за столом, посумерничаем. Пятиминуткой угощу, наших таежных деликатесов отведаете. Так что давайте быстрее возвращайтесь с ягод, да с полными ведрами. Что с полными вернетесь – не сомневаюсь. Тут ее черпать не перечерпаешь. Тоннами можно заготавливать!
В его голосе послышалась гордость.
Еще раз, пожав руку хозяину, муж сел за руль. Я тоже помахала Степану Даниловичу рукой. Выезжая на дорогу, Петрович радостно произнес:
– А не умерла жизнь в Наяхане! Видишь? новый хозяин объявился. Вроде все к рукам прибирает. Вон и коров стал разводить, наверное, уже больше десятка. Но основной-то уклон делает на икру. Ну, да и то, его понять можно: деньги надо откуда-то получать на развитие, а икра – та же валюта…. Ты погляди, какие здесь богатые поля! Просто какое-то Черноземье…
И, правда, замелькали поля, на больших пространствах простираясь до далеких перелесков. Поражала чернотой: земля: жирная, не выработанная. Но поля стояли заброшенными и заросшими бурьяном. Видать, и в самом деле нет пока сил и средств на их обработку. А ведь в прошлом здесь все созревало: и пшеница, и капуста, и картофель, и морковь, и свекла. Сейчас этих продуктов так не хватает. Торгаши просто задавили всем китайским.
В молчании ехали по горбатой, давно наезженной, тоже черной пыльной дороге, по перелескам, много раз пересекали ручьи и оставляли за собой запенившуюся мутную воду. На душе было как-то муторно и не спокойно, все мучил один вопрос: «Ну почему у нас на нашей земле все так нескладно получается?»
5
Остановились на залитой солнцем чудесной поляне. Высыпали из машины, оказались в высоченной осоке, толстые зеленые сочные стебли ее переплетались с сухими, блестевшими золотом. В густой траве виднелись кусты жимолости, красной и черной смородины, дикой малины.
Вокруг поляны, как могучая охрана, высились огромные одинокие, напоминающие сибирские ели, лиственницы, вековую мрачность которых осветляли новые изумрудные иголочки на ветвях. Среди листвы серебрились и белели стволы осин и берез. Ближе к воде стояли огромные разлапистые красавцы-тополя. Зелень поражала своей насыщенностью цвета. Такое на побережье не встретишь!..
Увидела огромные деревья, заволновалась, воскликнула:
– Как в сибирской тайге!
Успокоившись, стала себя поправлять: наш северный край неповторим – здесь деревья стоят как-то реже, каждое обособленно, местность вся гористая и состоит из возвышенностей, впадин, пересекаемая частыми журчащими многоголосьем ручьями, ручейками, ручеечками. А на моей малой родине деревья стоят стеной на сотни километров равнинной местности, и только изредка встретится чистый долгожданный мурлыкающий источник, прозрачный, как слеза. Да и в нашей колымской тайге не то, что в сибирской, можно смело бродить в густой траве, перелезать завалы, продираться сквозь кусты, собирать лесной урожай прямо под деревьями и ничуть не бояться ни змей, ни клещей. Ведь их здесь нет! И это ли не чудо?..
От ароматов трав, цветов, запахов влажной теплой земли, свежей чистой воды, сладкого прозрачного воздуха, жгучего солнца перехватило дыхание: большая темно-зеленая лиственница закачалась перед глазами – я пошатнулась. Оказавшийся рядом муж не дал упасть: подхватил сильными руками, прижал к себе и ободряюще улыбнулся. Мое сердце наполнилось счастьем…
Колька словно крылом – махнул рукой в сторону леса:
– Там, за деревьями, есть еще и поляны с голубикой, брусникой. Есть места, где целыми плантациями растут грибы.
Петрович тут же встрепенулся, спросил у меня:
– Корзину-то взяла?
– Нет, забыла.
– За-а-б-ы-ы-ы-л-а? Ведь говорил тебе: захвати, а ты все, зачем да зачем. Вот! Оказывается, есть зачем. – Тут же успокоился, махнул рукой и сказал: – Ну, да ладно: голь на выдумки хитра. Знаю, во что ломать грибы буду, – и заторопился к машине.
Проводник стоял здесь же и загорелой рукой отмахивался от комаров, успевая лупить на лице и шее сожженных солнцем до черноты, мимоходом предупредил, чтобы опасались медведей. Но мы и без него знали, что здесь водятся и росомахи, и волки, а уж мишек и подавно не счесть! Правда, в летний период медведь не опасен для человека, если только тот не спровоцирует зверя. В период изобилия ягод и нереста красной рыбы лесному хозяину есть, чем поживиться. Он нагуливает подкожный жир для зимней спячки. Иногда инстинктивно делает запасы в завалах, кустах, присыпает землей, закрывает ветками стланика, чтобы рыба попротухла, такая ему больше по вкусу. Хотя сейчас в этих запасах, казалось бы, нет необходимости: столько протухшей лежит по берегам рек, источая удушливый запах, но медведю виднее.
Ягодники все же опасаются топтыгиных, поэтому берут с собой ружья.
Мы тоже на всякий случай захватили двустволку – предмет особой гордости Петровича. Это ружье нарезное с замысловатым рисунком каких-то райских птиц на прикладе – подарок ему в начале нашей совместной жизни от тестя (моего отца, в прошлом отличного стрелка, знавшего толк в ружьях и охоте). Именно с тех пор муж стал заядлым охотником. С ружьем никогда не расставался, куда бы ни переезжали, а поколесили в молодости по родной стране немало, да все по северам, где в непуганых просторах дикой природы отводил душу, охотясь и на гусей, и на уток, и на рябчиков…
Всегда вспоминаю забавный случай, связанный с его охотой по приезду в Эвенск. В первый год с другом Сашей, сослуживцем – рыжеватым, коренастым, молодым мужиком, балагуром и весельчаком, собрались по весне где-то недели на две охотиться на гусей. Набрали провизии, всяких приманок, конечно, немереное количество водки и довольные, подсчитывали, скольких гусей добудут. Перед самым отъездом, когда вездеход колмотил у крыльца, муж, озорно посверкивая глазами, вдруг попросил: «Пока езжу, приготовь наперники. Набью гусей, и будут у нас новые подушки, а старые выкинем».
Уехали. А я не поняла: то ли пошутил, то ли правду сказал насчет наперников (не всегда в его шутках могу разобраться), но все же заказала в город бязи на пять штук. Подумала: нам четверым и одну на всякий случай для гостей. С очередным рейсом самолета материал был у меня. Принялась шить. Получилось ровно пять. Я и на работе похвасталась, и соседям раззвонила о новых подушках.
Прошло две недели, охотники не возвращались. Мы с Ниной, женой Саши, стали волноваться. И только в конце третьей нарисовались. Жили по соседству и семьями выбежали встречать. Я даже двенадцатилетнего сына попридержала, чтобы никуда не уходил, а помог отцу добычу в дом таскать.
Вездеход прогромыхал до крыльца и остановился. Из него выглядывали наши охотники: похудевшие, чумазые, загоревшие, но страшно довольные.
Первым выскочил Петрович с пустыми руками, за ним медленно, как с тяжелой ношей сошел Саша, держа за голову ощипанного и опаленного гуся. Все молча наблюдали за ним. Саша кашлянул в кулак, блеснул золотистыми чуть раскосыми глазами с маленькими точечками-чертиками и треугольничками внутри, картинно поклонился и промолвил: «Дорогие женщины нате вам гуся, варите похлебку, будем есть коллективно».
Нина, цыганистого вида, небольшого росточка, худенькая, выскочившая в легком халатике, держала на руках годовалого сынишку Владьку, только и смогла спросить: «И это все?»
Я тоже не сразу приобрела дар речи и поинтересовалась: «А как же наперники?»
Муж, запрокинул голову, радостно, громогласно расхохотался, развел руками и прогудел своим чуть охрипшим басом: «Ну, прости меня старая (это мы в шутку так называли друг друга, конечно, глупые были, только сейчас поняла). Пера не получилось, с одного ведь гуся много-то не нащиплешь, решили сразу на месте обработать, перо лисице отдать: ей-то уж точно на одну подушку хватило. А ты, почему невеселая? Неужто наши подушки повыкидывала? Ай-ай, на чем же спать теперь будем?»
Саша, низко наклонил голову, будто стал разглядывать птицу – не сдержался, вовсю ширь своего круглого лица разулыбался. Я и поняла, что это была очередная шутка муженька. Хоть и была обескуражена, но только чуточку, а вообще-то на душе было радостно, что он приехал домой: такой шумливый, веселый.
Вездеход, побрякивая всеми железками, скрылся за домом, а мужики разошлись по квартирам отмываться.
Вечером собрались у нас. На кухне подруга так удивленно выкатывала свои прекрасные большие черные, матовые, словно ягоды шикши глаза, что на продолговатом лице разгорелся румянец. Таинственно сообщила: «Ты представляешь, стала Сашин рюкзак разбирать и нашла шерстяную шапку: вся-вся молью изъеденная, живого места нет. И где ее, моль, нашли? Ведь в тундре-то еще подмораживает, и, наверное, прилично. Никак в толк не возьму. Ведь хорошо помню, что шапку ему совершенно целую, без единой дырки в рюкзак положила».
Я тут же пожаловалась на свою оплошность с подушками. Нина заправила за уши прядки своих темных волнистых волос, попробовала ложкой салат из редиски и зеленого лука на соль, еще добавила растительного масла, посмотрела на меня, по-доброму улыбнулась, блеснула сахаром зубов, и только тогда с сожалением вымолвила: «Э-э-х, т-ы-ы! Столько лет с ним живешь, а никак не разгадаешь своего муженька-шутника»…
За ужином выпили. Охотники разговорились и, смеясь, рассказали, как охотились. Вот тут-то и узнали, какая моль Сашину шапку почикала. Оказывается, в том году гусь не пошел, а вездеход за ними должен был зайти через две недели, а зашел через три, вот они от нечего делать подкидывали шапку вверх и на спор стреляли в нее. Кто попадал, тот получал рюмку. Так и управились и с патронами, и с водкой. А с наперниками еще долго знакомые и сослуживцы меня подкалывали, мол, мягко ли на новых подушках-то спится…
Вспомнила этот случай, в душе посмеялась над своей наивностью…
6
Петрович как раз подошел с ружьем и картонным ящиком (приделал ручку из бельевой веревки, скрутил и просунул в дырки с двух сторон, в самой коробке проделал отверстия для воздуха) Вручил Илюхе двустволку и шуткой сказал:
– Вот тебе Илюха ружье. Охраняй наших женщин.
Заторопились к кустам, богато усыпанным крупной, спелой, цвета морской осенней волны жимолостью. Сладкая ягода, радуя душу, легонько запостукивала по пустым еще ведрам. Леня подался в сторону леса и скрылся из виду. Оставшиеся закружили недалеко друг от друга. Погода стояла жаркая: изнемогали от пота, комаров, летавших вокруг черными тучами, часто останавливались и мазали лицо, шею, руки «Дэтой». Изредка переговаривались. Видя Илюху, стоявшего столбиком, зыркавшего глазами во все стороны словно тушканчик на посту, спросила Лену:
– Илюха вообще-то ест ягоду?
– Конечно, ест, иногда сам с кустов рвет, но больше из ведра. А сегодня Петрович его ружьем озадачил. Некогда руки к кусту протянуть, чтобы даже ягодку сорвать. Вишь, как усердствует.
– Это точно, уж больно сосредоточенный.
Петрович подзадорил:
– Ничего, ничего, пусть повырабатывает внимательность.
Посмеялись, вновь разбрелись по поляне, наполняя ведра дарами природы. Мой ненаглядный расстилал куртку под ягодными кустами, легонько встряхивал – крупная душистая благодать частым дождичком обильно ссыпалась на нее. Хотя мы прожили вместе не один десяток лет, умению мужа собирать ягоды всегда завидовала: и сейчас у меня сантиметров на пять скрылось дно, а у него уже больше половины ведра. И это повторяется всякий раз, когда выезжаем за лесным и тундровым урожаем. Да еще когда рвет ягоду, то ни единой не берет в рот. Как-то спросила об этом.
– Это с детства, – говорит. – С матерью пришли рвать малину для старшей сестры Шуры, болевшей воспалением легких. Был мал, увидел ягоду, не мог удержаться и начал жадно и быстро кидать в рот, а ведерко, подвешенное на шее, легонько позвякивало от пустоты. Тогда мама ласково посмотрела на меня и сказала: «Так поступаешь потому, что думаешь только о себе. А ягоду надо рвать и класть в посудину, при этом, думать для кого она, тогда и ягода наберется и больному будет польза». Хотел, чтобы Шура быстрее поправилась, набрался мужества, пересилил себя и стал заполнять ведерко спелой сочной малиной. С тех пор, когда рву любую ягоду, думаю – для кого делаю. Хочу, чтобы всем прибавлялось здоровья, и есть ее в этот момент не хочется.
Встречались нам и грибы. Муж ухитрился набрать целую коробку. Теперь из нее выглядывали ядреные, один к одному, молодые упругие грузди, маслята и белые грибы – с коричневато-рыжими шляпками, твердо, сидящими на толстых с черными прожилками ножках, и посверкивали белизной аккуратного среза. Я тоже пыталась рвать. Несколько белых попалось и мне, но ножа не оказалось, и я сломила под корень.
Укоризненно покачал головой и назидательно высказал:
– Разве так можно? Ты, как маленькая, совсем не соображаешь, что на следующий год вот на столько меньше станет грибов, – но все же взял мои, только аккуратно обрезал.
Попадались нам на пути и синеющие от изобилия кустики спелой, как бы посеребренной голубики. Здесь же на взгорках виднелась недозрелая обманщица-брусника: подманивала ярко-бордовым боком, повернутым к солнцу, а другой-то бок, опущенный к земле, оставался еще зеленовато-белым. Не подошло ее время!..
Кусты шиповника, густо разросшиеся повсюду, хватали за одежду своими коготками, словно котята лапками, как бы просили обратить и на них внимание. Но мы мимоходом взглядывали, определяли: да, ягод на кустах много и крупные, но не дозрели – серовато-рыжего цвета, а не алые, их еще не ударило первым морозцем. И проходили мимо…
Да-а-а!.. Богатая сторона!
Увлеченные сбором, не сразу сообразили, что клацнул затвор, и вдруг увидели, как Лена тигрицей метнулась в сторону Илюхи. Она ведь постоянно держала его под наблюдением, поэтому и успела упасть на ствол. В этот миг глухо прозвучал выстрел – в землю вогналась пуля. Все произошло так быстро, что мы оставались неподвижны. Через валежины и кусты уже во всю прыть перепуганным лосем мчался Леня. Слава Богу, все оказались целы и невредимы…
Отошли от испуга, выяснили следующее.
Раз Илюхе дядя Володя приказал охранять женщин, тот не спускал глаз с нас и поляны. Метрах в пятидесяти вдруг увидел шевеление. Что-то коричнево-бурое. Медведь! Ну и пальнул. Лена предотвратила беду. «Медведем» оказался склоненный над кустом ягоды Леня, одетый в злополучную куртку, цветом похожую на шкуру зверя.
Только утром говорили о ней. Петрович еще тогда с подозрением осмотрел куртку на Лене, спросил:
– И где ты только такую откопал?
Леня, подумал, что тот хвалит, с гордостью ответил:
– Еще новенькая, сегодня надел в первый раз, а достал в прошлом году в «Отделе заготовок» в Госпромхозе. Отдал два ведра брусники. Смотри, какая прочная, и ткань водоотталкивающая.
Петрович пошутил:
– Тогда понятно. В Госпромхозе знают, что предложить. В таком цвете если встретить медведя, то точно примет за своего. Подаст лапу и укажет ягодные места.
– Тоже скажешь, Петрович! А вообще-то получается вроде того.
Мы еще тогда посмеялись…
Когда первый страх прошел, Петрович стал внушать Илюхе:
– Разве можно было стрелять?.. Все равно бы не убил, в лучшем случае, ранил. А, знаешь, как страшен бывает раненный медведь?..
Илюха подумал маленько, мотнул головой, похлопал ресницами-«шмелями», сверкнул лукавыми глазенками и промолвил, растягивая слова:
– Э, нет, дядя Володя!.. Зверь раненый э-т-т-о-о ч-т-т-о-о-о!.. Вот если бы папка раненым оказался, вот он бы мне трепку з-а-д-д-а-а-а-а-л!.. Это пострашнее медве-е-едя-я-я…
7
Время близилось к ночи, засобирались в обратный путь. Решили воспользоваться приглашением хозяина, переночевать на его заимке. К месту подъезжали уже затемно. Впереди сияли огни. Я удивилась:
– Как в настоящем поселке.
– А ты как думала, – с гордостью в голосе сказал Петрович. – У него все по-взрослому: специально движки стоят для освещения и работы механизмов, например сепаратора, насосов для закачки воды, да и другой малой механизации.
Подъехали к тому же дому, где были днем. Вышел хозяин, указал на пустой, стоявший рядом, где можно расположиться, сказал:
– Баня для вас готова. Моя Настена с помощницами вовсю жарят и парят угощения. Так что располагайтесь дорогие гости, мойтесь и приходите…. А пятиминутку-то моим мужикам готовить?
Это уже был вопрос к Лене. Тот воскликнул в ответ:
– Нет, нет! Данилыч, пятиминутку и уху будем готовить сами.
Тот только руками развел: знал пристрастие Лени к рыбалке и приготовлению деликатесов, только и вымолвил:
– Ну, что ж, давай...
Мы тоже не возражали. Пока перетаскивали вещи в жилище, Леня развил бурную деятельность. Стал собираться на рыбалку. Благо река текла прямо за домом и у него всегда с собой рыбные снасти: и спиннинг, и дергушки с блесной-тройником. Развернул верх болотных сапог, Илюхе велел сделать тоже самое и уже на ходу стал давать указания:
– Кипятите воду для тузлука, для ухи почистите картошку, лук, а мы с Илюхой побежим на речку за свеженькой горбушей. А уху будем готовить, когда в бане помоемся. Ведь ее с пылу с жару нужно кушать. Да-а-а-а, ешшо вот что! Не забудьте ягоду сахаром пересыпать, а то забродит.
Дядька, довольный тем, что у него такой расторопный племянник, принялся разжигать костер. А мы с Леной занялись ягодой. Я медленно сыпала из ведра в двухведерную эмалированную кастрюлю, Лена вылавливала листики и соринки, которые все же попадались, хотя эта ягода всегда берется чистой. Обратно в ведро ссыпали частями, пересыпали сахаром, захваченным из дома. Получилось по два полных ведра. Тут же перевязали чистыми тряпицами и поставили в холодное место под крыльцом.
Затем Лена достала из маленького рюкзака пачку крупной соли, чистый кусок марли, отложила в сторону. Из большого вытащила котелок для кипячения тузлука (раствора насыщенного таким количеством соли, что на вкус тот становится горько-соленым), эмалированную чашку, ракетку от бадминтона, сложила в кастрюлю, усыпанную фиолетово-бордовыми крапинками, словно веснушками от ягод и пошла, сполоснуть в речке. Все должно быть чистым.
Я принялась чистить картошку, лук. С вымытой посудой подошла Лена.
Как раз вернулись и рыбаки, тяжело отдуваясь от груза: пяти очищенных рыбин и котелка с ястыками. Леня, смахнул пот с лица, удовлетворенно изрек:
– Все самочки попались. Знатные будут пятиминутка и уха.
И немедленно приступил к священнодействию. Вода в котелке закипала, добавил еще с литр. Получилось три. Высыпал семьсот пятьдесят граммов соли, тщательно перемешал, подживил огонь в костре и приступил к разделке ястыков. Ракетку поместил над кастрюлей, начал легонько втирать в решетку влажную продолговатую бледно-розовую, облепленную множеством соедененных между собой икринок, пленку. В посудину закапала уже яркая, освещенная огнем пылавшего костра отделенная одна от другой оранжевая икра. Через минуту в руке осталась только мутная шкурка. Так один за другим протер все.
По прошествии восьми минут снял котелок, понес остужать в речке. Остывшим до двадцати градусов раствором, аккуратно залил содержимое кастрюли, перемешал чистой ложкой. Взглянул на часы, присел на пенек, закурил, стал ожидать. Затем, еще взглянул на время, бросил окурок в костер, опять помешал: прошло пять минут – икра готова.
Лена достала приправы, доработала рыбу: отрезала головы, тушки разрезала на куски. Все было приготовлено к ухе. Потом растрясла кусок марли, подозвала меня. Взялись за концы, слегка натянули. Леня начал выливать из кастрюли и тихо приговаривать:
–Помошшницы, держите покрепше.
На землю через марлю тонкой струйкой потекла клейкая желто-оранжевая жижа. Вылил, аккуратно взял концы марли, сделал из одного петлю и подвесил стекать на гвоздик столба, стоявшего недалеко от крыльца.
8
Петрович до этого молча сидел на крылечке, поднялся и сказал:
– Ну, теперь мужики в баню.
Илюха, довольный, что его тоже отнесли к разряду мужиков, сверкнул взглядом на нас с Леной и направился со всеми. Лена любящими глазами проводила, с грустью в голосе сказала:
– Взрослым становиться мой Зайчик.
Увидела ее запечалившейся, решила немного развеселить:
–Помнишь, когда впервые привезли от родственников из стада, ему, наверное, лет пять было. Такой маленький смешной, а ресницы-то! Я весь вечер тогда любовалась ими и все повторяла: «Илюха, ну такие красивые у тебя ресницы, как у девочки». А утром ты позвонила и, чуть не плача сообщила, что он обрезал ножницами эти ресницы под корень, чтобы не быть похожим на девочку.
Лена заулыбалась:
– Да помню, помню, как еще глаза-то не повредил? Ведь маленьким совсем был. Но, слава Богу, ресницы вновь отросли и сейчас как бабочки на лице порхают.
Присели передохнуть на ступеньках временного жилища, уже нами обследованного. Дом небольшой, с наружи неказистый, но внутри светло от больших окон, стены из круглого леса ошкурены, тщательно очищены и проконопачены, потолок невысокий из толстых плах, уложенных посередине на матице. Деревянный некрашеный пол недавно помыт, наверное, протерт голиком с песком, поэтому и сияет желтизной. По бокам, под окнами деревянные лавки. Половину глухой стены впереди занимают палати, устеленные чистым свежим, пахучим сеном. Сразу от входа русская печь. Увидела все это, сердце наполнилось радостью. Почувствовала все родное, до боли знакомое. Сразу вспомнила дом тетки Нюры на Енисее, куда со своими родителями вернулись с Ангары после пятьдесят третьего года…
На сине-черном небе с ярко сияющими звездами уже повисла большая луна, легкий летний ветерок, насыщенный жаром чуть колыхал воздух.
Подошла Настя, жена Степана Даниловича, миловидная, ясноглазая, светло-русая, чисто русская женщина, одетая по-домашнему – в халате, припоясаном фартуком и в тапочках. Принесла трехлитровую банку свеженадоенного молока, сказала:
– Вот от наших коровушек попейте. Оцените, какой вкус. А молоко от эвенских коров далеко не родня нашему. – И налила по полному стакану. Молоко запенилось сверху. Залпом выпили. Вкус был из детства. В нем так же собрались ароматы всех трав, даже чуть-чуть отдавало полынью.
9
Баня на берегу недалеко от нашего дома. Оттуда уже слышалось мужское покряхтывание, хлесткий звук березовых веников. Несколько раз открывались двери, пар плотными клубами выносился наружу, а за ним выскакивали мужики и Илюха с ними, прикрывая вениками места, не предназначенные для обозрения, кидались в студеную воду, раздавались всплески воды, вскрики блаженства. Потом проносились, как угорелые, заскакивали внутрь, захлопывали за собой дверь и опять оттуда начинали лететь банные звуки и крики:
– А, ну поддай…
За этот период Колька Однокрылый два раза приносил по трехлитровой банке с квасом. С жадностью выпивали и продолжали хлестаться вениками, замененными по третьему разу.
Через час мужчины вернулись, неся в руках рубахи, а Леня еще и банку недопитого кваса. От тел шел легкий парок. Кое-где к разгоряченным, голым по пояс, покрасневшим торсам прилипли листья березы. Полотенца сброшены на сильные мужские плечи, а сами такие довольные, умиротворенные, радостные, распаренные, помолодевшие (речь о Лене и Петровиче). Илюха тоже небрежно держал полотенце на своих плечах и просто блестел и лоснился чистотой: от него веяло первозданной свежестью. Лена не удержалась и чмокнула в макушку, а он засопротивлялся:
– Ну что ты, мама, как маленького целуешь. Я ведь уже взрослый, раз долго парился. Об этом и дядя Володя сказал.
– Раз он сказал, то это уж точно.
Леня, Петрович, Илюха уселись на крыльце, продолжали довольно поохивать и пить по очереди квас. Илюха не отставал. Полюбовались на них, сами заторопились, а Леня сказал:
– Пока вы моетесь, мы тут похозяйничаем и с ухой управимся.
И первым делом снял, все еще висевшую в марле икру, пересыпал в эмалированную чашку. Икра заиграла, засветилась красным золотом. Леня зачерпнул целую ложку, положил в рот, зажмурил глаза от удовольствия, простонал:
– Пр-е-е-л-е-е-сть! Лучшей пятиминутки кажется, еще и не едал…
10
Баня хоть и не очень большая, но самая настоящая – из круглого леса. Едва открыли дверь, как окутал благодатный запах свежесрубленного дерева, запаренных листьев березы, ольхи, стланика и даже немножко полыни. Уже в предбаннике дух начало спирать от нестерпимой жары из неплотно прикрытой двери парилки. Но, пообвыкнув, вдруг почувствовали, что дышится легко, обжигающий воздух ничуть не страшен, даже приятен. Радостно забилось сердце от предстоящего удовольствия.
Открыли дверь в парную: на полке рядками лежали уже приготовленные для нас, распаренные веники. Окунулись в сухой палящий жар, сразу впившийся в тело, которое вначале покрылось мурашками, но через некоторое время расслабилось, и кожа стала вбирать, вбирать благодатный жар. Жаркий воздух заполнил рот, перебрал и нагрел мои еще шикарные волосы цвета спелой пшеницы, правда, с проседью. Под действием жары они набухли, стали толстыми, и как бы ожили, вырвались из рук, рассыпались по плечам. Собрала в большой пучок и еще немного погрелась, а Лена не выдержала жары, выбежала отдышаться. Потом и я присоединилась к ней.
В моечной стояли тазики со щелочным настоем из березовой золы и ромашек.
О-о-о-о! Блаженство. Оказывается, голову здесь моют, как в старь. Боже мой! Когда же это было? В самом начале жизненного пути, в моем детстве! Опустила волосы в мягкую на ощупь воду: стали послушными, шелковистыми.
Пошли снова в парилку и хлестали, хлестали вениками друг друга до изнеможения. Даже Лена, хрупкая и маленькая, не захотела отставать от меня. Наконец напарились, отдышались, ополоснули головы настоем ромашки (и это ли не чудо!). Стали сами окатываться теплой водой. Вдруг вспомнила, как моя тетка в своей сибирской баньке, там, на Енисее, меня, распаренную девчонку, поливала прозрачной прохладной водичкой из ковшичка и приговаривала: «С гуся вода, с племянницы вся худоба». Теплые воспоминания вновь благодатью разлились по душе.
Уже в предбаннике одеваясь, Лена метнула на меня взгляд и вдруг вымолвила:
– А ты ничего, сейчас тянешь на молодуху. Ишь, какая статная, да гладкая.
– Да ну тебя.
– Правда, правда, без лести.
Конечно, такое приятно было услышать, тем более и сама чувствовала, что вроде помолодела: кожа стала упругой, розовой, приятной на ощупь. Словно скинула с плеч не один десяток лет. Вот бы так в баньку каждый день ходить. Глядишь, и не старились бы.
Уставшие, счастливые подходим к нашему табору. Усаживаемся, каждая возле своего мужа. Мой супруг посмотрел на меня своей синью, а я как в молодости растаяла под его взглядом. Что-то хотел громко сказать, но потом просто притянул к себе и тихо шепнул: «Какая ты чистенькая и, наверное, сладкая»…
11
Леня приготовил тройную уху (это когда в одной юшке сменяются до полной готовности три раза рыбьи головы и брюшки, затем добавляются картошка, рис, лавровый лист, лук, перец, куски рыбы, льется половина стакана водки, варится все до полной готовности и посыпается зеленью).
Идем к Степану Даниловичу. На улице накрыт стол, чуть подальше дымокур от комаров. Стол ломится от угощений. Здесь и квашеная капуста, и маринованные и соленые грибочки, помидорчики, огурчики и соленые и свежие. Рядом красуются и рыба вяленая, копченая, и сало свиное, нарезанное ломтями, и оленина копченая и вяленая, и зажаренные домашние куры, и вареные яйца. Картошка горкой лежит в глубоких тарелках, только что сваренная – исходит паром. Глаза ласкает зелень: лук, петрушка, укроп. Ароматы стола всколыхнули, казалось бы, уснувший голод. Настя вынесла несколько настоек: рябиновую, малиновую, из жимолости.
Мы тоже не лыком шиты: ставим водку, икру, уху – дымящуюся ароматную. Кладем колбасы, сыры, сливочное масло, буханки хлеба (в пекарне все еще пекут чудесный хлеб, по которому всегда скучаем, когда уезжаем в отпуск на «материк»).
За столом усаживаются хозяева: Степан Данилович, Настена и два их сына – семнадцати и двенадцати лет и мы, путешественники. Пир начинается. После первого тоста наступило недолгое молчание, послышались звоны бокалов, стук ложек, вилок. Утолили первый голод, расслабились, и потекли ручейком разговоры.
Я удивлялась и восхищалась всем, что видела. Почему-то сегодня уже не однажды возвращалась в почти забытые годы, к моей малой родине.
– Знаешь, – вдруг говорит мне Петрович, – сижу сейчас здесь за столом, а кажется, что я в Кульчеке на берегу нашего Енисея…. Мне так хочется, чтобы у Данилыча все получилось.
Переполненная эмоциями, обращаюсь к хозяину:
– Наяхан-то вроде живет. И это ли не чудо? Но почему-то здесь все напоминает нашу Сибирь? С чем это связано? А за новую жизнь здесь вам надо памятник поставить. Такое хозяйство решили возродить.
Степан Данилович отодвинул тарелку, положил вилку на стол, сосредоточился.
– Вы заметили? Много от сибирского уклада. Так сам родом из-под Тайшета, из таежной глубинки. Судьба вот сюда занесла. Петрович-то знает, не раз об этом говорили. У нас ведь в Сибири как все делается? Добротно, навека. И здесь так же хочу сделать. И наследники растут: сами видите. Планы большие: хочу овощи выращивать, чтобы обеспечивать район, развить промышленность по переработке рыбных и лесных богатств, животноводство поднять. Здесь сам Бог велел этим заниматься. Трава-то к-а-а-а-к-а-а-а-я! сочная, питательная. Молоко ведь пробовали: понравилось? А травы этой здесь столько!.. И… дома уже ставить навечно, чтобы отсюда начали многие семьи продолжать свой род…
Задумался. Посидел, как вроде бы посомневался, говорить ли дальше, но надумал все же сказать:
– Но знаете, все больше начинаю бояться: хватит ли сил и средств. Ведь только начнешь оперяться, а тебя раз, и налогом очередным придавили. Только с ним справишься, начнешь маленько голову поднимать, а тебя опять!.. дескать, куда лезешь? Сидишь в навозе, вот и сиди. Хотел поля в этом году обработать. Да куда там? Топливо-то вон как подскочило. Кредит-то не дают, а то вдруг дадут, да с таким процентом, что хоть ложись и помирай…. Лицензию на добычу рыбы хотят отозвать. А тогда где денег брать? Эх, жизнь…
И вот уже за столом сгорбившийся, уставший человек, не тот, каким был несколько минут назад. И почему-то становится так тошно и горько, как сегодня, когда подъехали к старому Наяхану, где я испытала чувство страха от увиденного разорения. Но ведь потом, при виде хозяйства Степана Даниловича появилась надежда! Теперь уже точно знаю, напрасная…
12
Засиделись допоздна. Забрезжил рассвет, когда распрощались с хозяевами, поблагодарили за гостеприимство и отправились устраиваться на ночлег. Правда, спать-то почти не пришлось – только, кажется, вздремнули, а уже пора вставать. Леня вскипятил чай. Умылись, уселись за стол. Вот тут и продегустировали икру, дошла очередь в череде деликатесов. Намазали маслом большие куски хлеба, разложили икру от души, посыпали сверху нарезанной петрушечкой, укропчиком. В кружках дымился сладкий чай, распространяя запах распаренных листьев душистой черной смородины. Приступили к еде. Да, икра оказалась очень вкусной. Петрович, уминая, большущий ломоть, промолвил:
– Умеешь же ты Леня ее готовить.
Племянник смущенно заморгал большими добрыми глазами: лестно услышать от дядьки похвалу.
Подошедшего Степана Даниловича, вновь бодрого, жизнерадостного, поблагодарили за гостеприимство. Прощаясь со всеми за руку, тот приговаривал:
– Приезжайте еще, будем очень рады, – даже Илюхе руку пожал, отчего тот ужасно возгордился…
Подошел Колька, утвердительно проговорил:
– Петрович, меня на рыббазе высадишь.
Водитель не возражал. Однокрылый быстро забрался в кузов. Погрузились и тронулись в обратный путь…
Доехали до рыббазы. Колька выскочил с притормозившей машины.
Так же светило и радовалось солнце, море ласково играло синими бликами, а я молчала. Муж попытался разговорить, спросил:
– Ну, как дорогая моя супруга, понравилась поездка?
– Поездкой-то осталась довольна. Хотя бы уже тем, что столько времени вместе провели и везем домой много самых лучших грибов и два полнющих ведра жимолости. А сколько новых впечатлений? Красота-то, приволье-то, какое! А чего стоят: банька, угощение, гостеприимство хозяев?..
Но, дорогой мой муж, неспокойно на душе за будущее нашей северной стороны, такой богатой, но и такой нищей. Ты видел, каким был воодушевленным Степан Данилович, когда говорил о планах и каким стал растерянным и убитым после высказанных опасений? В тот момент он словно впервые прозрел и увидел, что труды его будут так же напрасны, как и труды предыдущих поколений, кем-то нарочно разрушенные. И это - страшнее медведя в лесу... Хотя сейчас и появились новые люди, такие как он, которые хотят все вновь возродить, но им сделать так ничего и не удастся: не осуществить своих намерений никогда. Им просто не дадут!
– Э-э-х ты, моя сердобольная! Давай не будем о грустном. Ведь мы с тобой ничего не изменим. Плетью обуха не перешибешь.
– Это уж точно.
И надолго замолчали…
Магадан, 2008 год.